Не оставляй меня, любимый!. Часть 1. Ветра надежд (О. Ю. Рой, 2017)

Если бы я был британским ученым, я, наверно, изучал бы влияние плюшевых игрушек на формирование характера детей. Наверняка ведь оно есть! По крайней мере, в моем случае определенно. Моей первой игрушкой был печальный ослик Иа из диснеевского мультика. А может, и из нашего, ведь Иа – единственный персонаж, абсолютно идентичный в обеих экранизациях.

В возрасте трех лет я понял, что сплю с телезвездой. Естественно, обе версии приключений моего приятеля стали моими личными бестселлерами, а видеокассеты с ними я засмотрел практически до дыр. Но, думаю, влияние ослика на меня началось еще до того.

Кстати, ослов зря считают глупыми. Как для копытных, они вполне умны. За «ослиную глупость» принимают нежелание исполнять команды, которые не нравятся. Вот и посудите сами, глупость это или нет.

Признаюсь честно – у меня много общего с ослом вообще и с Иа в частности. Во-первых, я чертовски упрям. Если я чем-то занимаюсь, вокруг меня можно смело начинать маленькую войну, я вам не помешаю, и вы мне не помешаете. Во-вторых, я слегка тугодум и не сразу понимаю, но когда понимаю – то понимаю лучше других. В-третьих, я практически пессимист, хотя считаю себя реалистом. Тем не менее законы Паркинсона я знаю наизусть, поскольку уверен, что они срабатывают практически всегда. И, наконец, я не особо общителен, больше интроверт, за что регулярно критикуем теми немногочисленными близкими мне людьми, которые у меня есть. Ах да, и я часто вздыхаю. Но, в отличие от моего персонального маскота, если Сергей Аникеев вздыхает – значит, он признал наличие проблемы и приступает к тому, чтобы эту проблему устранить на практике. А уж если приступил, то наверняка найдется решение и этой проблемы.

Если вы, читая эти строки, нарисовали себе портрет мрачного, неулыбчивого мизантропа-затворника, быстро зарисуйте его до состояния черного квадрата. Я не такой. У меня есть друзья, причем многих из них я знаю с тех дней, когда нашей одеждой были короткие штанишки. У меня никогда не было проблем с женским полом, хоть и донжуаном меня не назовешь. Да и общаюсь я довольно легко. Ну, и, наконец, я создал «Мы».

В тот день на границе августа и сентября я посетил международную выставку «Медиапрорыв» в ВВЦ в Москве. Заходя в павильон, я заметно нервничал. Но вовсе не потому, что был на выставке впервые. Отнюдь, думаю, что молодому человеку, работающему в айти-сфере, посещать подобные выставки сам Бог велел. И даже не потому, что там я запросто мог встретить таких признанных корифеев, как Касперский, Лебедев и даже Цукерберг…

Хотя вот с Дуровым мне бы встречаться не хотелось. К счастью, он на форуме не присутствовал. И я даже догадываюсь почему.

Откровенно говоря, я очень надеялся, что мое появление на выставке пройдет незамеченным. Моя внешность тому способствовала. Вы представляете себе среднестатистического русского юношу? Я его каждый день в зеркале вижу, когда бреюсь. Обыкновенный русский человек, каких у нас в Союзе миллионы. С другой стороны, тот же Марк простой еврейский мальчик из Америки. Но Марк уже примелькался, а я только начинал. И как раз именно поэтому не привык к тому, что к моей скромной персоне может быть проявлено столько внимания, но…

«Меня поймали тут же, в зоосаде» – не успел я пройти сквозь привычно пищащую от каждого посетителя рамку металлодетектора, как на меня набросилась целая банда, вооруженная, к счастью, исключительно изделиями почтенного японца Никона и его завсегдашнего конкурента, блюдущего Канон[3]. Однако блеск вспышек меня ненадолго выбил из колеи, потому на внезапные вопросы я не отвечал, а только смотрел на окружавших меня людей как баран на новые ворота. Говорю же, я тугодоходящий.

Самое забавное, на какой-то миг мне показалось, что среди ощетинившейся объективами толпы я увидел печальное лицо моей Снежной королевы. Но видение исчезло так же быстро, как появилось, и мне осталось только стоять и по-дурацки хлопать глазами, игнорируя сыплющиеся на меня со всех сторон вопросы.

К счастью, как раз в этот момент осаду прорвали, и сделал это именно тот человек, который мне был нужен. Артем Викторович, директор юридического департамента и один из соучредителей девелоперской компании «БИК лимитед», был моим штатным ангелом-хранителем и партнером моего проекта.

– Дамы, господа, ну что же это такое? – сказал он, подходя ко мне. – Для чего, спрашивается, мы арендовали конференц-зал? Для того, чтобы вы кругом-бегом смущали своими вопросами гениального молодого программиста? Если у вас есть что спросить – милости просим на пресс-конференцию, которая состоится через полчаса, зал номер восемь. Мы с радостью удовлетворим ваше любопытство. Скажи, Серега?

Я кивнул.

– Вот, а если кто из вас не успел оформить аккредитацию на это мероприятие, еще не поздно, между прочим. В любом случае, мой компаньон не станет отвечать на ваши вопросы в неподобающей обстановке, comprende-moi?

Журналисты, недовольно ворча, как дворовые собаки, которых от сахарной кости метлой отогнал дюжий дворник, стали расходиться. Не обращая больше на них никакого внимания, Артем Викторович потащил меня за собой. Перед пресс-конференцией нам еще предстояли важные переговоры.

С Артемом Викторовичем я познакомился всего год назад, на такой же выставке. Боже, как много может измениться за несчастный год! Я всю сознательную жизнь мечтал заниматься искусственным интеллектом, но…

Дух бодр, плоть же немощна; не имея в кармане лишней копейки, воплощать в жизнь свою мечту не то чтобы совсем невозможно, но, скажем, тяжело. И все-таки я не падал духом. И на выставку пришел не с пустыми руками. Я разработал некий программный продукт и хотел его продать тем же Дурову или Цукербергу. Я был уверен, что моя разработка их заинтересует. Но ни того, ни другого я так и не встретил, а встретил Артема Викторовича. Я стоял у контактовского стенда, очень презентабельного и столь же неинформативного, и даже не сразу заметил его появление.

– На одни и те же вещи разные люди смотрят по-разному, – сказал он. – Когда вы видите обнаженную девушку, вы видите нечто сексуально привлекательное, тогда как дерматолог заметит у нее проблемы с кожей, а ортопед – плохую осанку.

Я промолчал, поскольку опасаюсь фриков, каковым тогда мне показался Артем Викторович, и тогда он спросил меня:

– Интересуетесь социальными сетями?

– В наше время ими интересуется каждый второй, – пожал плечами я. – Не считая всех остальных.

Мужчина улыбнулся:

– Не так, как вы. Чутье мне подсказывает, что вы знаете о соцсетях гораздо больше других. Вы смотрите на стенд так, как Нео на Матрицу.

– Нулей и единиц, падающих с потолка, я пока не вижу, – сказал я. – И вы не похожи на агента Смита.

– Ну что вы, – ответил он. – В данном случае я скорее Морфеус. Хочу показать вам, как глубока кроличья нора.

Тут его зрачки сузились, как у человека, глядящего в прицел, и он спросил:

– С чем вы пришли на выставку?

– С товаром, – ответил я, подумав, что он странное, архаичное слово употребил для подобного мероприятия. – Да только покупателей не видно. А у меня нет возможности ни арендовать стенд, ни дать рекламу.

Он кивнул:

– Может, и не придется. Есть свободные полчаса?

Так я познакомился с компанией «БИК лимитед». В переговорной нас было трое: я, мой новый знакомый и его коллега – обладатель седой не по годам шевелюры и странного имени Феофан. Насколько я понял, третий являлся железячником и программистом в одном флаконе; судя по возрасту, он застал еще время Фидо, если не раньше, но при этом был вполне себе копенгаген в новинках программного обеспечения. Да что там – он был настоящий дока. Ему хватило минуты для того, чтобы оценить мою программу. Потом он сказал:

– Это будет революция, Тёма. Век воли не видать.

