ЧАСТЬ I. ЖМУРКИ
1. МАКС ЛАПТЕВ
Непрофессионализма на дух не выношу. Не перевариваю. Едва только его чую, как сразу начинаю заводиться и тихо свирепеть – словно я не капитан ФСБ с десятилетним стажем оперработы, а древний дедок-правдоискатель, контуженный в голову пенсионной реформой: кошмар собеса, ужас ДЭЗа, гроза кошатниц и рок-н-ролла. На лице я умею хранить невозмутимость, хотя внутри кипит-бурлит паровой котел. Коллеги привыкли к моей маленькой слабости, но этот молодой парень в модной белой рубашке был, похоже, новым пополнением и не успел узнать капитана Лаптева с плохой стороны.
– Что это, по-вашему? – Я показал ему на бурое пятно размером с десятикопеечную монету.
– Где? – переспросило это чудо в белом, бездарно притворяясь близоруким. – Где? Не вижу.
– Вот здесь. Вот. Рядом с моим пальцем.
Парень выкатил глаза, наклонился и сделал вид, что старательно приглядывается к пальцу. Я поборол искушение ухватить его за молодой нос, а потом слегка поводить вправо-влево.
– Ах, здесь! – произнес тип преувеличенно бодрым голосом. – Действительно, легкое пятнышко. Как же я не обратил внимания? Соком томатным, наверное, капнул кто-нибудь. Ничего серьезного.
– Это не сок, – сказал я с нажимом. – И меня крайне удивляет, что вы его не заметили.
– Значит, красное вино. Тоже пустяки.
– Нет, не вино.
– Клюквенный морс?
– Нет.
– Вишневый сироп?
– Нет.
– Масляная краска?
– Нет.
– Все, сдаюсь, – сказал парень, как будто он находился не на службе, а участвовал в телевизионной «Угадайке». – И что это такое? Мне уже самому любопытно.
Ему, видите ли, лю-бо-пыт-но! Ладно, приятель. Пеняй на себя.
– Есть у вас тут какой-нибудь железный предмет? – спросил я этого наглеца самым беспечным тоном, чтоб раньше времени не напугать. – Потоньше.
– А зачем вам?
– Фокус покажу.
Парень пошарил на полках и извлек из какой-то коробки большой гвоздь – очень ржавый и довольно острый. Прекрасно. То, что доктор прописал.
– Такой сгодится?
– Более чем. – Я взял гвоздь правой рукой, а левой внезапно перехватил ладонь этого типа и с силой прижал к крышке стола.
– Эй, вы чего? – занервничал парень и попытался вырваться.
Хо-хо, парниша: я этот захват проводил в своей жизни раз пятьсот. Практики воз и маленькая тележка.
– Хочу обогатить вас полезным опытом, – мягко объяснил я. – Человеку вашей профессии не помешает знать, откуда берутся такие пятна… Рукой не дергайте, я ведь могу и промахнуться. Тогда будет хуже.
– Не надо, – зашептал парень. Его лицо сделалось белее модной рубашки. – Я… я уже понял…
– А по-моему, нет. Глядите сюда. Это будет быстро. Раз!
– Ох! – выдохнул парень. – Ух! – Теперь на его белоснежной манжете образовалось такое же пятно. Только большое и свежее.
У меня в кармане телефон сыграл мелодию из «Генералов песчаных карьеров».
– Ты где? – спросил Голубев. – Опять дрессируешь экспертов из техотдела?
– Никак нет, товарищ генерал, – доложил я шефу. – Я на первом этаже, в нашей новой химчистке. Бьюсь за права потребителя. Неделю назад отнес им куртку, а они сегодня возвращают ее мне с моим же пятном от ржавчины, которое я посадил, когда перебирал лодочный мотор. Вычистили, называется…
Перед тем как открыть у нас внизу ведомственную химчистку, штатным сотрудникам Управления клятвенно наобещали, что возьмут туда одних асов из химвойск, способных вернуть любой ветоши кондицию свадебной фаты. Экспресс-методом, всего за сутки. По новой супертехнологии, украденной у японцев орлами из Службы внешней разведки. Под это великое дело из наших зарплат автоматом удержали по пять процентов. А грязь и ныне там. Полагаю, хваленый метод был украден у японцев еще Рихардом Зорге. Просто рассекретили его только сейчас.
– Так, может, они пока не умеют отчищать эти пятна? – заинтересовался генерал. – Ну, типа, квалификацию еще не набрали?
– Может, – согласился я, поглядывая на парня в белой рубашке, сердито колдующего над своей испачканной манжетой. На столике перед ним сразу выросла разноцветная гора склянок. В воздухе уже пованивало чем-то едким. – Думаю, теперь у них появится стимул. Так что, товарищ генерал, если у вас в гардеробе найдется что-нибудь ржавое…
– Этого добра, Макс, навалом, – завздыхал в трубке Голубев. – Думаешь, у одного тебя есть старый лодочный мотор? Я когда свой первый «Вихрь» брал, в шестьдесят четвертом… Тьфу ты, Лаптев, совсем задурил мне башку своей химчисткой! – спохватился вдруг шеф. – Бросай все и чтобы через десять минут был у меня в кабинете! Мухой! И разработку по Нагелю с собою бери!
«Десять минут» – это уж старик загнул. Даже если бы наши лифты работали не в аварийном, как всегда, а в редчайшем штатном режиме, я все равно никак не успевал за такое короткое время обежать половину здания, взять из своего сейфа дело Нагеля, вернуться в главное крыло, взвиться на генеральский этаж, пройти там на входе радиометрический контроль и муторную процедуру сканирования радужки (вдруг под маской Лаптева скрыт Усама Бен Ладен с атомной бомбой в жилетном кармане?) и лишь после этого попасть в приемную, где секретарша генерала Сонечка Владимировна еще трижды подумает, пускать тебя сразу к шефу или помариновать для порядка. Я давно смекнул, что Голубев нарочно назначает нереальные сроки: пусть, мол, подчиненный, опаздывая на доклад, заранее чувствует себя виноватым. А раз так, зачем мне гнаться за олимпийским рекордом? Семь бед – один ответ.
– Почему так долго, капитан Лаптев? – исподлобья буркнул шеф, завидев меня в дверях. – Спишь на ходу, что ли?
– Так точно, – бодрым тоном отрапортовал я. – Синдром хронической усталости, товарищ генерал. Чума ХХI века. Лечится отдыхом. Американский госдеп, я слышал, своим сотрудникам отпуска уже увеличил.
– С чего бы это ты устал? – Мой тонкий намек насчет отпуска Голубев, разумеется, пропустил мимо ушей. – Уж с делом Нагеля ты не перетрудился, не ври.
Генерал был прав, как никогда. Многолетнюю головную боль ЦРУ, МИ-5, Сепо и нашей Конторы, международного террориста Карла Нагеля в последний раз сцапали в России, но без моего участия. Я курировал операцию лишь на первом этапе, а потом инициатива плавно перетекла к Владику Хазанову из санкт-петербургского Управления. Ребята у него грамотные, ничего не скажешь. С некоторых пор они взяли на баланс хиреющее издательство «Пигмалион» и сделали из него отменную ловушку-липучку.
Впервые «Пигмалион» провел эффектную акцию года три назад, когда какие-то безголовые идиоты выбросили на рынок «Кулинарную книгу диверсанта» – толстый том с полусотней нешуточных рецептов изготовления бомбочек в домашних условиях. На наше счастье, книга вышла маленьким тиражом, стоила дорого и расходилась так себе. Тупо изымать том из продажи означало бы немедленно подогреть к нему интерес. Хазанов поступил умнее. «Пигмалион» быстро наводнил рынок своей «Записной книжкой диверсанта», которая стоила в три раза дешевле и содержала целых сто опасных рецептов с красочными иллюстрациями. Вот только читатели, пожелавшие всерьез изготовить взрывчатку способом Владика Хазанова, могли бы с таким же успехом пытаться сделать нитроглицерин по описанию Жюля Верна.
Другое крупное достижение Хазанова было, по сути, отдано американцам – ума не приложу, в обмен на что. До сих пор мало кто в курсе, что «пигмалионы» приложили руку к пленению Саддама Хусейна. Под конец второй войны в заливе они выпустили роскошное издание лирических стихов иракского диктатора и перечислили ему довольно приличный гонорар. Саддам купился, как мальчик. И дело было вовсе не в сумме: просто от денег, заработанных – возможно, впервые в жизни! – порядочным путем, диктатор физически не смог отказаться. Ну а дальше оставалось только проследить извилистый путь платежа и спокойно брать поэта в его землянке вместе с роковым банковским чеком, прижатым к груди.
Карла Нагеля тоже подловили на мелком авторском тщеславии. Люди Хазанова тиснули его хвастливые «Мемуары» и посулили ударную раскрутку книги во всей Европе. Требовался пустяк: приезд самого мемуариста, всего на один день, – для раздачи автографов и поедания икры. В Москве светиться лишний раз осторожный сукин сын, наверное, не решился бы. Но к презентации в северной столице, родном городе российского президента Волина, он отнесся трепетно. Там, на берегах Невы, его и повязали. Даже не дали сфотографироваться на фоне Александрийского Столпа…
– Так точно, – пришлось мне сознаться. – С Нагелем я не переработал, товарищ генерал. Это чистая победа Хазанова, ему и закрывать дело. Разрешите доложить о последней фазе?
