© Александра Давыдова, 2015
© Борис Рогозин, дизайн обложки, 2015
© Катерина Покидышева, иллюстрации, 2015
© Мария Ермакова, иллюстрации, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вчера
Ниточки и марионетки
В канун осеннего равноденствия девяносто седьмого года, когда барон Монтгомери приехал погостить в имение Тейтов с женой и маленьким сыном Эдгаром, произошли ровно три странные вещи.
Старый электромеханик, яростно пыхтя и поминая всевышнего всуе, проклял к вечеру и котлы, и проводку, и налетевшую из-за леса грозу. Сеть то и дело сбоила, узлы проводов рассыпали искры, а барон Тейт даже позволил себе громко чертыхнуться при гостях, когда посланный им разряд вместо того, чтобы закрыть окно, чуть не обрушил люстру на обеденный стол.
Всегда спокойный, послушный и «шелковый» Алекс, племянник Тейтов, подрался с Эдгаром и был заперт в своей комнате без ужина, чтобы подумать о неуважении к гостям и плохом поведении. Там он уселся на подоконник и глядел в дождливую темноту, пока глаза не заслезились, а под утро делился с кузинами сказками о призраках и демонах, которые завелись в имении – не иначе, как проникли с «этими Монтгомери, дьявол их забери».
А наутро, когда гости уже забрались в мобиль и долго махали на прощание, а их сын Эдгар пытался изящно гарцевать на механическом коньке – сбитом криво и не слишком красиво, зато собственными руками – младшая из дочерей Тейтов, Джулия, обнаружила у себя в комнате на подоконнике мертвого голубя. С золотистыми бусинами застывших глаз, обугленными взъерошенными перьями и обгоревшими «до корней» крыльями. От ее визга Эдгар даже свалился с коня. Хотя потом неоднократно доказывал отцу с пеной у рта, что просто неловко потянул за повод, «и нечего тут шутить».
С той осени минуло десять лет.
– Тогда принц сел на коня и… – тут все затаили дыхание, глядя, как принц из золотистого картона пытается умоститься на коня из белого папье-маше с гривой и хвостом из толстой коричневой пряжи. Главное – не спутать ниточки, чтобы после долгой скачки можно было расцепить фигурки.
– И поехал за своей прекрасной принцессой. Жила она в башне, – картонное жилище принцессы было внушительным – возвышалось даже над верхней рамой самодельного театра. Стены башенки были раскрашены сеткой красных чернил, издали казалось – и вправду кирпичная кладка, а на крыше из тонкой жести поблескивал солнечный зайчик.
– Ехал он через поля и луга – тык-дык, тык-дык, тык-дык, – Анна постукивала друг о друга гладкими боками камушков, загодя выковырянных из садовой дорожки. Марго и маленькая Вилма, стараясь не хихикать и не сталкиваться лбами, вели принца с конем через бумажные заросли.
– А когда наконец приехал, закричал во все горло – эгегей! – принцесса выглянула из окна башни, обрадовалась и спрыгнула прямо к нему в объятия, – Джулия, прищурившись, быстро дернула за нитку. Картонная принцесса в платье из обрезков полосатого шифона спорхнула на голову принцу. И коню.
– И они вместе ускакали в закат, и жили потом долго и счастливо.
– А почему не в рассвет?
– Алекс, ты, как всегда, не мог помолчать? – Анна надулась и сделала вид, что собирается кинуть в кузена камушком.
– К тому же, это только вторая репетиция. Может, он в итоге вообще ускачет в сказочный лес. Или в царство Фаты-Морганы, – Маргарита улыбнулась, и тут же сразу нахмурилась. Нитки от принцессы, принца и коня все-таки перепутались.
– Сразу видно – девчоночий спектакль, – Алекс подошел к театру и скептически уставился на сцену. – Могли бы спросить меня, прежде делать кукол. Их можно было вырезать из жести, тогда нитки вовсе не понадобились бы.
– Нет, – Джулия, закусив губу, посмотрела на кузена, – тогда с нами не могла бы играть Вилма, с ней еще никто не занимался электростатикой. А уж динамикой…
– Что, лучше мучиться с нитками после каждого спектакля?
– Лучше. Так мы играем поровну, и ни у одной куклы нет преимущества перед другими.
Алекс насмешливо приподнял брови. Башенная крыша дернулась раз, другой, поехала вбок и с тихим звоном грохнулась прямо на середину сцены, помяв треугольнички бумажного ельника, пальму с зелеными лентами вместо листьев и цветы из разноцветных булавок.
– Тогда вам стоит сделать все из картона. А то, глядишь, преимущество получат декорации.
Искры взлетали над гладкими темными камнями подъездной дороги. Тяжелый, гулкий звон копыт, обогнав всадника, влетел в раскрытые окна имения и заметался по комнатам и коридорам. Эдгар подъезжал к дому Тейтов, легко придерживая повод одной рукой и уголком рта улыбаясь, вспоминая себя – избалованного ребенка, который выклянчил десять лет назад у отца разрешение ехать в гости на недоделанном, необъезженном коньке.
Сейчас у стального тела под седлом был тот же хребет, те же цепи передачи сигнала и – простительная уступка ностальгии по детству – та же грива, уже поредевшая и измочаленная, из бахромы материнского шерстяного платка, которую она пожертвовала на первый сыновний опыт. Когда он сбегал с занятий по динамике и позорно, на грани возможного, сдавал контрольные по разрядам, вместо общей программы до дыр зачитывая конструкторские трактаты, именно мать поддержала его и посоветовала барону отдать сына именно в колледж Кэнтербери, где готовили лучших механистов Англии. Теперь за плечами у Эдгара было звание первого ученика на курсе, десятки грамот и патентов и главная гордость – три абсолютные победы на скачках в классе «аристократы, механикс». Джои считался одним из лучших стальных коней в королевстве, а младший Монтгомери, сидя на нем, вполне тянул на сказочного принца, мечту любой красавицы. Хотя сам себя таковым считать не любил, предпочитая славу отличного механика и выдающегося наездника.
