Хранить вечно
Знать бы, кто тебя убил…
Знать бы, кто это сделал – я бы не пощадил его.
Я бы нашел его на дне океана. И на вершине самой высокой горы я бы нашел его. И там, на самом краю земли, куда уходит солнце – я бы нашел его, я бы пронзил его грудь мечом, как он пронзил твою грудь, и он лежал бы бездыханный у моих ног, как ты лежишь сейчас в холодной гробнице…
Элл моя.
Все, что было у меня – моя Элл.
Все еще не верю, что ты умерла, все еще не понимаю, как так может быть, что тебя нет. Ты лежишь передо мной в прозрачной усыпальнице – не могу сказать, гробу – и не верится, что ты не живая, я так и жду, что ты сейчас встанешь, сладко потянешься с твоей неповторимой грацией, посмотришь на меня сонными глазами, а что, уже утро?
Утро, Элл… вставай, дорогая, вставай…
Не встанешь, не проснешься – никогда, никогда, никогда, рваная рана на твоей груди зияет черной бездной. Почему ты не смотришь на меня, я пришел к тебе, Элл, я прихожу каждый день, я приношу тебе цветы – видишь, какие, тронутые ночной росой, белые, как звезды над твоей гробницей, Элл.
Вру – последние годы прихожу не каждый день, все время что-то мешает, какие-то повседневные дела – не имеющие без тебя никакого смысла. Смысл для меня остался только в двух вещах – найти, как вернуть тебя, Элл, хоть я и знаю, что это невозможно, и найти того, кто убил тебя, Элл, чтобы он страдал так же, как страдаю я сейчас.
Элл моя.
Все, что было у меня – Элл.
Кланяюсь, выхожу из гробницы – спускаюсь в город, один из тысячи моих городов. Я называю их своими, потому что кроме меня в них никого нет – все эти дворцы, проспекты, улицы, бульвары, храмы и высотки построены для одного меня, интересно, кем. Не помню, не знаю, кто и кому молился раньше в этих храмах – я молюсь в них своей Элл.
Память… вообще, странная штука – память, всякий раз, когда я пытаюсь что-то вспомнить, память разворачивается передо мной до каких-то пределов – а потом замирает, будто натыкается на какую-то препону. Моя память как будто убегает от меня, прячется по пустым залам больших домов, по темным комнатам, по переулкам, изредка показывается – не вся, чуть-чуть, только самый краешек, – и снова исчезает.
И не поймать ее, не схватить, не вспомнить, кто пронзил сердце твое, Элл. Если бы я знал, где лежит моя память – я бы пошел за ней на край света, если бы я знал, в какой бутыли хранится моя память, я бы выпил ее залпом, если бы память моя лежала в центре земли, я бы рыл землю – все глубже и глубже, пока не докопался бы до памяти своей. Но память не хранят в бутылях, и память не лежит глубоко под землей – и я не знаю, какой злодей пронзил грудь твою, Элл…
Многого не помню. Не помню, кто построил эти дворцы и храмы, не помню, кто жил в них раньше, вон у берега моря стоит парусник, я не помню, кто и когда выходил на нем в море…
Кто-то здесь был, что-то было здесь – но кто и что, я не знаю, память моя играет со мной, прячется по закоулкам, смеется чему-то, помахивает длинным хвостом…
Прощай, Элл…
Скоро мы снова встретимся, скоро я приду к тебе.
Так я думаю – а сам налегаю на весла, Элл, я знаю, тебе горько будет узнать, что я погиб, погиб в океане, где мы так любили ходить под парусом – еще когда были вместе, Элл. Я уже и не помню, как это было, память кидает мне какие-то огрызки, обрывки, помню, было что-то светлое, сладкое, безмятежное, с тобой, Элл, здесь мы забрасывали сети, здесь ловили серебристых рыб, и ты закричала, когда морская звезда ужалила тебя за ногу, и я разрубил звезду пополам, а ты почему-то рассердилась, за что, бросил бы ее так в море…
Парусник снова накренился – нет, не доплыть, не добраться до берега, буря приближается – лилово-черная, стремительная, тяжеленые тучи нависают надо мной, готовые раздавить меня. Да, плохое я выбрал время для рыбалки… и не добраться до берега – а надо добраться, грести, грести, ради тебя, моя Элл.
