Глава 2
Дэвид
В тот день, когда разверзся ад, я проснулся около пяти утра и лежал в постели, размышляя, что́ в сорок один год привело меня сюда, в дом моего детства.
Да, комната слегка изменилась с тех пор, когда почти двадцать лет назад я отсюда уехал. На голубых в полоску обоях больше не висел плакат с изображением «феррари», и с комода исчезла модель космического корабля «Энтерпрайз», которую я смастерил из набора конструктора, – янтарные капли застывшего клея так и остались на корпусе игрушки. Но комод был все тот же. И обои те же. И односпальная кровать та же самая. Конечно, я гостил в доме родителей по нескольку раз в году и ночевал в этой комнате. Но вернуться в этот дом насовсем? И жить здесь со своим сыном Итаном?
Черт! Что за идиотские обстоятельства? Как до такого могло дойти?
Не то чтобы я не знал ответа на этот вопрос. Ответ был непростым, но я его знал.
Падение началось пять лет назад, когда умерла моя жена Джан. Печальная история и не из тех, которые хотелось бы без конца пережевывать. Миновало полдесятилетия, и, хочешь не хочешь, многое приходилось выбрасывать из памяти и оставлять в прошлом.
Я привык к положению отца-одиночки. Самостоятельно воспитывал Итана, которому теперь девять лет. Не собираюсь себя героизировать, просто хочу объяснить, как развивались события.
Я решил дать и себе, и Итану шанс начать все с нуля и, бросив работу репортера в «Промис-Фоллс-Стандард» – поступок не потребовал особенных усилий, поскольку руководство газеты не проявляло ни малейшего интереса к серьезному освещению новостей, – устроился в редакцию «Бостон глоб». Мне предложили больше денег, и для Итана в Бостоне была масса возможностей: детский музей, аквариум, исторический музей «Фэнл-холл» на рыночной площади, бейсбольная команда «Красные носки», хоккейная команда «Бостонские мишки». Может быть, для мальчика и его отца где-нибудь и есть место лучше этого, но мне такое неизвестно. Однако…
Всегда существует какое-нибудь «однако».
Как редактор я был занят главным образом по вечерам, после того как репортеры сдавали свои материалы. Мог проводить Итана в школу и, поскольку до трех или четырех дня мое присутствие в газете не требовалось, иногда заезжал за ним, чтобы вместе пообедать. Но это означало, что по вечерам мне ужинать с сыном не удавалось. Я не мог проследить, чтобы Итан уделял больше времени урокам, а не видеоиграм. Отогнать от экрана, чтобы не смотрел бесконечные серии «Утиной династии», ролики про пустоголовых жен таких же пустоголовых спортсменов и все, что преподносят торжествующая американская невежественность и презренное американское излишество. Но больше всего тревожило, что меня попросту не бывало дома, потому что отцовство в том, что, когда нужен ребенку, ты всегда рядом, а не на работе.
С кем было Итану поделиться, если он запал на какую-нибудь девчонку – в девять лет, конечно, вряд ли такое могло случиться, но кто знает? – или в восемь вечера потребовалось посоветоваться, как разобраться с обидчиком? Спрашивать миссис Танаку? Милейшую женщину – никто не спорит, – которая после смерти мужа зарабатывала себе на жизнь тем, что пять вечеров в неделю присматривала за моим парнем. Но миссис Танака – плохой советчик, если речь заходит о математике. Она не подпрыгивает с Итаном от восторга, если «Мишки» в дополнительное время выходят вперед. И ее очень трудно убедить взять пульт и погонять машинку, пытаясь заработать виртуальный Гран-при в одной из его видеоигр.
Когда я устало переступаю порог – обычно это случается между одиннадцатью часами вечера и полуночью и, заметьте, после того, как газета отправлена в печать, я никуда не захожу выпить, потому что знаю, что миссис Танака спешит домой, – Итан, как правило, спит. Приходится бороться с желанием его разбудить, спросить, как прошел день, что он ел на ужин, не возникло ли трудностей с домашним заданием и что смотрел по телевизору.
