Чудище из банки
Хмурое осеннее утро. Вместе с папой мы идём в детский сад, крепко держась за руки.
И что-то мне так грустно на душе. Бывает же такое! Ещё вчера перед сном я начал вспоминать, когда же я познакомился со своей мамой? Не помню… А с папой? Тоже не помню! И теперь иду и вспоминаю. Мишку я давно знаю, Алёшку тоже давно. И всех девочек и мальчиков в своей группе знаю, потому что когда я в детский сад пришёл, все дети были уже в группе. Мы пели хором на новогоднем утреннике и на других праздниках. Но вот где и как мы познакомились с мамой и папой – я никак не могу вспомнить.
И от этих мыслей мне так грустно стало, что даже плакать захотелось. Папа, наверное, о чём-то догадался, наклонился ко мне, посмотрел в лицо и спросил:
– Сыночек, что-то случилось? Ты почему такой грустный?
А я папе так и сказал:
– Детство вспомнить не могу…
И даже слёзы выкатились у меня из глаз.
Папа так удивился! Остановился, улыбнулся, достал носовой платок, вытер мои слёзы и бодро сказал:
– Какие наши годы, сынок! Вся жизнь впереди! Вспомнишь ещё!
И моё настроение сразу начало подниматься. Папа у меня хороший! Добрый и весёлый!
Мы пришли. Калитка. Знакомое высокое крыльцо. В раздевалке, как всегда, тесно и шумно. Папа меня раздел, повесил одежду в шкафчик, улыбнулся, весело подмигнул: «Пока!», и я пошёл в группу.
После завтрака мы сели рисовать. Воспитательница дала каждому лист бумаги и сказала:
– Сегодня мы рисуем на произвольную тему.
Это значит, что каждый может нарисовать всё, что хочет! Только я какой-то сам не свой. Карандаши падают из рук, скатываются со стола на пол.
Я не знал, что нарисовать такое, чтобы мне понравилось. Дети рисовали кто что умел. Мальчишки войну: танки, самолёты. Девочки рисовали цветы, платья, любимых кукол.
Потом нас всех одели и повели на улицу гулять. И тут – как всегда! Только у нас с Мишкой появились важные дела, Марина Анатольевна объявила, что прогулка окончена.
– Все собираемся и идём в группу, – громко позвала воспитательница.
Тут ко мне подошёл Мишка и сказал:
– А давай мы не пойдём в группу.
– Как это? – спросил я.
– А давай убежим.
– Как же мы убежим, если вокруг детской площадки забор? – недоверчиво спросил я.
– А мы спрячемся в домике, под скамейкой. А когда все уйдут в группу, мы вылезем и убежим, – заговорщически сказал Мишка.
«Ничего себе, – подумал я. – Вот это Мишка! Ну, хитрец!» И мы потихонечку, незаметно подошли к домику. Домик на детской площадке был с крышей, но без стен. Он назывался «беседка». Мы оглянулись, и пока нас никто не видит, легли на землю и закатились под скамеечки.
Тут нас точно никто не найдёт. Мы с Мишкой затаились так, что даже не дышали. Нам было только слышно, как воспитательницы говорили между собой.
Через некоторое время воспитательница из другой группы увела детей в детский сад. Потом она вернулась и спросила Марину Анатольевну: «Ну, кого не хватает?», и Марина Анатольевна назвала наши фамилии. Мы с Мишкой затаили дыхание. Как она узнала?
Я лежал на песке и, рассматривая снизу серые некрашеные доски скамейки с загнутыми ржавыми гвоздями, думал: «Что же теперь будет? Вдруг нас найдут?».
Мишка тоже лежал напротив и смотрел на меня перепуганными глазами.
И тут другая воспитательница спросила:
– А ты точно посчитала?
– Да, – ответила Марина Анатольевна.
– Коля, Миша! – стала звать нас воспитательница.
Я испугался и уже хотел выскочить из-под скамейки, но тут Мишка показал мне свой кулак и прижал палец к губам. В этот момент ноги Марины Анатольевны зашли в нашу беседку и остановились между мной и Мишкой, прямо перед моими глазами. Ноги, обутые в женские сапожки, постояли, сделали шаг вперёд, потом назад, повернулись, и вдруг я увидел перед собой перевёрнутое лицо Марины Анатольевны!
– Ага-а, попался? А ну-ка, быстро вылезай! – сказала она сердитым голосом. – И ты! – повернулась в Мишкину сторону.
Мы молча выкатились из-под скамеек, поднялись на ноги и быстро-быстро стали отряхивать с одежды влажный песок с таким усердием, будто это было самым любимым нашим занятием.
– Ну, вы у меня сейчас получите! – угрожающе сказала Марина Анатольевна и подтолкнула нас к выходу из беседки. Вторая воспитательница, стоя рядом с калиткой и покачивая укоризненно головой, смотрела в нашу сторону.
Опустив головы и всё ещё отряхивая песок, мы нехотя побрели в сторону крыльца, где был вход в среднюю группу.
Марина Анатольевна ругать нас больше не стала, потому что была красивая и добрая, а мы с Мишкой были виноваты и всё время молчали. Нас даже в угол не поставили.
