Фиалки для проклятых
Разгорающийся закат над узкими улочками Тешоара. Время, когда небо закручивается в пылающие воронки, и от огненных спиралей начинают отрываться ослепительные молнии. Я поправляю темные очки. Знакомый переулок. Замерзшая грязь, перемешанная со снегом и навозом вьючных животных, хрустит под ногами. Ветер колючими иглами в лицо. Облачка пара от дыхания. Я отбрасываю капюшон куртки из шкуры северной змеи на спину – несколько минут под жестким излучением не принесут вреда.
Низкая дверь в кабак. Я так и не научился правильно произносить его название на местном языке. Для меня это просто кабак, таверна, гостиница. Прежде чем войти, несколько секунд вглядываюсь в далекий купол Ледяной Пристани, втиснутый между острыми горными пиками. Три долгих зимних года я не был здесь.
За дверью меня встречает пьяный гул сотни глоток безобразных гуманоидов. Невыносимая жара в задымленном помещении. Факелы, задыхающиеся от недостатка кислорода. Бесформенные тени шевелятся на потолке. Стойкий запах местного самогона и прогорклого чада от подгоревшей пищи. Я сглатываю ком в горле – съесть что-то в этом притоне самоубийство. Разве что немного алкоголя. Осматриваюсь в поиске свободного стола. Рыжий отблеск в полутьме. Миловидное девичье лицо. Айхана?
Она поднимается с табурета и быстро идет ко мне. Армейские ботинки, стеганые штаны с широким поясом. На боку короткого жилета ножны с клинком. Зимняя куртка в руках. Глубокие шрамы рисунка на обнаженном плече.
– Я так давно жду тебя, Чужой.
Прижатая к сердцу ладонь, сияющие глаза, неприкрытая радость в мелодичном голосе. Я не могу оторвать взгляд от головы снежного волка на ее коже. Она проклятая, рожденная зимой. И мне столько лет знакомо ее лицо.
Крохотный каменный мешок под самой крышей. Хлипкая дверь с таким же хлипким запором. Пламя факела в железной оправе устало лижет закопченный потолок. Ветер яростно трясет кусок рваной кожи на окне, холодными щупальцами обшаривая маленькую комнату. В прорехи заглядывает огненная ночь. Небо Бельтэйна, как мазки кисти сумасшедшего художника – океан разноцветного огня, полыхающий яркими вспышками и испещренный полосами полярного сияния. Тусклые блики на отсыревших за зиму стенах. Топорно сколоченное, расшатанное ложе. Ворох одежды на полу. Тонкий силуэт бледного лица. Теплое тело, прижавшееся ко мне.
– Чужой?
Она приподнимается на локте, и оскалившаяся морда зверя на ее плече оживает в ночном свете. Я прикрываю глаза. Мне не хочется сейчас говорить. Протягиваю руку и касаюсь тяжелого золота волос. Втягиваю ноздрями запах, пропуская сквозь пальцы роскошные мягкие пряди. За долгую зиму их единственным ароматом стал дым очага. Они никогда не пахли матиолой, и она даже не слышала такого слова.
– Чужой, я дитя зимы.
Едва слышно. Три слова. Начало отчаяния и конец биографии.
– Наплевать.
Я притягиваю ее к себе. Всхлип. Лицо обжигают слезы. Она лихорадочно ищет мои губы.
Требовательный стук снаружи. Безразличный голос:
– Оплата закончилась.
Девушка сжалась, поймала мой взгляд. Жаркий шепот:
– Не оставляй меня, умоляю.
– Еще сутки, – рычу я на дверь.
Непроизвольно матерюсь вслед удаляющимся по коридору шагам. Наступающий рассвет приглушает яркость пылающего неба, разжигая огонь в ее глазах.
– Забери мою жизнь.
– Зачем?
– У меня ничего больше нет.
– Зачем?
Я повторяю вопрос. Она отворачивается. Молчит так долго, что я не выдерживаю и грубо разворачиваю ее лицом к себе. Девушка вскрикивает. Закусила губу, сдерживая слезы. Она же айхана – нежная и хрупкая, как эльфийские женщины из древних сказок. Ей больно. Я проклинаю себя за несдержанность и слишком крепкие руки. Глажу вздрагивающие плечи.