Сколько раз я валился в постель с ноющей душой! Говорил себе, что я плохой отец. В который раз задавал вопрос: не совершил ли глупость, покинув Промис-Фоллс? Да, «Глоб» – газета лучше, чем «Стандард». Но мой дополнительный заработок частично оседал на счету миссис Танаки, а остальное съедала высокая ежемесячная арендная плата.
Родители предлагали переехать в Бостон, чтобы помогать мне, но я этого не хотел. Моему отцу Дону перевалило за семьдесят, мать Арлин была всего на пару лет моложе его. Я не собирался срывать их с места, особенно после того, как отец недавно, напугав нас всех, перенес легкий инфаркт. С тех пор он успел оправиться, восстановил силы, принимает лекарства, но переезд ему совершенно ни к чему. Может, когда-нибудь они переедут в специальный дом для престарелых в Промис-Фоллс, если станут не в силах заботиться о теперешнем, слишком большом для них жилище. Но не в большой город за двести миль, куда добираться не меньше трех часов, если на дороге сильное движение.
Поэтому, узнав, что «Стандард» требуется репортер, я зажал в кулак гордость и позвонил.
Когда я говорил главному редактору, что хочу вернуться, ощущение было таким, будто я объелся чипсами.
Удивительно, что вакансия вообще была. По мере того как прибыль уменьшалась, «Стандард», как все газеты, урезала, где возможно. Если человек уходил, на его место никого не брали. Дошло до того, что редакция «Стандард» сократилась до полудюжины сотрудников, куда входили и репортеры, и редакторы, и фотографы. (Теперь многие репортеры работали «на два фронта» – и писали, и снимали. Хотя на самом деле не на два, а на много фронтов, поскольку им приходилось формировать подкаст, общаться в Твиттере, заниматься сетевым изданием и многим другим. Недалеко то время, когда придется разносить газету по домам тем немногочисленным подписчикам, которые еще хотят читать новости в традиционном бумажном виде.) Два человека ушли из редакции на одной неделе, и оба решили испытать себя на поприще, никак не связанном с журналистикой. Один окунулся в сферу связей с общественностью – оказался на «темной стороне», как я некогда об этом думал. Другой подался в помощники к ветеринару. Газета лишилась возможности освещать городские события пусть даже так плохо, как обычно (недаром же ее прозвали «Некондицией»).
Я понимал, что возвращаюсь в паршивое место. Настоящей журналистикой в этой редакции не пахло. Требовалось просто заполнять пространство между рекламой. И хорошо, если реклама продолжит поступать. Я буду строчить материалы и переписывать пресс-релизы со скоростью, на которую способны мои бегающие по клавиатуре пальцы.
Привлекало то, что работа в «Стандард» в основном дневная. Я получу возможность проводить больше времени с Итаном, а если придется задерживаться, за сыном присмотрят его безмерно любящие бабушка с дедушкой.
Главный редактор «Стандард» предложил мне работу. Я подал в «Глоб» заявление об уходе и, оповестив об отъезде хозяина жилья, двинулся в путь назад, к истокам. В Промис-Фоллс остановился у родителей, но считал их дом всего лишь временным пристанищем. Теперь стояла задача найти дом для нас с Итаном. В Бостоне я мог осилить только съемную квартиру. Здесь, поскольку арендная плата стремительно падала, рассчитывал на настоящий дом.
Но в час пятнадцать в понедельник, в первый день моей работы в «Стандард», все полетело в тартарары.
Я возвратился после интервью с людьми, которые требовали устроить на загруженной улице пешеходный переход, пока кто-нибудь из их детей не попал под машину, когда в редакционную комнату вошла издатель Мадлин Плимптон.
– У меня объявление, – заявила она, при этом слова застревали у нее в горле. – Завтра наше издание не выйдет.
Это показалось странным, так как следующий день не был праздничным.