Артем Викторович кивнул. Потом они вдвоем дружно уставились на меня. Наконец мой новый знакомый сказал:

– Мы – девелоперы; мы инвестируем средства в перспективное программное обеспечение. В вашем случае мы пойдем еще дальше: мы полностью профинансируем весь проект за долю в созданной компании. Регистрацию и все прочее берем на себя. Также оплачиваем все необходимое – аренду серверных мощностей, передающего и канального оборудования, рекламу. За это мы берем сорок девять процентов акций новой компании.

– А что вкладываю я? – спросил я.

Артем Викторович снисходительно улыбнулся.

– Ваше программное обеспечение, – ответил Артем Викторович. – И сопровождение проекта.

Я пожал плечами:

– И в чем подвох?

– Ни в чем, – ответил Артем Викторович. – То, что мы вам предлагаем, называется «сотрудничество».

Я покачал головой:

– Заманчивое, конечно, предложение. Но пока травка подрастет, лошадка с голоду помрет.

И тут заговорил дотоле больше молчавший Феофан. Говорил он тихо, но уверенно:

– Я прекрасно понимаю ваши сомнения, Сергей. Вы один, а мы – компания с юридическим отделом. Вы рискуете. Но мы тоже рискуем, инвестируя в ваш продукт. Если вы скажете нам «нет», скорее всего, до вечера вы уже продадите свою программу. За меньшие деньги, чем она стоит, и намного меньшие, чем те, что она может вам принести. Зато кэшем.

Но еще со времен Винни Пуха известно, что деньги – хитрый предмет, сейчас они есть, а через полчаса нет. И вам придется опять создавать что-то… но вряд ли получится что-то столь же прорывное, хотя тут я могу и ошибаться. Бестол… – Артем Викторович странно посмотрел на своего коллегу, и тот, кашлянув, продолжил: – Голова у вас хорошо работает. Однако у вас есть шанс – не продавать корову на мясо, а доить ее самостоятельно.

– Да я понимаю, – сказал я. – Просто…

– Вам стрёмно? – улыбнулся Феофан. – Сергей, я начинал в девяностых. Вы слышали, как тогда вели бизнес? Про утюги, паяльники и выезды на пленэр в багажнике автомобиля? Вы об этом только слышали. Я все это пережил.

– Это оттого вы такой седой? – неожиданно, прежде всего для самого себя, осмелев, спросил я.

Феофан улыбнулся:

– Да. Но нет. Когда-нибудь я могу рассказать вам эту историю – если, конечно, сработаемся. Так вот, Сергей, в тысяча девятьсот девяносто втором я был таким же, как вы. И как у вас, у меня за спиной никого не было…

– А я? – удивился Артем Викторович.

– С тобой мы не сразу познакомились, – ответил Феофан. – До этого еще много чего было. В общем, знаю я очень хорошо, что такое «стоять одному среди червивых стен». Потому кидать вас не стану.

Артем Викторович задумчиво кивнул. Я посмотрел в глаза Феофану и…

Меня нельзя назвать доверчивым человеком, но ему я поверил. И не прогадал, как оказалось.

– Эх, – вздохнул я. – А я-то рассчитывал немного денег срубить… Придется опять пахать с ветром в карманах.

– С чего это вы взяли? – подмигнул мне Феофан. – Мы, как никто, понимаем, что художник ни в коем случае не должен быть голодным. Голодного художника кисть не слушает. У вас карта сберовская есть?

– Только «Альфа», – покачал головой я.

– У меня ненужный «Тинькофф» завалялся, – сказал Артем Викторович. – На нем и мелочь какая-то есть, тысяч тридцать, что ли.

Я судорожно сглотнул. Тридцать тысяч по тем временам для меня было целым состоянием!

Если бы мне кто-то сказал, что через полгода я стану долларовым миллионером, я, пожалуй, только нервно рассмеялся бы.

[4]

Циничные люди говорят, что любовь придумали мужчины, чтобы не платить за секс.

Я не люблю циников. Конечно, циничному человеку легче жить. Для него все просто и элементарно, но в жизни это совсем не так.

Например, тот же секс в наше время стал доступнее выпивки. Никаких проблем – можно отправиться вечером на те же Патриаршие пруды и гарантированно найти себе кого-то на ночь. Причем на следующий день даже не помнить имени человека, с которым провел ночь, как правило, потому, что тебе его не называли.

Казалось бы, зачем любить, зачем страдать, пойду поем и лягу спать. Но потребность любить, скорее всего, прошита в человеческом биосе[5], причем так глубоко, что никакое перепрограммирование не помогает.

В восемнадцать лет все мы влюбляемся, и неоднократно. Как правило, эти «влюбленности» – не более чем физиологическое влечение. Они быстро насыщают и стремительно разочаровывают. После короткого или не очень периода влюбчивости человек, как правило, начинает вообще отрицать романтику как таковую, сводя все к чистой физиологии. В наше время его в этом разочаровании укрепляет вся медиасфера.

Но приходит момент, когда ты – нет, не понимаешь, чувствуешь, что тебе нужен кто-то, чтобы не испытывать болезненного, ноющего, как флюс, одиночества. И когда это чувство фоном поселяется в душе, через какое-то время ты начинаешь, подчас даже сам того не осознавая, искать. Искать кого-то, кто погасит в душе эту тоску. С кем хочется просыпаться по утрам и встречаться на кухне после долгого рабочего дня.

Все мы хотим любви. Не отношений на одну ночь, а именно любви. Не просто сексуального партнера, а человека, который тебя понимает, с кем банально есть о чем поговорить и в особенности есть о чем помолчать. С кем интересно куда-то выбраться и столь же интересно в холодный зимний вечер сидеть, укутавшись в одеяло у телевизора, и пить чай.

Странно… не знаю, как другие, но я никогда не выбирал книгу по обложке. Или ноутбук по цвету корпуса. Но и ноутбук, и книга – только вещи. Почему же в отношениях с людьми зачастую внешность играет первостепенную роль? Почему мы выбираем не тех, с кем нам хорошо, а тех, кто больше привлекателен физически? И я в этом вопросе вовсе не исключение, увы, увы.

Смешно сказать, и прозвучит это наверняка старомодно, но я грезил своей Золушкой с того момента, как потерял ее после пресс-конференции. Я даже попросил Артема Викторовича разузнать о ней. К сожалению, аккредитованные на пресс-конференции журналисты занимали места по принципу «кто успел, тот и сел», что затрудняло поиски моей знакомой незнакомки. Более того, две трети присутствующих относились к прекрасному полу. В конце концов Артем Викторович признал, что поиски не увенчались успехом, и я отправился домой. Представьте себе, я даже оглядывался по дороге. Вечером Артем Викторович переслал мне несколько фото и видео с конференции, но сняли их с такого восхитительного ракурса, что моей Золушки на них не было видно. Лишь на одном снимке, как мне показалось, я различил ее макушку, но не искать же человека по макушке! Я запросил у Артема Викторовича полный список аккредитованных журналистов и лег спать.

Мне приснился странный сон: я во сне подошел к большому старинному зеркалу в тяжелой раме, но вместо моего отражения там была беглянка. Она окинула меня холодным взглядом и развернулась, чтобы уходить. Я в отчаянии крикнул ей вслед:

– Куда ты? Где мне тебя искать?

Она обернулась. Мне показалось, что ее глаза и губы изменили цвет, стали светлее, словно на них упал луч невидимого мне солнца.

– В зеркалах, – сказала она. – Ищи меня в зеркалах.

И отвернулась, но я не отступал:

– Как тебя зовут?

Она, не оборачиваясь, ответила, но я расслышал лишь «… ина».

Проснувшись, я отправился в душ, размышляя о давешнем сне. Я компьютерщик, и человеческое сознание воспринимаю через призму компьютерной архитектуры. Мне кажется, что, когда мы спим, мозг производит некую «дефрагментацию диска», вычищает баги, систематизирует информацию – и мы видим сны. Потому во сне можно увидеть, например, решение задачи, над которой бился весь день. Это не мистика – мы замечаем куда больше, чем осознаем.

…ина. Может, у нее на груди был бейджик, часть которого я увидел? Марина, Карина, Ирина, Дарина или даже Инна… сейчас глянем. Вымывшись и заварив себе кофе, я поспешил к списку вчерашних журналистов – и был разочарован. Девушек с этими именами набралось тридцать человек. Стог сена уменьшился, но оставался стогом. Я решил вечером еще посмотреть список и погуглить фамилии – авось и найду свою Золушку. Пока же меня ждали другие дела: наступил второй день симпозиума, и мне опять предстояло давать интервью.