Он подъехал к крыльцу, осторожно высвободил левую ногу из стремени и спрыгнул на землю. Навстречу ему с подобострастной ухмылкой спешил дворецкий, а по боковой тропинке, со стороны подсобки ковылял старик-электромеханик. Вот уж чья улыбка была действительно искренней. Поэтому Эдгар рассеянно кивнул дворецкому на попытки немедленно проводить себя в комнаты и представить барону и дождался, пока старик подойдет ближе.
– Рон, – прохрипел тот, кладя дрожащую руку на блестящий конский бок, – слежу за цепями в имении и за мобилями. А вы, должно быть, Эдгар. Новый зверь у вас, сэр?
– Нет. Тот же самый.
Электромеханик уважительно покачал головой, причмокнул губами, будто конь был живым, и взялся за повод.
– Чем прикажете накормить? Угля насыпать? Торфа?
– Мазуту залейте. Если у вас Нет его, так за мной следом привезут со станции, с личными вещами.
Вечером после ужина Джулия вновь нашла мертвую птицу. На этот раз огромного черного ворона с широко распахнутым в немом крике клювом. Он лежал на полу галереи, куда семейство с гостем вышло на прогулку, подышать на удивление теплым для сентября воздухом, прогуляться перед отходом ко сну.
В этот раз девушка не стала кричать. Сдавленно ойкнула, рассмотрев, обо что именно она споткнулась, и схватилась за горло. Ей на мгновение показалось, что кошмары, снившиеся ей десять лет подряд, стали явью. Пред глазами поплыл багровый туман, а в уши будто набили вату. Потом в кошмарную марь ворвались крики младших сестер и громкий голос отца:
– Да заберите кто-нибудь эту чертову птицу! Ро-о-он! Дьявол тебя побери!
– А он тут при чем? – мало кто осмеливался вставлять слово в разговор, когда барон Тейт гневался. Одно из двух – либо Эдгар был плохим дипломатом, либо слишком смелым, не по годам.
– Да потому что птицу явно ударило разрядом, – барон поднял ворона за огрызок крыла и ткнул почти в самое лицо гостю. – Значит, пробило купол над домом! А это чья вина – Рона, чья ж еще. Но и ты хорош, выскочка нашелся, а?! Помню, папаша твой так же любил якшаться с простолюдинами и защищать их!
Алекс, первым прибежавший на шум, не сдержал самодовольной, гаденькой улыбки. Уж он-то никогда не позволял себе перечить дядюшке.
Через полчаса Анна пришла к сестре в спальню и молча протянула ей желто-серую почтовую карточку.
– Что это? – Джулия протянула дрожащую руку из-под одеяла. Она все никак не могла успокоиться, несмотря даже на опийные капли.
– Подобрала там же, на балконе. Посмотри на дату.
Серые разводы на карточке оказались не типографской краской, а следами пепла. Джулия перевернула картинку с цветущим кустом жимолости и летним желтым зонтиком и прочла: «Будем на следующей неделе, думаю, успеем к равноденствию». Сентябрь тысяча восемьсот девяносто седьмого.
– Будем рассуждать логично, – Джулия с ногами забралась на широкую доску садовых качелей и откусила от яблочного пирога. Пожалуй, было не слишком вежливо сбегать так быстро с утреннего чая, но ей просто необходимо было побыть в одиночестве на свежем воздухе. И обдумать происходящее. Это только в детстве для борьбы со страхом хватает визга и слез в три ручья, а в шестнадцать лет нужно уметь справляться с ним рационально. Ра-ци-о. Любимое слово ее любимого учителя динамики Коррингтона.
– Итак, будем думать логично. Если принять во внимание совпадения и случайности, то виноват принц. То есть Эдгар. Тогда мне не стоит прыгать к нему в объятия из окна и уж тем более – уезжать в закат. Или рассвет, – она раскусила попавшее на зуб яблочное зернышко и прикрыла глаза. Посмотрела на кружащиеся в воздухе листья из-под длинных ресниц. – Еще это вполне может быть Алекс.
Тот со вчерашнего дня упражнялся в остротах насчет механистов, «ведь в них просто идут те, кто так и не научился управлять разрядами, верно, Эдгар?»
– Или папа, который до сих пор лелеет мечту выдать меня замуж за графа Кервуда.
«Понимаешь, милая, – барон Тейт разговаривал с женой, не замечая пару дочерниных любопытных ушей в дверях библиотеки. – Дружба дружбой, я Монтгомери с детских лет знаю, но все же брак – это дело слишком серьезное. Надо тянуться вверх, а не потакать пустым эмоциям, так ведь?»
– Или сестра, которая мне просто завидует.
Накануне, за ужином, Анна смотрела на Эдгара, широко распахнув глаза и даже приоткрыв рот. «Это же принц, – когда тот спешился, она дернула сестру за платье и вытерла слезинку. – Настоящий принц. Не игрушечный. И она приехал за тобой. А я, я…»
– А я чувствую себя марионеткой, – Джулия поежилась, спустила ноги вниз и оттолкнулась. Качели дернулись вперед. Затем плавно ушли назад. – Только не знаю, кто меня держит за ниточки.
