Не догоняй давно ушедший поезд. Рассказы. Смело топчу я ногой… (Ольга Трушкова)

Осень приказала перезревшей листве опуститься на землю (покрасовалась, мол, и будет), и листва толстым пестрым ковром покорно улеглась туда, куда велено было. Только не все подчинились суровому приказу: наиболее стойкие золотистые солдатики, несмотря на свою обречённость, продолжали отчаянно сражаться с осенью. Их было немного, силы явно неравны, значит, скоро и эти «герои» падут «смертью храбрых» под порывами холодного северного ветра.

Тропинка едва угадывалась под опавшей листвой, кроссовки почти утопали в ней, но Вера Николаевна уверенно ступала без боязни оступиться, потому что это была её тропа.

Прекрасное стихотворение и как будто про этот момент. Вот идёт она по лесу с пластиковым ведёрком (за маслятами подалась, коих после недавних дождей, по словам соседки, видимо-невидимо) и топчет эту самую «вешнюю леса красу». Красиво сказал поэт, только вот многие бездумно повторяют эти строки, а в смысл не особо-то и вдумываются.

Всплыла картинка из далёкого прошлого.

Ванечка Сёмин, круглый отличник по её предмету, бойко, с выражением продекламировал выученное наизусть стихотворение Аполлона Майкова и ждал от неё вполне заслуженной пятёрки.

Но тут троечница Света Козаченко грустно, едва ли не со слезой в голосе спросила:

– Вера Николаевна, а разве можно красу топтать? Ведь это же краса!

– А вот Ваня нам сейчас и объяснит.

Ваня не стал объяснять – думать про красу ему не задавали, а домашнее задание он выполнил. Вот смотрите, в дневнике у него всё записано.

Пятёрку Ваня получил: он ведь зазубрил набор не совсем понятных ему слов и даже выразительно прочитал, нигде не нарушив их порядок. Себе же Вера Николаевна поставила жирную единицу. Не за этот урок. За предыдущий. За тот, на котором она вводила детей в мир поэзии Аполлона Майкова и не донесла до них всей прелести этого стихотворения.

А ещё она поняла, что Света Козаченко не «серенькая мышка», как месяц назад охарактеризовала её завуч, листая классный журнал и представляя молоденькой учительнице её будущих учеников, а очень тонкая натура, способная интуитивно почувствовать то, мимо чего может равнодушно пройти отличник Ваня Сёмин.

Сколько уж лет минуло, а она помнит всех своих учеников. Ну, или почти всех. Причём, не только отличников. Помнят ли они её? Наверное, да. Пусть и не все, но помнят. Письма, приходящие по социальным сетям интернета, – тому подтверждение.

Два года назад, получив одно из них, Вера Николаевна долго вглядывалась в фотографию. Открытый, по-детски доверчивый взгляд немного грустных глаз может принадлежать только тому мальчику, мальчику из её невозвратной юности.

Она читала знакомое сочетание имени и фамилии, но не спешила открывать сообщение, которое прислал ей этот немолодой человек – она боялась ошибиться, ведь в мире столько однофамильцев!

«…я так долго искал Вас и, наконец-то, нашёл!»

Не ошиблась. Это, действительно, был он, Коля Иваненко, ученик её самого первого в жизни класса, того самого, о котором Вера Николаевна в самом начале семидесятых упомянула в коротеньком стихотворении…

А класс был обычным: в меру шаловливым, но вполне управляемым. Просто очень уж хотелось молодой и совсем неопытной учительнице выглядеть степенной и строгой. Слава Богу, ничего из этого не получилось – дистанция между нею и её сорванцами исчезла сама собой.