Последняя, самая приятная фаза состояла во вторичной экстрадиции Нагеля обратно к шведам, чья Секретная полиция вновь доблестно лопухнулась полгода назад, когда средь бела дня потеряла голубчика в шхерах. Гуннар Ларсен, толстый хитрюга из Сепо, сделал много мелких подлянок нашим ребятам с Северо-Запада. Умыть его было давней мечтой всего петербургского Управления.
– Питерцам, ты говоришь, закрывать… – будто бы в раздумье протянул шеф, взяв у меня папку с делом. И по той небрежности, с какой он пролистывал бумаги, я понял, что вызвал он меня совсем не ради террориста Карла Нагеля. Чихать он уже хотел на Карла Нагеля. Справились, и ладно.
Я браво выпятил грудь и щелкнул каблуками, всем своим видом показывая, что готов к новому заданию Родины. Генерал догадался, что я догадался, и не стал тянуть ведомственного кота за хвост.
– Займешься другой работенкой, – приказал он. – Тебе, конечно, известен Звягинцев… Ну этот, резиновый олигарх.
– Известен, товарищ генерал, – кивнул я.
Олигархи сегодня измельчали – как земная фауна после ледникового периода. Прошли времена, когда по Руси бродили, важно переступая огромными лапами-тумбами, нефтяные динозавры, алюминиевые бронтозавры и прочая непуганая тварь юрского периода нашей демократии. Последнего такого былинного великана, хозяина контрольного пакета «Пластикса», наш самый гуманный в мире суд окончательно выпотрошил месяцев восемь назад. Гиганты пали – и теперь до звания олигархов приходится подтягивать всякую живность крупнее циркового пони. Тех, кто лишь мечтать мог о звездных рейтингах «Форбса» и довольствовался скромными сотнями или даже десятками миллионов вместо миллиардов. Звягинцев был именно из таких. Он ковал свои главные бабки на выпуске презервативов. Реклама хвастливо уверяла, что они втрое прочней индийских аналогов. Если так, то делали их, наверное, из той же резины, что и покрышки для КамАЗов.
– Тогда без предисловий. Сразу к делу. – Генерал отправил пухлое досье Нагеля в нижний ящик стола, а из верхнего достал тоненькую картонную папочку. – По нашим данным, – объявил он, – этого самого Звягинцева похитили. Возможно, с целью получения выкупа. Тебе поручено разобраться и доложить. Первый рапорт представишь через неделю… Ну, Макс, какой вопрос ты обязан мне сейчас задать?
Дурак я был, если бы его не задал.
– Почему мы, товарищ генерал? Почему не МВД? Презервативы, насколько я помню, не входят в реестр стратегической продукции. То есть мотив экономбезопасности страны отпадает.
– Верно мыслишь, Макс, – одобрил шеф. – Ты прав, это прямое дело ментов. Но есть одна закавыка. Жена его, Сусанна Звягинцева – до замужества, кстати, Эдельман – с ходу дала интервью журналисту из «Фигаро». И там, между прочим, клеветнически намекнула, будто бы к пропаже имеет отношение ФСБ. Сегодня эту байду перепечатал у французов наш «Московский листок». Теперь вонь пойдет по всей Москве. Чтобы пресечь слухи, нам, то есть уже тебе, надо будет по-быстрому разрулить ситуацию. На одном киднэппинге особо не зацикливайся. То ли похитили его, то ли просто грохнули, хрен теперь разберешь. Могли подгадить конкуренты, кредиторы и вообще все те, кому он здорово насолил. Такие наверняка есть. И по женской линии толково пройдись. Сусанна – та еще штучка… Короче, не мне тебя учить.
Примерно к середине генеральского монолога у меня на языке завертелся подлый вопросик, озвучивать который мне ужасно не хотелось. Ну совершенно никак. Однако он так сильно просился наружу, что шеф, должно быть, заметил следы борений на моем лице.
– Еще что-то интересует? – добродушным тоном осведомился он. – Выкладывай, Макс, не стесняйся.
Мысленно я втянул голову в плечи, представив, как разнесутся сейчас по кабинету громовые голубевские матюки. А, была не была! Пролетариям ГБ нечего терять. Майорство мне все равно не светит, а из капитанов не попрут. Рабочими лошадками вроде меня даже генералы не бросаются – иначе кто им пахать будет?
Я выдохнул, преданно посмотрел шефу в глаза и спросил:
– А мы, товарищ генерал, правда не причастны к похищению?
2. BASIL KOSIZKY
Когда мне стукнуло пятнадцать, сестра моей матери Степанида Кондратьевна разложила карты и нагадала юному Василю дальнюю дорогу и светлое будущее: карьера должна была привести меня в кресло генерального секретаря – ни больше, ни меньше. Я, конечно же, не поверил доброй тетке и засмеялся. Генеральным секретарем был еще крепкий Брежнев, и это казалось на века.
Второй раз я припомнил с улыбкой теткино пророчество уже в 91-м, много лет спустя, когда навернулась КПСС вместе с ее генсеком, и следом за ней рассыпался Союз. Москва стала заграницей, мой Киев – столицей государства, а клерк республиканского Министерства закордонных справ Василь Козицкий уверенно попер в гору и без малого пятилетку пробыл на завидной должности посла в России. Затем я почти два года, между Тарасевичем и Самойленко, нес тяжкий груз премьерства, а после наступило томительное затишье – хоть мемуары сочиняй. Однако едва я уверился, что так и закончу трудовую биографию на посту зицпредседателя среднего канадо-украинского банчонка, меня вдруг двинули в структуры ООН. Да так швыдко, что последующие полтора года жизнь моя больше всего смахивала на полет мячиков для гольфа под ударами клюшки опытного игрока. От лунки к лунке, только ветер в ушах свистит. Вжжжик! – и я второе лицо делегации Украины на Генассамблее ООН. Вжжжик! – и я уже Первый секретарь постпредства Украины при Отделении ООН в Женеве. Вжжжик! – и меня перемещают в Нью-Йорк, послом и постпредом Украины при ООН. Вжжжик! – и освобождается вакансия первого зама Гектора Ангелопулоса, главной шишки ООН, а у нашей страны как раз поспевает обещанная квота на это место.
На непыльной должности первого зама я бы застрял надолго, поскольку осторожный Гектор не делал резких движений ни в какую сторону и оттого нравился странам большой пятерки Совбеза. Но тут невидимый игрок в гольф нанес еще один точный удар. Во время визита на Кипр вертолет, где находились Ангелопулос со свитой, потерпел катастрофу: лопасть задела за флагшток. Если бы Гектор погиб, то на его место, поскорбев месяцок-другой, отыскали бы равную замену; так уже было в 61-м, после аварии Дага Хаммаршельда. Но Ангелопулос, весь переломанный, остался жив. И пока его собирали по косточкам в центральном военно-морском госпитале США, пока заживляли ожоги и штопали порванную селезенку, заведовать Объединенными Нациями поручили мистеру Basil Kosizky. На время. До выздоровления главного лица. Подсиживать босса было не в моих правилах, поэтому я честно надеялся на возвращение Гектора. Вышло, однако, по-иному. В верхах рассудили, что лечение затягивается на непонятный срок и пора думать о преемнике. К тому моменту m-r Kosizky уже полгода де-факто руководил ООН, вполне устраивая большинство стран-участников. А от добра добра не ищут.
В общем, две недели назад я получил предложение, от которого не смог отказаться, – и при этом сразу вспомнил о давнем карточном раскладе моей незабвенной тетушки Степаниды. Все сходится. В ООН есть должность Генерального секретаря. И ее действительно могу занять я, Василь Козицкий. Не смешно ли?
Из пяти постоянных членов Совбеза, способных наложить на меня вето, четыре уже проявили лояльность к мистеру Kosizky. Штаты – потому что альтернативой мне был сириец. Соединенное Королевство – потому что «за» были американцы. Китай – потому что ждал от Штатов тарифных уступок и не хотел ссориться по мелочам. Франция – сам не знаю почему. Видимо, из-за моего неплохого прононса. Или, может, в имени моем нашли нечто галльское? Базиль де Кози. В родословной у меня определенно не без француза.
Оставалась Россия. Первые жесты Смоленской площади вроде бы обнадеживали, но Старая площадь, хоть и не обозначала своего категорического «нет», не говорила пока и уверенного «да». Требовалась личная разведка. Визит в Москву и.о. генсека ООН стал необходимостью. Официальный повод для поездки я отыскал минут за десять, на перекройку моего графика встреч и согласование с Протокольным отделом Кремля ушло трое суток. Остальное было делом техники. Двенадцать часов назад реактивный «Боинг» с нашим фирменным веночком на фюзеляже взлетел из аэропорта имени Кеннеди, и вот я уже любуюсь водами Москвы-реки из окна своей временной – на ближайшие три дня – резиденции возле Крымского моста. Да будет благословенна память первого генсека Трюгве Ли, который, говорят, лично выбрал этот чудный домик в стиле модерн. Три этажа, высокие потолки, дюжина балкончиков с видом на реку. Правда, ни на один из них мне выйти нельзя: Сердюк не пустит.
