Никому ни слова
Мы сидели с шефом на его кухне и отмечали получение мною очередного воинского звания старший лейтенант. Шеф (он себя так называл, а я не возражал) был солидным офицером-кадровиком, с которым нас свела судьба с момента моего прибытия на ЧФ в начале семидесятых годов. Наверное, он испытывал ко мне чувства, похожие на отцовские. Его единственный сын учился на втором курсе военного училища в Киеве, и, проявляя заботу обо мне, шеф компенсировал отсутствие основного объекта приложения воспитательных усилий и родительского участия. Вместе с тем, судьбу мою он постоянно пытался подворачивать в совершенно неожиданном для меня направлении. Его безапелляционное заявление, что только так можно стать настоящим мужчиной, вызывало у меня большие сомнения. За пару лет пребывания на ЧФ, будучи по образованию штурманом, я успел побывать и переводчиком, и радиолокаторщиком. Во всем этом явно прослеживалась рука шефа, который – это было очевидно – останавливаться не собирается. Он обещал, что сделает из меня человека. Я же подозревал наличие в этом процессе некоторых препятствий.
Присвоение звания я отмечал уже вторую неделю потому, что по крайней мере три экипажа считали меня своим членом, а я их – своей родней. Множество раз с подгулявшей компанией я выписывал большие и малые круги, неизбежно включавшие в себя Большую Морскую, чудом избегая офицерских патрулей и героически сохраняя соратников в строю. В такой артели шеф выглядел бы противоестественно, поэтому я попытался пригласить его в кафешку, но он зазвал меня к себе домой. Мы были одни: жена шефа поехала проведать сына и пока не вернулась. Когда допили водку и я, уже в который раз, чуть не проглотил звездочки со дна стакана, шеф извлек из холодильника марочное вино и начал издалека подъезжать к загадочной для меня теме.
– Водка – крепкий ядреный продукт. Хорошо согревает и валит с ног. Но ведь есть и другие веселящие напитки. Вино, к примеру, – шеф ласково погладил запотевшую бутылку. – Тут тебе и аромат, и букет, и вкус, и даже послевкусие, а не только убойная сила. Так вот и жизнь наша, и служба тоже. Необходимы им разнообразие и творческий подход.
Разомлев от выпивки и обильной закуски, я не придавал большого значения вялотекущей беседе, но тут насторожился и взглянул в лицо шефа.
Он сразу отвернулся к окну и присвистнул.
– Смотри-ка, уже темно. Давай, я тебе винца еще подолью.
– Вы что задумали? У меня нормальная должность и перспектива. Лучшая группа РТС на крейсере. Даже старпом с уважением относится. При последней встрече не обматерил, а руку пожал. Про службу спросил, не давит ли. Да я на таком корабле всю жизнь готов служить!
– Запомни и передай наследникам: на всю жизнь бывает только глупость, а все остальное приходит и уходит, дают и отнимают. Молодой ты еще, вспыльчивый. Сразу думаешь, что шеф плохое хочет что-то сотворить. А я к тебе всегда, как к родному. Только добра желаю и счастья всему твоему семейству. Так жене и передай. Вот.
– Слыхал я, что добрыми намерениями какую-то дорогу замостили. Не подскажете, как конечный пункт называется?
– Язва ты. Ну, ладно. Слушай. Хочу я предоставить тебе небольшой перерыв в мореброжении. Везде уже там наследил. Все волны пометил. Есть очень хорошая должность на берегу. Шесть часов вечера – море на замок, курс – к жене под бок. Оклад на двадцатку больше твоего, а звание по категории даже на ступеньку выше. Грех такое упускать. Тебе отдам, а боле никому. Есть один малюсенький нюанс, но это – позже.
– Нет уж. Давайте сразу.
– Тогда поклянись, что никому ни слова не расскажешь. Никогда. Только клянись чем-либо конкретным. А то пошла мода – честью клянутся все, кому не лень. А что это такое – честь, позвольте узнать? Взять под козырек – это называется честь отдать. Как ею можно клясться, если по сорок раз на день отдаешь. Я-то с детства помню: «Погиб поэт – невольник чести». К этой чести я тогда ненавистью горел. Такого поэта в неволе держать! А один щеголь тут недавно заявил, уходя: «Честь имею». А? Как это тебе?! Ладно, не будем о грустном. Одним словом – клянись, но конкретно.