Я заказал такси и вышел из дому. На площадке, закрывая двери, я подумал – а при чем тут зеркала? Может, слово «зеркало» было в названии ее новостного ресурса, и я тоже прочитал его на бейджике? Или это вообще не имеет значения?

Как же я тогда был далек от истины…

Откровенно говоря, я, несмотря на всю нелепость этого с точки зрения здравого смысла, надеялся, что моя Снежная королева все-таки посетит мою вторую конференцию. Смысла в этом, по рассуждению, не имелось никакого – по сути, на этом выступлении я повторял все то, что уже было сказано ранее. Честно говоря, я порядком устал от этих мероприятий. До недавнего времени я, как и большинство моих коллег по цеху, являлся совершенно непубличной особой. Наше время сформировало целую касту экстравертивных интровертов: в Сети мы общительны, легко сходимся с людьми и столь же легко идем на конфликты. В реальной жизни…

А в реальной жизни современные люди бывают редко. Мы ныряем в нее, чтобы добраться из дома в офис или наоборот, погружаемся ненадолго, посещая магазины, какие-то мероприятия вроде концерта любимой группы и места наподобие Митино или Горбушки. Но даже там мы не теряем связь со своим миром, невидимо сосуществующим бок о бок с реальностью.

В наших руках всегда планшет или смартфон, а если позволяет обстановка – мы разворачиваем ноутбук. Наше тело может сидеть за столиком кафе, на лавочке в парке или на скамейке метро, а душа находится в Сети.

В реальном мире мы как пришельцы, как исследовательская экспедиция. Мы можем улавливать его красоты, замечать то, что достойно внимания, запечатлевать это – но лишь для того, чтобы унести с собой в свой мир, выложив в бложик и получив за это кучу лайков от таких же, как мы.

В большом мире нам часто не хватает кислорода. Люди испытывают что-то вроде агорафобии, но не потому, что боятся открытых пространств. Просто подсознательно мы чувствуем себя дискомфортно вне привычной для нас реальной виртуальности и спешим вновь окунуться в нее.

Тем более странно, что я начал замечать у себя пробуждающийся интерес к этому миру. Перед конференцией я вышел попарить… да, я вейпер, можете смело меня презирать! Зато я не травлюсь сам и не причиняю вреда окружающим. Так вот я вышел из павильона на улицу, стал сбоку от дверей, чтобы не мешать проходу, завел примус и, выпустив дым к еще светлому, но уже смутно-закатному небу, внезапно залюбовался аллейкой, ведущей от павильона к выходу.

Меня поразило увиденное; я и забыл, как может быть прекрасна золотая патина солнечного света в листве. Каким ласковым бывает ветерок, еще летний, но уже немного пахнущий осенью. Это был вечер позднего лета, но казалось, что утро и лето только начинается. Словно впереди еще так много хорошего. Словно впереди вся жизнь.

Как обманчивы порой бывают чувства! Если верить книгам, человек всегда что-то ощущает перед тем, как случается какое-то потрясение в его жизни. Мне предстояла целая череда таких потрясений, но в тот вечер меня не обуревали никакие мрачные тени, даже наоборот. Я чувствовал себя как именинник накануне дня рождения.

Сейчас мне все это кажется не просто странным, а дивно несправедливым. Но увы – на путях судеб не встречаются ни регулировщики, ни светофоры, ни дорожные знаки.

На довольно поздней конференции моей беглянки, само собой, не было. Несмотря на это, я то и дело внимательно осматривал зал – а вдруг подойдет? Не подошла. Попрощавшись с Артемом Викторовичем, я неспешно отправился к выходу. Странно, но я чувствовал себя каким-то вымотанным, словно вагоны разгружал, а не сидел в удобном кресле, рассуждая на интересные мне темы.

Перед самым выходом, как раз там, где не так давно на меня налетали журналисты, на меня… налетели журналисты. Какая-то экзальтированная молодящаяся дамочка, очередная жертва солярия и визажиста, стала буквально виться вокруг меня, задавая какие-то нелепые вопросы.

Как я уже сказал, я чувствовал странную усталость. У меня даже болела голова, вернее, не то чтобы болела – скажем, обещала разболеться в ближайшее время. В висках давило. К тому же у дамы был весьма агрессивный парфюм, а у меня слишком чувствительный нос. А может, дело и не в носе как таковом. Я просто не люблю экспрессивных, навязчивых людей. А в этой особе меня раздражало все – и явно искусственный загар оттенка пережаренной куры-гриль, и вышеупомянутый парфюм, и яркая помада, и нарисованные брови.

Знаете, в возрасте как таковом нет ничего плохого, раздражает несоответствие. Школьницы, искусственно добавляющие себе лет кричащим макияжем, и бальзаковские женщины, строящие из себя нимфеток, в равной степени неприятны. Тем не менее таких особей много, слишком много. Меня удивляет: неужели это действительно кому-то нравится, даже им самим? Ладно еще девочка-вчера-из-за-парты, но взрослая дама…

Но больше бесило даже не это, а вопросы. Совершенно неуместные, на мой взгляд. На такие выставки люди ходят зачем? Для того чтобы профессионально развиваться. Но на эту тему вообще не прозвучало ни одного вопроса. Зато назойливая дива расспрашивала меня: где я живу, где бывал за границей (а нигде, кроме Болгарии, я пока не бывал; не случилась, как выражались в старину, оказия; желание было, конечно, но одному ехать в другую страну, по-моему, скучно, а в Интернете я и дома могу посидеть…), какая у меня машина (опять-таки, никакой пока не обзавелся) и так далее.

– Я вижу, в одежде вы отдаете предпочтение простому, демократичному стилю, как Стивен Джобс, – щебетала, если это можно так назвать, назойливая барышня. – Вероятно, именно он вас вдохновляет…

– На что? – спросил я, остановившись. Нет, определенно в моем характере много ослиного – я уткнулся в закрытую дверь и думал, как же эту дверь обойти.

– Как это «на что»? – удивилась она. – На создание ваших мегапроектов.

Я хотел было сказать ей, что на создание мегапроектов меня раньше вдохновляло голодное урчание собственного желудка, но не успел, потому что внезапно случилось нечто неожиданное и очень необычное.

– Спасибо за ваше своевременное вмешательство, – поблагодарил я Карину.

– Ну что вы, не за что, – ответила она, смущаясь. – Не люблю таких, как Ксюша. Из-за них всю прессу воспринимают как агрессивных и невоспитанных людей. А всему виной – горстка вот таких вот недобросовестных журналистов!

Я покивал и спросил:

– Не желаете ли посидеть где-нибудь, выпить чашечку кофе?

Она тяжело вздохнула и отрицательно покачала головой:

– Желаю… но не могу. Время позднее уже.

Мое сердце… замерло. Мне пришла страшная мысль – а вдруг у нее есть кто-то? Вообще, и как я раньше не подумал! У столь красивой девочки просто не может не быть молодого человека. Вот проклятье.

– Я снимаю комнату, – продолжала тем временем Карина, – и моя хозяйка категорически против того, чтобы я приходила поздно. К сожалению, снять квартиру мне с моими доходами не по карману, вот и приходится… хорошо, в остальном моя квартирная хозяйка добрая и понимающая, во всем, кроме поздних гулянок. Сама она спать сразу после программы «Время» ложится.

Я откровенно расстроился и даже не сумел этого скрыть:

– Очень жаль… не каждый день встречаешь девушку такую красивую – и столь отважную одновременно.

Похоже, я ее совсем засмущал. Она отвернулась и стала рыться в сумочке:

– Представьте себе, я расстроена этим не меньше вашего. Я-то всего лишь журналистка…

– Сногсшибательно красивая, – заметил я вскользь.

Она отмахнулась:

– Скажете еще. А вот вы – человек известный. Буквально наш, российский Джобс.

– Да какой из меня Джобс, мне б до Цукерберга дотянуться. – Теперь пришла моя очередь отмахиваться.