– Ну что, пан Сердюк, – подначил я своего начальника охраны, – выйдем покурим на балконе перед ужином?
Сердюк нехотя оторвался от горы макулатуры, которую накупил в «Шереметьево-2», желая насладиться кириллицей. В Нью-Йорке ему ежедневно перепадало всего две-три газеты на русском, а тут в одном киоске их было штук пятьдесят. С картинками, анекдотами, жареными сплетнями и его любимыми кроссвордами для троечников.
– Василь Палыч, я же объяснял вам тыщу раз, – скучным голосом проговорил он. – Вы прям как дитя малое. Там ведь заграждение не сплошное, не бронированное. Выше диафрагмы – вообще открытое пространство. Любой снайпер влезет на высотку на той стороне реки, а для прицельной стрельбы в ясную погоду… Эй, вы чего, опять шутите, что ли?
– Просто проверяю вашу бдительность. Все хорошо. Во! – Я показал ему большой палец, и умиротворенный начальник охраны тут же снова зарылся в свои газеты.
Сердюк охранял и посла Козицкого, и премьера Козицкого, и даже банкира Козицкого. Только перетащить в Штаты мне его удалось не сразу: американская бюрократическая машина и такая же украинская двигались навстречу друг другу со скоростью улитки. Пока полз рутинный документооборот между департаментом Внутренней безопасности ООН и кадровым подразделением киевской Безпеки, Сердюк был прикомандирован к оборонному ведомству Республики Украина, где томился в Отделе перевооружения. Вопреки вывеске, занимались там не заменой старых танков на новые, но реформой названий. Изгоняли москальский дух из военных терминов. Мой охранник внес ценный вклад в обороноспособность страны, переименовав «пiдлодку» в «субмарiну», – после чего с великой радостью присоединился ко мне в своей привычной должности.
Если не считать его тяги к бульварным изданиям и нехватку юмора, Сердюк был идеальным бодигардом. В его присутствии из всех возможных видов смерти гибель от рук террориста мне грозила в последнюю очередь. Да и террористы сегодня предпочитают выбирать в мишени граждан попроще, без оружия и охраны. Во времена своего банкирства я больше опасался не за себя и не за супругу Олесю Ивановну, а за клиентов. Легче рвануть операционный зал, чем директорский «Мерседес». К счастью, бог и Сердюк упасли меня от эксцессов…
– Василь Палыч, а вы Звягинцева знаете? – Сердюк выглянул из газет, прерывая мою медитацию.
– Какого, режиссера? – машинально спросил я.
У меня в мозгу иногда застревают не относящиеся к делу фамилии. Около года назад, когда дипломат Козицкий еще кантовался в Европе, его занесло на какой-то кинофестиваль. Помню фильм ужасов про двух пацанов и робота, который зачем-то притворялся их отцом. Когда этот терминатор шмякнулся с верхотуры и из него посыпались шестеренки, я сбежал из зала.
– Зачем режиссера? Олигарха, – уточнил мой охранник. – Крупного, тут написано, производителя…
В этом месте Сердюк слегка замялся: так уже не раз бывало, когда ему попадалось неподобающее для моего уха словечко. Он вытащил из кармана затрепанный словарик, перелистал, молча шевеля губами, и с облегчением нашел приличную замену:
– …контра-цеп-тивов. Тут пишут, что этого чудака сперли. Баба его места себе не находит. Чуть ли не лимон предлагает за помощь в розысках. Теперь контра… цептивы подскочат в цене, наверняка.
– Там так написано?
– Нет, это я своим умом прикинул, – солидно ответил Сердюк. – Закон экономики, Василь Палыч, вы же лучше меня знаете… Эх, черт, надо мне было в аэропорту затовариться упаковкой штук на сто, про запас.
Мечтатель-хохол не переставал меня удивлять. Личная жизнь Сердюка протекала на моих глазах и, ввиду серьезного его отношения к службе, интенсивностью не отличалась. При нынешних темпах разврата этой упаковки хватило бы ему лет на пять.
– Неужели больше ничего интересного вы здесь не вычитали? – Я счел нужным перевести разговор на другую тему.
– Много, много интересного, – заверил меня Сердюк, – даже и про нас есть. Пишут… где это я находил?.. Ага, в новостях, вот пожалуйста, читаю: «Исполняющий обязанности Генерального секретаря ООН Василий Пэ Козицкий прибыл в Москву с трехдневным рабочим визитом»… Слушайте, а почему «рабочим»? Они намекают, что вам здесь работать придется? А я-то думал, у нас в Москве одна протокольная мелочовка, щадящий режим охраны, П-4. Я потому и взял с собою только троих: Дюссолье, Палинку и австрияка этого, Шрайбера…
– Нет-нет, газетчики перепутали, – успокоил я всполошившегося Сердюка. – Рядовой протокол. Сейчас вот отсижу в президиуме культурной конференции, завтра отмечусь в Кремле, послезавтра совместное посещение синтез-балета в Большом. И домой.
Бывший мой босс Гектор любил повторять: «Был бы визит, а рабочим я его сделаю сам». Чистым протоколом была только сегодняшняя конференция – мой запоздалый долг ЮНЕСКО. Главной же целью поездки были, естественно, обе встречи с президентом Волиным, причем на вторую, неформальную, я возлагал особые надежды. За три часа сидения в одной театральной ложе нетрудно выяснить, имеет ли Москва что-нибудь против меня, а если да, то как с этим справиться. Давным-давно, когда я еще был послом Украины, мне случилось мельком законтачить с Волиным – тогда еще некрупным чиновником кремлевской администрации. В ту пору он производил благоприятное впечатление. Деликатный парень, исполнительный, без признаков гонора. Но фиг его знает, какой он сейчас. Высокие посты, всем известно, портят людей. Может, и я, сделавшись генсеком, сосредоточу в своих руках огромную власть и превращусь в натурального крокодила.
– Василь Палыч, а что такое синтез-балет? – подал голос Сердюк.
– Это новое изобретение, вроде солянки, – важно объяснил я своему бодигарду. Благо мне самому растолковали эту премудрость на прошлой неделе, и я еще не успел забыть. – Будут и танцы, и пантомима, и лазерное шоу – все в одном флаконе… Между прочим, роль Марфы станцует твоя разлюбезная Светлана Васильчикова.
– Шутите! – Сердюк всплеснул руками, роняя газеты. – Честное слово?
Этой весной мадам Васильчикова одарила Штаты гастролью в составе сборной труппы «Bolshoy в Нью-Йорке». Одно представление этой дикой халтуры в кокошниках и соболях мне, скрепя сердце, пришлось высидеть вместе с президентом Индонезии. Тот был в восторге от русской экзотики, а в еще большем восторге был Сердюк – от Васильчиковой. Он искренне считал эту брунгильду в пуантах 44 размера образцом женской красоты и грации.
– Честное ооновское, – поклялся я. – Станцует. Зуб даю. Мне программу прислали по факсу.
– Тогда я возьму с собой стереотрубу… – в радостном оживлении сообщил мне Сердюк. Но тут же, покраснев, добавил с преувеличенной деловитостью: – …в смысле чтобы зрительный зал сверху осмотреть. На предмет снайперов.
3. ШКОЛЬНИК
– …Нет, Федя, это не Жванецкий! Напоминаю, что до третьего раунда можно было не спешить называть имя гостя. К сожалению, наш Федор Петрович Кашинцев, сектор номер три, поторопился и не угадал. Но! Его идея была интересной и остроумной. Давайте же поаплодируем Федору Петровичу. На сегодня он выбывает из игры, а мы с вами уходим на пять минут рекламы!
На мониторах пошла веселенькая компьютерная заставка. Дети с поросячьим визгом устремились кто в туалет, кто к автоматам с бесплатной «Пепси» и леденцами. Я же утер трудовой пот и поплелся из студийного павильона на лестницу – курить и расслабляться.
Расслабиться не вышло. Едва я запалил свою «Яву», как услышал сверху:
– Добрый ве-е-е-чер, Лев Абрамович!
По лестнице спускались Миша Леонтьев вместе с каким-то болотным хмырем полузнакомого вида. То ли социологом, то ли сексологом, то ли астрологом – вечно я путаю этих довольных жизнью дуремаров, перебегающих с канала на канал. Миша, как всегда, был со мною барственно-приветлив, зато полузнакомый хмырь не церемонился. Проходя мимо, он похлопал меня по плечу и хихикнул: «Привет, Школьник!» А на середине лестничного пролета обернулся и дурашливо продекламировал: «Учиться, учиться и учиться!»
Скотина, уныло подумал я. Еще один фигляр хренов – какой, интересно, по счету у меня? Стотысячный, наверное. Ну почему, скажите на милость, мне не быть хотя бы Рабиновичем? Достойная фамилия. Откровенная и прямая. С отчасти криминальным – что сегодня небесполезно – намеком на того самого Рабиновича, который ходил на дело. Ладно, пусть не Рабинович. Я даже готов носить неразгрызаемую, как старая слежавшаяся вобла, фамилию Каценеленбоген и с затаенным ехидством наблюдать за муками кадровиков. Но не повезло. Наш еврейский бог оказался таким же чертовым юмористом, как и его скандинавский кореш, глумливый пакостник Локи. В результате я родился Школьником.