«… мы с одноклассниками часто вспоминаем, как Вы читали нам «Кортик» и «Бронзовую птицу…»

Да, после уроков она читала своим непоседам те книги, которые обожала сама, а они знакомили её с жизнью своей деревни, учили вышивать крестиком рушники и петь на два голоса белорусские песни. (Кстати, такие неформальные отношения ничуть не вредили успеваемости учеников.) Именно эти дети помогли ей постигнуть азы искусства общения с ними, чтобы потом, уехав из той белорусской деревеньки за тысячи километров, до самого выхода на пенсию она никогда не испытывала необходимости напоминать классу, кто есть кто. Именно там она научилась никогда не требовать от учеников безоговорочного, то есть, слепого, подчинения, считаться с их мнением и не стесняться признать свою неправоту, если таковая имелась.

Был ли у неё авторитет среди учеников? Она об этом никогда не задумывалась. Но конфликтов, для разрешения которых традиционно вызывают в школу родителей и собирают педсоветы, у неё не было – сор из избы, то есть, из класса, не выносил никто: ни она, ни дети.

Видимо, уже тогда, когда Коля Иваненко был учеником пятого класса, молоденькая учительница навсегда стёрла разграничительную черту между собой и своими учениками.

Прошло много-много лет. Деревню, где она начинала свою педагогическую деятельность, уничтожил Чернобыль. Да и Коля, окончивший Белорусский государственный университет культуры и искусств и ставший преподавателем гимназии в белорусском городе Вилейка, давно уже не Коля, а Николай Михайлович. Это как раз тот случай, когда ученик превзошёл своего учителя. Но случай не единственный: среди её выпускников есть филологи и журналисты, директора школ и преподаватели вузов.

Вера Николаевна протирает очки, опять долго вглядывается в фотографию. Конечно же, это не Коля, а Николай Михайлович, но в её памяти он так и остался тем же добрым, застенчивым мальчиком с открытым взглядом почему-то всегда немного грустных глаз. И сегодня не Николай Михайлович, а именно Коля Иваненко, преодолев расстояние почти в полвека, пришёл к ней прямиком из своего детства и её невозвратной юности.

«…я так долго искал Вас и, наконец-то, нашёл! Хотя Вы, наверное, меня и не помните…»

«Здравствуй, Коля! Я помню тебя, я помню всё…

Спасибо тебе, мой милый мальчик, за добрую память обо мне, которую ты пронёс через всю жизнь…»

А годом ранее её нашла Света. Та самая «серая мышка». Признательные строки её письма чередовались с горечью невосполнимых потерь и заставили Веру Николаевну иными глазами взглянуть на то, что она выжигала калёным железом из своей памяти вот уже много лет. Оказывается, это так просто – выплеснуть с водой ребёнка.

Света, сама ставшая не только матерью четверых славных детей, но даже уже и бабушкой, никак не может смириться со смертью матери. Да и как смиришься, если мама ушла из жизни такой молодой, такой красивой!

Вот и Вера Николаевна тоже никак не может поверить в то, что нет Любы, подруги её задушевной.

Да, память осталась. И не только у Светы. И не только память. Осталась и благодарность к этой женщине за то, что она была.

Они жили по соседству и дружили семьями. Со стороны это выглядело, наверное, странно, потому что людей, более разных по складу характера, сыскать совершенно невозможно. Амбициозная, вспыльчивая Вера Николаевна, бой-баба с распахнутой настежь душой, и полная противоположность ей – Люба, мягкая, уступчивая, спокойная, рассудительная, а интеллигентности в ней было многим более, чем у её высокообразованной подруги. Да и мужья их были такими же разными: у Веры Николаевны Ильич – под стать Любе, Виктор же – точь-в-точь она, Вера Николаевна. Но вот, поди ж ты, дружили, и именно семьями!

Припомнилась совместная встреча Нового года.

Виктор, простой водитель лесовоза, очень хорошо знал историю и при каждом удобном случае не упускал возможности напомнить об этом окружающим, устраивая им что-то вроде тестирования.

Не обошлось без этого и в ту Новогоднюю ночь.

