Вы здесь

Неформальная экономика. Курс лекций. I раздел. ОТ ИЗУЧЕНИЯ НЕФОРМАЛЬНОГО СЕКТОРА К ИССЛЕДОВАНИЮ НЕФОРМАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ (С. Ю. Барсукова, 2009)

I раздел

ОТ ИЗУЧЕНИЯ НЕФОРМАЛЬНОГО СЕКТОРА К ИССЛЕДОВАНИЮ НЕФОРМАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

Введение к разделу I

Одна из самых распространенных ошибок – считать понятия «неформальный сектор» и «неформальная экономика» синонимами. Равно как не видеть различия между занятыми в неформальном секторе и неформально занятыми. Однако за этой ошибкой стоит не только невежество, но и сложная история развития исследований в этой области. Действительно, история изучения неформального порядка в экономике началась с проблематизации неформального сектора. На начальном этапе неформальный сектор исчерпывал тему неформальной экономики и в этом смысле был ее синонимом. Касалось это исключительно развивающихся стран. Однако со временем географический ареал исследований расширился, захватив в качестве эмпирического плацдарма развитые страны Запада. Но самое главное изменение коснулось самого понятия. От узкого понятия неформального сектора ученые перешли к изучению содержательно многообразной неформальной экономики. Нам предстоит разобраться в «старом» и «новом» понимании неформальной экономики, в секторальном и институциональном аспекте ее изучения (лекция 2), договориться о том картографировании неформальной экономики, которое будет базовым в рамках этого курса (лекция 3), систематизировать мнения исследователей о причинности неформальной экономики (лекция 4). Но поскольку все начиналось с изучения неформального сектора, познакомимся с этим явлением, с этапами его проблематизации и с современной статистической традицией его исчисления (лекция 1).

Лекция 1

НЕФОРМАЛЬНЫЙ СЕКТОР: ПОНЯТИЕ, ТРАДИЦИИ ИЗУЧЕНИЯ

На волне общемирового интереса к неформальной экономике особым вниманием пользуется тема неформального сектора. Не обошел этот интерес и Россию. Приводятся разные количественные оценки, ведутся споры о методиках исчисления этого феномена. Наша задача – разобраться с этим понятием, показав историю формирования концепции неформального сектора.

Велик ли неформальный сектор России? Оценки количества занятых в неформальном секторе российской экономики различаются довольно существенно. За этим стоят различия в методиках расчетов и используемых базах данных. Так, Е. Синдяшкина оценила занятость в неформальном секторе по балансу трудовых ресурсов и демографической статистики в 4,2 – 4,8 млн человек [Синдяшкина, 1998, с. 67].

Более развернутую и внушающую доверие оценку неформального сектора России по данным обследования населения по проблемам занятости (ОНПЗ) приводит В. Гимпельсон, включая в неформальный сектор три категории работников: индивидуальных предпринимателей без образования юридического лица, занятых по найму у физических лиц и работающих индивидуально, включая производство на дому для реализации [Гимпельсон, 2002].

В итоге, по расчетам В. Гимпельсона, занятость в неформальном секторе на основной или единственной работе в 2001 г. (в среднем за год) оценена в 7136 тыс. человек, что составляет 11% от общей занятости населения. Еще 2,05 млн человек использовали неформальный сектор для дополнительной работы [Гимпельсон, 2002].

В 2002 – 2003 гг. эти цифры растут. В 2002 г. уже 7,42 млн человек используют неформальный сектор для основной работы и 2,12 млн человек – для дополнительной. В 2003 г. эти цифры составляли 8,74 и 1,85 млн человек соответственно [Горбачева, Рыжикова, 2004, с. 32]. В результате занятые в неформальном секторе на основной или дополнительной работе составили в 2003 г. 16,1% от общей численности занятого населения. При этом занятость в неформальном секторе более распространена среди сельских жителей, чем среди горожан, тогда как гендерные различия практически отсутствуют.

Зачастую непосвященные читатели отождествляют понятия «занятость в неформальном секторе» и «неформальная занятость», а между тем разница между ними принципиальная. В концепции неформального сектора единицей анализа является предприятие, а в концепции неформальной занятости – рабочие места.