С этим клеймом более-менее терпимо было только в школе. Уже в Гнесинке, где я постигал теорию музыки, каждый третий баритон и каждый второй бас считали необходимым гыгыкнуть при встрече и сморозить какую-нибудь глупость про школьника, забывшего дома дневник. В армии сержант-молдаванин, кряжистый, как старый бук, и такой же башковитый, упорно считал меня второгодником, которого выпихнули на срочную из последнего класса. В музыкальном журнале, куда я после армии пришел в отдел критики, меня держали за малыша лет двадцать и продолжали посылать за пивом и сигаретами, даже когда я приблизился к сороковнику и стал ответсеком. «Эй, Школьник, сгоняй по-быстрому в магазин! Ну не упрямься, коллектив ждет, давай-давай!» Одно время я был близок к тому, чтобы сдать бастион и взять фамилию жены. Но та, как назло, носила старинную поповскую фамилию. От превращения в Льва Абрамовича Крестовоздвиженского меня удержало природное чувство гармонии.
При совке я был приговорен до старости ходить в юношах. Моя фамилия настраивала всех на легкомысленный лад. Таких не выдвигали на большие посты – что, мол, еще за Школьник в нашем взрослом учреждении? Не смешите серьезных людей. Началом своей карьеры в правительстве я был обязан путчу и недолгому демократическому разброду в кадрах, когда на должности ставили кого ни попадя – лишь бы не идиот и не красный. В своем Минкульте я поднимался по ступенечкам, не пропустив ни одной: референт, ведущий специалист, завотделом, завсектором, замминистра, первый замминистра и, наконец… Ура-ура. Школьник стал начальником. Удивительно, что из министров меня турнули лишь при Волине, и то далеко не сразу, а когда премьером поставили Клычкова. В прежних правительствах, где тон задавали аспиранты и завлабы, был уместен и Школьник. В новом кабинете министров, очень похожем на старый партхозактив, Школьнику места, само собой, не нашлось. Вместо меня на культуру бросили Колюню Соловьева, моего однокашника по институту Гнесиных и не то двоюродного, не то троюродного племянника «Подмосковных вечеров». Номенклатурный зад анкетно безупречного Колюни за три секунды овладел моим бывшим креслом. Я в нем хотя бы ерзал. Теперь оттуда не слышны даже шорохи…
– Лев Абрамыч! – На лестницу высунулась очкастая голова моего режиссера Татьяны. – Рекламный блок закругляют через полторы минуты, детей мы уже согнали. Я иду за пульт, и вы не задерживайтесь.
– Да-да, – сказал я, – докуриваю.
Не надо думать, что я не страховался и заранее не подстелил себе соломки. Подстелил, аж целую копну. Мой всегдашний пессимизм сделал меня осмотрительным. Еще за полгода до финального пинка я зарезервировал себе проект на главном федеральном канале. Прямой эфир дважды в неделю, прайм-тайм, развлекательно-познавательное шоу «Угадайка» для всей семьи. Кому, как не Школьнику, работать с детьми? Я вписался. Нет шоу, кроме «Угадайки», и Лев Абрамыч – пророк ее! Две дюжины сопляков от пяти до пятнадцати за час сорок, минус реклама, должны сообразить, что за гость прячется под маской. Моя задача – отвечать на их наводящие вопросы. Задача гостя – молчать в тряпочку, но быть готовым к шестиминутному монологу в конце, когда его разоблачат. Несложно. Даже детсадовец поймет…
– Лев Абрамыч! Время!
– Иду, господи, иду.
На полпути я попался в руки гримеру, обсыпавшему мне пудрой нос, лоб и одну щеку, а затем возник на подиуме – в то мгновение, когда рекламщики убрали заставку.
– Итак, друзья, мы открываем заключительную часть игрового шоу «Угадайка». Напоминаю, что у каждого игрока осталось право всего на один вопрос ко мне, потом им придется дать свой ответ… Та-ак, вижу. Поднесите микрофон к сектору один. Всем внимание: вопрос задает Иван Васильевич Коновалов!
Иван Васильевич, белесый клоп лет пяти, напрягся от волнения и выдал:
– Лев Абламыч, он подалки любит далить?
Я скосил глаз в свою шпаргалку. Хм. Ничего такого о нашем госте там не говорилось. Но, с другой стороны, кто же не любит делать подарки близким? В моем бегунке нигде не сказано, что он – патологический жмот. Значит, импровизируем в пользу клиента.
– Думаю, Ванечка, что любит.
– Тогда у меня есть ответ. Это… это… это Дед-Молоз!
Весь первый сектор, где подобрались такие же клопы, довольно зааплодировал, убежденный в победе своего Вани. Из крайнего, шестого сектора, где давно не верили ни в Деда-Мороза, ни в деда Мазая, ни даже в Шварценеггера, наоборот, раздались свистки и дружное улюлюканье. Сектор номер три состорожничал и промолчал: ровесники Феди Кашинцева в существовании нашего Мороза уже сомневались, но импортный Санта-Клаус был для них пока непреложной реальностью.
– К сожалению, это не Дед-Мороз. – Я развел руками. – Иван Васильевич Коновалов на сегодня выбывает из игры. Но его смелая версия достойна специального приза «Угадайки». Аплодисменты! Сектор шесть, присоединяйтесь. Будете свистеть, засчитаю вам поражение.
Детские ладошки не могли отбить нужных децибел, и Татьяна с пульта прибавила к ним пару слоев «фанеры». Под коллективные звуки оваций Ванечку утешили огромной, в половину его роста, красной пожарной машиной. А я тем временем уже направлялся к новому игроку, который рвался в бой.
– Микрофон – в сектор четыре. Вопрос задает Дмитрий Дмитриевич Ванюков. Слушаем тебя, Дима.
Дмитрий Дмитриевич, весь состоящий из кудряшек и длинного острого носа, припал к микрофону и требовательно спросил:
– Лев Абрамыч, он – умный?
Даже не будь у меня в шпаргалке длинного списка книг и статей гостя, я бы не затруднился с ответом. Мужик, способный обаять мое начальство, не мог быть дураком по определению. В среднем у нашей «Угадайки» восемь выходов в месяц, и шесть кандидатур из восьми мне спускают сверху. Господин Желтков – такой вот назначенец. Обычно мне навязывают пергидрольных кинодив, чьих-то любовниц. Или раскрученных дам-беллетристок, чье-то обеденное чтиво. А этот вдруг оказался экспертом-аналитиком. Спецом по акулам капитализма, мамочки родные! Наверное, акулы из руководства канала поощряют тех, кто верно их сосчитал. Или чего-то у них мудро не досчитался.
– Умный, – подтвердил я. – Ого-го какой умный.
– Тогда я могу дать ответ. Это – президент России Волин!
Все секторы, с первого по шестой, без напоминаний заплескали бурными аплодисментами. Условный рефлекс на имя. Я закусил губу, чтобы не фыркнуть прямо в камеру. Эх, ребятки, и всыпят же дяде Леве в понедельник на планерке! Упало каменное слово, всуе! Ужас, потрясение основ! Дитя задело Его Величество! Опять Ленц будет ругаться: баловство с прямым эфиром пора кончать, у нас нет гарантий от… у нас нет уверенности в… у нас нет оснований для… Ля-ля-ля. Как же начальство не допрет, что две трети рейтинга «Угадайки» держится на детском лепете? Мы ведь последняя на ТВ программа, где на всю страну еще могут ляпнуть наивную ересь. Остальные шоу трижды подчищают до полной стерильности. Вот они и собирают свои три процента.
– Увы, Дмитрий Дмитриевич тоже не угадал и выбывает из игры. Думаю, у президента России много государственных дел. Ему, наверное, сегодня некогда.
– Может, он придет к нам в другой раз? – Димин нос поник.
– Все возможно, – не стал я спорить, обеспечив себе еще один втык от начальства. Мы-то, взрослые, знаем, что президенты у нас никогда не приходят на ТВ. Иногда они разрешают телевидению самому прийти к ним.
Многоопытная Таня в аппаратной врубила запись рукоплесканий, а мне издали махнули картинкой с силуэтом рояля. Это был наш условный знак: рояль в кустах. Если время поджимало и детки киксовали, в дело вступал засланный казачок. Уже вторично за сегодня мне приходилось выдвигать «рояль». Утром, когда программа шла на Сибирь и Дальний Восток, команда-один тоже споткнулась на этой кочке. Тогда выручила рыжая Светик из сектора четыре, дочь звукооператора Бочарова. Она знала ответ. Теперь пробил час для сына нашего помрежа. Данилку Черногуза внедрили в шестой сектор. Парень имел внешность типичного «ботаника», поэтому его всезнайство не должно было вызвать подозрений. Та-ак, он уже руку тянет. Я перенес микрофон к шестерке, Данилка отбарабанил свой вопрос и дальше все пошло по сценарию. Мой ответ – его игра в задумчивость – имя – аплодисменты – срывание маски – финальный монолог гостя – опять аплодисменты – музыкальный отыгрыш – титры. Уфф!
После эфира маленький сутулый Желтков, сам похожий на вопросительный знак в чехле пиджака, вышел со мною на лестницу. И довольно сухо спросил:
– Последний парень, Данила, опять был подставным?