– И послезавтра тоже, – продолжала Плимптон. – С чувством глубокой печали сообщаю, что «Стандард» закрывается.
Она говорила что-то еще. О рентабельности и последствиях ее отсутствия. О сокращении объема рекламы, особенно тематической, о снижении доли на рынке бумажных изданий, о сужении читательского круга. О невозможности выработать жизнеспособную бизнес-модель.
Наплела еще кучу всякого дерьма.
Кое-кто из сотрудников расплакался. По щеке Плимптон тоже скатилась слеза, которая, придется принять на веру, была, возможно, искренней.
Я не разревелся – слишком разозлился. Ушел из «Глоб», отказался от приличной, хорошо оплачиваемой работы, чтобы вернуться сюда. И вот тебе на! Проходя мимо оторопевшего главного редактора, того самого, кто принял меня в редакцию, бросил:
– Хорошо быть в кругу посвященных.
Оказавшись на тротуаре, я тут же достал мобильник и позвонил моему бывшему главному редактору в «Глоб».
– Мое место еще не занято? Можно, я вернусь?
– Мы решили его не занимать, Дэвид, – ответил тот. – Извини.
Так я оказался жильцом у своих родителей.
Ни жены.
Ни работы. Ни перспектив.
Неудачник.
Семь часов – пора вставать, наскоро принять душ, разбудить Итана и подготовить к школе.
Я открыл дверь в его комнату – раньше здесь занималась шитьем мама, но перед нашим приездом убрала свои вещи.
– Эй, парень, пора вставать!
Итан не пошевелился. Он весь закутался в одеяло, наружу торчали лишь спутанные на макушке светлые волосы.
– Подъем! Ну-ка, живо!
Сын пошевелился и сдвинул покрывало ровно настолько, чтобы взглянуть на меня.
– Я плохо себя чувствую, – прошептал он. – Думаю, что не смогу пойти в школу.
Я приблизился к кровати, наклонился и потрогал его лоб.
– Не горячий.
– Что-то с желудком.
– Как третьего дня? – Итан кивнул. – Но тогда оказалось, что с тобой все в порядке, – напомнил я.
– Сейчас, кажется, по-другому. – Он тихонько застонал.
– Встань, оденься, тогда посмотрим, как ты будешь себя ощущать. – В последнюю пару недель это стало обычным делом: нездоровилось ему только по будням, а в выходные он свободно мог умять четыре хот-дога за десять минут и был энергичнее всех остальных в доме, вместе взятых. Итан просто не хотел идти в школу, и я до сих пор не сумел у него выведать почему.
Мои родители свято верят: если задержаться в постели после пяти тридцати утра – значит проспать все на свете. Пока я лежал, глядя в темный потолок, слышал, как они встают. И теперь, когда вошел на кухню, родители еще находились там, к тому времени оба позавтракали, и отец, приканчивая четвертую чашку кофе, пытался разобраться с планшетом, который ему купила мать, когда по утрам перестали приносить к их дверям «Стандард».
Он колотил по экрану указательным пальцем с такой силой, что мог свободно выбить устройство из корпуса.
– Ради бога, Дон, – увещевала мать. – Твоя задача не в том, чтобы расшибить экран. Надо нажимать аккуратно.
– Ненавижу эту штуковину, – отозвался отец. – Все вертится, крутится.
Увидев меня, мать заговорила самым веселым тоном, который включала, когда дела шли не очень гладко:
– Привет. Нормально спал?
– Прекрасно, – солгал я.
– Я только что заварила свежий кофе. Выпьешь чашечку?
– Не прочь.
– Дэвид, я тебе говорила о той девушке – кассирше из аптеки «Уолгрин»? Как же ее зовут? Ладно, потом вспомню. Такая маленькая, хорошенькая. Недавно разошлась с мужем.
– Мама, пожалуйста, не начинай.
Она постоянно приглядывалась к соседкам – пыталась кого-нибудь мне подыскать. И любила повторять: «Пора обустроить жизнь. Итану нужна мать». То и дело напоминала: «Довольно, погоревал, и будет».