– В Ледяной Пристани найдется дом? Для нас с тобой?
Она поднимает на меня безумный взгляд.
«Я дитя зимы!».
Беззвучный крик и огромные зеленые глаза, стремительно наполняющиеся робкой надеждой, словно физически ощупывают мое лицо.
– Наплевать, – твердо говорю во второй раз. – Я заберу вместе с жизнью тебя.
Она бросается к сваленной в общую кучу одежде, судорожно роется в складках ткани. Оборачивается ко мне, держа в руках короткий обоюдоострый клинок. Неожиданно роняет его на пол, натолкнувшись на мою улыбку. Закрывает лицо ладонями. Рыдания сотрясают ее тело.
– Ты не веришь?
Я поднимаю ее на руки и укладываю на измятую постель. Нагибаюсь за кинжалом. Пробую пальцем остроту лезвия. Поворачиваю голову девушки, отбрасывая с белых плеч пряди волос. Над ее ключицей непрерывной дрожью пульсирует вена. За какую-то долю секунды вспоминаю разнообразные символы у женщин, несколько раз сопровождавших меня на дорогах этого мира. Резким движением вырезаю на ее груди круг, перечеркивая его внутри крест-накрест – старый знак Земли. Она со стоном поднимает слипшиеся от слез ресницы, недоверчиво смотрит на окровавленный кончик стального жала, прикладывает ладонь к порезу, подносит к глазам.
Смазанные дорожки крови. Алые капли рубинами на бархатистой коже. Счастливая улыбка. Гордость в голосе:
– Пока бьется сердце.
– Сказано и приговорено.
В огненном зареве Бельтэйна, расплескавшемся в ее глазах, вспыхивают никогда невиданные здесь звезды. Артерии, переполненные вскипающей кровью, натужно скрипят, растягиваясь. Бьют молоты в наковальню мозга. И ни убогая обстановка, ни сполохи взбесившегося утреннего неба, ни ногти, вонзающиеся в спину, не могут отвлечь меня от горячего, шелковистого тела, толчками выгибающегося навстречу.
Ее зовут Эола. И теперь я в ответе не только за свою жизнь.
Мне снится Земля. За открытой дверью веранды золотой разлив подсолнухов. Серебристая змея ленивой реки под ярким солнцем. Невесомые перья облаков на горизонте. Смех серебряными колокольчиками. Протягивающая руки девушка. Цветастый сарафан. Смуглые плечи. Черный провал в обрамлении черных прядей волос. Я давно не могу вспомнить, как она выглядела. Только обугленную маску вместо лица. Ольга!
Я опоздал с высадкой десанта на Кейларе на несколько минут. Ее изнасиловали и пытались сжечь во время переговоров с советом колонистов. Ее и всю женскую группу послевоенного контакта. Мы торопливо погрузили тела в шлюз под ураганным обстрелом. С окаменевшим сердцем я поднимал корабль на маршевых двигателях прямо с поверхности планеты.
Восемь лет подряд мне снится жизнь, которая кажется нереальной. Мне часто снится Земля, и только еще одному миру в моей памяти отведено не меньше места. Но иногда в мои сны вкрапляются и воспоминания о том, как я оказался здесь.
…Тяжелые створки кованых дверей разошлись в стороны. Шорох мантий крыльями летучих мышей. Деревянный скрип стульев. Запах пудры. Отстраненные лица в локонах париков. Атмосфера средневековья. Председатель военного суда, до отвращения напоминающий инопланетного гуманоида, тщедушный маленький человечек, трижды грохнул деревянным молотком по подставке:
– Капитан Хомич отказался от последнего слова.
«Сволочи, – я скриплю зубами и сплевываю на пол. – Могли бы ради проформы дать высказаться и мне». Я не обращаю внимания на зачитываемый судом список преступлений, пристально рассматривая толстого, в противоположность председателю, обвинителя. «Надо же – инкриминирование геноцида человечества. Сын дерева, не иначе, – думаю я о профессиональной принадлежности представителя военной прокуратуры».