Туча наползла после полудня, небо стало низким и серым. В воздухе запахло озоном, и младшие девочки, вереща от восторга, бросились на балконную галерею – пробовать разряды. Какой бы хорошей ни была сеть в имении, ничто не могло сравниться с настоящей природной статикой. Поговаривали, что в королевском дворце и в Вестминстерском аббатстве проводка давала такое же напряжение, как и гроза, но мистер Коррингтон в свое время сказал ученицам – «враки». Мол, лет через сто в такое можно поверить. А пока – вряд ли.
Ныряя в облаках, на юг летел птичий клин. Порывами ветра уносило вдаль трубные крики.
У Джулии заболела голова, и она решила прилечь. Вошла в комнату, откинула покрывало с кровати… Сзади тяжело бухнула оконная рама.
Она оглянулась. На полу лежал мертвый лебедь с еще дымящимися перьями.
Джулия закусила губу:
– Так, значит, – вытерла слезы, сглотнула шерстяной ком в горле. – Значит, так.
И потянула лебедя за крыло, чтобы затащить его под кровать. Надо было дождаться вечера, чтобы незаметно отнести его в сад и там спрятать.
«Разум может обрести всю силу магии, пройдя через несколько ступеней алхимического познания. Следует принести несколько жертв на пути к могуществу.
Голубь – это жертва, знаменующая собой отказ от добра. Уничтоживший голубя обозначает свое желание встать на путь битвы, воинского деяния, сражения с действительностью.
Черный Ворон в духовной алхимии указывает на первую встречу алхимика со своим внутренним космосом, удаление от внешнего мира чувств при помощи медитации и вхождения в то, что первоначально является черным внутренним миром души. Это опыт Nigredo, часто изображающийся как процесс смерти – в форме caput mortuum, головы смерти, или, как видно из некоторых алхимических рисунков, в виде алхимика, умирающего внутри колбы. Таким образом, в символе Черного Ворона мы встречаемся с сознательным выходом из мира физических чувств – ограничений, привязывающих нас к физическому телу.
Следующая стадия представляется символом Белого Лебедя. Алхимик начинает проживать внутренний опыт как наполненность светом – опыт яркости, которую профаны ошибочно принимают за истинное озарение. Это всего лишь первое сознательное соприкосновение с тонким миром, и по сравнению с опытом физических чувств – момент настолько всепоглощающий, что изображается в виде яркого белого света. Лебедь – птица, которую редко можно увидеть летящей, но чаще – плывущей по озеру или реке, изящно скользящей по водной глади, а говоря в духовных терминах – по поверхности души, тонкой оболочке между собственно душой и физическим миром.
На стадии Павлина алхимик приступает к внутреннему опыту астрального мира, который первоначально кажется постоянно меняющимися цветными узорами…»
– Павлина, – Джулия нервно усмехнулась, захлопнув толстый фолиант с золотым обрезом. – Интересно, где он – или она? – собирается раздобыть павлинов в нашем захолустье? Или к нашему имению уже движется бродячий цирк, а я об этом еще ничего не знаю? Вот уж не ожидала, что птичий мор и вправду окажется «алхимической ворожбой».
Потом она потянула с полки тоненькую книжицу «Электростатика. Титулы и наследование». Она натвердо помнила иерархию: первородное электричество – способность создавать поле и разряды, при посвящении в рыцари или за особые заслуги – выдаются стальные элементы для разрядов средней силы; для простолюдинов – лишь вспомогательные роли, обслуживающий персонал искусственных сетей. Просто надо было утвердиться в этом знании. Проверить – возможно, существуют исключения?..
Через полчаса Джулия со вздохом вернула книгу на место. Скрипнула зубами. Исключение невозможно, никто из прислуги или посторонних людей не мог послать разряд такой силы, чтобы убить лебедя. Значит – это кто-то из людей ее круга, кто-то из своих. Либо Алекс. Либо Эдгар. Либо… папа.
Слава Всевышнему, теперь она не подозревала хотя бы Анну. У девочки, всего полтора года как вступившей в силу, не хватило бы мастерства для того, чтобы сбить крупную птицу.
Наутро распогодилось. Пахло прелой листвой, тянуло дымом сгоревших листьев. Солнечные зайчики плясали на камнях, мокрых от росы. Баронесса Тейт решила, что дочерям необходимо прогуляться после всех этих ужасов с мертвыми птицами и грозы, да и гостю будет интересно посмотреть окрестности, поэтому на воскресную службу решили ехать в соседний приход.
Когда все уже толпились во дворе, заводя мобили и выводя стальных коней, Джулия – взволнованная, раскрасневшаяся, сбежала по ступенькам и кинулась на шею к отцу.
– Папа, папочка, мне так стыдно, что я днем ранее испортила вам настроение своими слезами и дурным настроением!
– Ну, что ты, – барон отстранил ее, смущенный. Он не умел и не любил нежничать с дочерями.
– Возьми, пожалуйста, этот браслет – я сплела его из своих волос и серебряной нити, в тон твоему камзолу. На удачу. И для хорошего настроения…
Алекс усаживался на своего коня, краснея и надуваясь от осознания того, что день начался замечательно. Вот уж у кого действительно было хорошее настроение. И немудрено – когда любимая кузина, смущаясь, дарит тебе талисман из собственных волос… Не об этом ли он мечтал уже несколько лет? Алекс щурился, как довольный кот, объевшийся сметаны, и мысленно показывал незваному гостю кукиш.
«Незваный гость» Эдгар смущенно вертел в кармане подарок от милой девушки. Так трогательно, браслет из волос и бело-серой пряжи, как раз под цвет Джои. Однако, вот беда, она ошиблась с размером – подарок сваливался с узкого запястья.