А я не горевал.
За последние пять лет встречался с шестью разными женщинами. С одной из них спал. Так-то вот. Уход Джан и обстоятельства ее смерти превратили меня в противника устойчивых отношений. Маме следовало бы это понять.
– Я только хотела сказать, – не унималась она, – что эта девушка не отказалась бы, если бы ты пригласил ее на свидание. Давай сходим вместе в аптеку, я тебе ее покажу.
– Ради бога, Арлин, оставь его в покое! – возмутился отец. – Ты подумай: твой сын безработный и с ребенком. Не больно перспективный кадр.
– Рад, что ты на моей стороне, папа, – кивнул я.
Он поморщился и снова принялся тыкать пальцем в планшет.
– Можешь мне поведать, какого дьявола нам не приносят настоящую, будь она проклята, газету? Ведь есть же люди, которым нравится читать то, что написано на бумаге!
– Они все старики, – заметила мать.
– У стариков тоже есть право знакомиться с новостями, – буркнул отец.
Открыв холодильник, я копался внутри, пока не наткнулся на любимый йогурт Итана и банку с клубничным джемом. Поставил их на стол и принес из шкафа кукурузные хлопья.
– Больше не могут зарабатывать деньги, – объясняла отцу мать. – Вся реклама и объявления отправились на Крейглист и Кижижи[1]. Я правильно говорю, Дэвид?
– Мм… – протянул я, насыпая в мисочку «Чериоуз», потому что ждал, что Итан вот-вот спустится. Молоко решил налить, когда он появится на кухне, и подсластить двумя ложками клубничного йогурта. А пока опустил в тостер два ломтика белого хлеба «Уандербред» – единственный сорт, который покупают мои родители.
– Я только что заварила свежий кофе. Хочешь чашечку? – спросила мать.
Отец поднял голову.
– Ты меня только что спрашивала, – напомнил я.
– Ничего подобного, – отрезал отец.
Я повернулся к нему:
– Пять секунд назад.
– В таком случае, – в его голосе появилась желчь, – тебе следовало сразу ответить, чтобы ей не пришлось задавать вопрос во второй раз.
Прежде чем я сумел что-либо сказать, мать отшутилась:
– Я бы и голову свою где-нибудь позабыла, если бы она легко снималась.
– Неправда! – возразил отец.
– Но ведь это я потеряла твой чертов бумажник. И пришлось потратить уйму времени, чтобы восстановить все, что в нем лежало. – Мать налила кофе и с улыбкой подала мне.
– Спасибо, мама. – Я чмокнул ее в сморщенную щеку, а отец возобновил сражение с планшетом.
– Я хотела спросить, у тебя сегодня на утро ничего нет?
– А что? Что-нибудь намечается?
– Просто решила узнать, нет ли каких-нибудь собеседований насчет работы, чтобы не помешать.
– Мама, давай, колись, что у тебя на уме?
– Я не собираюсь навязываться, если только ты совершенно свободен…
– Да рожай же наконец!
– Не разговаривай так с матерью! – возмутился отец.
– Я сама бы все сделала, но если ты все равно будешь в городе… Мне надо кое-что передать Марле.
Марла Пикенс – моя кузина, младше меня на десять лет. Дочь Агнессы, сестры моей матери.
– Конечно, передам.
– Я приготовила чили, и получилось много лишнего. Я все заморозила и, поскольку знаю, что Марла любит мое чили, расфасовала по порционным коробочкам. И добавила кое-что еще – полуфабрикаты от «Стоуфферс». Еда, конечно, не такая вкусная, как домашняя, но все равно. Думаю, девочка плохо питается. Не мне осуждать, но у меня такое ощущение, что Агнесса к ней редко заглядывает. К тому же будет лучше, если навестишь ее ты, а то все мы да мы – старики. Ты ей всегда нравился.
– Хорошо.
– С тех пор как случилась та история с ребенком, она не совсем в порядке.