Как водится, сначала проводили год уходящий и готовились встретить наступающий. С открытой бутылкой шампанского в руке Виктор приступил к своему коронному номеру, без которого не обходилось ни одно застолье.

– Когда умер Павел Первый?

«Экзаменатор» обвёл взглядом притихшую «аудиторию» и остановил его на жене. Люба тут же вскочила со стула, встала по стойке «смирно!» и бойко отчеканила:

– Павел Первый умер в тысяча восемьсот первом году.

– Правильно, садись. Подставляй тару, свою порцию шампанского ты заработала.

Гордый эрудицией своей жены, Виктор налил ей вина и переместил горлышко бутылки к фужеру Веры Николаевны.

– Назовите-ка, уважаемая, годы правления Николая Второго.

Вера Николаевна не историк, да и по части императоров была не так подкована, как её подруга, потому и растерялась. Попытку Ильича прийти жене на помощь пресёк грозный окрик:

– Не подсказывать! Удалю!

Поднапрягши память, «тестируемая» радостно выпалила почти правильный ответ.

Теперь бутылка дамокловым мечом нависла над фужером Ильича.

– Ну-с, батенька, а с вами мы поговорил о революции.

– Надеюсь, не о Французской? – улыбнулся Ильич и показал на часы. – Давай, наливай авансом, моя Николаевна вон уже тост репетирует.

Да, хорошее было время. Мирное и спокойное. В будни работали, в праздники отдыхали. Растили детей.

У Любы и Виктора их было трое. Две дочки и сын Серёжа. Девочки мало схожи между собой и внешне, и по характеру. Одна – боевая, другая – тихоня. Кто из них старше, Вера Николаевна до сих пор не знает, хотя это и не столь важно – ведь Ира и Света были близнецами.

Время щадило Любу. Вот уже и дочки заневестились, а она оставалась всё такой же красивой женщиной с девичьей фигурой и с лучистыми голубыми глазами.

Володю Лысухина, избранника Светы, Вера Николаевна знала. Этот симпатичный кареглазый паренёк, спокойный, под стать тёще, был местным. А вот потенциальный муж Иры – приезжий, и о нём никто ничего толком не знал. Помнится, Люба, очень сдержанная в оценке людей, всё сокрушалась:

– Бесшабашный он какой-то, несерьёзный.

– Ничего, семейным станет, остепенится, – успокаивала её Вера Николаевна. – Они же любят друг друга, а это главное.

Но в глазах подруги сполохами металась тревога, и никакие аргументы не могли её унять.

Вскоре девочки вышли замуж и покинули отчий дом. Уехали.

А потом…

А потом уехала и Вера Николаевна. Уехала, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти этот таёжный посёлок и сжечь за собой все мосты. Слишком велика была обида, полученная от тех, от кого и не ожидала. Нет, не от Любы. Люба, вообще, никого не могла обидеть.

В память о подлости людской Вера Николаевна оставила лишь эти строчки, которые твердила, как мантру:

Той весёлой и жизнерадостной женщины больше не было. Вместо неё в мире появилась другая – волевая, жёсткая, с наглухо заколоченной душой. С этим ничего не мог поделать даже Ильич. Если бы тогда кто случайно и заглянул в эту душу, то увидел бы выжженную степь да горсть покрытой инеем золы.

Но время неумолимо отсчитывало годы, упаковывало их в десятилетия, и иней начал таять. Появился интернет, а вместе с ним – и бывшие ученики и ученицы. Первой из них нашла свою учительницу дочь Любы. Так Вера Николаевна узнала, что Света с Володей живут в Кемеровской области, их семейная жизнь сложилась на пять с плюсом и всё у них хорошо. А вот Ирина трагически погибла от рук своего мужа.

Ох, это материнское сердце-вещун! Ох, не зря тогда оно у Любы болело!

И ещё одну горькую весть сообщила ей Света:

– Мамы больше нет… Уже давно.

Любы больше нет… Уже давно. А она, Вера Николаевна, узнала об этом совсем недавно.