Дорога проходила мимо башни. Старая, полуразрушенная стена замка и обвалившаяся кладка с высокими, сводчатыми окнами. Если хорошо приглядеться, внутри можно было различить какие-то трубы – похоже, раньше здесь располагалась часовня, и до сих пор сохранился орган. Джулия помнила, что в детстве они с сестрами очень любили сюда ездить. Здесь, казалось, оживала сказка кормилицы о Спящей красавице – вокруг башни все заросло терновником, а в глубине виднелись кусты шиповника с сиренево-голубоватыми цветами. Нигде таких больше не вырастало – только в этом волшебном месте. Казалось, камни и природа замерли и только ждут, когда к башне подъедет принц, чтобы разбудить свою красавицу…
Девочки Тейт хором упрашивали отца остановиться «хоть на секундочку» и погулять вокруг развалин, когда раздался пронзительный птичий крик. А одновременно с ним – крик человеческий. Среди ветвей закружились сиреневые лепестки и заметался соловей, отчаянно махая дымящимися крылышками.
По земле катался, держась за карман, садовник Поль – и кричал. От его одежды шел дым.
«Как же так, – отстраненно удивилась Джулия. – Я же прочитала и все просчитала – это не может быть кто-то из прислуги! И мой браслет, как он оказался у него…» Тут события хлынули мутным потоком и захлестнули ее с головой.
Алекс первым взмахнул рукой, чтобы послать в садовника шоковый разряд – и сам взвыл от обжигающей боли. Стальная струна, спрятанная в браслете, впилась ему в запястье – аристократы недаром не носят железных пуговиц на манжетах и вороте. Вне себя от ярости и непонимания, он послал второй разряд… и не рассчитал силы. А может, это произошло из-за того, что совсем рядом с башней громоздилась вышка электропередач.
– Он всего лишь хотел вывести новый сорт роз, – жена Поля рыдала и то и дело прикладывала фартук к лицу. – Господин барон… Хозяин… Всего лишь новый сорт роз!
– Я вижу. Я все отлично вижу, – барон ходил туда-сюда по крошечной теплице на задворках сада, давя каблуками тонкие анютины глазки и маргаритки, и выдергивал из земли таблички с подписями под розовыми кустами. «Красавица Джулия», «Милая Джулия», «Джулия – фея»… – А вы знаете, что мы осмотрели тело и нашли у вашего мужа вшитые стальные элементы в запястье? Вы знаете, что это преступление?
– Не знаю, и ничего не знала, – женщина в ужасе распахнула глаза и стала часто судорожно дышать, глотая слезы. – Клянусь, ничегошеньки не знала!
– Вас еще будут допрашивать. И разберутся, уж будьте уверены, – барон развернулся, вышел из теплицы и швырнул под ноги испуганно согнувшемуся Рону таблички. – Прибереги до приезда полиции. И если я узнаю, что ты приложил руку…
– Доченька, ты уверена, что хочешь поехать с ним? – баронесса обнимала Джулию так крепко, будто хотела никогда ее не отпускать. – Ведь это Алекс тебя спас. Я давно замечаю, как он смотрит…
– Мама, прости, – Джулия высвободила прижатую к боку руку и заправила за ухо прядь, выбившуюся из прически. – Мне больше по сердцу Эдгар.
«В конце концов, – добавила она мысленно, – он так похож на сказочного принца. Принц на белом коне подъезжает к башенке, кричит – эгегей! – и принцесса прыгает к нему прямо в объятия».
Эдгар ждал перед домом, немного чумазый – пришлось повозиться со смазкой цепей, нервно дергал за поводья, то и дело вглядываясь в свое отражение в гладкой шее коня. Наконец его невеста вышла – с серьезным лицом, растрепанными волосами и в развевающейся амазонке из полосатого муслина. Подошла. Протянула ладошку к ноздрям Джои. Тот шумно фыркнул и покосился на нее лиловым глазом.
– Вам уже приходилось кататься на механических лошадях? – «принц» подал ей руку.
– Я не очень хорошо езжу верхом, – Джулия смущенно улыбнулась. – Но, думаю, вы, как один из лучших наездников королевства, сможете меня потренировать?
– Безусловно, – Эдгар расплылся в улыбке, весело подмигнул Алексу, который сжимая кулаки и пыхтя от бессильной злобы, плохо прятался за портьерой в окне второго этажа, и подсадил Джулию в седло позади себя.
«И они поскакали в закат, – она закрыла глаза и прижалась щекой к спине принца. – Вот и сказке конец. А убийца – садовник. Хотя… – эта мысль на секунду пронзила Джулию отвратительной холодной иглой – почему все-таки пытались убить соловья, а не павлина? Где логика?»
Когда звон копыт затих за поворотом, старая кормилица, трубно сморкаясь в клетчатый платок, сказала старику Рону:
– И все-таки не лежит, ох, не лежит у меня сердце к этим махинам, прости господи. Вот этот, к примеру, так и смотрит, так и смотрит, будто живой. Глядишь, он и сглазил-то беднягу Поля – вот не вру, зверь ему сунул что-то в карман макинтоша как раз в то утро, в воскресенье, когда они к башне-то поехали. Боязно отпускать с ним нашу девочку, а?..
Джои скакал в закат и скалился своим мыслям. Будь он человеком, улыбался бы, но кони – даже механические – улыбаться не обучены. Он всхрапывал, пуская из ноздрей пар, и весело размышлял о том, прибыли ли уже в имение Монтгомери павлины, заказанные на свадьбу сэра Эдгара и леди Джулии.