Мы разделись, повесили свою одежду в шкафчики, вымыли руки и пошли на обед. Все дети давно сидели за своими столиками и громко звенели ложками. Мы с Мишкой тоже сели за свой стол и только взялись за ложки, как услышали за своей спиной:
– А рыбий жир?!
Это нянечка подошла к нам с бутылочкой, из которой каждому в ложку наливала свой противный рыбий жир. Как я его не любил! Просто ненавидел! Мне так не нравился его запах! Меня даже тошнило от этого ужасного рыбьего жира.
– Ну, давайте свои ложки!
Мишка молча подставил ложку, а я со всей силы стиснул зубы, посмотрел на нянечку и замотал головой. Увидев моё перекошенное лицо, снисходительно улыбнувшись, нянечка сказала: «Ну и ладно…» и пошла на кухню, унося с собой злосчастную бутылку. Она знала, что я не люблю рыбий жир и что мне от него будет плохо.
Потом был тихий час. Когда проснулись, разучивали песню про маму, играли с игрушками, а после ужина ждали, когда за нами придут родители.
За мной пришёл папа, потому что мама была на работе. Папа очень спешил и стал торопить меня:
– Скорее одевайся, надевай штаны! Рубашку! Ну что ты возишься?
А потом вдруг говорит:
– Если ты быстро оденешься, я дам что-то очень интересное!
Я так обрадовался! Быстро оделся, папа завязал шнурки моих ботинок, взял меня за руку, и мы пошли домой. День к вечеру наладился. Яркое солнце ещё выглядывало из-за сопки, а я шёл и думал: «Что же это папа мне такое приготовил интересное?».
Папа открыл ключом дверь, мы зашли, и я от нетерпения сразу побежал на кухню.
– Пап, а пап… Что же ты мне хотел показать?
Но папа молчал, наверное, он не знал, что мне отвечать. Может быть, у него и вовсе ничего не было и всё это он нарочно придумал?
И тут я увидел на столе консервную банку. Я влез на стул, взял банку в руки и стал внимательно её разглядывать. Что это на ней нарисовано? К моему удивлению, на банке я увидел голову чудовища! У него был один глаз и очень страшная длинная белая борода. Что это?
– Пап! Вот это? Да? Вот это ты хотел мне показать?
Папа очень обрадовался, хитро улыбнулся, подошёл ко мне и радостным голосом сказал:
– Да, да! Ну конечно!
Что же мы будем с этим делать, подумал я.
– Мы что, будем это кушать?
– Ну да! – ответил папа.
Я с недоверием рассматривал страшное чудище на этикетке. Как такое можно есть?
И тут папа взял консервный нож, посмотрел на меня и говорит:
– Ну что, открываем?
– Открываем, – тихим, не очень уверенным голосом ответил я.
Папа воткнул в банку нож, ударил по нему рукой и стал её открывать. Мне было так интересно, и я хотел как можно скорее заглянуть под жестяную крышку банки.
Но папа не торопился. Он медленно, как бы испытывая моё терпение, стал поднимать крышку, и то, что я увидел, вовсе поразило меня! В банке были какие-то белые кусочки, а сверху на них лежали страшные щупальца с крючками на концах. Ух ты! Как на картинке!
Папа вопросительно посмотрел на меня. Ну, как тебе? Ты такого ещё не видел, – как будто спрашивал он, а я смотрел то в банку, то на папу и молчал. Я так растерялся, что даже не мог ничего сказать. Что же теперь будет? Неужели это чудовище можно есть?
Потом папа взял вилку, наколол на неё щупальца и спросил:
– Будешь?
– А ты? – писклявым от волнения голосом протянул я.
– Я-то буду, а ты что, испугался?
Я и правда испугался, но не мог же я признаться папе. И тогда я сказал:
– Давай! – и открыл рот.
Папа положил мне на язык белые щупальца с крючками и стал смотреть, что будет дальше.
А я смотрю в банку, где лежат другие щупальца, и боюсь закрыть рот.
Папа говорит:
– Ну, ешь! Ты почему рот не закрываешь?
Я закрыл рот, но жевать не стал.
Папа мне опять:
– Ты почему не ешь? Жуй и глотай! Они вкусные!
Кто это «Они», подумал я. Как же «Их» можно глотать?
– У-у-у… – замычал я и замотал головой.
– Ты чего мычишь? – спросил папа. – Ешь давай!
– Нет! – промычал я с набитым ртом. – Не могу!
– Почему? – удивился папа.
– Они мне кишки перепутают! – ещё сильнее замотал я головой.
Тут папа не выдержал, засмеялся, наколол на вилку такой же кусочек и быстро его съел.
– Да нет же, не перепутают! – не переставал смеяться папа, и только тогда я проглотил угощение.
Папа весело на меня посмотрел и сказал:
– Кальмары! Видишь? – показал пальцем на банку. – Каль-ма-ры! – по слогам повторил папа. – Они в море живут!
«Ну и ну, – подумал я. – Чего только не бывает в этой жизни!»