Пеппино Валлетта
Так говорит певец пиано-бара Пеппино Валлетта всякий раз, когда заканчивается сезон.
“Мне часто казалось: эта ночь перевернет мою жизнь. Но ничего не происходило”.
Он стоит перед пляжем Порто-Ротондо, вглядываясь в туманный рассвет и держа в руках бокал, в котором еще час назад было виски, а теперь, как символ бесконечной печали, остался только растаявший лед.
Воды, противнее на вкус, не бывает.
Пеппино, который в свои семьдесят лет выглядит еще ничего, прибавляет устало:
– Все эти женщины почти ложились на мой рояль, демонстрировали глубокий вырез, очаровательно улыбались, шептали названия песен и умоляли: “Прошу тебя, Пеппино!”
И все меня обманывали.
На следующий день, протрезвев, они меня не узнают. Или делают вид.
Внезапно все исчезает.
Может, утро и нужно для того, чтобы забыть стыд прошлой ночи?
Ночной народ – толпа закомплексованных людей.
При свете все иначе. Днем меня, Пеппино Валлетты, не существует.
Я – оптическая иллюзия.
Если не считать романтической выдумки о рояле, потому что Пеппино Валлетта играет на цифровом пианино “Роланд”, все остальное правда.
– В следующем году завязываю, – шепчет он со слезами на глазах. А вот и неправда. Не может он завязать.
Каждое утро Пеппино убеждается, что мечты растворяются в воздухе. Иллюзии растворяются.
Он снова оказывается в двухкомнатной квартирке над “Твенти” – легендарным заведением на Изумрудном береге, где он выступает уже двадцать шесть лет. Вместе с Пеппино проживает его сын Антонио, которого отец называет “вспыльчивым малым”. Вообще-то у малого серьезное отставание в развитии.
Тридцатидвухлетний Антонио – плод недолгого ночного приключения, которое Пеппино пережил, когда еще выступал в Линьяно-Саббьядоро. Когда мальчику исполнилось шесть лет, мать сбагрила его отцу.
Метелла – так зовут женщину, которая однажды вечером, много лет назад, явилась к Пеппино вместе с молчащим ребенком и объявила:
– Это твой сын.
Потом сказала:
– Вы пока познакомьтесь, а я сбегаю в гостиницу – надену другие туфли.
Вместо этого она решила начать другую жизнь.
Метелла исчезла бесследно, как загадочные, вызывающие ужас люди, о которых по телевизору рассказывают в программе “Пропал без вести”.
Разве забудешь ночь на парковке у “Бочки” – ресторана, где работал Пеппино.
Не забудешь, потому что той ночью возникла семья.
Перед ним шестилетний Антонио – немое, лохматое, некрасивое, беззащитное, усложняющее жизнь существо.
Два глаза, в которых то и дело вспыхивает печаль.
Потерянный, бездонный взгляд: два красивых, печальных глаза.
А зубы кривые.
По шоссе носятся BMW богатеньких буратин, которые пытаются сбить друг друга.
Влажность, как в Стамбуле.
В Линьяно-Саббьядоро вновь появляются живые и мертвые.
Пеппино с Антонио стоят перед “пандой” Пеппино.
Пеппино разглядывает результат прерванного полового акта, оставленный на фикусе за туалетом одного заведения.
Он спрашивает у Антонио, сколько ему лет. Тот не отвечает.
Вместо этого он открывает дверцу “панды” и садится в машину. Сразу засыпает.
Пеппино растроган.
Антонио просыпается и делает то, что Пеппино будет помнить до самой смерти: запирает дверцу на замок, хотя стекло опущено. И опять засыпает.
Вернется Метелла или нет, Пеппино за четыре секунды понимает, что теперь вся его жизнь и вся любовь, на которую он способен, принадлежит существу, которое запирает дверцу машины, не подняв стекла.
Какой же он дурак, Пеппино. Еще секунду назад он думал, что его единственная любовь – музыка.
На самом деле его любовь зовут Антонио.