Элл моя…
Все, что было у меня – моя Элл…
Элл… на дне лодки лежат коралловые бусы – еще один обрывок памяти о тебе, Элл, еще один кусок нашего прошлого – прошлого, которого у нас больше нет. Кто-то разбросал его, разорвал на фрагменты – ищи-свищи теперь их по всему миру…
Новый порыв ветра чуть не опрокидывает парусник – держись, держись, ради тебя, Элл, я должен держаться. Рано еще темнеть – а черные сумерки уже навалились на землю, сковали все непроглядной темнотой.
Берег…
Нет, не берег, маленький островок – слишком маленький, чтобы укрыться на нем от непогоды. Чего ради он подвернулся мне… вообще, кажется, я не видел его раньше – может, вообще плыву не к берегу, а от берега, навстречу погибели…
Скорее…
Ради тебя, Элл…
Миную островок, что-то привлекает мое внимание – даже сначала не понимаю, что. Маленький островок, маленькая башня, почему-то не разрушенная ветрами, три красных круга на двери башни…
Три красных круга…
Знак, который ставят на архивах.
Знак памяти…
Буря приближается – как-то быстро, слишком быстро, но все-таки замираю возле башни. Много таких архивов я повидал – в каждом городе видел башню с тремя кругами, а в башне лежало прошлое. Даже не само прошлое – его отпечаток, оттиск, память о прошлом. На дверях башен висели надписи – сколько лет хранить эту память, прежде чем можно будет открыть эту память. Я не знал, зачем это делают – это похоже на игру, когда можно сделать что-то только с восходом солнца, или на праздник – когда редкое вино можно достать только в новый год. В архивах бывало много всяких чудесных вещей – старинные легенды о войнах, про которые сейчас уже никто не помнит, упоминания о победах, про которые все забыли, и о поражениях, про которые почти никто не знал. Я любил открывать архивы – моя история, моя жизнь, только что зажатая в какие-то триста лет, разворачивалась на тысячелетия…
Так в одном архиве я прочитал, что когда-то на большой земле не было городов – а потом их построили.
А в другом архиве я прочитал, что когда-то на земле жили десять человек – не два, не пять, именно десять – и они делили землю, и перебили друг друга, и осталось только двое…
Я и Элл…
Моя Элл…
Все, что у меня было…
Новый порыв ветра чуть не переворачивает лодку. Надо спешить, некогда смотреть на архив, что бы там ни было – некогда. На всякий случай смотрю на дверь архива – там должно быть написано, сколько лет хранить этот архив, прежде чем можно его открыть, посмотреть, прикоснуться к прошлому… Разные есть архивы, какие-то хранятся год, какие-то двадцать лет, видел даже башню, которую нельзя открывать тысячу лет – и срок этот еще не вышел.
В сумерках бури я ничего не увидел – хотел уже отвернуться, вспышка молнии озарила башню, я прочитал что-то…
Нет, этого не могло быть.
И все-таки…
Ждать новой молнии было некогда – лодка подпрыгивала, покачивалась, готовая вот-вот перевернуться. Я снова ударил в весла, я плыл и плыл к берегу, которого не видел в темноте – может, его там и не было…
Лодка перевернулась с новой вспышкой молнии – я сам не понял, как оказался в воде, холодной, приторно-соленой, есть у моря в непогоду какой-то странный привкус – привкус бури… не помню, как ноги ударились в каменистое дно, как я выбрался на берег – он оказался совсем рядом.
Волны бешено бились в прибрежные скалы, о том, чтобы вытаскивать лодку, не могло быть и речи. Карабкаясь по камням, в который раз представил возле себя Элл – мы шли вместе, хватаясь за руки, и дождь хлестал по ее темной спине, и она смеялась, а здорово мы в бурб попали, а? а здорово нас к берегу прибило, а?