Тем временем Карина достала из сумочки квадратный кусочек картона, оказавшийся ее визиткой, и протянула мне:

– Вот что, если вам действительно захочется со мной встретиться, позвоните. Я буду рада вас услышать.

Стараясь не выдать своего воодушевления, я взял ее визитку, удивившись, мимоходом, отсутствию на ней привычного мне QR. Странно, никогда не любил тяжелые, пряные запахи, но от этого кусочка картона пахло чем-то таким, восточным, даже чуть горьковатым, как полынный мед. И этот запах мне нравился.

– Обязательно позвоню, – заверил ее я. – Вы еще сомневаетесь?

– Вы про меня завтра и думать забудете, – улыбнулась она. – Может, хоть визитка напомнит.

Знала бы она, что я думаю о ней последние несколько дней подряд! Но об этом я решил ей не говорить. Я ведь тоже не вчера родился и знаю, зачем павлину нужен хвост. Загадочность и скрытность привлекают нас не меньше, чем любой другой афродизиак.

Что значит быть программистом?

Это когда ты делаешь что-то такое эпическое, что голова идет кругом от собственной крутизны, а для всех окружающих ты просто сгорбленная фигурка перед монитором.

Можно, конечно, позаламывать руки, причитая: ах, как нас не ценят! Но зачем? Когда человек делает свое дело, и делает его хорошо, оценка окружающих для него имеет весьма второстепенное значение. Не скрою, мне приятно, когда меня сравнивают с Джобсом или Цукербергом. Приятно читать статьи о себе, особенно если статьи написаны грамотно. Но работаю я вовсе не для этого, не это приносит мне наибольшее удовлетворение.

Вы спросите – а что тогда? Пожалуй, мой ответ вас удивит. У меня есть собственный интерфейс для контроля «Мы». Выглядит он непрезентабельно – куча таблиц, графиков и диаграмм плюс командная строка. Но когда я разворачиваю его на экране и вижу движение этих графиков, изменения цифр, я чувствую себя счастливым. Цифры – это обращения пользователей, их посты, комментарии, лайки, загрузки. Диаграммы – это статистика всего этого, распределение потоков, нагрузка. Неискушенный не поймет красоты, отражаемой этой невзрачной инфографикой; я же вижу, как огромное количество обращений занимает ограниченные ресурсы, без задержек и потерь, как колоссальные массивы информации – фото, видео в том числе – за доли секунд обрабатываются системой.

Эти доли секунд, отображающиеся у меня на экране, для вас, конечных потребителей, не видны. Но вы знаете, что в моей системе вы не будете ждать, пока что-то подгрузится, и не начнете ругаться оттого, что что-то потерялось по дороге; в моей системе вы не подхватите вирус или шпионскую программу, у вас не уведут личные данные и не взломают вашу переписку.

Объективно говоря, «Мы» – лучшая в мире соцсеть. Это знаю я, это уже знают и другие специалисты, но пока об этом не говорят во всеуслышанье – такие правила игры.

Последний день лета выдался теплым и солнечным. Проснулся я довольно поздно, потому что поздно лег. С тех пор как сеть «Мы» стала активно продвигаться за океаном, нагрузка на серверах стала более-менее равномерная в любое время суток… но поздно. За то время, пока моя сеточка ходила в коротких штанишках, я привык не спать по ночам и ложиться под утро, чтобы проснуться где-то после обеда. Как ни странно, нагрузка минимальна как раз в утренние часы, с шести и где-то до обеденного перерыва – конечно, пока ты работаешь только с Россией.

Во всяком случае, если вдруг происходит что-то неожиданное, например ДДоС-атака (иногда такое случается, хотя я ни с кем не конфликтую; наверно, мою сетку дидосят из принципа, ну, или чтобы мне жизнь малиной не казалась), у меня срабатывает тревожная кнопка и начинает звонить телефон.

Вот, собственно, в последний день лета я и проснулся как раз от звонка. К счастью, это не было связано с какими-то проблемами в Сети, да и время уже близилось к обеденному перерыву, в который служащие многочисленных офисов, до обеда прилежно имитирующие невероятную занятость, расслабляются и выходят в Интернет по личным делам. Правда, как я уже сказал, последнее время нагрузка на сеть стала более-менее равномерной, ведь у «Мы» есть свои почитатели даже в Токио, Шанхае и Рангуне. Плюс к тому я нанял небольшую когорту операторов, тоже фрилансеров, так что сеть теперь была под надзором круглосуточно… что вовсе не означало, что я могу поехать куда-нибудь в Майями, чтобы там махать руками: – любая система без присмотра создателя довольно быстро сползает в хаос, вполне в соответствии со вторым законом термодинамики.

Одним глазом пробежав по графикам активности на моем компьютере и на автомате проконтролировав, на месте ли мои операторы, я залез в карман джинсов и извлек оттуда телефон. Пользуюсь я, кстати, «Самсунгом-семеркой», несмотря на его «пожароопасность» – во-первых, телефон надо покупать в авторизированных точках, а не в ларьке торгового центра; во-вторых, айфоны тоже горят, особенно склепанные в трущобах какого-то Сянгана, а в-третьих, терпеть не могу продукцию огрызка, да простит меня покойный Джобс, с которым меня постоянно сравнивают, уж не знаю почему.

Номер мне был не знаком, и я, почувствовав странное движение в области между соском и ключицей, поспешил свериться со вчерашней визиткой, благо она лежала у меня под рукой и даже пахла по-прежнему, ее духами (хоть и слабее, чем вчера).

Увы, номер принадлежал не ей. Черт, ну и кто это? Я снял трубку и сказал хриплым ото сна голосом:

– Ну аллё.

– Спал, что ли? – раздался жизнерадостный голос Матвея, в миру Сашки Матвеева, моего кореша. Друзей у меня немного. В школе я ни с кем особо не сходился, считался зубрилой и заучкой, а таких не любят; так что первые друзья у меня появились только в армии, куда я ушел, когда первый раз провалил экзамен в институт. Отслужил в ПВО, о чем ничуть не жалею: после дембеля без всякого труда поступил и учился тоже без напряжения.

Может, армия раскрыла мою коммуникабельность, может, в институте просто подобрались люди, более подходящие мне по характеру, трудно сказать, но с большинством одногруппников я общаюсь до сих пор. Соармейцев же разбросало по стране, и на связь они выходили спорадически; одним из немногих, кто вырисовывался у меня на горизонте с завидной регулярностью, был как раз Матвей.

Кстати, он единственный, кто ни на йоту не изменил свое отношение ко мне после того, как «Мы» начала свое триумфальное шествие. Поздравил только и пожелал семь футов под килем.

Остальные же… одни практически моментально поспешили у меня одолжиться – и немедленно растворились в неведомых восвоясях. Другие пытаются использовать меня как походный кошелек, постоянно вытягивая на какие-то не интересные мне мероприятия, от которых я открещиваюсь, ссылаясь на занятость; третьи вообще заявили, что знать меня не желают, внятно не объяснив мне причин подобного решения. Мне почему-то кажется, что здесь замешана банальная зависть, и дай бог, чтобы я ошибался в их адрес.

– Угу, спал, – ответил я, свободной рукой протирая глаза. – Я ж по ночам работаю.

– Сторожем устроился? – уточнил Матвей. – Или, не дай ктулху, ублажаешь после театра пожилых дам?

– Да пошел ты, – ответил я, добавив, конечно, конкретный адрес. – Народ по сетям по ночам шарится в основном, я ж говорил уже.

– Ага, говорил, – подтвердил Матвей. – Ты, это, приводи, себя в порядок, ежели у тебя других планов нет, можем часа через два пересечься, посидеть где-нибудь, пивка холодного попить.

– Нет у меня никаких планов, – ответил я. – А по поводу встретиться, что-то случилось или просто соскучился?

– Не дождутся они, чтобы у меня что-то случилось, – сказал Матвей. – Так, увидеться захотелось, да и время есть.

– Лады, – ответил я. – Встречаемся где?

– Да где обычно, на набережке, – предложил Матвей. – Посидим, потом пройдемся вдоль реки, потом опять посидим. Шашлычка поедим…

– Лады, – подтвердил я и дал отбой.

В августе солнце светит и греет совершенно не так, как в мае, но и не так, как, скажем, в сентябре. Свет весеннего солнца мягкий, бархатный; августовское солнце более яркое, блестящее, его свет резок. С наступлением осени он тускнеет.