Тогда Пеппино расплакался. Последний раз в жизни.
Потом пришлось закатать рукава.
Где же Метелла?
Как у нее хватило духа бросить сына, оставив его жалкому певцу из пиано-бара?
Неужели Антонио мой сын?
Загадочное существо, которое часами разглядывает вилку, потом вскакивает и принимается пинать стул, пока тот не превратится в груду деревяшек.
Помню только, что у Метеллы были короткие волосы. Каштановые, оттенка, какого я раньше не видел. Морозный каштан.
Всего этого Пеппино Валлетта никогда не говорит вслух.
Пеппино не плачет. Хотя у него есть такое право. Он с жизнью на “ты”.
Ночная жизнь – иллюзия. Или аллюзия на голые и потные женские бедра, запах которых смешан с почти выветрившимися духами.
Реальность Пеппино – его сын. Все настоящее связано с детьми.
Остальное – фоновый шум, мистификация. Чем старше Антонио, тем меньше Пеппино замечает все остальное.
По ночам Пеппино играет на пианино, поет и выпивает до двенадцати бокалов виски со льдом.
Утром, разбуженный в восемь часов воплями, которые сопровождают разрушительную деятельность Антонио, Пеппино в очередной раз понимает, что проспал всего три часа.
Чтобы не отправиться на тот свет, до шести вечера Пеппино нюхает кокаин.
Никакого удовольствия от кокаина он не получает.
До заката он трезв. Сидит в одиночестве и скучает, разглядывая в море гигантские яхты, на которых ему доводилось плавать.
Когда на яхте устраивают праздник, его ставят где-нибудь в углу, чтобы не мешал. Так он и поет в углу. Зато платят по двойному тарифу.
Нечеловеческими усилиями он накопил семь тысяч евро. Вот о чем он думает на закате. Это наследство он оставит парню, который даже не знает, что такое семь тысяч евро.
Он вообще ничего не знает.
Вглядываясь в прозрачное морское дно у берегов Сардинии, Пеппино находит силы подумать о чем-то хорошем:
“Рано или поздно я напишу книгу – расскажу обо всем, что повидал за годы работы”.
Пеппино есть что рассказать. Он видит мир в мгновение, когда все всплывает на поверхность, когда наружу выплескиваются соблазн и пошлость, мерзость и надежда.
Ночь, между прочим, всегда дарит надежду.
Наглецы, отчаявшиеся актриски, мрачные арабы, политики без тормозов, неряшливые аристократки, путаны, которым до смерти наскучила развеселая жизнь, сердитые юноши, девчонки, которые умирали от стеснения, пока не нашли белый порошок, неаполитанские семьи, готовые залезть в долги, лишь бы занять в “Твенти” столик в первом ряду, ростовщики, представители фирмы “Пионер”, приехавшие прямо с работы клерки в белых рубашках, которые уже выпростались из брюк, бизнесмены, ослабившие узел галстука, танцы на столе, белоснежный лен скатерти, натужный смех, который никому не помогает раскрепоститься, бурные аплодисменты, текущий ручьями пот, потерянные золотые браслеты – на следующий день за ними в пиано-бар придет филиппинец, который не говорит по-итальянски.
Ночь, между прочим, всегда означает потерю.
Пеппино все повидал и все понял. И никогда не приторговывал наркотой.
Примерно ведут себя только отцы, которым не на кого оставить детей.
Чтобы работать и дальше, нужно притвориться, будто ничего не замечаешь.
Нужно кудахтать в микрофон, который то и дело заедает и начинает свистеть. Нужно валять дурака. Ресторанный певец с умными глазами, обнажающий перед публикой душу, никому не нужен.
Пеппино Валлетте нужно развлекать публику. Чтобы развлекать, нужно устраивать шумное представление. Чтобы устраивать представление, нужно делать вид, будто тебе на все наплевать.
На самом деле в жизни важно все. Вот что понял Пеппино Валлетта.
А от него ожидают, чтобы он относился к жизни как к веселой прогулке.