Будь он человеком, улыбался бы…
Туманная дорога
На восточном побережье, среди заболоченных равнин, спрятался городок Лоустофт. Находится он почти посередине дороги, ведущей вдоль берега из Ипсвича в Норидж, и усталые путники довольно часто останавливаются в здешней гостинице. Если им нужен лишь отдых да кружка пива и ужин – нельзя сказать, что изысканный, но вполне сытный – что же, они найдут здесь всё, чего пожелают.
Однако любители живописных видов будут разочарованы. Если выйти на порог гостиницы и прошагать вдоль по улице – всего несколько домов – попадешь на берег моря. Волны здесь круглый год неприветливого, серого цвета, с взлохмаченными гребнями грязно-белой пены. Они накатывают на широкий берег и отползают с тихим шипением, оставляя за собой полоски бурых водорослей. Пляж широкий, но это единственное его достоинство. Даже тропинка, гордо именуемая здесь набережной, не убрана – галька, острые обломки ракушек, сухие листья, птичий помет… Что уж говорить о той полоске суши, за которую ведут непрерывную борьбу море и материк – песок вперемешку с мелкими камнями бугрится, будто шкура гигантского пресмыкающегося. В Лоустофте пляж именно того свойства, чтобы привлекать лишь детей, которые еще не научились ценить живописность пейзажей, и рыбаков, для которых море – это работа.
Если же обратить взор в сторону от побережья, открывшийся вид будет не лучше. Серые и коричневые крыши домов, лепящихся вдоль главной – и единственной – улицы. Большая каменная церковь – массивная, с широкой неуклюжей колокольней, смотрящей на юг. Будь то лето или осень, дождь или ясная погода – здешние колокола звучат одинаково глухо, утробно – так скупой святоша укоризненно бормочет на нерадивых прихожан, будто жалея для них отпущения грехов. Чуть дальше, на самом краю городка, топорщится крыльями ветряная мельница, ее окружают столетние дубы. Узловатые мощные ветви будто тянутся к вечно хмурому небу, соревнуясь с мельничными крыльями, чтобы успеть первыми ухватить облака за нижний край и вызвать ливень. Должно быть, они преуспевают в своем занятии – дождь в Лоустофте частый гость. Местные жители полагают, что слишком частый. Стоит перекинуться парой слов с хозяином гостиницы, и он расскажет вам всё о зловонных испарениях с болота, легочных заболеваниях и лихорадках, от которых каждую весну мучаются жители городка… Закончит он скорбную тираду словами: «Впрочем, здоровье и жизнь наша в руках божьих!», молитвенно сложит руки и устремит масляный, ничуть не смиренный взор в потолок.
Откуда у него такое религиозное чувство? Со временем узнаете.
За городом начинается вересковая пустошь, которая тянется почти до самого горизонта. Изредка на ней виднеются группы елей, разросшийся кустарник и узкие, еле различимые дорожки, ведущие в никуда. Плоские холмы, поросшие сорной травой, довершают унылую картину. Даже самая поэтическая натура не в силах представить себе, что под такими холмами мог бы скрываться Пак со своим озорным войском или марклейкские ведьмы. Кто мог бы найти приют в этом сером месте? Лишь клочки утреннего тумана, зацепившиеся за колючие ветви кустов на рассвете.
К чему же я пишу о таком скучном, ничем не примечательном месте? Ничего не могу с собой поделать. Стоит вспомнить об этом городке, как образы, один за другим, сами толпятся в моем мозгу, отталкивают друг друга, просятся на бумагу. И я наконец склонен уступить их напору – некоторые воспоминания той весны до сих пор не дают спать спокойно – надеюсь, что подробно запечатлев их, я несколько угомоню тревожные мысли. Да и читателю будет интересно узнать о том невероятном событии, что приключилось со мной десять лет назад в этой глуши.
Я ехал в Норидж со своим другом, Уильямом Уейзом. Мы двинулись в путь по скорбному поводу – в мир иной отошел двоюродный дядюшка Уилла, и тетка его пришла в полное отчаяние, не умея распорядиться делами, как следует. Она написала племяннику длинное письмо, в котором сетования о потере дорогого мужа мешались с мелкими придирками – «родственники вечно обходили меня вниманием» – и даже угрозами. Тетушка ни много ни мало сулила оставить Уилла без причитающейся доли наследства, ежели тот не поможет ей с бумажными и хозяйственными хлопотами. Обычно Уейз не отличался расторопностью и горячей любовью к дальним родичам, однако тут, по всей видимости, в дело вступила жадность. Я же решил подсобить другу детства, разделив с ним дорогу, кров и несколько десятков кружек пива, как в старые добрые времена. Итак, хмурым апрельским утром мы отправились в дорогу.
Однако дело было вовсе не того свойства, чтобы спешить в Норидж, как на Рождество к любимой жене, поэтому мы двигались по пути весьма размеренно. Сначала из Саутхемптона добрались до Лондона, где и остановились на пару дней у общего приятеля – любителя истории и букинистики, Стэнли Корина. Он долго хвастал своей коллекцией редких документов, собранных в самых заурядных церквях и поместьях, но представляющих для истории «невероятную ценность». Счета, переписка между родственниками, купчие, судебные протоколы, старые семейные библии… Всё это не представляло для нас с Уиллом абсолютно никакого интереса, но Стэнли был так воодушевлен, что рассказывал о бумагах часами, и ему хватало просто нашего присутствия в гостиной. Впрочем, думается, когда у него не было гостей, он продолжал изливать восторги старинным портретам на стенах.