Я выбрал самое безобидное и торжественно произнес.
– Клянусь правым усом.
Усы я носил всего только год и собирался со временем сбрить.
– Отлично, давай, – удовлетворенно ответил шеф, внимательно осмотрев меня в фас и профиль. – Помнишь, у Чехова?» Мужчина без усов все равно, что женщина с усами».
Начитанность шефа начинала вызывать у меня легкое раздражение. Я зевнул. Однако в ходе дальнейшей беседы от сонливости не осталось и следа.
– Слушай. – Шеф понизил голос и, комично вращая глазами, поведал мне совершенно невероятную историю.
В своем кадровом органе шеф отвечал за укомплектованность квалифицированными человекоштуками соединения боевых кораблей, двух вспомогательных и трех небольших разноплановых береговых частей. Возни и нервотрепки хватало со всеми, кроме одной вызывавшей удивление в/ч. Дислоцировалась она где-то на северной стороне бухты, а связаться с ней удавалось только по ЗАС.[15] Кураторство над этой частью подвесил шефу его бывший руководитель, ныне находящийся в запасе. При этом он рекомендовал в дела в/ч не соваться, а при необходимости обмениваться с ней входящими и исходящими бумажками. Он завещал выполнять главное правило: «Больше бумаги – чище задница». Закрытое наименование части – «Сорок второй многоцелевой отряд резервных сил» (сокращенно – МОРС). Ныне, хлебнувший уже заслуженного отдыха, бывший шефов шеф отказался тогда сообщить, чем пахнет этот популярный напиток, ибо давал кому-то подписку о неразглашении. Единственное, что он поведал, заключалось в том, что МОРС замыкается на некое верхнее руководство в Москве. Шеф отбрыкивался, как мог, зная какие крупные неприятности могут доставить избалованные и неприкасаемые создания центрального аппарата. Но его сломали, пообещав повысить в должности при первой возможности. Ученого шефа теперь на такое обещание поймать уже не удастся никому. Новый руководитель, заслушивая своего подчиненного, обнаружил неполную укомплектованность МОРСа и повелел шефу ликвидировать недостатки, лично проверить на месте кадровую дисциплину и соответствие людей штатным клеткам. Шеф заготовил себе новое удостоверение на право личного контроля частей по кадровым вопросам и сообщил ЗАСом в МОРС о своем скором прибытии. Однако часа через полтора из столицы пришла телефонограмма, запрещающая кому-либо совать нос и другие части тела в дела МОРСа. Фамилию должностного лица, подписавшего это указание, шеф сообщил мне шепотом, предварительно оглянувшись по сторонам. Шеф со своим начальником малость струхнули, но решили продолжать изыскания с особой осторожностью. Вкрадчивые расспросы, посредством задействования специфических информационных каналов, показали, что в/ч к разведке, контрразведке, спецконтролю, спецпропаганде и всяким особым и специальным органам отношения не имеет. Кадровики задумались и попытались пригласить на беседу за рюмочкой чая пенсионера, навязавшего когда-то шефу кота в мешке. Тот, узнав о теме возможных обсуждений, сказался больным, а через час выехал в аэропорт с намерением вылететь в Харьков на постоянное жительство к любимой дочери. Такие сведения, во всяком случае, сообщила по телефону теща пенсионера, попросившая в дальнейшем по этому номеру не звонить. Запахло жареным.
– Ты погляди, что делается, – сказал шефу его соратник-руководитель, – они, похоже, какую-то гадость затеяли, а случись чего, вот тебе и пожалуйста. Особисты с политиками в нас пальцами тыркать будут. Скажут, что этот МОРС на наших штатных клетках настаивался.
– Может быть, анонимку вбросить? Так, мол, и так. Что-то странно. Надо бы меры принять.
– У тебя еще вкус клея на языке не исчезнет от марки с конверта анонимного, а на нас уже дело заведут, как на лиц, несанкционированно постигших гостайну. А что мы знаем? Пенсионеру хорошо. У него в Харькове родня. А нам с тобой куда? К моей куме в Сибирь намыливаться?