Налюбовавшись закатом, он приступает к трогательному ритуалу.
Пеппино возвращается к себе в двухкомнатную квартиру и готовит Антонио скромный ужин.
Потом, усадив его смотреть мультики, дает снотворное.
Антонио тридцать три года, а кажется, будто он так и остался стоящим на забитой парковке шестилетним малышом.
Не запирая дверцу, Антонио глубоко засыпает. В это время Пеппино может сходить под душ, надеть атласную рубашку цвета фуксии и черные брюки.
Грустная униформа для веселья.
И отправиться в пиано-бар.
Пеппино теперь охраняет Антонио вместо замкá. Настоящий отец.
Около полудня он берет Антонио за руку и отводит на далекий пляж, куда никто не ходит. Волны приносят сюда кучи водорослей.
Они спокойно купаются. Пеппино укладывает Антонио на воду. Тот лежит, словно звездочка. Иногда Антонио засыпает. У Пеппино затекают руки. От семидесятилетнего старика требуются нечеловеческие усилия, чтобы удерживать на поверхности воды тридцатидвухлетнего ребенка ростом метр восемьдесят.
На сколько еще хватит Пеппино? Кто потом позаботится об Антонио? Да никто.
За старостью проглядывает страшная тьма. За старостью Пеппино – черная дыра.
Черная дыра, с которой он не собирается сражаться.
– Я своего сына в приют не сдам, – резко отвечает он, если его спрашивают о завтрашнем дне.
“Рок не для меня”, – так называется его единственный альбом, который он записал в двадцать два года.
Ему говорили, что он далеко пойдет.
Девять песен – одна хуже другой. Жалкое подобие свинга. Песни о любви – такие бесцветные, что, услышав их, влюбленные скорее расстанутся, чем будут обманывать себя историей про вечные чувства.
Он сочинил альбом за три дня, а записал за четыре часа.
Ему обещали, что для раскрутки одной из песен снимут музикарелло – теперь это называется клип.
Разумеется, обманули.
Режиссер Марио Апреа позвал его на кинопробы.
По окончании съемок он поглядел Пеппино прямо в глаза и произнес знаменитую фразу, убившую надежду на карьеру актера:
“Ты словно кусок говна”.
Потом Апреа закурил и исчез.
Исчез он, как водится, в бездне секса.
Красивый, словно святой покровитель циников, Апреа погиб неделю спустя в автомобильной катастрофе.
Некоторые готовы поклясться, что за рулем сидела Софи Лорен.
Софи и Марио, проведя бурный вечер в миланской гарсоньерке Апреа, после бесконечной череды безмолвных совокуплений, утратили быстроту рефлексов.
Агенту Лорен удалось замять скандал.
Иначе Карло Понти отправил бы ее в Поццуоли готовить пиццу.
На этот раз не понарошку. Не ради Паоло Стоппы[5].
Куда делись обещания и мечты юности?
Куда делось будущее?
Никогда и ничего не было.
Надеюсь, Антонио крепко спит.
Что ему снится?
Море? Или небо, на которое он тупо глядит, покачиваясь на волнах?
Он знает, что я его отец?
Он знает, что я готов за него умереть?
Он знает, что на все остальное мне наплевать?
А это кто такая? Кажется, я ее видел раньше. Неужели графиня Маланни? Тоже мне графиня… бывшая шлюха. Здесь об этом известно нам одним. Мне и ей. Поэтому она делает вид, будто мы не знакомы. Она переписала жизнь заново. У таких, как она, – семь жизней. Таких женщин отливают из железобетона.
Это точно она? Я ведь ее лет двадцать не видел. Охмурила придурковатого сынка Барбаро, производителя бытовой техники, который греб деньги лопатой.
Посулила ему оргии, путан и наркотики в немереном количестве.
Парень сделал качественный скачок: от тщательного учета расхода и прихода до полной беззаботности. Все они так себя ведут, когда находится буксир, за который можно прицепиться и плыть.