Узнав, что мы едем в Норидж, Стэнли разволновался и запросил о помощи, которая состояла как раз в приобретении подобных бумаг. В Ипсвиче, Лоустофте и Грейт-Ярмуте, через которые пролегала дорога, мистер Корин не был еще ни разу и не имел надежды в скором времени самостоятельно добраться туда – воспаление суставов мучило его вот уже полгода. Он всучил мне увестистый бархатный кошель с двумя десятками гиней и принялся буквально заклинать: непременно расспрашивать каждого встречного об интересных архивах и возможности их приобрести.
Сначала мы не испытывали особого рвения в поиске древних манускриптов, однако поразмыслив о тетушке, которая – вместе с ворохом утомительных дел – приближалась с каждой милей, Уилл решил, что можно вполне позволить себе остановки в городках вдоль дороги.
– Ведь эти бумаги – единственная радость для бедного Стенли, – проговорил он, выбираясь из кареты на первой же станции после Лондона. – Он доверил нам деньги, поведал о самом сокровенном… Как мы теперь можем обмануть его ожидания?
– Никак, – согласился я.
И с того момента дорога стала если не веселее, то гораздо занимательнее. Местные жители принимали нас с редким радушием и прикладывали все усилия, дабы помочь в поиске редких документов. Большинство из них, стоит заметить, оказывалось в итоге сущей безделицей, однако среди бумажного хлама попадались и настоящие жемчужины. Прибывая в Лоустофт, мы уже являлись обладателями подробной, интереснейшей переписки между некой Маргит и ее племянницей, которая собиралась идти в монахини («Вот дурища!» – охарактеризовал эту находку Уильям), потрепанной книги в темном переплете, в коей я подозревал «Книгу Жабы», а мой друг ценил ее за качество обложки («Даже орехи можно колоть!») и трактата на латыни о чудовищных ламиях. Последний было особенно приятно читать темными вечерами, между ужином и отходом ко сну.
– Не думал, что я буду настолько благодарен Стэнли, – Уилл вытянул ноги и, собрав пальцы в замок, хрустнул пальцами. Потом зевнул. Экипаж уныло тащился вдоль берега по плохой дороге, то и дело проваливаясь в глинистые выбоины. В окна залетал мелкий дождь, не отпускавший нас из своих объятий вот уже часа три. Извозчик тихо, но яростно переругивался с лошадьми – те отвечали тревожным ржанием. Сгущалась тьма. – Теперь у нас есть оправдание для задержки и чтение на ночь. Причем не какие-то сказки, пустые стихи или нудный трактат, а документы с величайшей исторической значимостью! Находки! Экземпляры для коллекции!
К тому моменту я, признаться, уже несколько тяготился компанией Уилла, потому в ответ лишь пожал плечами и уставился в окно, будто не успел за последние часы досконально изучить серую гладь моря, постепенно переходящую в такую же мутную небесную ткань. Вдруг послышалось скрипение колес – как если бы нас кто-то догонял. Сейчас я отдаю себе отчет в том, что просто не смог бы услышать ничего – снаружи завывал ветер, гудел прибой, да и наш экипаж двигался вовсе не бесшумно, он то и дело визжал и вздыхал, выбираясь из грязных луж. Однако тогда я, охваченный надеждой на новое впечатление, беззаботно высунул голову в окно. И напрасно. Мгновением позже я чуть не лишился ее – мимо, по внешней части дороги, с немыслимой скоростью пролетел экипаж, обдал нашего кучера и лошадей водой из глубокой рытвины и исчез впереди, за поворотом.
– Вот наглец, – проговорил я. – Понятно, когда на улицах большого города экипажи не находят места, чтобы разъехаться, но чтобы тут…
– Кого ты назвал наглецом?
– Возницу, который только что нас обошел.
– Ты бредишь? – Уилл придал лицу одно из своих любимых выражений – «презрительное удивление». – Или ламии породили у тебя в голове сонм видений, которые теперь нас преследуют?
В устах Стэнли подобный вопрос, быть может, звучал бы серьезно, но Уилл никак не подходил на роль собеседника о высоких или даже просто странных материях. Поэтому я лишь усмехнулся.
– Не думаю.
– Так что за экипаж, о котором ты говоришь? Я его не заметил.
– Странно. Он пронесся весьма близко и, надо признаться, – тут я провел ладонью по мокрым волосам, – довольно опасно.
– Ставлю гинею, никто нас не обгонял! – в глазах у Уилла загорелся огонек азарта, и он протянул мне руку, чтобы скрепить пари, однако я был не в том настроении, чтобы спорить.
– Спросим нашего кучера, когда доберемся до места, – пробормотал я и до самого Лоустофта – благо, мы подъехали уже совсем близко – не поддался на уговоры Уилла, который в нашем кругу издавна считался отчаянным спорщиком.
Я питал абсолютную уверенность, что по прибытии в город все разъяснится, однако был посрамлен. На вопрос о том, видел ли он обогнавший нас экипаж, кучер решительно помотал головой и, крепко сжав губы, отвернулся. Попытки разговорить его ни к чему не привели.
Неужели галлюцинация? Уже поставив чемодан возле кровати в номере и разобрав вещи, я продолжал недоумевать. Конечно, в темноте предметы часто кажутся не тем, чем являются на самом деле, однако я не мог допустить, что меня посетило видение. Слишком ясно я рассмотрел этот образ. Белые лошади с длинными шеями и тяжелыми копытами. Изящный силуэт самого экипажа. Кучера я не сумел разглядеть, зато успел заметить силуэт путника в окне. Высокие колеса. Бледные фонари, пляшущие от бешеной скачки. Всё это было настолько реально, пронеслось так близко, ощутимо… Нет, это не могло быть фантомом воображения. Должно быть, Уилл решил подшутить или выиграть спор и заранее подговорил возницу, чтобы тот отрицал мои слова. Наверняка, так и было.