Элл моя…
Все, что было у меня – моя Элл…
И все-таки образ Элл на этот раз был какой-то смутный, расплывчатый – она и вроде бы не она, со мной и вроде бы не со мной. А может, я думал о ней недостаточно сильно, мысли мои были заняты другим…
Не мог забыть, не мог стереть из памяти то, прочитанное на двери…
Кто это мог написать…
Что за чушь – кому такое вообще могло прийти в голову…
Всего два слова… но какие два слова, я их не понимаю…
ХРАНИТЬ ВЕЧНО
Элл…
Где ты, Элл…
Просыпаюсь, по привычке оглядываю комнату, ищу Элл, где она, обычно лежит во тут, рядом, разметав руки и ноги по одеялу, или сидит на кресле, темная точеная фигурка, пьет кофе. Элл нет, и я не понимаю, как такое может быть, что Элл нет – тут же спохватываюсь, что Элл давно уже нет.
Двести пятьдесят лет без Элл.
Эта цифра кажется немыслимой.
И все-таки… каждое утро просыпаюсь, ищу Элл, долго лежу в постели, долго не могу вспомнить, что ее уже нет.
Пью кофе – в кабинете, за столом, закусываю каким-то подвернувшимся под руку хлебом, и нет сил пойти за стол на кухне – где мы когда-то завтракали вместе, и Элл смеялась, когда капли кофе падали мне на рубашку. Теперь этот стол был как будто не для меня – как и весь большой дом, и все города, сколько их было по планете…
Допил кофе.
Вспомнил, что не обнимал никого уже двести пятьдесят лет – кажется, это слишком много.
Кажется, ночью видел Элл – конечно, во сне, наяву она не приходила никогда, помню, во сне мы вышли с ней на поле, вытаскивали что-то из земли, еще говорили друг другу, какой урожай хороший в этом году, на всю зиму хватит. Я говорил ей – как хорошо, что мы снова вместе, она посмеивалась чему-то, я все спрашивал, где она была, она отвечала мне что-то, что вот, умерла, а теперь снова к тебе вернулась…
Потом проснулся, долго искал ее глазами…
Ладно, хватит сидеть, расселся, будто дел совсем нет – надо вставать, надо идти на поля, собирать зерно, кому и зачем это нужно – когда ее нет. Проще не задумываться, зачем я живу – теперь, после нее, так можно додуматься и до того, что поднимешься на гору и бросишься в пропасть.
Не думать…
Не вспоминать – тем более, что и вспоминать нечего, кто-то растерзал мою память, оставил мне жалкие обрывки, годные лишь на то, чтобы раззадорить мое любопытство…
Память…
Черт возьми, было же что-то… кто-то строил эти города, кто-то жил здесь, кто-то правил всеми этими городами – в архивах до сих пор читаю упоминания про светлейшего императора. Два раза находил на ровных горных плато отметины от чего-то, как мне казалось – от каких-то машин, может, кто-то спускался сюда с неба, со звезд, но кто и когда – я не помнил.
И, черт возьми – я не помнил, кто убил тебя, моя Элл.
Все чаще кажется – убийца тоже спустился со звезд, а когда убил мою Элл – снова поднялся к звездам. Может, он и стер мою память – потому что если бы я помнил его, я бы построил межзвездные корабли, выковал бы их в кузнице, я бы перелопалил все галактики – я бы нашел его, чтобы вонзить ему в грудь свой меч, как он вонзил меч в твою нежную грудь, моя Элл. Если бы я только помнил его…
Если бы я только помнил…
Память… снова встала перед глазами надпись – хранить вечно, я снова задумался, что может быть там, за семью печатями, за тяжелой дверью в высокой башне. Что-то… я вспомнил истории о злых джиннах, которые томились в заточении – века и века, потом кто-то выпускал их на волю – и они творили бесчисленные злодеяния…
Хранить вечно…
Чего ради вообще хранить память, если никто и никогда к ней не прикоснется…
Сам не знаю, как меня осенило – это была догадка, не более, но я додумался до нее – и уже не сомневался, что так оно и есть. Может, в этом самом архиве убийца и спрятал свою тайну – ото всех, от меня, и скрылся, оставив меня безутешным на пустой земле. Может, спустился со звезд и поднялся к звездам, может, убийцей и был тот император, о котором так много писали в старинных книгах.