Вот тогда она и поняла, что не стоит из-за нескольких подлых и мерзких людишек сжигать мосты в прошлое. Не стоит и само прошлое вычеркивать из своей памяти. Ведь там, в твоём прошлом, не только одноклеточные ничтожества прозябают, но и настоящие друзья живут.

Там живёт её подруга Люба.

Вера Николаевна присела на свой любимый пень и увидела под разлапистой елью семейку маслят. А чуть поодаль – ещё два таких же семейства. Как раз ей на жарёху хватит. С молодой картошечкой да под сметанкой – объедение!

Вера Николаевна не грибница, нет. Да и не ягодница тоже. Просто она любит бродить по лесу, наблюдать за его жизнью и размышлять о своей. Лес для неё больше, чем друг: ему она поверяет все свои горести и радости, с друзьями же делится только радостями. А зачем друзей нагружать своими проблемами? У них и своих хватает.

Вера Николаевна аккуратно уложила в ведёрко крепенькие маслята, прикрыла их бумажным пакетом и пошла по тропинке дальше. Теперь её путь лежал к небольшому озерку, утаившему своё существование от лишних глаз в лесной чаще.

Ей тоже иногда хочется того же: взять и спрятаться от всех и вся. Просто так, взять и уйти ненадолго. Как вот сегодня ушла. Наверное, каждый человек хоть иногда, да желает этого. Хотя, с другой стороны, люди и так уже перестали замечать друг друга, тонут в другом мире, в виртуальном. Только этот факт сами от себя скрывают. Или не понимают, или не хотят понимать, что пластмассовый ящик никогда не заменит живого человеческого общения. Вот и Вера Николаевна туда же, в этот ящик сдуру себя затолкала. И что она там нашла? Да ничего хорошего.

Нет, это она зря, есть там и хорошее, вот только мало его. В основном, грязь. Вместо имён у людей какие-то «ники». Даже на литературных сайтах – маскировка.

Против псевдонимов Вера Николаевна ничего не имеет, когда они благозвучны. Но вот как понять, кто написал тебе рецензию, если под ней стоит подпись: «Ещё Один Дождь»? Даже пол этого Дождя не определишь.

Вера Николаевна на своей странице имя и фамилию написала в соответствии с паспортными данными, фото тоже своё выложила, указала место проживания, даже возраста не утаила. Чего ей маскироваться-то? Она не рецидивистка, чтобы скрываться под кличкой, которая в уголовной среде «погонялом» зовётся, а того, сколько ей лет отстучало, так и вовсе никогда ни от кого не скрывала.

Правда, год рождения убрать пришлось, так как он с фото не совпадает, потому что она на всех снимках выглядит всегда моложе, чем в жизни. Посмотрит читатель на неё, сравнит с годом рождения и смеяться будет: «Молодишься, бабушка, снимок-то, наверное, ещё с советских времён». А как ему объяснишь, что это не так и фотографировалась она специально для «аватарки» на своей странице?

Вообще-то, до событий на Украине (или в Украине?) почти у всех авторов были и места проживания указаны, и фото, а кое-кто так и возраста своего не таил. Теперь же многие из них ушли в глубокое подполье. Зачем?

Сообщать адрес, номер дома и квартиры, конечно, ни к чему, но страну-то свою ведь можно указать.

Теперь Вера Николаевна старается читать только тех, у кого и имя нормальное, без завихрений, и что-то о себе написано. Такие авторы у неё большим доверием пользуются, чем «безликие» и «бездомные». А тех, что под какими-то «никами» непонятными, вроде того Дождя, который, слава Богу, пока Ещё Один, она, вообще, стороной обходит.

Женщина остановилась, поймала летящую нить паутины бабьего лета и вдохнула враз повлажневший воздух. Вот и озеро. Как же вовремя засверкало оно своей лазурной гладью, а то она, эта добровольная пленница интернета, ещё, чего доброго, и на анализ прочитанного перекинулась бы.