Если занятость в неформальном секторе – это совокупность занятых на предприятиях, отнесенных Росстатом к неформальному сектору, то понятие неформальной занятости охватывает работников, трудовые отношения которых не подпадают под трудовое законодательство; соответственно такие работники не охвачены налогообложением и социальной защитой. Такие рабочие места могут принадлежать как неформальному, так и формальному сектору экономики. Для формального сектора наиболее распространенной формой неформальной занятости является наем на основе устной договоренности без заключения письменного контракта. Также к неформальной занятости относятся работники по договорам подряда, так как такие договоры, несмотря на их письменную форму, не содержат положений, направленных на обеспечение социальной защищенности работников.

В свете впечатляющих цифр о занятости россиян в неформальном секторе закономерно задаться вопросом: что же такое неформальный сектор? Каковы история этого понятия и традиции изучения?

Открытие неформального сектора в развивающихся странах

Феномен неформального сектора был изучен и терминологически узаконен в исследованиях, посвященных развивающимся странам. Введение термина было связано с наличием в этих странах значительных групп людей, не вовлеченных в организованный рынок труда, но при этом создавших собственную систему занятости, подчиненную идее выживания. Это проявлялось во множестве видов деятельности, существующих в форме самозанятости или небольших семейных предприятий. Хрестоматийный образ капиталистической фирмы слабо соответствовал тем принципам организации деятельности, которые демонстрировали такие предприятия. Понятие «неформальный сектор» объединило многообразные формы занятости, опирающиеся на неформальные, персонифицированные отношения с потребителями, наемными работниками и кредиторами. Заметим, что на этой стадии неформальный сектор был синонимом неформальной экономики.

Кратко история изучения неформального сектора выглядит следующим образом. Правда, изначально для обозначения того, что впоследствии будет названо неформальным сектором, использовали иные термины.

Еще в 1940-е годы датский антрополог Дж. Боеке высказал идею о «дуальности» экономики развивающихся стран, лишь одной своей «частью» уподобленной «нормальной» рыночной экономике [Boeke, 1953]. В 1950-е годы А. Льюис развил двухсекторальную модель развития, выделив сектор современных капиталистических фирм с ориентацией на максимизацию прибыли и сектор крестьянских хозяйств, где крайне неоднозначны и разнообразны способы хозяйственной мотивации и принципы распределения. Попытка использовать эту схему в эконометрике связана с работами Дж. Харриса и М. Тодаро, которые в 1970-е годы довели идею дуальной экономики до уровня двухсекторальной системы уравнений экономического равновесия.

В 1963 г. К. Гиртц, изучавший предпринимательство в Индонезии, ввел понятие «базарная экономика» (bazaar-type) в противовес термину «фирменная экономика» (firm-type) как экономике крупных западных корпораций, обеспечивающих работников защитой закона («bazaar-economy» и «firm-centred economy») [Geertz, 1963]. Национальная бюрократия видела в этих фирмах средство защиты от рыночных «провалов», создавая возможности монопольного господства на рынке этих стран. Напротив, базарная экономика была индивидуалистичной и конкурентной. Организованная в форме фирм экономика описывалась как более эффективная, капиталоемкая, с более высокой производительностью труда. «Базарная» экономика, наоборот, трудоемка, низкопроизводительна, маломасштабна, низкодоходна. Позднее в работах, посвященных Марокко, Гиртц подчеркивал, что современная экономическая наука использует именно «базарную модель» при изучении принятия решений на конкурентных рынках, тогда как на практике бюрократия развивающихся стран активно защищает монополии. Но аналитическую терминологию Гиртца экономисты не приняли.