А она ведет себя словно королева, превзошедшая всех своей развращенностью.
Какое красивое и редкое слово. Развращенность.
Интересно, Антонио понимает, что значит “любить”?
Антонио любит меня?
Ради какой награды я так стараюсь?
Почему мне ничего не сказали?
Почему ясно не объяснили, что награды не будет?
А новенькая девочка на подпевках вполне ничего. Забыл, как ее зовут. Милая. Одета чуть старомодно. Это нехорошо: напоминает о времени, когда я еще на что-то надеялся.
Надежда умерла, как солдаты, которых подстрелили на первом же марше.
Шампанского! В том углу требуют шампанского. А вот моя нелюбимая песня.
Еще одно несдержанное обещание.
Что будет с Антонио, когда я умру? “У вас сердце пошаливает”, – сказал зимой врач в Пескаре. Вдруг я сейчас рухну на клавиатуру?
Интересно, как они будут дальше веселиться в компании мертвеца?
Разве я такого не видел? Я и не такое видал. Где же это было?.. Ну да, я выступал в Альба-Адриатике, наверное, году в тысяча девятьсот восемьдесят третьем. Бармен медленно осел на пол. Аневризма аорты. Музыка перестала играть.
А когда тело унесли, меня попросили начать сначала.
Публика ночных заведений – варвары.
Раньше они захватывали земли, теперь – танцплощадки и кабинеты в ресторанах.
Все равно они просто варвары.
Переход от самогона к нью-йоркским коктейлям не означает, что человечество сделало шаг в будущее.
А все-таки эта девчонка из подпевки миленькая. Большие глаза. Я так мечтал о женщинах с большими глазами. Теперь они мне снятся и шепчут во сне:
“Я тебя понимаю, Пеппино”.
Или так:
“Пеппино, я люблю вас с Антонио!”
Наяву такого никогда не бывало.
А что бывало? Эх!
Незаконченные приключения. Пьяные, неуправляемые девицы. Дурочки, пытавшиеся заставить жениха или очередного хахаля ревновать к длинноволосому певцу.
Певец – я. Ничего выдающегося. Обычный голос. Танцую плохо. Слишком громко стучу по клавишам. Суетлив. Вот именно: петь как полагается не умею, поэтому начинаю суетиться. Я это понял в Пескаре, на концерте Паоло Конте.
Когда я увидел, что значит быть по-настоящему крутым и стильным. Двухдневная небритость, взгляд мутноватый. На губах усмешка. Харизма и власть.
Я тогда подумал: “Ага, вот, значит, как надо”.
Так-то вот.
В сентябре, когда летний кошмар кончится, я отвезу тебя, дорогой мой Антонио, в Лурд.
На этот раз мы правда туда поедем. Попросим Богоматерь сделать тебя поспокойнее и чтобы мне на сердце тоже стало спокойнее. Я попрошу ее о том, чего больше всего желаю: чтобы ты взглянул на меня с любовью, по-человечески, чтобы ты прочел в моих глазах, как сильно я тебя люблю, а я в твоих – как сильно ты любишь меня. Ни о чем другом я не стану просить. Чтобы мы с тобой молча обменивались живыми, а не пустыми взглядами, чтобы ты не выглядел отсутствующим, чтобы я мог проживать день с одной простой мыслью: я установил с сыном отношения, хорошие отношения.
Отведу-ка я завтра Антонио поесть рыбы. А то он все время ест красное мясо.
Одни говорят, что мясо полезно, другие – вредно. Пришли бы уж врачи к единому мнению.
Может, и доктор, который сказал, что у меня сердце пошаливает, ошибся.
С девчонкой на подпевках я еще не разговаривал, но все и так ясно. Мечтает попасть на “Голос”, а потом прямиком на Сан-Ремо. Я и сам хотел попасть на “Ищем таланты”, а потом прямиком на Сан-Ремо. Так что я и сам хорош. Не надо смотреть на молодежь презрительно, с высоты своих лет.
Ты родился не для того, чтобы состариться, Пеппино.