Я шел по улице, глядя по сторонам и удивляясь тому, как много я раньше не замечал. Действительно, мы живем, по макушку погрузившись в дела, и у нас никогда не бывает достаточно свободного времени, чтобы просто полюбоваться миром, в котором мы живем. Хотя он, право слово, достоин того, чтобы им любовались.

Как все-таки хорошо никуда не спешить! А ведь мы почти утратили эту способность, мы спешим даже тогда, когда не надо. Мы живем суматошно и взбалмошно даже тогда, когда этого не требуется. Живем, словно убегаем, но от кого? От себя, что ли? А ведь так приятно никуда не спешить, не идти, словно торпеда к цели, а просто плыть по течению. Куда-то все равно отнесет. И может быть, в этом куда-то будет лучше, чем в нигде, в привычной, но совершенно некомфортной суете.

Я шел и думал о Карине, постепенно привыкая к ее имени. Странно, никогда не думал, что буду встречаться с девушкой по имени Карина. Как-то необычно… ну да ладно. Красивое имя, и даже очень ей идет. Стоп.

Я поймал себя на мысли, что смотрю на Карину как на свою девушку, хотя еще не факт, что у нас что-то получится. От моих ночных мыслей и следа не осталось: теперь я уже не думал, что стал Карине интересен только из-за своего социального статуса. В конце концов, симпатию к человеку имитировать невозможно, вот и посмотрим, буду ли я ей симпатичен или нет. Но, убей меня, Карина не производила впечатление меркантильной стервы от слова совсем никак. Уж чего-чего, а этого добра вокруг хватает с лишком, и даже я не избежал знакомства с этой категорией женского пола. Нет, определенно нет.

– Чет ты, брат, задумчивый, – прервал мои мысли голос Матвея. – Идешь, по сторонам пыришься, старых друзей не замечаешь.

Я схватил Матвея в охапку и обнял, похлопав по спине:

– Привет, братюня, как сам-то?

– Ничего, бодрячком. – Он тоже похлопал меня по спине. – Жив, здоров, сыт и доволен. А как жизнь у Билла Гейтса местного разлива?

Я скривился:

– И ты туда же… ну какой из меня Билл Гейтс?

– Не прибедняйся, брат, – улыбался Матвей. – Я тоже новости читаю. О твоей «Мы» много говорят, да еще таким тоном, типа: «Утерли мы нос этим заокеанским зазнайкам».

Он еще раз хлопнул меня по плечу:

– Идем уже, нас ждут шашлыки.

И мы пошли по давным-давно знакомой дорожке. Матвей жил в Мытищах, но Москву знал хорошо и после дембеля нашел меня потому, что, как он заявил, «на гражданке скучно». Сам он, дембельнувшись, устроился экспедитором и – видать, родился в штанах и рубашке – приподнялся, и теперь владел небольшим бизнесом по автозапчастям.

Мы говорили о его работе. Матвей посетовал на санкции, но тут же отмахнулся от этой проблемы, заявив, что теперь гоняет за запчастями в Китай и выходит даже дешевле. В общем, жить можно, только некоторые особо въедливые клиенты нервы треплют.

Я, в свою очередь, рассказал ему о «Мы». В принципе, он находился в курсе дел; пожалуй, Матвей единственный верил в эту затею с самого начала… ну, то есть как верил? Он единственный сказал мне, когда я озвучил эту идею: работай, брат, если долго мучиться, что-нибудь получится, кто ищет, тот всегда найдет, если шею не свернет. И подбадривал меня, когда у меня опускались руки: дескать, прорвемся, брат! Не в такие передряги попадали.

Скажем так, я с ним ни в какие передряги не попадал, один раз, правда, месяц спал на кухне доставшейся мне от родителей однушки, потому что в комнате от пола до потолка наставлен был матвеевский товар. Но сам он, конечно, тертый калач и видал разного. Он никогда не показывал, что у него проблемы, но со временем я сам начал чувствовать, когда ему туго, и стремился приободрить.

– Ну, я рад, что в этот раз у тебя все на мази, – сказал он, по-дружески хлопнул меня по плечу. К этому моменту мы взяли по паре шашлыков, литр «Рыжей сони» для Матвея и литр безалкогольной «Балтики» для меня – этого нам должно было хватить на весь вечер. – А я тебе говорил, что все получится?

– Говорил, – признал я. Матвей был старше меня всего-то на полгода, но всегда казался мне намного более опытным и уверенным в себе, чем я сам. – А я никак не мог поверить.

– Знаешь, – сказал Матвей, – все говорят: надо верить в себя. А по-моему, верить в себя – это очень странно. Верить надо в то, что ты делаешь, в то, что у тебя это получится. Вот ты, когда свою прогу писал, ты ж верил, что она заработает, правильно?

Я кивнул, снимая со шпажки кусок мяса зубами. Матвей продолжил:

– Ну вот. Главное, надо делать то, что должен, а когда все делаешь как следует, всегда получается так, как надо. – Он хохотнул. – У меня вот клиент есть, из автосервиса, узбек натурализованный, так он говорит, что я, наверно, колдун. Когда у меня деталь покупаешь – все работает, ничего не ломается. Возьмешь у другого, поставишь кому-нибудь – через пару месяцев он к тебе вернется. Да еще и ругать будет. А все почему? А все потому, что им по барабану, что брать, а я сам каждую единицу руками прощупаю. Нет, конечно, метизы там или шайбы я так не принимаю, но вот все остальное да. И фуфло у меня не пройдет.

Он вздохнул и внезапно поменял тему:

– А на личном фронте у тебя как?

Я пожал плечами, раздумывая, говорить ему о Карине или пока не надо. Матвей мое «молчание ягнят» расценил по-своему и возмутился:

– Это непорядок, братушка! Ладно, пока ты свой шедевр ваял, это одно. Тут я понимаю: человек в работе по ушки, ему не до дам-с. Сам, как из армии вернулся, пока не настроил бизнес, ни о чем, кроме похода в клуб раз в неделю с последующим перепихоном с какой-то случайной чувой, и не думал. Однако сейчас бизнес пошел и идет как часы, а у меня Дашок, и я таки чувствую, что она меня затащит скоро в это заведение из четырех букв…

Я скептически приподнял бровь: Матвея я знал как облупленного, и если он заговорил о чем-то как о возможном, то, значит, дело уже наполовину готово. Да и сам он раньше в порыве откровенности признался мне в чем-то подобном: «Я, Серый, как наше государство, которое сначала ставит ракеты по шахтам, а потом рассказывает, что начинает их разрабатывать». Как у нашего государства обстоят дела с ракетами, я не знал, а в том, что Матвей сначала делает, потом говорит, убеждался неоднократно.

Не ошибся и в этот раз.

– Ой, ну хорошо, – потупился Матвей. – Мы уже подали заявление, но в районном загсе, его маман, такая очередь, что нам назначили аж на после Покровы.

– Покрова – это когда? – Честно, я не помнил, у меня вообще с датами слабовато.

– Четырнадцатого октября, хрюшка, – фыркнул Матвей. – Знать такие вещи надо, на Руси живучи. Пойдешь свидетелем? – неожиданно предложил он.

– Спрашиваешь! – ответил я. – Да я с тобой в разведку за линию фронта пойду, не то что свидетелем.

– Как и я, как и я, – ответил Матвей задумчиво.

И мне в голову пришла идея, точнее, пришла она много раньше, я лишь решился ее озвучить:

– Слыш, братюнь, может, тебе по этому поводу баблом подсобить? У меня ж его как грязи, сам понимаешь…

Матвей насупился:

– Ты мне это брось, Серый. Я ж не кривой, раз женюсь, значит, могу устроить своей избраннице… хотя кто кого избрал, это еще вопрос, Дашка у меня огонь, да и рыжая… так вот, могу устроить своей избраннице сладкую жизнь без привкуса сахарина. Просто ты мне, Серый, самый близкий друг, так что засунь себе свое бабло… в ценные бумаги. И живи на проценты.

– Жить на проценты от доходов нереально, – ответил я. – Будь ты хоть Рокфеллер, сидя на тухесе, богатым не станешь, тут крутиться надо.