Я ни в чем не раскаиваюсь. Ни тогда на Кейларе, ни сейчас. Прищуриваюсь. Мысленно ловлю его жирную физиономию в перекрестье визоров боевого шлема, и через отверстие в прозрачном ограждении клетки отвисшие щеки обвинителя кажутся мне огромными, как зад у бегемота. С такого расстояния не промахнуться и из детского пугача. Но только я приподнимаюсь, намереваясь выпустить пулю во зло и несправедливость, как охранник, стоящий за спиной, дергает меня за наручники вниз.
– Сидеть.
Жесткий приказ из-под защитного шлема вполголоса. Сажусь обратно. Я прекрасно знаю, что следующим предупреждением будет удар в затылок прикладом.
Стук молотка. Гул крови в ушах. Слова сквозь ватную тишину:
– Бельтэйн. Пожизненно…
Весна в этом году задержалась на горных перевалах, и полутемное помещение полно туземцев. Десятки пар глаз рассматривают нас, пока мы спускаемся по трухлявой лестнице и идем к двери. Возбужденные пьяные крики.
– Чужой наконец-то нашел себе шлюху из своих, – голос с жутким акцентом от ближайшего стола.
Одеревеневшие скулы Эолы. Смертоносный шорох клинка в ножнах.
– Попробуй лучше одну из наших, – визгливый гогот.
У них короткая память. За три года они совершенно забыли, как в прошлом платили за оскорбление. Ненависть затмевает мне разум. Я вздергиваю крикуна за шиворот и вполсилы бью в волосатый подбородок, отшвырнув ударом к стене. Хруст костей. Я морщусь. Хотел только оглушить и забыл, насколько они квелые. Он бесформенным кулем валится обратно на стол, разбрасывая посуду. Ребром ладони ломаю конечность с ножом второму. Очумелый крик боли. Окидываю предостерегающим взглядом остальных. Тонкий луч лазерного прицела пробегает по заросшим жесткой щетиной лицам. Последствия им хорошо знакомы. Толпа в панике бросается к выходу, опрокидывая столы и топча упавших.
Безлюдные коридоры Ледяной Пристани. Гулкие, как пустые раковины. Множество дверей. Морозный узор на полупрозрачном куполе мерцает всеми цветами радуги. Сверкающий иней в паутине трещин. Полинявший глянец панелей освещения. Я показываю глазами вверх.
– Гоар, излучение очень скоро доберется и сюда.
Глава колонии открывает дверь наружной галереи и тяжело садится в ближайшее кресло. Худое лицо искажает болезненная гримаса.
– Это уже не имеет значения. Мы вымираем гораздо быстрее.
– Купол рассчитан на двести человек. Сколько вас сейчас?
Напряженное молчание. Тоскливый ответ:
– Тридцать два.
– Вы проклинаете собственных детей, родившихся зимой. Изгоняете их из Ледяной Пристани. Для начала отмените варварский обычай.
Он сводит вместе седые брови, играет желваками. Складки вокруг рта стали глубже, глаза потемнели от гнева, но Гоар сдерживается. Его голос по-прежнему ровный, почти не окрашен эмоциями.
– Мы живем по законам Айханта. Твое предложение не только возмутительно, но и лишено смысла. Почему ты напоил клинок Эолы ее кровью?
– Она бы не приняла другого признания.
– Рожденная зимой бесполезна для продолжения рода. Это не традиция – она генетически бесполезна.
– Она обычный человек. Айхант заселили земляне. На Бельтэйне колония айхан. Мы все одного вида.
– Ты дал ей надежду. Стал лекарством от одиночества. Однако она сама оборвет нить своей жизни, как только на самом деле осознает, что не сможет подарить тебе детей. И это тоже генетически.
– Пока бьется сердце?
Он безнадежно вздыхает:
– Она последняя. На самом деле последняя. После нее ни один новорожденный не увидел огненную ночь этой планеты, оторвавшись от материнской груди.
Я смотрю вниз на заснеженные обломки скал. Эола неподвижно сидит у входа в купол, укутавшись с головой в мою куртку. Гоара не удовлетворило мое объяснение нашего совместного визита – для девушки дверь закрыта навсегда. «Вдали от Бельтэйна ты обязательно станешь матерью, – теплое чувство поднимается внутри».
– Шкура полярной змеи ей не поможет.
Оборачиваюсь.
– Туземцы размножаются, как кролики.
– Нам делали прививки. Несколько поколений наблюдали специалисты с Айханта. Раньше мы не испытывали никаких проблем. Затем началась война.