Старость – зло, я такого не заслужил.
У меня нет таланта стареть. У меня вообще нет талантов.
Просто я очень добрый.
Скоро объявлю перерыв и схожу на задний двор покурить.
Антонио, сынок, я думаю о тебе. Все время думаю о тебе.
Значит, я настоящий отец. Настоящие отцы постоянно помнят о детях.
Вот о чем думает сегодня вечером Пеппино.
На задний двор ресторана “Твенти” он вышел, держа в руках стакан виски “Глен Грант”. Прислонился к стене, как мальчишка.
Девочка с подпевок тоже вышла.
Ее зовут Иления.
“Первая буква «И»?” – спрашивает Пеппино.
Она утвердительно хлопает глазищами и не говорит ни слова.
Не разыгрывай из себя мудрого старика, Пеппино. Не надо. Ничего не делай. Пусть она сделает все сама.
Именно так с определенного возраста и надо себя вести с девчонками. Ждать, особо ни на что не надеясь. Сделают шаг вперед – не бросайся им навстречу, как в двадцать, тридцать и даже в сорок лет. Лучше выжди еще чуть-чуть. Ты мог неправильно понять. А в твоем возрасте сесть в лужу стыдно. Потом не отмоешься.
Когда за спиной столько разочарований, на новые разочарования сил больше нет.
А всякое унижение – еще один гигантский шаг в могильную яму.
Но она сама словно пытается сделать шаг навстречу. Глядит на него своими глазищами. Ничего не говорит, но и не отводит взгляда. Он улыбается ничего не говорящей улыбкой. Она берет у него из руки сигарету. Словно близкая подруга. Касается его руки и опять глядит на него. Затягивается.
Он протягивает ей стакан, но она не берет:
– Я не пью.
– Умница, – говорит он.
Хватит уже вести себя как папочка.
Она по-прежнему улыбается.
Он глядит на землю, но не от смущения. Продолжая чувствовать на себе ее взгляд.
Она подходит совсем близко и целует его в уголок рта.
Ему не верится. Но это произошло. Он поднимает глаза и глядит на нее.
На мгновение, услышав запах ее духов, он вспомнил, как пахнет будущее.
Как волнительно! Как волнительно!
Она говорит:
– Я тебя видела утром. Вы с сыном ходили на пляж. Ты его поддерживал. Он качался на волнах, словно мертвец, но на самом деле это ты мертвец.
Пеппино растроган.
От молодых не ожидаешь услышать глубокие истины. Надо же, и такое бывает.
Она отдает ему сигарету и возвращается в ресторан.
Этой ночью Пеппино – единственный человек на всей Сардинии, который может сказать: “Я растроган”.
Все остальные флиртуют с собственным нарциссизмом. Это и называется “отпуск”.
Сколько времени никто не был со мной ласков?
Сын не знает, что такое ласка, разве что когда спит… Значит, это ангел.
Давно ли девушки из жалости целуют стариков в сморщенные губы?
Меня поцеловала девушка, которую зовут Иления. Ее имя начинается на букву “И”.
Неужели у нее нет парня?
Сколько ей лет?
С возрастом становится трудно определить возраст молодых.
Для меня все они двадцатилетние, хотя на самом деле не всем двадцать лет.
Мой сын не знает, что такое секс. Не помнит, что такое материнская любовь, да и любила ли его когда-нибудь мать? У него есть только я, а он меня не узнает.
Я для него не существую, а для меня существует только он.
А вдруг теперь для меня существует еще и Иления, чье имя начинается на букву “И”?
Не гони, Пеппино. А то опять все испортишь. Это твой большой недостаток.
Любовь виделась тебе там, где было лишь желание развлечься, вечность – там, где играли со смертью.
Преданность – там, где пропадал всякий человеческий интерес.
Разочарования все копятся и копятся. Их столько, что не увезти в чемодане.
Ночь – время, когда люди обо всем забывают. А я живу только ночью и помню одну только ночь. В этом-то и беда. Мы с другими людьми все время в противофазе.