Мне с трудом удалось спрятать раздражение. Мало ему акул. Ему хочется, чтобы и дети узнавали его великую персону.
– А как же иначе? Вы ведь, извините, не Кристина Орбакайте.
Желтков кольнул меня острым неприязненным взглядом. Или мне померещилось? Ведь миг спустя он уже вздыхал: «Понимаю, Лев Абрамович, понимаю…» – да при этом так жалобно кривил личико, что мое раздражение сразу иссякло. И чего я, в самом деле, цепляюсь к бедолаге с круглой спиной и яичной фамилией? В школе его наверняка дразнили Желтком. А он был безответно влюблен в первую красавицу класса и дарил ей гранатовый браслет…
Я чуть не сунул ему напоследок какой-нибудь утешительный приз от программы «Угадайка», но вовремя вспомнил, что у меня остались одни пожарные машины.
Покурить в одиночестве мне, конечно, снова не удалось. Едва-едва я расстался с Желтковым, как по лестнице шумно затопал, поднимаясь, жизнерадостный Буба Кудасов, ведущий ток-шоу «Щедрость».
– Салют педофилам! – деловито пропыхтел он. – В Большой послезавтра идешь на «Марфу-посадницу»? Темка Кунадзе, гений, все там перевернул по последнему писку. Стрельцов с боярами и куполами оставил, типа для патриотизма, но прибамбасы – чисто хайтековские: свет, голограммы, па-де-де на выносной платформе и все такое. Мусатов билеты уже распределяет, имей в виду. Дают строго по два на редакцию, потому что спектакль пафосный – будет полно випов, включая Самого в царской ложе… Ну, идешь?
– Не-а, – ответил я. – У меня послезавтра эфирный день. И к патриотизму с боярами на платформе я, знаешь, не очень…
– Лева-Лева, ты не русский, – погрозил мне пальцем Кудасов и, заговорщицки мигнув, добавил густым шепотом: – А Волина ты сейчас шикарно подколол, ребята из новостей со стульев упали. Молодчина! «У президента много дел», «президенту некогда»… Ясен перец, где намек. Информационщики уж забыли, когда их в Кремле за людей считали. Им теперь суют в рыло минуту протокольной туфты – и крутись, как хочешь…
– Не было никаких намеков, – разозлился я, но Кудасов уже пыхтя одолевал новые ступеньки и, победив очередной пролет, крикнул сверху: «Будь здоров, школяр!»
После общения с Бубой у меня зверски заныла башка, от переносицы и выше. Вот гады, недовольно подумал я, вот партизаны кухонные. Нашли себе пионера-героя Львиное Сердце. Теперь рядовым втыком мне уже не отделаться. Мистер-твистер, бывший министер, схлопочет по полной – практически ни за что. Ну какой я, к чертям собачьим, Лев? Такой же ягненок, как и все.
Я спустился на лифте за анальгином в аптечный киоск внизу, где бессменно царствовал высокий жилистый старик в белом халате – Мих Саввич. Он и сейчас был на посту. Расплачиваясь с ним за таблетки, я вдруг увидел, что цена на пачке отечественных презервативов криво зачеркнута от руки и указана новая, раза в три выше. Забавно. Не прохлопал ли я демографический взрыв? Или залежи латекса в мире пошли на убыль? Я, правда, бросил большой секс, но спортивный интерес во мне не угас. Потому я полюбопытствовал, отчего взлетели цены.
– Ха! Вы что, молодой человек, не знаете? – Мих Саввич строго уставился на меня. – Вас в школе не научили газеты читать?
И я тут же ощутил себя второгодником, забывшим дома дневник.
4. МАКС ЛАПТЕВ
Самый сильный голос – у бывшего президента России. Я своими глазами видел, как с потолка сыпались хрустальные подвески люстр. Но и наш генерал Голубев орать умеет неслабо.
Минут пять в кабинете шефа буйствовал настоящий ураган. Дрожали стеклопакеты в окнах, ходуном ходили большие напольные часы, нервно подпрыгивали коллекционные зажигалки на полках, бутылка шотландского виски сама выглянула из-за кожаных корешков юбилейного многотомника «История ВЧК – КГБ». Даже привычная ко всему голубевская секретарша Сонечка Владимировна пару раз отвлекалась от свежего номера «Каравана историй» и заглядывала в кабинет с веником и совком: не пора ли сметать в кучку то немногое, что осталось от капитана Лаптева, испепеленного грозным шефом?
Генерал припомнил мне все. Мою развязность. Мое неуважение к старшим по званию. Мою нечуткость к интересам Конторы. Мои не сданные в 1989 году нормы ГТО. И, разумеется, мое обыкновение злостно опаздывать, когда срочно вызывают с рапортом. Дважды капитанские звездочки готовы были с мясом вырваться у меня из погон и дважды опасный вихрь проносился мимо. В конце концов шеф устал. От громового тона он перешел к укоризненному. Полтергейст его завершился почти мирной репликой:
– И не стыдно тебе, Макс, сомневаться в нашей работе?
– Ой как стыдно, товарищ генерал, – соврал я, устремляя глаза на «Историю ВЧК – КГБ». – Но…
– Молчи, лучше молчи, – утомленно отмахнулся от меня Голубев. – Ну хорошо, злодей. Официально заявляю тебе, что наше Управление не причастно к пропаже Звягинцева. Просто нет, усек?
– Так точно, – ответил я.
Теперь генералу можно было верить, хотя гримаса благородного укора на его лице сама по себе стоила недорого. Давно общаясь с шефом, я усвоил, что есть три разных вида голубевского «нет». Самый скверный – третий вариант: «Я такого приказа не отдавал». Это надо понимать так, что импульс шел с самого верха и, хотя нам все не нравится, механизм запущен. Второй вариант – отрицание уклончивое: «Насколько мне известно, нет». Это значит, что кто-то проявил рвение снизу, но Голубев пока не выбрал, на пользу это Конторе или во вред. Сейчас, однако, прозвучал вариант номер раз – отрицание категорическое, безо всяких оговорок. То есть мы тут совсем не при делах. Уже легче.
– Значит, хамить мне больше не будешь? – Шеф вытащил из кармана безразмерный платок в крупную синюю клетку и стал промокать лысину. Жест означал: вали, пока цел.
– Никак нет, товарищ генерал. Да я вообще-то…
– Кру-гом!
Голубев жахнул с размаху кулаком по столу. Ударной волной меня вышибло за дверь, протащило по коридору и трем лестницам, внесло в мой собственный кабинетик и шмякнуло в рабочее кресло. Картонная папка с материалами по Звягинцеву, влетевшая одновременно со мной, спланировала ко мне на рабочий стол. Деваться некуда: начнем мозговой штурм.
В папке оказалось полдесятка целлофановых файлов со скудными бумажками внутри – в основном, компьютерными распечатками и тусклыми ксерами с изначально бледных оригиналов. Перво-наперво я убедился, что уголовное дело о похищении резинового олигарха никакая прокуратура еще не возбуждала. Так я и думал. Славно, славно. Жена Сусанна успела перебаламутить французов и обозлить моего шефа, но с элементарным заявлением в органы не поспешила. А дела такого рода у нас открывают по инициативе родных и близких. Пора бы знать, госпожа Звягинцева. Реагировать на каждый газетный чих, не оформленный в виде официальной заявы, прокуроры не обязаны. Редко-редко бывает, когда им положено шевелиться самим. По факту. Это если, допустим, ниндзи в масках вломятся в офис резинщика, стрельнут в потолок, разрубят шкаф самурайским мечом, уронят клетку с попугаем, положат охрану мордами в ковер и утащат хозяина в неизвестном направлении. Состав преступления налицо, материальный ущерб нанесен, птичку жалко… Имело место такое? Зафиксирован факт выноса господина олигарха? Есть свидетели? Нет. Нет. Нет. Стало быть, побоку официоз. Пока я избавлен от необходимости заполнять стандартные формы, комплектовать следственную бригаду и садиться на короткую цепь оговоренных в законе сроков делопроизводства. Я – свободный художник. Гоген от ГБ. Моя миссия – приватная, ознакомительная. Я могу обо всем спрашивать и ни за что не отвечать. Эх, всегда бы так!..
После беглого просмотра я отложил на край стола три файла. Один – с аннотированным списком предпринимателей, кому Звягинцев так или иначе мог перейти дорогу. Другой – с развернутым перечнем тех, кому он не люб по каким-то иным причинам. И еще один файл – краткое досье госпожи Сусанны на четырех страницах. Все это мы тщательно изучим, но немного позже.
Сперва базис. Вот профильные активы Звягинцева: резина такая, резина сякая, резина крученая, резина верченая, цеха переработки, цеха утилизации, сеть складов, сеть аптек, вспомогательный транспорт. И так далее. Угу. Нарушений не замечено. Перед Минприродой – чист, перед СЭС – чист, перед Пенсионным фондом – чист. На десятое число текущего месяца налоговых задолженностей опять-таки ноль целых ноль десятых. Последнее, впрочем, ничего не значит. ФНС – такое странное место, вроде Зоны у Стругацких, где законы имеют обратную силу. Стоит там вылупиться паре свежих поправок к Кодексу, как господам бизнесменам врубают счетчик за все дела минувших дней. Правда, тикает у всех, а дань взимают выборочно. Дернешься – тебя будут показательно трясти дважды в сутки. Проявишь лояльность – и царские мытари позволят тебе утечь меж пальцев гражданки Фемиды. Сдается мне, Звягинцев из породы лояльных. И щедрая Родина платит ему той же монетой.