Не знаю…
Я вышел в море на маленькой лодке – снова представлял рядом с собой тебя, моя Элл. Ты показывала мне на юг, говорила про тропические острова, а давай махнем туда, а давай лучше сразу на край земли, а давай в кругосветное путешествие… Ты любила меня так подзадоривать, моя Элл, давай, поплыли, что боишься-то? ну и что, что с собой ничего нет, наловим рыбы где-нибудь… проживем…
И снова вспоминал, что Элл нет – и снова сжималось сердце…
Я искал островок, я плыл, как мне казалось, к нему – но горизонт был пуст. Напрасно я вглядывался в шумящие волны – вокруг не было ничего, насколько хватало глаз…
Я вышел в море на второй день – я искал этот проклятый остров, я смотрел в мощнейший бинокль, – но он показывал мне только водную гладь. Элл подбадривала меня – Элл, которой не было, которую я представлял себе – но даже ее утешения казались жалкими.
И на третий день я вышел в море, и на третий день искал остров – но не видел ничего, кроме моря. Как будто какая-то сила специально прятала от меня этот остров – и все больше казалось, что он померещился мне тогда в темноте бури.
Элл…
Как отомстить за тебя, моя Элл…
К вечеру небо потемнело – снова приближалась буря, снова небо заволокло темными тучами. Я повернул лодку назад – лодка не поворачивалась, не хотела плыть, волны швыряли ее туда-сюда…
Назад…
До берега…
Если вообще доберусь…
Чего ради я ищу этот остров… раз написано – ХРАНИТЬ ВЕЧНО, значит, есть в этом какой-то смысл, с чего я взял, что там разгадка твоей смерти, Элл, ведь ты умерла без малого триста лет назад, а башня выглядит так, будто стояла лет тысячу… Мало ли что там – какие тайны могут быть за семью печатями, что такое – чего лучше не знать никогда….
Буря…
Черная буря…
Черная смерть…
Добраться до берега… для тебя, Элл… тебя уже нет, – все равно для тебя, Элл…
Я увидел его мельком, когда лодка завертелась на месте – даже подумал, что мне мерещится. Нет, правда – новая вспышка молнии озарила башню, высокую, кое-как притулившуюся на маленьком островке. Я еще не видел три красных круга – но я знал, что они есть, и не видя надпись – ХРАНИТЬ ВЕЧНО, я уже представлял ее…
Хранить вечно…
Открыть тяжелую дверь оказалось сложнее, чем я думал – хитроумные замки не поддавались, кто-то надежно хранил тайну, и если бы дверь не поистлела от времени, я бы не разбил ее топором. Там, за дверью, пахло прошлым – есть у прошлого особый дух, который остается в старых домах, куда долго никто не заглядывал.
Я испугался, что внутри ничего нет, что кто-то извел всю память – но нет, память была на месте, на полочках лежали маленькие хлебцы, в которые запекают память, чтобы от нее избавиться, и чтобы она не потерялась. Кто-то и правда оставил здесь свою память – сберег для каких-то поколений, для каких-то времен…
Ах да, хранить вечно…
Я осторожно взял с полки хлебец – ничего не случилось, никто не одернул меня, не схватил за руку, хватать было некому. Надкусил хлеб – еще, еще, ждал чего-то, ждал памяти, память не приходила, кажется, хлеб лежал здесь слишком долго, а может, его испекли неправильно.