– Знаю. Все сделаю. – Я открыл холодильник. – У тебя есть вода в бутылках, подать Итану на завтрак?
– Ха! – возмущенно фыркнул отец. Можно было предвидеть его реакцию и не соваться со своими вопросами. – Вода в бутылках – самое большое в мире жульничество. Вполне подходит и та, что течет из крана. Наша водопроводная в полном порядке, уж я-то это знаю точно. За воду в бутылках платят одни простофили. Еще немного, и вас заставят покупать воздух. Помнишь время, когда не платили за телевидение? Ставишь антенну и смотришь за так. А теперь изволь раскошеливаться за кабельное. Это такой способ наживы: заставлять людей выкладывать денежки за то, чем они раньше пользовались даром.
Мать пропустила ворчание отца мимо ушей.
– Марла слишком много времени проводит дома одна, ей надо почаще выходить, отвлекать мысли от того, что случилось с…
– Мама, я же сказал, что все сделаю.
– Я хочу сказать, – в ее голосе впервые появились резкие нотки, – что нам всем нужно напрячься и постараться ей помочь.
– Прошло десять месяцев, Арлин, – буркнул отец, не отрывая глаз от экрана. – Пора приходить в себя.
– Будто это так просто, Дон, – вздохнула мать. – Переступила и пошла дальше. У тебя на все один рецепт: проехали.
– Если хочешь знать мое мнение – у нее не все ладно с головой. – Отец поднял на нее взгляд. – Кофе еще остался?
– Я только что сказала, что заварила целый кофейник. Кто же из вас не слушает? – Мать, как будто что-то вспомнив, повернулась ко мне: – Когда приедешь к ней, не забудь себя назвать. Ей так будет легче.
– Я помню, мама.
– Я вижу, хлопья у тебя проскочили на ура, – сказал я сыну, когда мы сели в машину.
Итан едва плелся за мной, нарочно спотыкаясь – все еще надеялся, что я поверю, будто он болен. Поэтому я решил подвезти его до школы, а не заставлять топать пешком.
– Вроде бы.
– Что-то не так?
– Все так.
– С учителями нет проблем?
– Нет.
– С друзьями?
– У меня нет друзей. – Он произнес это, не глядя на меня.
– Знаю, чтобы освоиться в новой школе, требуется время. Но разве не осталось ребят, с которыми ты был знаком до того, как мы уехали в Бостон?
– Большинство из них в другом классе, – ответил сын. И продолжал с оттенком осуждения в голосе: – Если бы мы не уезжали в Бостон, я, наверное, учился бы с ними в одном классе. – Он поднял на меня глаза. – Мы можем вернуться обратно?
Его вопрос меня удивил. Он снова хочет оказаться в ситуации, когда я не смогу проводить с ним вечера? Когда он почти не встречается с бабушкой и дедушкой?
– Вряд ли.
Молчание. И через несколько секунд еще один вопрос:
– Когда у нас будет свой дом?
– Мне надо сначала найти работу, малыш.
– Я смотрю, папа, ты в совершеннейшей заднице.
Я метнул на него взгляд. Сын не отвел глаз – наверное, хотел проверить, насколько я потрясен.
– Осторожнее, Итан. Приучишься говорить такое при мне, забудешься, и вырвется при бабе. – Бабушку и дедушку сын всегда называл баба и деда.
– Это слова деды. Когда перестали делать газету, после того как мы сюда переехали, он сказал бабе, что ты в совершеннейшей заднице.
– Пусть так, я в заднице. Но не один. Уволили всех. Я подыскиваю себе место. Все равно какое.
В словаре одним из определений слова «стыд» вполне могло бы быть такое: «Обсуждение с девятилетним сыном ситуации с устройством на работу».
– Меня совсем не грело каждый вечер оставаться с миссис Танакой, но когда я ходил в школу в Бостоне, меня никто…
– Что никто?