Но ведь и Иления живет только ночью. Как я. В том же ритме, с теми же тревогами. Нами овладела скрытая печаль итальянской музыки. Убогие посетители. Чем больше денег, тем меньше вкуса и слуха. После трех ночи они начинают портить себе биографию. Кладут сердца на полку, как в конце смены рабочие убирают инструменты. С середины июля уже попахивает концом летнего отпуска.
Опадают цветы. Опадают дни. А я каждую ночь умираю.
Я знаю об этом, и Иления знает.
А вдруг мы одинаково проводим утро? На самом деле мужчины и женщины, быстро исполнив ритуал сладострастия, мечтают лишь об одном – найти себе компанию.
Что говорила мне Марта Мардзотто[6]? Потрахались, и ладно. Вечно одно и то же. Людям нужно другое.
Я здесь, Иления, мы здесь с малышом Антонио. Я здесь. Мы ждем тебя, сидя смирно, – два здоровых и безвредных пса. Мне семьдесят лет. Я жду тебя и готов все простить, Иления. Что мне еще остается? Если ты этого захочешь, я буду только рад.
Вот о чем думает Пеппино ночью. Он лежит в постели. И не может уснуть. Он так и не снял черные брюки. Атласная рубашка расстегнута. Живот ходит вверх и вниз, полный виски, которое не подняло настроения. Страшная жара. Антонио рядом – спит, охваченный тяжелым, искусственным сном.
Пеппино вспоминает, что было потом. Он вернулся в ресторан. Подошел к клавиатуре. Она ждала с микрофоном в руке, улыбаясь нежно, как любящая сестра. Он запел песню Мины. Не просто так: он-то знал, что она об этом мечтает. Все певицы хотят петь песни Мины. Потому что они требуют и чувства, и техники.
Что еще? Чувство и техника, больше нам ничего не надо.
Прелюдия любви.
Ее благодарность не должна обманывать, но Пеппино обманывается.
Спутать благодарность с любовью – обычная ошибка, которую совершают ищущие человеческого тепла мужчины и женщины.
Надо хоть немного поспать. Уже светает. Скоро проснется Антонио и разбудит меня. А я свалюсь, если хоть чуть-чуть не посплю.
Впрочем, влюбленные не спят. А я влюбился. В Илению, чье имя начинается с буквы “И”.
Пеппино невольно улыбается. Словно жалея себя, но это не важно. Один из редких случаев, когда жалеть себя и надеяться – одно и то же.
Пеппино, время еще есть. Время еще есть.
Он закрывает глаза. Проваливается в сон. В то же мгновение Антонио просыпается с жутким воплем. Пеппино гладит его по голове. Антонио ничего слышать не хочет. Продолжает орать. Он голоден. Пеппино греет ему молоко, дает хлеба, Антонио орет. Потом ест и успокаивается. Пеппино прислоняется к стене и опять засыпает. На несколько секунд.
Потом Пеппино набирается сил, чтобы прожить утро. Без кокаина. По двум причинам: кокаин кончился, а еще он влюбился.
Сегодня вечером нужно сохранять ясность.
Он хочет увидеть Илению, как она есть, ясным, незамутненным взглядом.
И он ее видит. На работу он вышел благодаря силе любви, а не силе, которую дает отдых. Он не спал и не нюхал кокаина. Он один на один с быстро колотящимся сердцем.
Но она не здесь. Она поет вместе с ним, но на него даже не смотрит. Между ними не пробегает слабая волна, как вчера вечером. Иления далека. И холодна. Передумала, решает Пеппино.
Еще одно разочарование. Шоу продолжается. Надо развлекать ночной народ. Вон русские девушки, пытающиеся просчитать свое будущее. Куда без них. Карабкаются наверх, заманивая дураков запахом секса. Солидные господа в летах взволнованы. Увидели русских. А вон парни, которые хотят все и сразу. Ничего они не получат. Те, кто что-то получают, ложатся спать в десять.