Озерко было спокойным и безмятежным, только лёгкий ветерок вызывал рябь, то собирая в пучки отражающиеся на зеркальной поверхности солнечные блики, то разгоняя их в разные стороны.

Вот она, та самая лавочка, которую муж смастерил из подручных материалов: двух пеньков и трех срубленных, да и брошенных здесь же осинок. Срубили их, видно, забавы ради. Мужа давно уж нет, а лавочка оказалась на диво живуча.

Вера Николаевна присела на краешёк немудреного сооружения, вытянула уставшие ноги и огляделась вокруг. Нет, за прошедший год здесь ничего не изменилось. Так же чиста вода в озерке, на том же месте и когда-то «исцелённая» мужем берёза. Никуда не убежала, и никто не тронул её, голубушку. Вспомнила, как пришли они сюда в первый раз. Она тогда поразилась, что озерко не застоялось, не затянулось тиной, а муж объяснил, что оно питается подземными ключами, и показал ей место, где тоненький, но проворный ручеёк уносит из озерка лишнюю воду. Это было ранней весной. Деревья оживали, берёзы исходили соком. А вот одна из них, тогда ещё почти дитё, совсем не радовалась весне. Муж внимательно осмотрел деревцо со всех сторон и показал Вере Николаевне причину: «Видишь, брали сок, но надрез сделан слишком глубоко. Да и молоденькая она совсем, не надо было её трогать. Погибнуть не погибнет, а вот болеть будет долго».

Потом он на берегу озерка наковырял глины, смочил водой, замазал берёзке рану и забинтовал своим шарфом. Шарф, точнее, то, что от него осталось, сняли уже в сентябре, когда окрепшая и подросшая за лето берёзка роняла свои золотые листочки.

Они часто ходили сюда. И зимой на лыжах, и весной, и летом, и осенью. Теперь она ходит сюда одна. И только осенью. Вера Николаевна даже свой возраст отсчитывать начала не по летам, а по прожитым осеням. Почему? Да кто его знает. Может, потому что родилась не только в последний месяц этой поры года, но и в последний её день? Может, потому что со смертью мужа закончились её лета, даже те, что бабьими называются, а впереди только осени да зимы, и некому залечивать надрезы на её душе, вольно иль невольно людьми сделанные?

Правда, есть ещё вёсны, так это, вообще, не про неё.

Сейчас наступила очередная осень её горького вдовьего одиночества, а всего ею прожито сорок четыре… лет и семнадцать осеней. Да, почтенный возраст.

Спустившись к озерку, Вера Николаевна ополоснула в холодной воде руки и, пообещав лазурной глади встречу через год, пошла той же тропой домой. Дойдя до своего пня, присела отдохнуть. Куда торопиться-то? Дети живут в большом городе, звонят часто, навещают по мере возможностей, но сегодня дом её пуст. Зачерпнув сложенными лодочкой ладонями ворох золотых листьев, она поднесла их к лицу и закрыла глаза. Согретые не по-осеннему щедрым на тепло солнцем, они всё ещё пахли летом.

Ну, надо же, как втемяшилось-то! Прямо заклинило её на этом четверостишии! Будто других стихов на эту тему и знать не знает!

Вера Николаевна вспомнила вчерашнего виртуального собеседника, который написал, что люди воспринимают красоту по-разному: одни преклоняются перед ней, другие боятся, а потому и «топчут ногой». С этим Вера Николаевна была согласна, но попыталась реабилитировать поэта:

«Вешняя леса краса» – это зелёная листва и нежная травка. Весной они, действительно, украшали лес. Но пришла осень, и листья упали нам под ноги. Так что не красу «смело топчу я ногой», а то, что от неё осталось осенью – жёлтую листву. «Смело» – это потому что вешней красе уже не причинишь вреда, время её прошло».

Конец ознакомительного фрагмента.