Слежка
Это занятие увлекало Марата гораздо больше, чем выступление самодеятельных уличных актеров. Нынешний Арбат не казался ему территорией свободного искусства или местом знаковых встреч. По его мнению, он давно превратился в глянцевый туристический аттракцион с бутафорской богемой снаружи и мелкими осколками молодежного протеста внутри. В галантерейную пародию на самого себя, в несуразный памятник всем романтикам недавнего прошлого, чей портвейн пролился, чай остыл, струны порвались, краски засохли, стихи смешались. Марат не мог причислить себя к этому поколению веселых бунтарей и наивных утопистов – он его еле-еле застал, но ему довелось видеть волшебный свет тогдашних арбатских фонарей и чувствовать неповторимую магию звучавших здесь слов. От них у него осталось ощущение красивой легенды и светлой грусти, как от любимой детской книжки, случайно оставленной повзрослевшим юношей на чердаке старой бабушкиной дачи…
Похоже, настроение Марата слишком хорошо читалось на его лице, потому что Марина тихонечко выудила из сумочки связку ключей и неожиданно позвонила ею перед самым носом своего спутника.
– Хватит смотреть сквозь народ, будто тот недостоин высочайшего внимания вашей светлости. – С шутливым укором произнесла она. – Сейчас же перестань мерзнуть и отведи меня в кафе. Только не в «Макдоналдс», пожалуйста. Я жутко проголодалась и хочу съесть чего-нибудь натурального – из мяса и сыра, с хрустящими булочками, картофельным гарниром и бокалом красного вина. Мне…
– Но как же твоя фигура, дорогая…?! – Проворно изобразив изворотливого скупердяя, перебил ее Марат. – Гарнир с булочками может ее испортить, и потом… вино… оно подогревает аппетит и подталкивает к сдобному десерту…. Нет! Я не позволю тебе так себе вредить! Решено! Лучше куплю пакет обезжиренного молока и кукурузные хлопья без сахара. Очень вкусная и здоровая пища!
– Плевать теперь на фигуру! – Беззаботно крутанула ключами девушка. – Я завтра почти что замуж выхожу! Не страшны мне больше лишние фунты на талии и бедрах. Все главные слова тобою сказаны – ты мой навеки! Долой зеленый салат без масла, да здравствует свиная рулька, холодец, антрекоты и борщ с пампушками!
Она вновь хотела лихо игрануть ключами, но те вдруг сорвались с пальца, звякнули о землю, отскочили под ноги зевак и исчезли из виду.
– Да-а-а… – Протянул Марат. – Вот что происходит, когда маски срываются слишком поспешно! Могла бы хоть недельку подождать, прежде чем…
Тут он, дурашливым экспромтом перейдя на рифму и самостоятельно моделируя стихотворный размер, попытался закончить свою мысль куском высокопарного сонета:
Прежде чем открывать мне, невежде, Скорый срок увяданья фигуры, Столь прекрасно недавно игравшей
Роль приманки для дикого зверя, Страстью нежной томимого к…
Марат на секунду споткнулся о собственные вирши и смущенно умолк, лихорадочно подбирая концовке нужный яркий эпитет.
– …к самке. – Довершила за него строчку Марина. – Грубо, но в духе современных литературных тенденций. Посетители поэтических сайтов разразились бурей оваций, Мольер заплакал, Шекспир плеснул чернилами на портрет Блока…
– К деве! Там было: «к деве»! – Протестующе воскликнул недавний рифмоплет. – Я запнулся, ища нужную интонацию, а ты меня перебила и испортила весь стих. Слезы Мольера и нервы Шекспира останутся на твоей совести!
Он сделал ладонью жест, мягко предлагавший девушке подождать его возвращения здесь, и стал деликатно внедряться в толпу, глазами ища под ногами потерявшиеся ключи.
Те вскоре обнаружились рядом с ножкой раскладного стола, на котором плотными рядами располагались сувениры из кожи. Их хозяин рантом ботинка уже наехал на брелок и следующим этапом мог запросто раздавить пластмассового веселого львенка с ковбойской шляпой на голове.
– Простите, – Обратился к продавцу Марат. – Вы случайно встали на оброненные ключи. Разрешите, я их заберу…. Если не возражаете…
– Конечно, конечно. – Вальяжно подвинулся в сторону прикладник. – Забирайте на здоровье. Я и не заметил, что тут что-то лежит…
Марат, опустившись на корточки, подхватил связку и тряхнул с нее пыль. Его взгляд рассеянно скользнул по земле и неожиданно в отдалении остановился на чьих-то кремовых замшевых сандалиях с белыми блестящими пряжками. Он сегодня уже видел такие – на платформе метро, когда садился в поезд. Они привлекли его внимание, потому что коренные москвичи не часто щеголяют в подобной обуви, считая ее признаком дремучей провинциальности или запущенного моветона. Обладатели сандалий для них – заезжие выскочки, люди без будущего, ходячие недоразумения и городские сумасшедшие, у которых нет шансов когда-либо сделаться полноправными членами общества.
С видом победителя вернувшись к Марине, Марат галантно предложил ей руку и плавно увлек любимую к центру улицы, где высились стенды живописцев. Картины его сейчас мало интересовали, но там были акварели и офорты под стеклом, отражавшим в себе арбатские пейзажи. Перед ними предстала галерея до блеска надраенных стекол, большой зеркальный щит из прямоугольных разновеликих пластин. Марату нестерпимо захотелось, не поворачивая головы, заглянуть себе за спину. Он явственно чувствовал, что сделать это необходимо немедленно.
– Мы действительно не пойдем в кафе? – Удивилась девушка. – Не рановато ли ты начал мною так бесцеремонно распоряжаться?
– В кафе мы действительно не пойдем, потому что там не подают к столу соответствующие судьбоносному моменту деликатесы и вина. – Продолжая движение к стендам, пояснил ей Марат. – Мы сейчас отправимся в ресторан. В любой по твоему выбору. Закажем официанту все, что угодно моей королеве и одну бутылочку столетнего коньяку отдельно – на помин холостяцкой жизни обновленного Аристарха. Она была глупой, бессмысленной и скучной. Дурочка скончалась без мук, отошла своевременно, и скорбь меня не грызет…. Но на прощание давай осмотрим хотя бы эти акварели, чтобы потом не мнить себя эдакими культурными инвалидами с желудками вместо чувства прекрасного.
– Ну, давай…
Марина подозрительно покосилась на своего спутника.
– А мне показалось, будто прогулка здесь тебя не очень-то и занимает…
– С некоторых пор Арбат мне неинтересен, ибо вызывает грусть. – Тихо согласился Марат, лицом наклоняясь к акварельному букету сирени. – Здесь я навязчиво вспоминаю начало девяностых, когда всем казалось, будто наступило утро новой жизни. Арбатская публика тогда была яркой и живой, совсем не похожей на нынешнюю – серую и коричневую, будто ватага китайцев эпохи культурной революции. Человек в пестрой рубашке сейчас смотрится с пальмы упавшим гавайцем – чужеродно и вызывающе. Одежда кричит о провале мечты…
Конец ознакомительного фрагмента.