– Она давно закончилась.
– Мы рады, что Айхант теперь вспомнит о своих детях.
Меня вдруг начинает терзать желание нагрубить старику. С трудом сохраняю невозмутимость.
– Ты выжил из ума, Гоар. Айханту нужны рудники на этой планете. И на Земле, в алчной колыбели человечества, чхать хотели на колонию, на тебя, на меня. Но не на Бельтэйн. Не на кладовую редких элементов. Контакт второго уровня. Не слышал о таком? Договор с гуманоидами, которые никогда не смогут развязать еще одну межгалактическую войну, даже если бы и пожелали. Запрет на технологии. Но я знаю, как доказать им обратное.
Он вздрогнул всем тощим телом, как от удара кнутом. Сгорбился. Стал похож на нахохлившуюся под дождем цаплю. Глухо сказал:
– Три года назад ты ушел к Зеркалу.
Я насмешливо смотрю на старика.
– Это запрещено?
– К Бельтэйну прибыл корабль с Кейлары. Я получил приказ с Айханта выдать тебя им.
Теперь я откровенно улыбаюсь:
– Почему же не выдал?
– Они совершили посадку и пропали. Рядом с Зеркалом. На борту корабля был груз, о котором я предпочел бы никогда и не слышать.
– Неужели? Кроме клетки для меня они привезли всепланетное раскаяние?
– Не ерничай. Ты видел их там?
Я щелкнул клавишей блокировки двери.
– Ты считаешь, я должен был их встретить?
– Если у тебя есть корабль…
Он сверлит меня взглядом. Я пожимаю плечами и выхожу в коридор.
Снова пустые переходы этажей на пути к выходу. За восемь лет на этой планете я так и остался для айхан чужим. Даже немногочисленные обитатели купола не желают меня видеть.
«Ты прав, Гоар, – мрачные мысли сопровождают меня от лестницы к лестнице. – У меня есть корабль. Другие миры для Эолы и три распределителя для ненавистной мне планеты. Восемь лет назад во мне укоренилось зерно отмщения, взросло, набралось сил, и само стало питать меня пламенем лютой злобы. Если мне еще когда-нибудь встретится житель Кейлары, я заберу его жизнь, не раздумывая ни секунды. У любого. Мальчика, девочки, старухи, беременной женщины, тем более мужчины. Так же, как взял жизни безоружных пилотов и вооруженного конвоя, присланного за мной. Так же, как сжег сотни тысяч, поднимая над кварталами Феса корабль на главном приводе».
Раскаленный ветер. Песчаная поземка скручивается в шевелящиеся струи на кромке стекловидной поверхности. В ней отражаются горящие клочья облаков. Первозданный хаос цвета. Сияющие краски, для которых не подобрать названия. Приглушенные оранжевые блики рассветного неба, мерцающие хризолиты заката, ослепительный блеск огненной полночи. Повсюду сверкающие вспышки, обжигающие глаза даже сквозь защитные очки. Зеркало Бельтэйна – результат неуемной человеческой тяги к разрушению. Здесь, на площади в тысячи квадратных километров, распределитель разбил радугу на осколки и перемешал ее с расплавленным металлом и бетоном космопорта.
Мы ползем. Я не вижу Эолы, даже обернувшись. Только иногда легкое касание ботинка подсказывает, что она совсем рядом. Здесь расстояние не значит ничего. Значит только время, в течение которого чешуя полярной змеи на комбинезонах сможет сопротивляться радиации.
Над поверхностью Зеркала излучение кажется осязаемым. Пылающее марево. Миражи прошлого. Протянутая вперед рука становится Вавилонской башней, с пальцев стекает Ниагарский водопад, застывая в вереницу кладбищенских плит. Передо мной проплывают тысячи лиц, тысячи жертв выполненных мной военных приказов, тысячи черных отверстий стволов, направленных на меня. Зеркало начинает петь. Похоронный мотив звучит прямо в мозгу.
След.
Сто метров бесконечного пути.
Я не отрываю кончик ножа от тонкой бороздки на гладкой поверхности. Три года назад я вырезал ее несколько часов, искрошив в пыль бриллиант обручального кольца Ольги.
Одна линия вперед.
Тот же след назад.
