Пуговицы и дольмены
Май в Туапсинском районе Краснодарского края считают полноценным курортным месяцем только сладкоречивые менеджеры туристических агентств, убегающие от бацилл городские ипохондрики или пережившие темный ледовый дрейф полярники. В эту пору тут не найти настоящих кавказских шашлыков, пахнущих йодом теплых утренних бризов, цветущих розовыми метелками акаций, час назад вызревших фруктов и молодого виноградного вина, ударяющего в нос колючими пузырьками пьяняще-бодрящей радости. Тогда столовые всех пансионатов практикуют диетические столы, вечерние кафе не включают громкую музыку, а южные романы не отличаются безумством эмоций, напоминая подарки от супермаркета, которые в хозяйстве не нужны, но доставляют некоторое удовольствие. В мае субтропический уголок мимолетного счастья не блистает бикини, не отплясывает джигу, не ест жирного и не делает ничего такого, о чем люди потом долго рассказывают анекдоты – он лениво потягивается, зевает и предвкушает грядущее настоящее открытие сезона…
Марат уже две недели мая жил рядом с побережьем, лазал по окрестным покатым склонам, трепал на каменных осыпях горные ботинки, преодолевал вброд холодные ручьи, продирался сквозь заросли ежевики и море обозревал лишь с перевалов. Его коллекция пуговиц времен русско-турецкой войны, ржавых кованых гвоздей, латунных гильз и зарисовок развалин росла, познания в археологии ширились, а настроение неудержимо падало. Смириться с отсутствием купания – пусть даже в прохладном море – было невозможно. И с отсутствием досуга тоже. Он прихватил с собой из Москвы пару свежих книг, надеясь предаться чтению в тени салатово-зеленых платанов, вдыхая ароматы туапсинских чайных роз и сожалея об отсутствии рядом Марины, но просчитался.
Мрачноватый учитель Марата элегическим платановым аллеям, ярким розариям и близлежащему гигантскому резервуару соленой воды особого значения не придавал. Он был педантом до мозга костей и ранее намеченного плана занятий придерживался неукоснительно. Осмотры дольменов, исследования развалин и поиски перспективных мест для раскопок следовали один за другим – как буквы в длинном заковыристом термине из толстого философского словаря. Однажды начавшийся процесс продвигался вперед безостановочно, не замедляя темпа и никуда не сворачивая по пути. Им зазря сняли номера в приличном пансионате, – при такой загруженности они могли бы ночевать в палатке или в деревянном сарае у частника.
Шуток преподаватель не понимал в принципе, малейшую инициативу ученика отождествлял с вызовом, попытку уточнить задание определял как издевку, а желание выспаться причислял к проявлению ренегатства. В «Эвересте» Станислава Георгиевича Ушакова за глаза звали «Бароном», подразумевая склонность этого оригинального субъекта – способного все муравейники в лесу выставить по линейке – к моральному доминированию над окружающими. Среди сотрудников института гулял сочиненный каким-то остряком анекдот, будто однажды Барон в одиночку пересек на яхте Бермудский треугольник и нашел там фотонную фритюрницу пришельцев – виновницу всех тамошних аномалий. Его напарник от ежеминутного общения с нудным неуступчивым планировщиком еще в самом начале плавания лишился рассудка и бросился за борт в саргассы1.
Вообще-то, внешне Станислав Георгиевич славе грозного повелителя подневольных холопов никак не соответствовал. Он годился, скорее, на роль рыцаря печального образа с трогательным тазиком для бритья на голове, чем на место беспощадного лорда с вечно опущенным забралом, зазубренным мечом и мясной фамилией. Его высокая поджарая фигура не внушала ужас запоздалым прохожим и не вселяла трепет в мечтательные женские сердца. Задумчивое лицо уличного музыканта с минорными зелеными глазами, узким розовеющим носом, мягкими губами и открытым покатым лбом не рисовало портрет неумолимого владыки. Всем своим видом он напоминал архивариуса с тихих пыльных задворок «Научно-исследовательского института народной фольклористики и медицины». Такое туманное официальное название носила сверхсекретная организация «Эверест» с поры своего создания до наших дней, никогда не менявшееся с течением времен и не подчинявшееся никаким зигзагам разных политических моментов.
Под стать названию была и административная структура института, который владел необыкновенно малым количеством собственных помещений, укомплектованных всем необходимым для ведения исследовательской деятельности. Его сотрудники под прикрытием размещались в иных научных организациях или культурных центрах, используя их потенциал в работе над проектами «Эвереста». К примеру, если детективу отдела по розыску артефактов «Скиф» был необходим совет специалиста в области живописи – он отправлялся в музей изобразительных искусств, для прояснения запутанных деталей криминального происшествия – тот шагал к светилу судмедэкспертизы, а если нуждался в справочной литературе – ехал в публичную библиотеку.