Попробовал еще – второй хлебец тоже не дал мне памяти, третий даже не стал доедать. Это было странно, обычно хватало одного куска, чтобы вспомнить прошлое. Я посмотрел на хлебцы, лежащие на полках – да, кто-то пытался сохранить память, но не сохранил…
…вечно…
Сел в лодку, отчалил от берега – тут-то меня и проняло, сильно, больно, память взорвалась в голове, больно опалила сознание. Я уже не вспоминал – я видел все как наяву, видел Элл – тебя, моя Элл, видел его…
Его…
Он опустился на нашу землю со звезд – помню, как упало что-то с неба, большое, блестящее, рухнуло за холмы, и я сказал, что упала звезда, а ты, Элл, только покачала головой. Помню, как он вышел к нам – жуткий, белый, и шерсть у него была только на голове, густая и темная… Как он боялся нас, и кланялся нам, и клал перед нами блестящие предметы – чтобы задобрить меня, императора всей земли, и тебя, моя Элл.
Да, тогда я был императором – и я своими руками строил величественные города, которыми правил…
Помню, как впустил его в дом – жуткого странника, помню, как ты, Элл, показывала ему на кувшин с водой и говорила – кувшин, кувшин, и он называл этот кувшин как-то по-своему, это было смешно. Помню, как мы говорили с ним, и он все сетовал на какой-то двигатель, его бы подлатать, у вас металл есть, мне много не надо, пару деталей… да, я покажу каких… что, сможете в кузнице выковать? Вот это здорово… Да откуда… издалека… вон, видите светлое пятнышко в небе? Во-он, над холмами… а, это и есть Млечный Путь… а Солнце вы не увидите издалека, а Землю и подавно не увидите… А хорошо у вас тут. Воздух какой-то… цветами пахнет. А можно снимочек на память? Да это не больно… хоть своим покажу, какие вы здесь… темные, шерстяные, ушки на макушке…
Я помню это, Элл.
И другое я помню. Как пришел в дом, волоча за собой с мельницы мешок муки, чтобы ты замесила тесто, чтобы испекла лепешки на ужин. Как вошел в наши покои, и увидел тебя, моя Элл, и его в твоих объятиях. Это я помню… и как обнажил свой меч, и как пронзил им твою грудь, Элл – я тоже помню…
Я хотел убить и его – он оказался проворнее, он как будто ждал нападения. Понмю, как он выпрыгнул в окно, как только не разбился, как я гнался за ним по лесу – его светлые одежды мелькали в зарослях, когда я добрался до плато, его машина уже взмыла в небо и вспыхнула ярким пламенем.
Кажется, он сгорел там, в небе.
Хочется верить, что он сгорел…
Все это я вспомнил только сейчас – вернее не вспомнил, память накатила на меня, как магма раскаленного вулкана – и я не мог отбиться…
Память…
А я еще думал, что такого страшного может храниться там – вечно…
…третий месяц хожу по городам сам не свой, ищу что-то – сам не знаю, что. Нужно что-то делать – пахать и сеять, ловить рыбу и запастись хворостом на долгую зиму – и я не делаю ничего, я не знаю – зачем.
Снова вспоминаю, как в тот же вечер строил гробницу для тебя, моя Элл. Снова вспоминаю, как из муки испек хлебцы, и запек в них свою память – чтобы не вспоминать, не страдать от боли. Я хотел запечь в хлебец и память о тебе, моя элл – но не мог, без тебя я перестал бы быть собой…
Тогда я бросил власть, я ушел из нашего города – не как император, а как простой человек. Я спрятал свою память в башне на островке, и выстроил на зеленом холме твою усыпальницу, Элл…
Боль… боль… боль….
Уже не боль утраты – боль чего-то большего, чем может вынести душа.
Хожу по городам, ищу архив – еще один архив с надписью ХРАНИТЬ ВЕЧНО.
Потому что – я спрятал память о том вечере, и, побоявшись чего-то, спрятал память о том, как можно спрятать память: вот так же запек рецепт в хлебец и положил его в какой-то башне в каком-то городе.
И не помню – в каком…
Ищу рецепт – чтобы снова запечь память о тебе, Элл, и о том, как занес свой меч над тобой, Элл. Запечь – и хранить вечно ту боль, которая никуда не уйдет, которая навсегда останется со мной, как бы я ее не прятал.