Найдя разумное объяснение своему «видению», я вышел в гостиную. Горничная по моей просьбе позвала хозяина, Лоргуса Тотта, он вскоре явился, и мы завели обстоятельный разговор о местных легендах и записях, где они сохранены для потомков – или заезжих гостей, пожелавших приобрести подобные бумаги. К моему разочарованию, история Лоустофта оказалась такой же серой, как и пейзаж, его окружающий. Ни единого факта, который мог бы вызвать хоть искру интереса. Напоследок, после трех пинт пива, разомлевший хозяин все же попытался мне продать очень ценные и древние, по его словам, записи. Вопреки уверениям бумаги оказались дорожным дневником какого-то бедняги, который, по всей видимости, просто забыл его здесь. Однако хозяина это не смутило, и он продолжал настаивать на невероятной важности документа – в конце концов мне стало смешно и, чтобы поощрить подобное упорство в торговле, я приобрел книжицу за шиллинг.
Мы не стали засиживать надолго после ужина – плохая дорога, дождь и усталость сделали свое дело, единственное, чего мне хотелось – оказаться в теплой кровати и опустить веки. Я поднялся к себе в комнату, положил дневник на подоконник, намереваясь изучить его утром, лег в постель и быстро заснул.
Разбудил меня громкий звук шагов. Доносился он из гостиной – проснувшись, я решил обязательно попенять хозяину на толщину стен в номерах. Было похоже, что кто-то мечется по комнате, от стены к стене, ударяясь о них всем телом, а также роняет на пол стулья, натыкается на мебель… Шум мешал мне заснуть, и, промучившись с полчаса, я поспешно оделся и направился в гостиную, дабы приструнить ночного буяна.
Вопреки ожиданиям, тот оказался вовсе не перепившим гостем, который никак не может закончить веселую ночь и заснуть. При виде меня замер на месте худой, бледный до синевы юноша с волнистыми каштановыми волосами, длинным лицом и несчастными глазами. Всем своим обликом он походил на побитого спаниеля, которого жестокие хозяева выгнали ночью во двор, под проливной дождь.
– Прошу меня извинить, – молодой человек говорил высоким, надтреснутым голосом. – Только приехал, буквально с дороги, очень взволнован…
– Чем же вы взволнованы, позвольте узнать?
– Я хотел бы заказать номер, но хозяин, за которым я послал сонного грума, всё никак не идет… А еще во время прошлого визита в Лоустофт я забыл свои дорожные заметки.
– Помочь в пробуждении хозяину гостиницы я, пожалуй, не в силах, а вот способствовать вам в избавлении от второй беды могу.
– О, дневник у вас? – голос юноши задрожал, как оконное стекло под порывами шквального ветра. – Прошу…
– Не беспокойтесь, – я на мгновение почувствовал себя гостеприимным хозяином. Что же, пока никто не явился, я вполне мог составить компанию молодому человеку и успокоить его, насколько это возможно. Уж больно плохо он выглядел. – Садитесь рядом с камином – по-моему, там еще тлеют поленья – а я схожу в номер за вашей книжицей.
Не слушая робких возражений юноши, которые тот бормотал мне вслед, я направился к себе в комнату. Взял с подоконника дневник и после некоторых колебаний извлек из чемодана бутылку с крепкой настойкой. Парень выглядел так, что доктор наверняка прописал бы ему стаканчик горячительного в ночь. А то и два. Когда я уже выходил за дверь, со двора сквозь приоткрытые ставни послышался звонкий крик петуха.
В гостиной никого не было. Я решил, что молодой человек наконец дождался хозяина гостиницы и спешно ушел в предоставленный номер. Посетовав на нравы молодежи, я вернулся в комнату, в сердцах швырнул дневник на пол рядом с кроватью и заснул, как убитый.
К завтраку я вышел поздно. Уильям сидел в кресле у камина и беседовал с господином Тоттом.
– Друг мой! – радостно воскликнул он. – Я совершил подвиг – растормошил нашего хозяина – три шиллинга сотворили чудо! – и он поведал презанятнейшую историю, о которой смолчал вчера.
– Что за история?
– Местная байка. Суеверие и людская глупость – вот та почва, из которой растут деревья страшных сказок для детей. Но мы-то с тобой взрослые…
– Не томи, – я присел за угол стола. На тот самый стул, где сидел давешний ночной гость. – Рассказывай.
– Лоргус поведал: на повороте перед городом, где дорога проходит совсем рядом с морем, раньше любили играть местные дети. Собирали ракушки, строили песчаные замки, копали рвы, чтобы прибой наполнял их пеной… Все эти глупые забавы. Но однажды – дело было вечером, в туман, мутная тьма, хоть глаз выколи – возница не свернул вовремя. Выехал на пляж и задавил троих детей насмерть. Двух мальчиков и девочку. Забавно, правда?
– Что же тут забавного? – я в который раз подивился отсутствию такта у Уильяма. Ему стоило бы заметить, что хозяин гостиницы при последних словах рассказчика вздрогнул, втянул голову в плечи и стал настороженно озираться по сторонам. Казалось, что его неожиданно усадили на иголки.
– Забавно, что местные жители придумали из этого страшную историю. Будто бы матери детей собрались на одном из холмов за городом и прокляли убийцу. И холмы их услышали, земля разверзлась – можешь себе представить – и оттуда выбрались духи, ведя в поводу призрачных коней и крытый экипаж, на котором в день летнего солнцестояния разъезжает сама королева трав. Сказочный народец выследил возницу, задушил его в полнолуние и усадил на козлы, наказав вечно ездить по дороге туда и обратно, катая изредка озорных фей.