Последнее место импонировало Марату больше всего. Привычка библиотекарей к чтению наложила на них свой неповторимый отпечаток. Говорили они мало и не старались произвести на посетителя впечатление корифеев в области литературоведения, тем паче, что литература ему требовалась, по большей части, специфическая. А вот историки вечно блистали знанием хронологии исторических событий или посвящали Марата в теории собственного сочинения, в основном касавшиеся определения даты апокалипсиса. Конец света был у них в моде, как лечебное похудание у домохозяек, и так же их ни к чему конкретному не обязывал.
Лишь отделы конечной приемки документов отчетности и артефактов принадлежали собственно «Эвересту». Те стояли особняком, располагая внутри компактными офисами и самостоятельными, по последнему слову техники защищенными архивами. Вдобавок они охранялись секьюрити из институтской службы внутренней безопасности, не подчинявшейся никому извне, даже Федеральной Службе Безопасности страны. Тот отдел, к которому территориально прикреплялся Марат, ютился на захламленных задворках старого столичного микрорайона, имел вид большой трансформаторной будки и снаружи снабжался пространной вывеской: «Библиотека документации сельскохозяйственных мелиоративных установок».
Сегодня Барон неожиданно отменил плановую вылазку на берега реки Паук и сразу после завтрака привел Марата к зданию крытого бассейна, где в это время суток прохаживалось меньше всего народа. Единственным человеком, каждое утро регулярно выгуливавшим здесь маленькую серо-розовую собачку, была уборщица тетя Галя, отчего-то разрешавшая своей любимице с истеричным лаем набрасываться на ноги случайно завернувших к бассейну курортников. Возможно, она полагала, что без пальцев на ногах праздно болтаться по территории и повсеместно мусорить отдыхающие уже не смогут.
Пока Марат подставлял собачонке дутые подошвы шлепанцев и перебрасывался с ее хозяйкой не соответствовавшими обстановке любезностями, Станислав Георгиевич присел на низкую деревянную скамейку и принялся рассматривать щербатый дорожный бордюр, по которому проходила давно кем-то намалеванная продольная белая надпись: «Галимзян Артем. Тюмень – 1998». Он предавался этому увлекательному занятию минут пять и раскрыл рот, только когда захлебывающийся лай лохматого чудовища поутих за дальним углом спортивно-оздоровительного сооружения.
– Прежде, чем мы приступим к выполнению нашего первого совместного задания, – поморщившись, как от кислого яблока, начал говорить Барон, – я хочу объяснить вам некоторые вещи, которые, как мне кажется, необходимо обозначить сразу…
Стараясь удобнее расположиться в пространстве, Станислав Георгиевич придвинулся всем корпусом к подлокотнику, расслабил спину, закинул руку за спинку скамейки, больно укололся о кончик листа низкорослой пальмы, смущенно подскочил и тут же, скрывая досаду от комического происшествия, жестко продолжил:
– Мне непонятно, почему руководство института взяло вас в штат сотрудником отдела по розыску артефактов. Видимо, на то у него имелись некие особые причины, однако сейчас все они работают не в интересах дела. У вас нет никакого базового образования, ваши теперешние познания в древних языках, археологии и натурфилософии поверхностны. Они не допускают дальнейшего развития и не годятся для ведения самостоятельной научной деятельности, столь необходимой людям нашей профессии. За два года нельзя узнать то, что другие постигают десятилетиями. Ко всему прочему, похоже, вы и не испытываете никакой потребности это делать.
Барон умолк и направил на Марата строгий выжидательный взгляд.
– Почему вы так решили?
– Потому, Аристарх Маратович, что путешествия по горам и купание в море вас занимает гораздо больше, чем изучение дисциплин. У вас явно выраженный авантюристический склад характера, мешающий сосредоточиться на долгой, кропотливой работе. Тяга к приключениям порождает романтические эмоции. Эмоциональность отвлекает от дела и склоняет к нерациональным поступкам.
– Ну, вы уж какую-то барышню тургеневскую рисуете, – пожал плечами Марат. – Еще немного и обвините меня в подверженности нежданным бледным обморокам и ночным приглушенным рыданиям в подушку.
– Ничего подобного. Я хорошо знаком с вашим досье и готов подкрепить свои утверждения неоспоримыми фактами.
Барон вновь сделал паузу и придирчиво, словно пытаясь уловить там малейшие признаки подтверждения сказанному, ощупал взором лицо собеседника. Марату это тестирование показалось крайне неприятным, и он решил короткой подсечкой досрочно перевести внезапно возникшую меж ними схватку в финальную стадию:
– Меня пригласили в штат института после обнаружения дневника Виндхаузера. Видимо, кому-то понравилось, как я это сделал. Никаких полезных знакомств в «Эвересте» не имею, вас себе в наставники не выбирал, в ваших моральных переживаниях не повинен.