– Ну, фигурально выражаясь, ты поднялся как раз сидя на тухесе, – хохотнул Матвей. – Но в целом ты, конечно, прав, за что и выпьем.

Я решил, что счастливо избежал дальнейших расспросов о моей личной жизни, да не тут-то было.

– Ты, конечно, ловко с темы соскочил, – заявил Матвей, когда мы выпили, – но меня, брат, не проведешь…

– Я с темы соскочил? – удивился я. – Братуха, это тебе, кажется, не терпелось мне поведать о своих матримониальных победах!

– Не без этого, – признался Матвей. – И все-таки объясни мне, чего ты до сих пор один, как телеграфный столб в курганской степи? Из принципа, что ли?

– Какой там принцип! – отмахнулся я. – Просто случая не было, вот и все.

– Случая у него не было, – буркнул Матвей. – Я, брат, чего к тебе пристал, как клещ? Я за тебя переживаю.

– А чего за меня переживать? – удивился я. – У меня все чики-пики, кажись.

– Ага, – подтвердил Матвей. – Именно поэтому. Видишь ли, братюня, ты у нас стал известным. Не в Сети, там ты значился и до того важной шишкой, без базара, но Сеть – это одно, а жизнь – совсем другое. Теперь твоя ряшка засветилась в телике, газеточки с журнальчиками твоими фото обложки украшают…

– Есть такое, – подтвердил я. Несколько раз ко мне обращались с тем, чтобы сделать сессию для журнала и дать небольшое (и, как по мне, совершенно бестолковое) интервью. Я даже закорефанился кое с кем из пишущей братии, хотя с большинством из них общение шло туго. Да вот хоть бы недавно с этой Ксюшенькой…

Вспомнив о Ксюшеньке, я вспомнил о Карине. И это не укрылось от внимательного взгляда Александра «Мы могли бы служить в разведке» Матвеева:

– Чет ты, брат, в лице изменился, как будто за моей спиной на березке вместо листьев выросли пятитысячные, – отметил он. – Колись уже, что такое.

– А я тебе говорил: заведи аккаунт в «Мы», – с поддевкой сказал я. – Был бы моим фоловером, все бы уже знал.

– Тьфу на тебя, – ответил Матвей. – Я нормальной ориентации.

– Фоловер – это по-нашенски подписчик, – пояснил я.

– Вот и выражайся по-нашенски, – парировал Матвей. – Взяли моду материться по-забугорному: фоловеры, лайки, кофе-брейки всякие… По-русски говорить надо, в России живучи.

Он сжевал еще кусок шашлыка, пока я пережидал вспышку его лингвистического патриотизма, а затем сказал:

– Ну, и что бы я узнал из твоего инстаграма?

– Попрошу мою православную сетку с этим исчадием ада не сравнивать! – нарочито строго сказал я, немного подольстившись к матвеевскому патриотизму. – Ладно, сейчас расскажу.

И я пересказал ему события последних дней. Матвей слушал внимательно, настолько, что даже шашлык отложил.

– Круто! – вынес он свой вердикт по окончании моего рассказа. – Ну, наконец-то, надо будет свечку поставить, что ли. За здравие, естественно.

– Хорош подкалывать, – сказал я ему, – лучше шашлык доедай, остынет совсем.

– Остынет – отдадим собачкам, а себе другой купим. – Кажется, Матвей был воодушевлен поболее моего. – Старик, чего ж ты сразу не рассказал?

Я пожал плечами:

– Да что тут важного? Ну, познакомился с девочкой, первый раз, что ли.

Матвей достал из кармана пачку какого-то курева (курил он редко, но до конца от пагубной привычки избавиться не мог, а вейп откровенно презирал; «сегодня начнешь парить, завтра перейдешь с пива на смузи, а послезавтра проснешься с мужиком», говорил он), подкурил и сказал:

– Понимаешь, брат… мы с тобой из того поколения, для которого нет никаких преград в виде морали там или религиозных заповедей. В то время, когда мы росли, было все разрешено, что не запрещено. Нас учили, что заботиться надо только о себе, а любовь – ничто, пустой набор букв, за которым маскируется желание обладать. Мы и выросли такими, зная, что нам можно все и плата за это – в виде тех же чувств – совершенно не обязательна. «She’s got a pussy, I have a dick, so, what a problems, let’s do it, quick!», как в песне поется.

И это нам на первых порах очень даже нравилось. Не знаю, как тебе, а мне так да. А потом я пошел на четвертый десяток и, не поверишь, начал чувствовать какую-то пустоту. Чего-то в жизни не хватало. Тогда я и начал задумываться над тем, как я живу. И как буду жить дальше. И понял одну очень простую вещь.

Матвей взял со столика, за которым мы сидели, вторую бутылку пива и хулиганским образом открыл ее об угол означенного стола.

– Старик, – сказал он. – Мы с тобой взрослые, самодостаточные мужики и будем такими еще довольно долго. В социально-бытовом смысле мы без женщины вполне можем обходиться; в сексуальном – можем запросто найти на ночь или на пару недель молодое, упругое девичье тело… по крайней мере, для меня все вышесказанное истинно. Казалось бы, на кой при таких условиях какие-то отношения? Зачем себя обременять? А поди ж ты…

С какого-то времени одиночество начинает тяготить, и ни компания друзей, ни веселые девочки, которых без труда можно подснять на Патриках или Арбате, эту тяготу не убирают, хоть об стену бейся. Тогда я сел, много подумал да и звякнул Дашке, зная, что та ко мне неровно дышит. А уж Дашка своего не упу… тьфу, холера…

Он сплюнул на землю:

– Ну, ты глянь, косточки кусок! Вот паразиты, уж совсем мышей не ловят! А я решил было, что зуб сломал.

Я пожал плечами. Честно говоря, ничего из того, о чем говорил Матвей, мне было незнакомо. Не тяготился я своим одиночеством, но и не радовался ему – просто не ощущал себя одиноким, наверно.

А Матвей словно читал мои мысли:

– А тебе, наверно, еще хуже приходится. Я-то постоянно с живыми людьми общаюсь.

– А я, по-твоему, некромант, что ли? – спросил я.

– Ну, ты-то больше в Интернете сидишь, – ответил он.

– Ты так говоришь, как будто в Интернете люди не живые, – ответил я. – Матвей, те, с кем я общаюсь, не боты и не пришельцы с Нибиру. Они такие же люди, как я и ты…

– Такие – да не такие! – воскликнул Матвей. – Ты не думай, что я питекантроп какой-то. Я тоже в Сети бываю, даже страничку у тебя в «Мы» завел…

– Не видел еще, – ответил я честно. Вообще, в моей сети последнее время настоящий бум регистраций, в день заводится до ста тысяч страниц. За всем не уследишь, даже в зоне рунета. Хм, так вот откуда его расспросы, читал небось мои откровения, а сам шлангом прикидывается, язва! – И что ты думаешь о Сети?

– В Интернете нет настоящих людей, – ответил Матвей. – Это какой-то грандиозный маскарад: аватары, ники, придуманные биографии…

– Точно подмечено, – сказал я, тоже вставая. Пиво было допито, шашлык съеден. – А тебе не приходило в голову, что именно эти маски и есть настоящие лица?

Матвей недоуменно на меня уставился:

– В смысле?

– В прямом, – ответил я. – Скажи, тебе свое лицо никогда не представлялось чужим? Ты никогда не представлял себе себя другим, на себя не похожим?

– Не-а, – простодушно ответил Матвей.

– И что, ты прямо с детства мечтал торговать автозапчастями? – спросил я. Матвей чуть не остановился (мы шли обратно в сторону кафе и выхода из парка).

– В детстве я мечтал стать ветеринаром, – неожиданно признался он, потупившись. – Нашел как-то щенка, у него лапа была перебита, и вообще… хотел его выходить, вроде и получаться начало, а потом он возьми да помри. Как я плакал! Меня и когда били гуртом, было разок, сам понимаешь, что такое дворовое детство, так я и то не плакал, а тут… сидел, держал щенка на коленях и выл, а он уже холодным стал. И не расскажешь ведь никому, разве что тебе.

– Вот, – сказал я. – А в Интернете ты можешь эту историю рассказать. И найдутся те, кто поймет и посочувствует.