– Ничего. – Итан несколько секунд помолчал, затем продолжил: – Знаешь коробку со старым барахлом у деды в подвале?
– У него весь подвал завален всякой рухлядью. – Я чуть не добавил: «И ее становится еще больше, когда мой папаша туда спускается».
– Ну, такую коробку из-под обуви, в которой лежат вещи его отца, моего прадедушки? Всякие там медали, нашивки, старые часы и все такое прочее.
– Да, я помню коробку, о которой ты говоришь. И что с ней такое?
– Как ты считаешь, деда ее каждый день проверяет?
Я подрулил к тротуару за полквартала до школы.
– Черт возьми, ты о чем?
– Не важно. – Сын потупился. – Не имеет значения. – Не сказав «до свидания», он с трудом вылез из машины и походкой зомби поплелся к школе.
Марла Пикенс жила в маленьком одноэтажном доме на Черри-стрит. Насколько я знал, он был собственностью ее родителей – тети Агнессы и ее мужа Джилла. Они отдавали деньги за ипотеку, а Марла настояла, что будет из своих средств платить налог на недвижимость и за коммунальные услуги. Связав свою жизнь с газетами, я до сих пор отдавал дань правде и точности, поэтому был весьма невысокого мнения об источнике ее теперешнего дохода. Ее наняла какая-то интернет-фирма писать фальшивые онлайн-отзывы. Некоторые компании стремятся восстановить репутацию или продвинуть себя в сети, обращаются к услугам конторок, у которых есть сотни фрилансеров, пишущих фальшивые хвалебные реляции.
Марла как-то показала мне один такой – отзыв о кровельной компании из города Остин, штат Техас. «На наш дом упало дерево и пробило в крыше большую дыру. Рабочие из кровельной компании “Марчелино” приехали в течение часа, отверстие залатали, восстановили кровлю, и все за очень разумные деньги. По моему мнению, компания заслуживает самой высокой оценки».
Марла ни разу не была в Остине, не знает ни единой живой души из кровельной компании «Марчелино» и никогда не нанимала себе подрядчиков для выполнения каких-либо работ.
– Скажи, нормально? – рассмеялась она. – Все равно, что писать очень, очень короткие рассказы.
В тот раз у меня не хватило сил с ней поспорить.
Я не стал пересекать город по прямой, а, свернув на окружную, проехал под тенью водонапорной башни – десятиэтажного сооружения на опорах, напоминавшего инопланетную космическую базу.
Повернул у дома Марлы на подъездную дорожку и остановился рядом с ее ржавым, выцветшим красным «мустангом» середины девяностых годов. Открыл заднюю дверцу своей «мазды» и взял два пакета с мамиными замороженными обедами. Проделывая это, почувствовал легкое смущение: Марла могла обидеться на то, что тетка считает ее неспособной даже приготовить себе поесть. Ладно, не все ли равно, раз матери этого хочется?
Шагая по дорожке, я заметил, что сквозь трещины в камне пробиваются трава и сорняки. Поднялся на три ступени к двери и, перехватив пакеты в левую руку, постучал в нее кулаком. И в этот момент в глаза мне бросилось пятно на дверной раме. Весь дом требовал окраски или хотя бы хорошей мойки под давлением, так что это пятно было вовсе не исключением. Оно находилось на высоте плеч и напоминало отпечаток ладони. Но что-то привлекло мое внимание. Похоже на размазанную кровь. Словно кто-то прихлопнул самого большого на свете комара.
Я осторожно дотронулся до него указательным пальцем – поверхность оказалась сухой.
Марла не отвечала секунд десять, и я постучал опять. Еще через пять секунд повернул дверную ручку.
Дверь оказалась не заперта.
Я открыл ее пошире, чтобы можно было войти, и крикнул:
– Марла, это я, твой кузен Дэвид!
Никакого ответа.
– Марла, тетя Арлин попросила меня кое-что тебе завезти. Домашнее чили и что-то там еще. Марла, ты где?