Теперь поглядим на непрофильные активы. Тоже все как будто в рамках. Контрольный пакет Калининградской верфи. Блокирующий пакет в «Бридж-банке». Фабрика надувной игрушки в Нижнем плюс региональная сеть игрушечных магазинов «Ежик резиновый». Завод автомобильных свечей в Самаре. Завод пластмассового литья в Воронеже. Два разреза – точнее, мелких разрезика – в Якутии, оба законсервированы с конца 90-х; надо понимать, и выработки нет, и выбросить жалко. Еще что? Завод прохладительных напитков в Саратове. Цветочный бизнес в Орле. Торговый центр в московском Митино, вместе с прилегающим базаром под открытым небом… Постойте, не с ним ли рядом рвануло в конце августа?
Дело было громкое – в буквальном смысле. Но почти бескровное, несмотря на лунный пейзаж, образовавшийся вокруг воронки. И раз никого из прохожих всерьез не задело, наша отважная милиция быстро списала ба-бах на бытовое хулиганство. Удобная статья! Фонарь кому поставили – она, ларек подломили – она же, бомбу взорвали – опять юные хулигангстеры, ничего больше… А вдруг то было Звягинцеву предупреждение? Положи под крыльцо Донского монастыря конверт с миллионом долларов, иначе вдругорядь грохнем чего поближе. Подпись: Фантомас… Э нет, в Москве так глупо давно не наезжают. Это примерно то же, что с берданкой и на кляче затеять погоню за «Красной Стрелой» с целью грабежа. Для порядка я, конечно, проверю, не откинулся ли недавно с зоны какой-нибудь патриарх рэкета. Эдакий, знаете ли, ветеран эпохи первоначального беспредела. Отмотал свою пятнашку, выкопал в огороде мешок с динамитом и… и почему я не писатель? Целую историю уже сочинил. В жанре ненаучной фантастики.
Вернемся, однако, к нашему Звягинцеву. Где я остановился? Вот. Девятая строчка сверху, торговый комплекс в Митино. Десятая строчка и ниже – пошла одна Москва: доля в матрешечной торговле на Арбате, пай в казино «Вишенка», видеопрокат на Маросейке… Стоп, а это еще что за зверь? «Sulico International» на углу Большой Якиманки и Хвостова переулка. Место помню, а «Sulico» там – нет. Хотел бы я знать, как читается первое слово? Залико? Маленький зал? Зал и компания?
Минут пять я ломал голову и уже собирался искать разгадку в Интернете, как вдруг меня осенило. Господи, да это же «Сулико»! Ну да! Отличный ресторанчик грузинской кухни, где мы с Ленкой не раз тратили мои премиальные. Лобио там на уровне, хотя не более того, зато хинкали и особенно шашлык, по-моему, первые в городе. Интересно, часто ли хозяин навещал свое заведение? Лучше бы реже, а то в неволе его пригнет желудочная ностальгия. Похитители редко балуют жертв разносолами. Те, что позлее, могут и баландой накормить. Те, что погуманнее, принесут фаст-фуд из «Макдональдса». Но уж, конечно, таких блюд, как в «Сулико», Звягинцеву не видать.
Я сглотнул голодную слюну и решительно полез в сейф, где меня ждал брусок китайской лапши.
5. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ
Баланда в этот раз была черепаховой – с хрустящими поджаристыми тостами, с горкой аппетитной зелени на отдельной тарелке и ломтиками пикантного французского сыра. На второе мне подали филе карпа в кляре с печеным картофелем, полпорции шашлыка с колечками сладкого лука и брокколи под грибным соусом. Голодом, по крайней мере, они меня не морят. И на том спасибо.
– Добавки, Павел Петрович? – Новиков был сама любезность.
Среди моих тюремщиков были грубияны, вроде Фокина-Собаковода и его жлобов-питбулей, а были люди пообходительнее, но помельче, – типа того же Новикова. Первые обращались ко мне «Паша» или «Эй!», хамски «тыкая». Вторые не хамили, звали по имени-отчеству, на вы. Но и те, и другие не признавали моей фамилии, тщательно убирая ее из обихода. Это, как я понимаю, делалось нарочно – такая разновидность психологического прессинга. Мне давали понять, что я теперь никто. Ноль без палочки. Графа в статье расходов. Просто человек, которому разрешают прилично одеться и вкусно пожрать.
– Спасибо, мне хватит, – покачал я головой и, не удержавшись, спросил эдак небрежно: – А пиво сегодня какое?
– «Хайникен»… Баночное, – ответил Новиков, вложив во второе слово чуть заметную долю злорадства.
На душе у меня потеплело – не из-за марки пива или наличия банки. «Хайникен» мне нравился не более и не менее «Трех толстяков». Радовался я иному: скрытому от тюремщиков напоминанию, что в жизнь претворяется мой план. Мой, а не их. Его формула, подсказанная мне обрывком газеты, была сложна и потому могла рассыпаться на любом этапе. Однако начальный мы уже, по счастью, проехали.
Случилось это в тот день, когда меня без объяснений переместили с югов обратно в Москву – сперва везли на яхте, затем на гидросамолете, а финальную часть пути я проделал в автомобиле, упрятанном внутрь рычащей кавалькады. Судя по звуку, Собаковод организовал не менее четырех машин сопровождения. Ленинградский проспект мы проскочили со скоростью тайфуна «Бетти», с ревом мотобанды байкеров и с грозной помпой президентского кортежа. Такой выезд никто не рискнул бы притормозить. Никакому бы гаишнику даже в голову не ударило, что эти свист шин, рык моторов и сиянье проблесковых маячков прикрывают тюрьму на колесах. Впрочем, я и не рассчитывал, что моим спасителем может стать спятивший сотрудник ГАИ, вооруженный радаром. Уповать приходилось только на себя. До самого дня Икс.
Еще на борту яхты мне дали ноутбук с записью новостного телесюжета: взрыв у Митинского базара. Жертв нет, воронка пять на пять. «Ты, Паша, думаешь, я с тобою в игры играю? – спросил тогда Собаковод. – Ты, Паша, наверное, забыл, какими мы бываем плохими? За твою дурацкую бутылку с письмом ребята в Митино лишь слегка размялись. Не начинай снова. Не заставляй их опять сработать в полную силу». Я убитым голосом прошептал: «Нет, нет, не надо!» – при этом даже особо не притворяясь. Сила была на их стороне; на мою долю оставались ум и терпение.
После нашего разговора мы с Собаководом оба расстались удовлетворенные. Он – тем, что пресек на корню попытку мятежа. Я – тем, что в дебютной части партии обошлось без жертв. Мне по горло хватит и тех, кто невольно поплатился за мои прежние бунты против ублюдков. Отныне никаких истерик, все строго по плану. Конечно же, я не собирался по-настоящему доверять свое спасение пивной бутылке – ни первый, ни второй раз. Потерпевшим кораблекрушение можно полагаться на авось, пленники этого права лишены. У меня хватило зоркости, чтобы в окно разглядеть на дальней кромке залива фигуру рыбака и узнать в нем подручного Собаковода. Они были обязаны найти мое послание. И поверить, что именно море обострило мою тягу к свободе. Хотя как раз там, на море, шанса не было вовсе. Теперь же он у меня возник – спасибо глупенькому сканворду…
– Приятного аппетита, Павел Петрович, – сказал Новиков, составляя грязную посуду на сервировочный столик. – Минут через двадцать я принесу диетколу и орешки.
– Спасибо, – сказал я. – Можно не спешить, я все равно сейчас пойду к своим снарядам.
Поев, человек хочет полежать или поспать. Однако я, лени вопреки, заставил себя переодеться в спортивный костюм и заняться ежедневным ритуалом разминки. Не сразу и не просто, но я выбил себе право на велотренажер, баскетбольный мяч с сеткой, штангу, канат и боксерскую грушу. «Или спортивные снаряды, – сказал я Собаководу, – или принесите мне телевизор и дайте газеты. Должен я хоть чем-то себя отвлечь».
Двое суток они пытались сломить мою волю, насильно пичкая бабскими детективами в ярких обложках; но когда я отказался сперва от завтрака, потом от обеда, Фокин пошел на попятную, и спорт был дозволен в соседнем помещении. Конечно, под присмотром таких же, как у меня, камер слежения. Но мне к телеглазам не привыкать с молодости. Все плюсы электронных соглядатаев знакомы. Во-первых, даже две камеры, повешенные в двух противоположных углах комнаты, все равно допускают сегмент, где изображение теряет четкость. Вроде картинка видна, но важные мелочи ускользают. Во-вторых, я и не собирался в спортивной комнате заниматься чем-то секретным. Все открыто. Вот я, смотрите, бросаю мяч в сетку. А вот я накручиваю педали, сжигая калории. Наблюдайте, не жалко! А теперь я из лежачего положения жму 120 кэгэ. Ну и под занавес: сорок ударов по груше левой, сорок – правой. И еще преодоление двух метров вертикального каната. Один раз при помощи ног, другой – без.