Тогда-то шеф и предложил заслать на одну из вакантных должностей в МОРС своего человека, который сможет выяснить, насколько опасна вся эта лабуда. После обсуждения различных кандидатур выбор пал на меня. Для роли агента-резидента кадровых органов никого более подходящего не нашлось. Можно было гордиться. Теперь я понял, что имел в виду шеф, говоря о необходимости внесения разнообразия в жизнь и службу.
– Ты веришь, что я тебя выручу и всегда прикрою, ежели что? – спросил шеф после окончания своего занимательного повествования.
– Нет.
– Ну, и правильно, но можешь быть во мне уверен. Я постоянно буду мысленно с тобой. Согласен?
– Я хотел бы подумать.
– Такое желание тебя характеризует с очень хорошей стороны. Редко, кто этим теперь занимается. Но времени на раздумья нет, да и выпивка уже заканчивается.
– Ладно. Только недельки на две – не больше. У меня еще с прошлого года полтора отпуска непрогуляно.
– Я в тебе не ошибся. Гарантирую тебе головокружительную карьеру в подведомственной мне зоне. Теперь обсудим легенду прикрытия.
***
На мою должность на крейсер назначили выпускника этого года. Сначала он попал на бригаду тральщиков, но его отец – крупный деятель тыла, был очень недоволен. Отец заказал для сына должность на боевом корабле высшего класса последнего проекта. Это была моя должность. Моим перемещением с крейсера в МОРС шеф, как всегда, убивал двух зайцев. Командование корабля было радо, что теперь проблем с харчами и шмутками станет намного меньше. А прилично подготовленной группой РТС даже полный олух сможет теперь успешно командовать. А парень таковым не являлся. Кроме правильных родителей у него была правильная жена из потомственных политрабочих. За него я был спокоен. За группу – тоже. Пожав руки матросам-соратникам по последнему мореплаванию, попросил не поминать лихом. Прощание с крейсером было стремительным, как неожиданное падение с моста в воду.
***
Второй день я сидел дома с семьей, что удавалось весьма нечасто. Это мне нравилось. Единственный недостаток – нельзя никуда отлучиться, даже с ребенком погулять. Шеф приказал ждать от него указаний и читать толстую книгу, которую он на время одолжил у особистов. Книжка была переводом с английского и повествовала о том, как втереться в доверие к людям, добиться их расположения, а потом уже их обчистить или всучить им за бешеные деньги какую-нибудь дребедень. Когда я попробовал поговорить с женой, пользуясь полученными при чтении рекомендациями, она решила, что я переутомился на службе и посоветовала принять душ. Так я и сделал. Вскоре появился матрос-посыльный от шефа, призывавшего меня к себе условной кляксой в третьей строке безобидной записки.
Шеф нарисовал мне план, по которому я должен был найти МОРС среди множества различных объектов, расположенных в пляжной зоне.
– Как литература? – спросил он.
– Хреновина все это, – заявил я, возвращая книгу.
– Ну, не скажи, – шеф обиженно погладил книжкину обложку, – американцы в психологии поднаторели.
– Нет. Добиться доверия русского человека словами, улыбками и жестами невозможно. Он норовит в душу заглянуть. Выпей с ним ведро водки, поговори начистоту, набей ему морду – может быть и поверит. А иногда незнакомцу червонец отдаст и фамилию не спросит. Так-то.
– Где-то, по-своему, ты прав, но и заокеанские разработки надо брать на вооружение. Понятно?
Я кивнул. Показав, кто здесь начальник и оставив за собой последнее слово, шеф заставил меня выучить наизусть пару номеров телефонов для срочных докладов обстановки. Он внимательно осмотрел мою расчетную книжку и аттестаты, полученные на корабле, после чего выдал предписание и справку о допуске к секретам.
– Документы приличные, не подкопаешься, – сказал шеф, задумчиво потирая висок.
– Так они же настоящие.
– Ах. Ну да. Конечно. Но мало ли что бывает…
Все было, как в шпионском романе.
– Почему ты попросился служить на берег? – резко прозвучал вопрос шефа.
– Остобрыдло мне. Все море и море. Песка хочется.
– Неправильно отвечаешь. Вот тебе текст. Иди, учи уроки.
Минут двадцать я заучивал ответы на изрядный перечень возможных вопросов, которые выдумал шеф. Он кадровик – ему видней.