– А что же с детьми? – не знаю, почему этот вопрос вдруг сорвался с языка. Наверно, из-за того, что мне показалось – из-за дверей смотрит маленький белобрысый мальчишка с веснушками и щербатой улыбкой… Только из рукавов его рубашки выглядывали не пухлые ладони, а костяные культяпки с обрывками иссохшей плоти на них. Слава небесам, через мгновение он исчез.
– Дети будто бы остались призраками, теми, что незримо и крепко привязаны к месту собственной смерти, продолжают играть на любимом пляже, поэтому никто и никогда не выходит там из кареты. Знающие возницы проносятся мимо, нахлестывая лошадей что есть сил и трусливо зажмурившись.
– Да уж… – я попытался сообразить, не там ли видел вчера таинственный экипаж.
– Но я радуюсь вовсе не этой истории, – Уилл сиял, как начищенный пенни. – Мы с Лоргусом уже заключили пари – серьезное дело, две гинеи на кону! – что я по собственной воле схожу туда – хоть в полдень, хоть в полночь – и даже выстрою песчаный домик.
– Полдня будет достаточно, – пробурчал Тотт. – Ночью я с вами, господин хороший, на юг по нашей дороге не пойду, хоть озолотите.
– Так давайте же я быстрее получу выигранные деньги! – Уилл потер руки. – До полудня совсем немного осталось, как раз дойдем до места.
Когда мы добрели до нужного поворота, слегка запыхавшись и проклиная возницу, который наотрез отказался везти сюда пассажиров, солнце стояло в зените – яркое пятно в тумане висело точно над головой. Пенные языки тихонько шипели, наползая на берег. Однако, кроме размеренного шипения, ничто не нарушало тишину. Ни одного птичьего крика. Ни одного звука не доносилось из городка, который только что скрылся за поворотом.
– Ау-у, – Уильям нагнулся, снял ботинки и стал ходить босиком по песку туда-обратно, загребая его пальцами. – Детки, где же вы? Я пришел с вами поиграть!
Оглянувшись на хозяина гостиницы, я обнаружил, что он зажмурился и мелко крестится, бормоча себе под нос: «Дева Мария! Смилуйся! Святой…» тут он начал быстро перебирать все имена святых, которые помнил, и слова посыпались быстро, как горох. Я оторопел и хотел уже подозвать Уилла к себе, чтобы убедить его срочно прекратить дурацкую затею со спором. Однако почувствовал, что меня сзади кто-то дергает за штанину.
Я никогда не забуду этого взгляда. Пустые глазницы, в которых плавают красные искорки. Голый череп, будто отполированный песком и ветрами. Разорванная одежда, из-под которой выглядывают высохшие сухожилия и желтые кости. Он – или она? – ритмично дергал меня за штанину, словно звал поиграть. Дерг-дерг-дерг. Дерг.
И тут раздался дикий крик Уильяма – такого вопля мне не доводилось слышать ни прежде, ни потом. Я обернулся и замер. На пляже никого не было, как, впрочем, и на дороге. Ему негде было спрятаться, понимаете? Ни кустика. Ни деревца. Ничего. У него не было времени закопаться в песок или добежать до моря, чтобы нырнуть…
Уилл пропал. Только ботинки валялись около придорожной канавы. Один из них был смят, будто по нему проехалось колесо.
Через час были начаты поиски, обшаривали даже морское дно, тыкали с лодок в воду черными скользкими палками, пытаясь обнаружить тело. Но уже к вечеру я был полон горькой уверенности, что Уильяма найти не удастся. Почему? Я всего лишь прочел две последние записи из дневника ночного гостя. Кстати, первая датирована была тысяча восемьсот семьдесят вторым годом – то есть заметка сделана за семь лет до описываемых мной событий. Другая же появилась зимой семьдесят шестого. Привожу отрывки полностью и без изменений, дабы не исказить смысл пересказом. Решайте сами, можно им верить или нет.
22 апреля 1872 год. Остановился с Лоустофте. Городишко мерзкий, молодой хозяин гостиницы — проныра еще тот, содрал за ужин и ночлег почти все деньги. Решил его проучить, как раз кстати подвернулся предмет для спора — здешнее суеверие о проклятом побережье рядом с дорогой. Заключили пари: завтра я иду туда без провожатого и охраны, не убоявшись нечистых сил. Какими порой умилительными бывают предрассудки в маленьких городках и деревеньках!
Дек.1876, дорога, дорога, и днем и ночью, это смерть. Не могу остановиться. Кругом туман, визг колес, храп, стоны возницы… И визг, дикий визг, ввинчивается в мозг через уши, ни на минуту не дает забыться. Лишь иногда, здесь, королева меняет лошадей перед праздником. Мне кажется, если бы я мог разбудить кого-то, попросить ключ от комнаты, запереться от них… Быть может, спасение в этом? Но нет, все спят мертвым сном. И мне уже пора…
Кстати, прошлым летом я снова гостил у Стэнли Корина. Он хватался новыми экземплярами в своей коллекции – пухлой стопкой бумаг с восточного побережья. Сам он так и не смог объездить всё, однако студенты из колледжа, вооруженные блестящими шиллингами, оказались хорошими добытчиками.
Одним из самых драгоценных приобретений Стэнли считает свежую запись предания о призрачном экипаже, что разъезжает по дороге меж Ипсвичем и Нориджем туманными ночами. Со слов очевидцев написано: кони сотканы из чистого лунного света, на козлах сидит, раскачиваясь и мелко тряся головой, согнутый в три погибели кучер, а в самой карете видны еще два человеческих силуэта.