Наверное, они все же допускают, что хорошая форма нужна мне для побега. Так и надо. Пусть видят, как я трепетно люблю грушу и канат. Пусть воображают, что в моих тайных замыслах нокаутировать разом всю ночную смену охранников – пятерых качков и двух рослых псин, – а затем по канату вылезти в окно. Там, правда, решетка, но я уже нанес ей пару показательных царапин самым тупым из обеденных ножиков. Моя игра в Робинзона их рассердила, а игра в Рэмбо, если и будет замечена, только их потешит. У каждого охранника вместо пистолета – инъектор. Любая попытка устроить с ними бокс закончится для меня ударной дозой собачьей дури кетамина, который даже боксера Тайсона сделает послушным и беспамятным. На начальном этапе они вкололи в меня той дряни немерено. До сих пор представить боюсь, что со мной вытворяли под этим муторным кайфом…
Когда я вернулся в свою комнату, она же спальня, она же камера, Новиков был там. Он принес жестянку колы и блюдце с орешками и протирал стол – а на самом деле проверял: не завелось ли у меня чего недозволенного? Но если ты не знаешь, что искать, то можешь пропустить мелочь по-настоящему важную. Как тот бумажный клинышек со сканвордом на одной стороне и газетным текстом – на другой.
– Еще что-нибудь желаете? – спросил Новиков, завидев меня.
Чтоб вы все провалились в тартарары, мысленно пожелал я. А вслух попросил:
– Брикет жевательной резинки.
– Какой именно?
– Все равно. Лишь бы хорошо прилипала.
Второй фразы я, конечно, не произнес. Подумал. Из всех знакомых видов резины мне был нужен только бабл-гам. Липкий комочек жвачки должен стать важной деталью плана спасения.
Но тюремщикам про это знать совсем не обязательно. Пускай думают, что я озаботился борьбой с кариесом – этим единственным врагом, который Павлу Петровичу сегодня по зубам.
6. ФЕРДИНАНД ИЗЮМОВ
Живые боги просыпаются так: сперва отверзается левое око бога и наполняет мир его неизбывной мудростью. Следом размыкается правое око бога и впускает в мир его безграничное великодушие. Потом бог откидывает белоснежные покровы и распахивает миру сладостные объятья. Чтобы затем воздвигнуться во весь рост и погрузить свои натруженные ступни в мягкое тепло… А, ч-ч-черт! Проклятые смертные могут загубить даже простенькую церемонию!
– Марта! – завопил я. – Мария! Где мои тапки, дуры окаянные?!
Стуча деревянными подошвами сабо, Мария и Марта вбежали в мою дневную опочивальню, пали ниц и расползлись на поиски с таким фанатизмом, что перевернули ореховую оттоманку и едва не снесли ампирный столик вместе с телевизором. Мои шлепанцы были обнаружены там же, под кроватью – чуть глубже, чем я сам доставал пятками наощупь.
– Налагаю на обеих епитимью, – сурово сказал я. – По тридцать раз прочитать вслух «Нектария Заступника», отбить по пятнадцать глубоких поклонов и еще каждой два наряда по кухне. Вне очереди. В другой раз, сестры, будете прилежней.
Допустим, подумал я, тапки под кровать задвинуты мною. Допустим. Но в любом случае виноваты эти дурынды. Почему именно я должен помнить о том, где что лежит? Почему не эти сестрички-невелички, ответственные за божий быт? На кой хрен мне куча бездельников, раз сам вечно отвлекаешься на мелочовку? Может, и за продуктами самому прикажете ходить? И посуду мыть? Так легко дойти до полного самоотрицания. Помнится, усатый таракан Ницше в припадке пьяного негативизма однажды раструбил о смерти бога – и что же? Всю оставшуюся жизнь сам искал свои тапки. Нет уж, майн либер герр Фридрих, такой глупости мы нихт ферштеен…
Сестры обули меня и благоговейно отступили, путаясь в золотистых балахонах на два размера больше. Дизайн хламиды для адептов первого уровня подсказал я. Пришлось творчески соединить летнюю коллекцию Армани с артикулом 25-10-17 «Мешок упаковочный дерюжный» швейной фабрики города Мытищи. Несколько свободных линий низа я добавил от униформы американского Ку-Клукс-Клана. Общий ансамбль, доложу без лишней скромности, получился божественным. Я соблюл модный стиль унисекс, лишив его при этом малейших намеков на секс. В результате одеяния прекрасно скрывали любые половые признаки: даже мне с моим все еще чутким либидо требовалось от двадцати минут до получаса, чтобы по ходу бдений мысленно отделить телок от козлищ в толпе малознакомых адептов. Бесформенные балахоны помогали пастве смирять желания и сохранять должный уровень полового аскетизма.
В прошлой жизни писатель Фердинанд Изюмов вовсе не был врагом хорошей групповухи; один раз я даже срежиссировал в закрытом зале бассейна «Москва» настоящую римскую оргию с участием трех нимфоманок, трех лесбиянок, полкового оркестра и группы дрессированных дельфинов. Но моя нынешняя ипостась, Нектарий Светоносный, противилась непотребству. «Человек не кролик, – внушал я адептам. – Истребляя похоть, мы приобщаемся к Свету».
Не скрою, главным тут был тактический мотив. Высокие отношения внутри стада были сильным козырем в позиционной схватке с Минюстом и Советом по нетрадиционным культам. Те мечтали закрыть меня так же, как раньше закрыли Христофора, Мусю Цвигун, Валентина Понтифика и группу плакунов-шестидесятников. Но тех подловили на трахе, а нектарианцев хрен поймаешь. Все стерильно. Дух свободен, руки прочь. Ни Муся, ни Валя, ни даже Сияющий Лабриола – то есть проныра Клюев, зажавший у меня штукарь баксов, – не имели моей зарубежной известности и моего опыта художественного нытья.
Еще с парижских времен я сохранил корешков в Еврокомиссии по правам человека, друзей на Радио Либерти и подружек в «Эмнести Интернэшл». Едва Фердика брали за яйца, Европа поднимала хай и последовательно вступалась то за писателя-нонконформиста, то за радикала-диссидюгу, то за идейного лидера сексуал-меньшинств. Сейчас я проходил по графе меньшинств конфессиональных. Даже живым богам надо уметь прикрывать задницу. А я бог сообразительный, и даже о-о-очень…
– О-о-о! – хором простонали Марта с Марией, которых охватывал религиозный экстаз всякий раз, когда я погружался в мысли.
Они считали, будто я таким манером подключаюсь к Мировому Свету. Ну типа врубаю свой лампешник в общую розетку с Христом, Буддой и прочими компаньонами. В отличие от многих, Нектарий терпим к иным конфессиям, не упорствуя в эксклюзивности. Я не лошадь, у нас не гандикап. Пусть расцветает сто цветов и побеждает дружба. Аз есмь, чего и другим желаю.
Между тем обе дурочки в дружном порыве восторга ухитрились чуть не уронить мою резную, тисового дерева, скамеечку для ног. Это не телки, это целые коровы, разозлился я. С такими тупицами бесполезняк строить Град небесный. Обязательно завалят процесс: кирпичей вовремя не привезут, раствора не приготовят или трубы припрут не того диаметра…
– Несите ужин, что ли, – сварливым тоном приказал я. – Ну чего стоите? Видите, ваше божество проголодалось.
Марта с Марией, обгоняя друг друга, кинулись за дверь и явились с подносами. Вечерний прасад, извольте кушать: разноцветные шарики, кубики, пирамидки и прочая хрень, в которой не было ни грамма мяса. Даже внешне все смахивало не на жратву, а на детский конструктор. Ведическая традиция предписывала готовить пищу в состоянии духовной сосредоточенности, думая о том, что блюда будут предложены богу. Но что делать, если пустоголовые адепты думать не обучены в принципе? Что? А, собратья? На таком вопросике даже ты, о премудрый Кришна, поплыл бы наверняка.
Безо всякого удовольствия я съел несколько гороховых пакоров, затем еле-еле изжевал большой липкий расагул в вишневом сиропе. На соевые бургеры сил не хватило. Какая же гадость эта ваша ведическая кухня! Нет, с вегетарианством пора кончать, твердо решил я. С первого числа позволю адептам – а главное, себе – мясоедение. Объясню, что делаю поблажку по многочисленным просьбам тру… да ни хрена не стану объяснять! Бог я или не бог? Сам ввел пост, сам и отменю. И точка. Скажу, что немного свинины только укрепит карму. Аллаху с Иеговой – тысячу извинений.
Отослав сестричек за дверь, я забил на Полезный Энергетический Коктейль из сухофруктов с медом и вытащил из заначки банку джин-тоника. Надо было включать ящик – скоро начиналось это прикольное шоу с мальчиками-угадайчиками. Пока же по ТВ гоняли караоке. Прыщавая девица и длинноволосый урод, косясь на монитор, тянули бодягу про опавший клен. Оба громко фальшивили, отставали на два такта, зато были крайне довольны собой.