***
КПП[16] МОРСа я нашел с большим трудом. Дорога к нему шла через незаметную лощинку, которую я раза три проскакивал на полном пешем ходу. Глухая трехметровая стена из ракушечника окружала часть. Колючая проволока поверх стены указывала на нешуточный характер организации, а звезды с якорями на воротах намекали на ее военно-морской статус. Рядом с широкими воротами имелась небольшая пристройка КПП с караулкой при железной двери с глазком. Не обнаружив кнопки звонка, я начал стучать, а потом дубасить в гулкую дверную массу. Не прошло и десяти минут, как что-то заскрежетало, дверь открылась, и появился толстенький мичман в тапочках-вьетнамках на босу ногу. Накинутая на голое тело тужурка с погонами не скрывала обильной мхоподобной растительности на теле.
– Чего трэба? – довольно грозно спросил мой новый сослуживец.
А затем обиженно протарабарил на коктейле из русского и украинского, что ходят тут всякие, порядок нарушают, шумят и безобразничают. Такой диалект, кажется, называют суржиком. Мощным волевым усилием я сдержал естественное желание выдрать оборзевшего мичмана за нарушение формы одежды, неотдание чести, игнорирование субординации и прочее. Всего четырнадцать пунктов. Доброжелательно улыбнувшись, как было рекомендовано книгой, я назвал себя, сообщил, что назначен в часть главным инспектором-инструктором по технике безопасности. И попросил доложить обо мне командиру.
Мичман, видимо, вспомнил, что он на службе, и попытался застегнуть тесную тужурку. Это ему плохо удавалось из-за цеплявшихся за пуговицы и попадавших в петли волос на груди. Он крякнул от боли и, бросив бесперспективное занятие, проводил меня в довольно большую комнату, предложив («будь ласка») подождать. Помещение имело казенный вид и содержало в себе две койки рядового состава, стол для чистки оружия, решетку на окне и пару картин в золоченых рамах. Одна изображала В. И. Ленина в Разливе, сочиняющего на пеньке апрельские тезисы. Вторая была классическим культовским портретом в полный рост Иосифа Виссарионовича в форме генералиссимуса. Бирка на боковой поверхности рамы свидетельствовала, что портрет был поставлен на инвентарный учет еще при жизни товарища Сталина. Решив ничему не удивляться, я присел на койку. Приблизительно через полчаса, осторожно приоткрыв дверь, в помещение проник аккуратненький мужчина лет пятидесяти, в коричневом, отглаженном до блеска костюме-тройке – ровеснике портрета вождя.
– Здравствуйте, – тихо вымолвил он, – я вольнонаемный сотрудник части. Заведую строевой канцелярией. Зовут меня Семен Ефимович. Готов принять у вас документы.
Отдав ему пачку бумаг, я поинтересовался, когда смогу доложить командиру о своем прибытии.
– Не будем торопиться, – прошелестел строевик, не отрываясь от изучения текстов.
Кроме костюма, в облике Семена Ефимыча не было ничего запоминающегося: он был по всем параметрам средний и бесцветный, без особенностей и примет. Работа с документами заняла у него довольно много времени, причем он ни разу не присел, а несгибаемо стоял у оружейного стола. Возможно, берег стрелку на допотопных брючках.
– Итак, вы собираетесь у нас служить? – наконец спросил он.
– Там все написано, – я не собирался обсуждать свои планы с каким-то шпаком, но на всякий случай улыбнулся. Это вышло почти автоматически. «Читать надо меньше всяких психологов», – подумал я.
– Хорошо, – продолжал он, делая вид, что мой ответ его удовлетворил. – Допуск на территорию части возможен только по указанию командира, а он на мероприятиях. Попрошу вас прибыть сюда завтра к 11.00. Я доложу командиру. Возможно, завтра по вашему делу будет принято решение.
– А можно переговорить с кем-нибудь из офицеров?
– Никого нет. Все на объектах. Я здесь единственное ответственное лицо. Жду вас завтра. Документы останутся у меня.
После недолгих препирательств я настоял на возвращении мне удостоверения личности. С некоторых пор очень болезненно переношу расставание с туговозобновляемыми корочками. Убывая, я широко и открыто улыбнулся Ефимычу и мичману в точном соответствии с рекомендациями американских специалистов. По их физиономиям было понятно, что сотрудники МОРСа этих рекомендаций не читали. А может быть, им нечего было мне продать?
Конец ознакомительного фрагмента.