Я вошел в центральное помещение дома в форме буквы L. Первая половина представляла собой обветшалую гостиную со старым диваном, парой выцветших кресел, плоским телевизором и журнальным столиком, на котором стоял ноутбук, работавший в спящем режиме. Марла, видимо, включила его, чтобы написать приятные слова в адрес сантехников из Поукипси. Вторая часть дома направо за углом была кухней. Слева по коридору находились две спальни и ванная.
Закрывая за собой дверь, я заметил за ней складную детскую коляску.
– Что за дьявольщина? – вырвалось у меня.
В этот момент в глубине коридора послышался звук. Вроде мяуканья. Какой-то булькающий.
Такие звуки издает младенец. Откуда здесь ребенок? Кто-то может сказать, что нет ничего пугающего в стоящей за дверью сложенной детской коляске.
Но на этот раз этот кто-то здорово бы ошибся. Только не в этом доме.
– Марла?
Я положил пакеты на пол, пересек гостиную и шагнул в коридор.
У первой двери остановился и заглянул внутрь. Эта комната была, вероятно, задумана как спальня, но Марла превратила ее в свалку. Здесь стояла ненужная мебель, валялись пустые картонные коробки, старые журналы, лежали свернутые в рулоны ковры, разрозненные части допотопной стереосистемы. Марла была та еще старьевщица.
Я двинулся к следующей закрытой двери. Повернул ручку и толкнул створку.
– Марла, ты здесь? Ты в порядке?
Звук, который я раньше услышал, стал громче.
И действительно, это был ребенок – по моим прикидкам, от девяти месяцев до года. Я не понял, то ли мальчик, то ли девочка, хотя он был завернут в голубое одеяло.
И слышал я звуки кормления: ребенок с довольным видом сосал резиновую соску, пытаясь ухватить ручонками пластмассовую бутылочку с едой.
Марла держала ее одной рукой, другой обнимая ребенка. Она уютно устроилась в кресле в углу спальни, а на кровати валялись упаковки с подгузниками, детская одежда, пакет с салфетками.
– Марла?
Она взглянула мне в лицо и прошептала:
– Я слышала, как ты звал, но не могла встретить у двери. И кричать не хотела – Мэтью вот-вот заснет.
Я осторожно вошел в комнату.
– Мэтью?
Марла улыбнулась и кивнула:
– Скажи, красивый?
– Да, – протянул я и, помолчав, спросил: – Кто это – Мэтью?
– Ты о чем? – Марла удивленно склонила голову набок. – Мэтью – это Мэтью.
– Но чей он? Ты что, нанялась с ним сидеть?
Марла прищурилась, глядя на меня.
– Мой. Мэтью – мой ребенок.
Решив не маячить, я сел на кровать поближе к двоюродной сестрице.
– И когда этот Мэтью появился у тебя?
– Десять месяцев назад, – не колеблясь, ответила Марла. – Двенадцатого июля.
– Но… – За последние десять месяцев я несколько раз сюда заезжал, однако только сейчас случилось его увидеть. Поэтому я, как бы сказать, был слегка озадачен.
– Трудно объяснить, – проговорила Марла. – Мне его ангел принес.
– Хотелось бы узнать немного больше, – мягко попросил я.
– Это все, что я могу сказать. Словно чудо.
– Марла, твой ребенок…
– Я не хочу об этом говорить, – прошептала она и, отвернувшись, не отводила глаз от лица мальчика.
Я продолжал допытываться, очень осторожно, словно вел машину по шатающемуся мосту и боялся сорваться в бездну.
– Марла, то, что случилось с тобой… и с твоим ребенком… это трагедия. Мы все за тебя ужасно переживаем.
Десять месяцев назад. Печальное время для каждого из нас, а для моей двоюродной сестры – просто смерти подобное.
Она легонько коснулась пальцем пуговки носа Мэтью.
– Какой прелестный!
– Марла, – начал я, – скажи, чей это на самом деле ребенок? – Немного поколебался и добавил: – И откуда на твоей входной двери кровь?