Ох уж эти караоке, вздохнул я. Ох уж все эти суши, фукуямы, мураками и прочие гримасы Восходящего Солнца. Не то мы берем у япошек. Взять того же Асахару. Сучонок был редкостный, но какую дисциплину у своих навел! Спросит адепта: «Отчего сакэ не нагрето?» – и все, может больше не беспокоиться. Тот сам все поймет и бросится точить ножик, чтобы выпускать себе кишки. А наши адепты будут лупать глазами, не разумея всей глубины своего ничтожества. Их даже на конюшне пороть, наверное, неинтересно. Хотя… как только заведу себе конюшню, ради эксперимента попробую. У меня и плетка где-то валяется – осталась со времен краткого увлечения Захер-Мазохом.
На экране уже нарисовалось пацанье со своим шоу, пора добавлять звук. Я люблю смотреть, как припрягают деток: такое нарочно не выдумаешь. Вот и сегодня пара их версий меня посмешили. А после слов олигофрена в кудряшках о том, что под маской – сам президент Волин, я аж захрюкал от удовольствия. Как же, дождешься эту публику в прямом эфире! Щас. Держи карман шире.
В бытность мою кандидатом в президенты России я один явился на теледебаты; прочие, в том числе и действовавший, со страху наложили в штаны. И покушением на себя, кстати, похвастать могу тоже только я. Настоящим взрослым терактом – не какой-нибудь паршивой китайской пиротехникой. Уж взорвалось так взорвалось. Новенький, едва растаможенный «линкольн» – на кусочки. Царство небесное шоферу и охраннику Кораблеву. Если б подлые скупердяи вроде Звягинцева не обломили мне кредит, мое израненное тело точно вышло бы во второй тур. Но меня не избрали, и другого раза не будет: с политикой я завязал. Все, амбец. Когда хирурги сшили мою плоть, а реаниматоры вдохнули в нее немножко духа, я очнулся просветленным. Фердинанд умер, да здравствует Нектарий. Я избран без голосования, живые боги выше мирской суеты. За это их не взрывают в их собственных машинах.
У изголовья кровати пискнул телефон. Поскольку Марту с Марией я сам же отослал из комнаты, мне ничего не оставалось, как приглушить телек и ответить лично. Хоть не божеское это дело.
– Кто? Чего надо?
– Это мы, Учитель! – восторженно булькнуло в трубке. – Мы на сегодня тако-о-о-е придумали! Всех на уши поставим!..
– Не называйте меня Учителем! – заорал я в ответ. – Сколько раз вам говорил: забудьте мой номер, дебилы! Я теперь не ваш Учитель, поняли?!
В сильнейшей досаде я швырнул трубку на стол и чуть не кокнул экран телевизора. Как же меня достали эти голоса из прошлого! Совсем юные кретины из партии национал-возрождения, которую я раньше возглавлял, теперь выросли в молодых кретинов, но по-прежнему хотят поведать о своих подвигах их бывшему дуче… А еще мне порой звонят гомики и тихо рыдают в трубку. Их партией я тоже когда-то руководил.
Господи Иисусе, мысленно воззвал я к коллеге, отчего же жизнь такая длинная?!
7. КАХОВСКИЙ
Нарисованная летучая мышь взмахнула черными крыльями на желтом фоне и очистила «Outbox». Свежий обзор Сергея Иванова ушел в редакцию «Бизнес-новостей», где и выйдет в завтрашнем номере. Главный редактор, надеюсь, будет им доволен. А почему б ему, собственно, не быть им довольным? Серега Иванов – неплохой аналитик, с опытом как минимум трех удачных прогнозов колебаний российского рынка ценных бумаг и без неудачного опыта сидения в российской тюрьме. Что немаловажно.
Когда я условно-досрочным путем обменял четырехместные хоромы в Бутырке на однокомнатную конуру в хрущевке, три газеты подряд не захотели брать на службу кандидата экономических наук Сергея Каховского. «Свободная» дипломатично сослалась на нехватку вакансий. «Курьер» объявил, что уже полгода как упразднил у себя отдел экономики, но если я захочу поработать репортером светской хроники… «Телеграф» ответил длинными гудками: тамошний редактор Ветлугин, думаю, увидел мой номер на определителе и забоялся даже словечком перемолвиться с врагом народа. Только «Бизнес-новости» дали мне место обозревателя, да и те попросили о псевдониме. Я не стал капризничать. Бога ради, вот вам безобидный товарищ Иванов. Устроит? О’кей.
Брать погоняло с хитрым намеком, вроде Бестужева или Муравьева, не хотелось до тошноты. Мне хватило по горло бульварного романа «В объятьях олигарха». У главного героя этой книжки была моя внешность, похожий бизнес, декабристская фамилия. Пока я парился в Бутырке, изучая свое неподъемное «дело», мой двойник Серж Рылеев перепрыгивал от одной девки к другой, на лету делая пиф-паф соперникам по гешефту и койкам. Под конец родная жена ухлопывала его метким броском гранаты-«лимонки». Авторша романа, массивная бабища в тоненьких очечках, оказалась – по случайному, конечно же, совпадению! – родной сестрой гособвинителя на моем процессе: оба жирные, сытые, холеные. С такими круглыми рожами очень хорошо радеть о бедном народе, ограбленном проклятыми олигархами. Одна половина этого родственного дуэта обобрала меня до нитки в пользу государства и навесила срок во славу его же. А вторая, выходит, еще и наварила на мне приличные бабки. Да потом у мадам хватило наглости прислать мне в камеру книжку с коробкой конфет и письмом: мерси, дорогой друг, вы вдохновили меня на литературный шедевр. Письмо я тут же использовал в сортире. Конфеты не глядя подарил вертухаю. Но романчик оставил и храню до сих пор. Полезная книжка! После Бутырки талисман этот не раз превращал мою безнадегу в холодную ненависть, спасая от жгучего желания сдохнуть. Я, значит, пульну себе в висок, а эта толстая парочка будет кушать фуа-гра и запивать шабли? Не дождетесь! Я поживу, господа, вас не спросясь.
Выражение про пулю и висок не было, кстати, простой фигурой речи. Пистолет наличествовал, системы «стечкин», и я его даже не шибко прятал от ментов. Знал, что обыски у нас они проводили спустя рукава. Главным для них было – посильней изгадить грязными сапогами наше дорогущее ковровое покрытие, очистить наши сейфы от любых бумаг и унести в свою ментовскую берлогу винчестеры наших персоналок. Личные шмотки их совсем не волновали, а приказа подкладывать куда-то в цветочный горшок кулечек с героином от начальства не поступало. Делать из Каховского еще и драгдилера – чересчур явная лажа. Запад поморщится. Довольно и того, что я ворюга в особо крупных, с особым цинизмом и при отягчающих.
Вдобавок ко всему документы на «стечкин» были – не подкопаться. И ежу понятно, что любое разрешение менты могли объявить липой, а оружие засвеченным в стародавней мокрухе. Однако имелась одна тонкость. Я владел не каким-нибудь там левым шпалером, купленным у чечена из-под полы на Троекуровском рынке. Это был абсолютно легальный сертифицированный дар Министерства внутренних дел – что называется, их стволы к нашему столу. Мне дали «стечкин», эстет Вова Гусинский испросил себе «беретту», а все прочие удовлетворились «макарами» с эмвэдэшной гравировкой: спасибо-де за неоценимый вклад в борьбу с преступностью.
Вклад – вот точное слово. Мы вкладывались. В конце 90-х у нас в Большом Бизнесе завелась веселенькая мода меж собой, перешедшая чуть ли не в соревнование, – кто лучше проспонсирует тюряги и внутренние органы. «Русский уголь» Гриша Аранович, помню, отправил в морской круиз полсотни заслуженных участковых Москвы. Стальной Теянов с нефтяным Папаниным и банкиром Петей Кайлем, сбросившись, оплатили капремонт комплекса зданий на Петровке, 38. Алик Дерикоза от никелевых щедрот учредил именные премии для оперов-ударников. Я передал в собственность ГУВД Москвы шесть новеньких «Фордов» с мигалками. Медийный столп Гусинский даром поменял всю сантехнику в бутырских СИЗО. Даже скупой Береза кряхтя отстегнул малую копеечку на рекламный сериал об удалой ментуре. Все это было вроде и баловством пополам с бравадой, а вроде и какой-никакой отмазкой. Не от органов, конечно. Не от Кремля. От Того, кто круче ментов и выше Кремля. «Все мы под Тобою ходим, Отец Небесный. В гордыне не коснеем, в выси не заносимся, понятия знаем, от сумы да тюрьмы не зарекаемся. Ну и Ты, Всеблагой и Всемогущий, не гноби нас по возможности. Аминь».
Хрен эти реверансы кому помогли! Когда пробил час, Всеблагой начхал с облаков на наши взятки. Вова с Березой еле ноги унесли за бугор, сохранив буквально крохи. Оставшимся было еще фиговей. Папанину вчетверо урезали бизнес, отняли газету, да еще заставили мерзко каяться на всю страну. В личный кошелек Пети Кайля уже с ногами забралась кремлевская партия. Стальной король Теянов после пятнадцати налоговых шмонов в месяц свалился в кому и лежит теперь с принудвентиляцией легких овощ овощем. А вот Сергей Каховский был выбран для показательного процесса – явить свету гнусную личину олигарха. Туточки враг, люди добрые!
Конец ознакомительного фрагмента.