Мы должны отыскать корабль. Рано или поздно мы упремся в его опоры.
Я ощупываю полированную обшивку. Мириады фрагментированных обломков входов и выходов плывут в воздухе вокруг нас. В этом калейдоскопе дверей есть та, которую нельзя открыть ни силой, ни даже самой универсальной отмычкой. Для нее нужны особые, единственные в своем роде ключи. Один был у пилота – я машинально поднес руку к шее и ощупал под одеждой короткую цепочку с металлическим диском, покрытым по обеим сторонам сложнейшей, объемной гравировкой. Второй – у Эолы. Он в ее генах. Буквально. Ни один осужденный во всех мирах не сможет получить доступ к шлюзу корабля.
Я срываю ключ с шеи и опускаю диск в узкую щель замка под ладонью. Не так. Переворачиваю. Гул сервопривода. Первый щелчок ригеля. Прерывистое дыхание рядом. Прижимаю ее палец к замку. Тихий всхлип от боли. Иголка пробивает кожу. Несколько мгновений сканирования базы данных и дверь тяжело откатывается в корпус. Я втаскиваю девушку в шлюз. Шипение герметизации, и Зеркало разжимает смертельные объятия.
Лицо Эолы белее мела. Тонкие струйки крови из ноздрей. Синюшные мешки под глазами. Закатившиеся вверх зрачки. Мелкая дрожь по телу. У меня холодеет внутри.
– Ты снимала капюшон!? – от предчувствия непоправимого у меня хрипит в горле.
Стон. Едва заметно шевелятся губы:
– Я… так… боялась… потерять… тебя…
Сгустком рыжего пламени волосы на белом фоне стола. Заострившиеся черты лица. Обнаженное тело. Паутина проводов. Холодные пальцы сжимают мою ладонь. Впивающиеся в мозг строки на мониторе. Красная, красная, красная. Каждый всплеск информации тревожно пульсирует – повреждение не совместимо с жизнью. Зеленая полоса с коротким сообщением: беременность – положительно. И снова столбцы таблиц одного цвета с кровью.
Эола вздыхает. Трепет ресниц, открытые невидящие глаза. Слабое касание моего лица кончиками пальцев. Ладонь накрывает шрам на груди. Шепот:
– Помни…
Я сжимаю кулаки.
– Пока бьется сердце.
Прямая линия на мониторе. Звук тоскливой ноты в оглушительной тишине.
Инверсионный след на краю пылающей атмосферы. Второй. Третий. Двигатели корабля сотрясают корпус, стабилизируя тысячи тонн бронированной стали на орбите. Щелчок в коммуникаторе. Настойчивый сигнал вызова. Обреченный голос сквозь треск помех.
– Ты активировал распределители.
– Не думай о смерти, Гоар. Цель не Бельтэйн.
– Ты должен их понять, Чужой. Была война.
– Понять, не значит простить.
Молчание. Тоскливое, как похоронная процессия.
– На твоей совести столько жизней, что даже их имена не вместит ни один мемориал. Остановись.
– Была война, Гоар. Ты сам это сказал. Распределители запрограммированы с задержкой в десять лет. У людей еще достаточно времени, чтобы попытаться не только найти их, но и не начать новую войну.
– Тебя проклянет все человечество.
– Тебе ли говорить об этом. Ты проклял собственную дочь.
– Ради Эолы, Чужой.
– Она была беременна, Гоар. У вас еще есть шанс.
– Была?
– Прощай.
Я отключаю связь, разворачивая корабль от планеты. Координаты звезды Бельтэйна давно введены в компьютер. Осталось подождать совсем немного. Спускаюсь в трюм. Лоснящиеся от смазки туши распределителей намертво закреплены в транспортном положении. Гоар не военный. Он должен был увидеть какой-нибудь запуск. Этого достаточно. Я прижимаю ладонь к оболочке спящей смерти и в этот раз вспоминаю лицо Ольги.
Корона звезды жадно облизывает корпус корабля. Захлебывающийся вой сигнала тревоги. Стремительно повышающаяся температура. Аромат ночных фиалок. Система вентиляции разносит запах земной летней ночи по отсекам корабля. Я целую застывшие в последней улыбке губы Эолы и прижимаюсь к ее волосам – они пахнут матиолой