– Ага, и те, кто поиздевается, тоже найдутся, – сказал он, не глядя на меня.

А я вот на него пристально посмотрел:

– Старик, сдается мне, ты в Сети немного чаще бываешь, чем хочешь показать.

– Бываю, – нехотя сказал он. – Когда особо нефиг делать…

– Еще по шашлыку? – спросил я, когда мы подошли к кафе. Я очень хотел сменить тему, потому что мне показалось, что Матвей, как сейчас выражаются, вышел из зоны комфорта.

– Не, у меня и так пузо уже набито, – отмахнулся он. – А вот пива бы я выпил. Ты как?

Мы взяли пива, орешков и, подумав, кусок лаваша – рядом находился пруд с лебедями, которых мы решили покормить.

– Знаешь, – сказал Матвей, – у нас на Яузе утки плавают, так их народ в девяностые палками и камнями бил, с голодухи. Я, признаться, тоже. А вот на такую красоту, наверно, ни у кого бы рука не поднялась…

– Как сказать, – ответил я. – Боярам к столу печеных лебедей подавали.

– Так то, наверно, не такие были, – возразил Матвей. – Не верю просто, хоть убей. Слишком уж они красивые.

– Чудак-человек, – сказал я, бросив в воду кусок лаваша и глядя, как один лебедь клюет другого в тщетной попытке его отнять. – Красивых, значит, бить нельзя, а некрасивых можно?

– Иди ты, философ, – отмахнулся Матвей, бросив кусок тому самому обиженному лебедю. – Сразу видно, что в Интернете много времени проводишь, тебе абы поспорить…

Я пожал плечами:

– Думаю, это не от Интернета зависит. Устроены так люди…

– Ага, – поддакнул Матвей. – Устроены так люди, желают знать, что будет…

– И это тоже, – вздохнул я. Лаваш у нас закончился, и мы пошли вдоль пруда, сопровождаемые парой лебедей, явно недовольных окончанием банкета. – Не успел я «Мы» открыть, как там тут же стали появляться всякие гадалки, бабки агафьи, потомственные целительницы, умеющие заговаривать древние недуги вроде целлюлита и кариеса. Я их баню понемногу, а они все регистрируются и регистрируются…

– Так, может, не надо банить? – спросил Матвей. – Ну, хотят люди обманываться, кто им злобный Буратино? И потом, ты уверен, что все это пустышка?

– Да, – ответил я не моргнув глазом. – Хотя… вот ты в сны веришь?

Матвей допил пиво и опустил бутылку в урну, а потом ответил:

– Знаешь, Серый, моя бабка жила в Красногорске до войны. И вот снится ей однажды, что выходит она на крыльцо, а с запада гроза прет, да такая страшная! Молниями так и лупит. Небо застелила от края до края, но до них не дошла еще. И вот прямо перед ней молния бьет, аккурат в дом через два двора от их дома. И тот, как бабка говорит, вспыхивает, как будто из соломы был. А потом ветер как подует, и всю эту грозу обратно унесло на запад, и небо такое чистое-чистое, лишь соседский дом догорает…

Я уже понял, к чему приснился этот сон, осталось лишь подтвердить свою догадку. Что Матвей и сделал:

– А через год напали фашисты. И вот докуда гроза дошла, дотуда и немцы дошли в сорок первом. А в дом соседский как раз бомба фашистская попала, одна воронка осталась. Так что, друг мой Серый, есть многое на свете, чего никакая логика не объяснит…

Мой друг Матвей, сам того не подозревая, натолкнул меня на одну идею. Даже странно, что она не пришла мне в голову раньше. Воистину я тормоз. В наше время легко узнать человека поближе. Мы сами раскрываем перед другими свой внутренний мир. Для этого духовного стриптиза существуют специализированные площадки – соцсети. Контакт, фейсбук, инстаграм и твиттер заменяют предбанники, в которые (если верить нашим этнографам) наши предки подглядывали, чтобы выбрать себе невесту. Но раньше посмотреть можно было только на тело; теперь легко можно заглянуть и в душу.

Странно, что довольно немногие это понимают и этим пользуются, думал я. Тогда я находился всего в двух шагах от мысли, которая могла бы изменить очень многое, но я так и не сделал эти два важных шага. Вместо этого я вошел в гугл и начал поиски.

Впрочем, искать долго мне не пришлось. Кажется, Карина была не из тех, кто «шифруется», скрываясь за аватарами. Я нашел ее в фейсбуке, в твиттере, нашел заброшенную страничку в инсте, а главное – обнаружил ее и в своей собственной соцсети. Такс, посмотрим…

Страничку она завела недавно, в конце мая, и вела на первый взгляд довольно активно. Почему «на первый взгляд»? Потому, что львиную долю записей составляли репосты. Феномен репостов не устает меня удивлять. Это отнюдь не новое изобретение – еще во времена Великой французской революции образованные люди вели «альбомы» и «дневники», куда записывали чужие мысли – мудрые и не очень. По сути, эти альбомы, кроме формы записи, ничем не отличались от современных блогов – те же репосты, те же наблюдения за окружающими людьми, сплетни, эпиграммы, стишки собственного и чужого авторства и даже комменты – в альбомах порой делали записи знакомые и незнакомые люди. Особым шиком считалось иметь лайк от «селебритиз» – бедный Дюма-отец, по приезде своем в Россию, не знал, куда деваться от атакующих его дам того возраста, который уже начали именовать бальзаковским, докучавших ему своими альбомами. Даже открытки с котиками имели место быть.

В общем, ничто не ново под светом лунным, и я не удивлюсь, если какая-то из вавилонских глиняных табличек окажется древнейшим аналогом блога какого-нибудь Навуходоносора. Так вот о репостах. Люди копипастят чужие статьи, чужие мысли и шутки. Они словно пытаются присвоить себе чужое знание. Или накапливают богатства мысли? Мы не задумываемся, почему репостим ту или иную запись. Она нам понравилась? Но зачем для этого тащить ее к себе в дневник? Тем не менее мы, как сороки, волочем в свои электронные гнезда блестящие мысли.

Но от репостов есть польза, и немалая. Для стороннего наблюдателя они очень многое говорят о человеке. Раньше судили по друзьям, теперь – по репостам. Если человек репостит какую-то статью, значит, он соглашается с ней, не так ли? Наши странички в соцсетях – это селфи нашего внутреннего мира, ни больше ни меньше.

Проводя в Сети много времени, я обрел странное хобби – я знакомлюсь с людьми заочно. Захожу на их страницы и составляю о них свое впечатление. Могу сказать, что до того времени, когда я познакомился с Кариной, это мое умение меня ни разу не подводило: с некоторыми объектами изучения меня впоследствии сводила судьба, и я с легкостью находил с ними общий язык, используя свои знания о них, взятые с их страниц. Не для каких-то корыстных целей: просто каждому человеку приятно, когда с ним говорят на одном языке, и я заранее знал язык тех, с кем предполагал говорить.

Чем-то это занятие напоминало охоту на призраков или попытку нарисовать портрет ветра. Мы не видим ветер, но видим, как он гонит по небу облака, как колышет листву на деревьях, а иногда, в порывах гнева, срывает крыши с домов и, словно распоясавшийся хулиган, переворачивает урны, разнося мусор по улицам. Мы не видим душу, но способны описать ее – по словам, которые она произносит, по мыслям, которые считает ценными, по изображениям, которыми украшает свое пространство.

Язык блога – это язык души человека, и теперь я надеялся выучить язык Карины.

Мы очень мало знаем о том, что такое любовь, хотя очень часто оперируем этим понятием. Сколько человек ежедневно пишет и произносит те самые три заветных слова? Наверно, миллионы, может, и миллиарды. Мы говорим: «Я тебя люблю» – так просто, что смысл этого слова как-то проходит мимо души. Но что такое любовь? Можно ли назвать любовью желание быть вместе с кем-то?

Любовь многолика, и у каждого она своя. Вряд ли найдешь две похожие истории любви. В тот день, в первый день осени, я впервые задумался о том, что значит любовь, что это слово означает для меня. Я отнюдь не являлся невинным мальчиком; у меня до Карины были девушки, с которыми я просыпался на рассвете, случались и такие, с которыми я встречался какое-то время. Возможно, кому-то из них я говорил о любви. Возможно – потому что я не помню этого.