Пора на покой. Наплевать на пенсию. Наплевать на выходное пособие. Придумаю себе жизнь заново. На мне семья. Не могу же я вечно кривляться по пиано-барам. И так на меня смотреть тошно. Артрит усиливается. В ноты не попадаю. Буду играть в казино. Все скоро кончится. Антонио мне в старости точно не станет опорой.
Пеппино выходит отдохнуть, и тут возвращается надежда. Он курит и ждет. Иления тоже выходит, но не замечает его. Исчезает за кустами, прижимая к уху телефон. Напряженная, отсутствующая.
“Есть что-то еще. Кто-то еще. Разве можно быть таким наивным, когда тебе стукнуло семьдесят?” – думает Пеппино, гася окурок ногой.
Теперь Пеппино ждет рассвета. На рассвете он вернется к Антонио. Единственная постоянная величина в его лишенной надежды жизни. В жизни, от которой он ничего не ждет. Как и русские девушки.
Море в Порто-Ротондо как озеро, которое ничего не обещает.
Пеппино последним уходит из “Твенти”. Он до последнего бродил по залу, пытаясь вызвать у Илении хоть каплю интереса, но она словно замкнулась в горе, куда ему вход заказан.
Молчаливая и отстраненная, она исчезает из поля зрения и с горизонта надежды.
Подавленный и опустошенный, Пеппино, как обычно на рассвете, отправляется на море.
Что-то не так. Искореженные лежаки, у берега плавают деревяшки. Он не ожидал увидеть столько мусора. Пеппино вздрагивает. И вспоминает. Вспоминает, что вчера перед тем, как уйти на работу, забыл дать Антонио снотворное.
Пеппино становится страшно. Так страшно ему никогда не было. Жизнь словно уходит. Примитивное ощущение жизни исчезает, уступая место невыносимой панике.
Пеппино идет к воде. Шагает механически, не раздеваясь. И видит Антонио, который лежит лицом вниз, покачиваясь на волнах. Смерть пришла, не принеся освобождения.
Пеппино кричит.
Но ночь не слышит его, она спит.
Никто не слышит крик боли. Никто не разделит с ним траур. Вопрос закроют, свалив все на судьбу и случай.
Ночные жители – поганый народец.
Пеппино плачет, обнимая тело сына. Теперь они оба одетые, мокрые, мертвые.
Сын по одной причине, отец по другой.
Одна Иления глядит на него. Она плачет. Но Пеппино об этом не знает, он подавлен горем, которое не оставляет места ни для чего другого.
Пескара зимой! А почему не летом? Я вернусь в этот забытый итальянцами город, принеся всю свою печаль. Я и не догадывался, как важно было для меня присутствие Антонио. Я и не догадывался, что мы были неразлучны. Мы были на свете одни, готовые противостоять судьбе. Ты и был моей наградой. А теперь кому мне противостоять? Следующему лету? Для меня лето уже не наступит. Ночь не наступит. Теперь днем я умираю, а в десять вечера ложусь спать. Я стар, одинок, зачем мне жить на свете? А жить приходится. Ну уж нет, я так легко не сдамся. Мать даже не пришла на похороны. Пришел кое-кто из соседей. И мне стало легче, и им. Принесли цветы. Теперь могут спать себе до восьми. До восьми, потому что мой сыночек Антонио больше не будит их поутру громкими криками.
Как же я любил тебя, Антонио! С тобой я понял, что такое любовь.
Какая разница, что любовь бывает другой? Что бывают другие, робкие встречи с чем-то, что может увести далеко. В дверь стучат. Сейчас я спокойно открою. Спешить больше некуда. Теперь я понял, что твоя жизнь, Антонио, парня с отставанием в развитии, не способного к самостоятельной жизни, была бесполезна. Как и моя. Пусть нас это больше не пугает, Антонио! Кто сказал, что от жизни должна быть польза? В дверь стучат, Антонио. А вдруг это ты. Пришел меня навестить после смерти. Пойду-ка все-таки открою.