Наверно, настоящая любовь – это не тогда, когда ты говоришь, что любишь, а тогда, когда помнишь, как сказал эти слова.

Говорят, бывает любовь с первого взгляда. Я с этим никогда не сталкивался, но у меня нет оснований этому не верить – дыма без огня, как известно, не бывает, значит, что-то такое в природе существует. Но я с этим феноменом был совершенно не знаком. Встречая в Сети влюбленных, я, подсознательно, удивлялся и, что греха таить, в глубине души не верил их словам о своей любви. Когда сам не любишь, в то, что кто-то другой любит, тоже как-то не верится.

У меня никогда не было любви с первого взгляда, зато ко мне пришла любовь с первого прочитанного поста. Слова Карины о ее одиночестве, о том, как она нуждается в чьих-то чувствах, буквально, простите за банальность, поразили меня в самое сердце. Вообще, высокие слова кажутся нам банальными только до тех пор, пока мы не испытаем столь же высокие чувства. Иногда просто нереально говорить простыми словами, иногда душа может выражаться только высоким штилем – когда речь идет о настоящих чувствах.

Что такое любовь? Можно ли назвать любовью желание быть вместе с кем-то? Думаю, нет. По-моему, любовь отличается от симпатии, увлечения и так далее альтруистичностью, что ли… Любовь – это когда хочется не только брать, но отдавать, не только пользоваться, но и проявлять заботу. Когда любишь, естественным становится беречь и защищать то, что любишь. Создавать тому, кого любишь, максимально комфортные условия. Настоящая любовь в первую очередь отдает, в первую очередь заботится.

Может быть, любви стало так мало только потому, что мы больше сконцентрированы на себе. На том, что нужно нам. Мы думаем о том, что принесет любовь нам, но не спешим сами давать тем, кого любим, то, что нужно им. Потому мы не притягиваемся, а отталкиваемся, и одиночество, хотя об этом мало кто говорит, стало главной проблемой нашего века.

Я сам был таким. Я (подсознательно, наверно, потому что сознательно я об этом не задумывался) ждал, когда кто-то полюбит меня. Но в тот день в моей судьбе что-то навсегда изменилось, как у Адама, взявшего запретный плод и надкусившего его, превратив в будущий товарный знак фирмы «Эппл». Рубикон был форсирован совершенно незаметно; сам того не понимая, я раз и навсегда изменился.

Карина писала о дверцах, которые мы не открываем. Очень хороший образ – в судьбе каждого человека есть множество дверей, навсегда оставшихся закрытыми. Множество оставленных позади развилок, на которых мы могли бы свернуть в другую сторону. Но мы сделали свой выбор и никогда не узнаем, куда можно было бы прийти, выбери мы другую дорогу или дверь.

Потому подчас решение принять очень сложно, но иногда оно принимается словно само по себе, без нашего участия. Просто потому, что ты не можешь поступить иначе, потому, что ты чувствуешь, что это – твоя судьба. Такой выбор вовсе не гарантирует от неприятностей и даже катастроф, но это твой выбор. Свой выбор я сделал.

Что-то внутри меня, что-то очень сильное, просто непреодолимо сильное, потянулось к Карине, увлекая всего меня за собой. Это уже не та слегка ироничная симпатия к Золушке и Снежной королеве, что была у меня раньше. Это оказалось властным чувством, и сопротивляться ему не представлялось ни малейшей возможности.

И ни малейшего желания.

Смерть или спасенье, свет или тьма… Может быть, люди так любят азартные игры именно потому, что они очень напоминают саму жизнь с ее выбором втемную? Решаясь на что-то, мы делаем ставку, которая может принести нам невероятный выигрыш, а может вчистую нас разорить; но если в казино (до которого я не охотник, мне и в жизни хватает азарта) мы можем проиграть только деньги, хотя и из-за этого, бывало, сводили счеты с жизнью, то в игорном доме по имени судьба проигрыш может означать полный и безоговорочный крах. А выигрыш – всего лишь счастье, то есть именно то, что ищет каждый из нас.

Потому-то многие и не решаются сделать шаг, принять решение. Подсознательно все мы знаем, как много поставлено на карту. Но я не сомневался: слишком манящим был выигрыш, слишком вожделенной – ставка на кону.

Я стал искать телефон, но нашел его не сразу. Не то чтобы у меня в квартире царил бардак, но и порядком это отнюдь не назовешь. Потому телефон мог быть где угодно, но отыскался на кухне, на подоконнике.

Я присел на табурет у окна. Нет, я не колебался в принятом решении, не пытался отсрочить то, что намеревался сделать. Я лишь взял небольшую паузу для того, чтобы посмотреть во двор.

Я люблю свой двор, хотя это – самое обычное пространство меж четырех типовых многоэтажек. В Москве подобных дворов тысячи, есть они, наверно, и по всем городам России, от Калининграда до Владивостока. На покрытой резиной спортплощадке стайка младших школьников с увлечением гоняет мяч; рядом подтягивается крепкий пенсионер в синем спортивном костюме с начесом. На лавочках греются на солнце старушки, на детской площадке мамочки судачат о чем-то, пока их детки лепят куличики из песка и даже, по-моему, пытаются употребить их по назначению. У неработающего сейчас, но иногда все-таки включающегося гипсового фонтана мужчина в берете и плаще, похожий на художника, выгуливает мелкого, довольного жизнью комнатного песика, с хозяйским видом гоняющего от фонтана голубей.

День стоял солнечный; он ничем, кроме даты в календаре, не отличался от вчерашнего. В природе осень не торопилась наступать, возможно, она тоже разнежилась в лучах летнего солнышка. Но если приглядеться, то можно было заметить – она уже здесь, она уже успела окрасить первые листочки золотом и багрянцем, хотя кроны деревьев все еще пребывали в основной массе зелеными.

Осень идет… я вспомнил слова Карины об осени и поежился. Лично я осень всегда любил, а ноябрь вообще, наверно, самый мой любимый месяц в году. Осень уже полностью вступила в свои права, села на трон, как царица из старой волшебной сказки. В золотом уборе из опавших листьев клена она кажется почти непобедимой. Но в холодном воздухе чувствуется приближение скорой зимы, и царица дрожит, а опавшие листья клена шелестят под его ледяным дыханием.

Может быть, я просто люблю смену времен года. Хотя нет, стабильные периоды я тоже люблю, но по-другому. Наверно, от природы мне достался какой-то внутренний источник питания, не позволяющий хандре и неудовольствию надолго задерживаться у меня в душе.

И, наверно, если у тебя есть такой источник, тебе мало того, что он согревает только тебя одного, тебе просто жизненно необходимо согреть еще кого-то. Если есть такая возможность, почему бы и нет?

Я мог записать Карину как Золушку или Снежную королеву – я часто именую людей их никнеймами, а если таковых нет, придумываю их сам. Но нет – у меня Карина значилась под своим именем.

Вместо гудков у нее была какая-то ближневосточная мелодия, которую хитрый оператор мобильной связи устанавливает якобы бесплатно, но поменять ее даже на простые гудки уже стоит денег – а большинство все-таки меняет. Пока она взяла трубку, я успел прослушать куплет с припевом. Нельзя сказать, что меня это сильно обогатило культурно.

– Слушаю, – холодно, голосом Снежной королевы, сказала она.

– Привет, – сказал я. – Это Сергей, мы на выставке познакомились. Вы как насчет сходить куда-нибудь, не против? Если вам, конечно, это удобно…

Между моим вопросом и ее ответом прошло, может, секунды две, не больше, но эти две секунды показались мне удивительно долгими. И я понял, что волнуюсь: согласится ли? Не откажет ли, раз у нее опять режим Снежной королевы?

– Сережа, – ее тон моментально изменился, потеплел, словно испарился ледяной панцирь, сковывавший его. – Ну что вы, конечно! Я сейчас на работе, но освобожусь к пяти…

– Куда за вами заехать? – спросил я, чувствуя, возможно, необоснованную, но уверенность – все получилось! Не знаю почему, но ее ответ вселил в меня оптимизм, ничем особо не подкрепленный, но абсолютно прочный.

– Сейчас я продиктую адрес, – сказала она. – И, кстати, давайте на «ты»… если хотите, конечно.

Я был не против.