Обычно введение в научный оборот термина «неформальный сектор» связывают с именем К. Харта, отмечавшего, что «отверженные структурой формальных возможностей, люди из низов городского пролетариата ищут неформальные способы, чтобы увеличить свои доходы» [Харт, 1999, с. 533]. Началом известности Харта и победного шествия концепта «неформальный сектор» послужил его доклад «Городская безработица в Африке», сделанный в 1971 г. и посвященный изучению структуры занятости в Гане [Hart, 1973]. Основной посыл работы: бедные в Аккре (Гана) не являются безработными. Это было новостью, поскольку крупные компании предоставляли очень ограниченное число рабочих мест, и, соответственно, экономисты оценивали безработицу в Африке на уровне 50% и выше. Воображение рисовало картину Америки времен Великой депрессии с понурыми нищими на улицах, но улицы Аккры были полны жизни. Толпы уличных торговцев, носильщиков, таксистов были заняты делом. Неформальная экономика была самоорганизацией людей, исключенных из участия в пользовании благами, гарантированными государством, и создавшими свои собственные способы выживания.

Идеи К. Харта восприняли настолько быстро, что отчет ILO (International Labour Organization), использовавший эту концепцию в Кении, вышел раньше (в 1972 г.), чем сам К. Харт опубликовал свою работу по Гане (в 1973 г.).

Довольно интересный с точки зрения развития науки вопрос: почему идеи Гиртца проигнорировали, а работу Харта оценили столько высоко, что он стал фактически основателем целого направления исследований? Думается, тому есть несколько причин. Начнем с того, что К. Харт публицистически ярок[1]. Далее, по его собственному мнению, он смог вызвать интерес экономистов, потому что представил свою этнографию на их языке [Linking…, 2006, р. 25]. И самое, пожалуй, важное, что К. Харт не просто описал явление, но дал ему принципиальную оценку. Он «оправдал» неформальный сектор. И сделал это в 1970-е годы, когда общепризнанным было суждение, что единственным институтом, способным мобилизовать экономические ресурсы, является государство. На этом настаивали и марксисты, и кейнсианцы. Либеральные экономисты тогда были не в моде. Именно поэтому идеи К. Харта были восприняты как руководство к действию, и дискуссия приняла практический характер, фокусируясь вокруг вариантов помощи неформальному сектору развивающихся стран.

Настоящим прорывом в изучении неформального сектора стали эмпирические исследования, проводимые под эгидой Международной организации труда (МОТ) и Всемирного банка. Подобные исследования проводились в Колумбии (1970), Шри-Ланке (1971), Кении (1972) и других странах «третьего мира». Эти проекты должны были ответить на вопрос о степени применимости к рынку труда развивающихся стран концепции безработицы, принятой в развитых странах Запада. Фактически, речь шла об исследованиях, имеющих явное прикладное значение, – уточнение программ помощи развивающимся странам. В результате неформальный сектор был терминологически узаконен и эмпирически описан.

Особо отметим, что в исследованиях МОТ неформальный сектор трактовался не как прибежище маргиналов, реанимирующих докапиталистический этап развития, а как амортизатор социально-экономических потрясений, инкубатор предпринимательского слоя, спасение от бедности широких масс населения. Как отмечал Р. Бромли, «интеллектуальная валидность концепции была для многих людей вторична по сравнению с ее политической направленностью» [Bromley, 1978, p.1036]. Дело в том, что поддержка неформального предпринимательства остается ключевой возможностью снижения бедности в этих странах. Политическая корректность суждения об этом феномене, созвучная интенциям внешней политики развитых стран по отношению к «третьему миру», в немалой степени способствовала вхождению этого понятия в социально-политический дискурс ученых и политиков. Концепция неформального сектора создавала рациональную основу для рекомендаций странам третьего мира, не провоцируя в них социальный взрыв[2].

Что же такое неформальный сектор? В качестве ответа на этот вопрос исследователи предпочитали перечислять характеристики этого сектора, а не концептуализировать понятие. Специфика неформального сектора представлена в табл.1 [Fidler, Webster, 1996, p. 6].


Таблица 1

Сравнение формального и неформального секторов


Фактически, регулярное использование этого термина применительно к странам «третьего мира» апеллировало к здравому смыслу common-sense notion»). Изначальное определение методом от противного (не-формальный сектор) стараниями последователей выродилось в набор позитивных характеристик: низкий уровень организации, случайная занятость, слабая механизация, личные отношения вместо контрактных обязательств, малый размер и проч.

Но такой подход был явно ущербен, поскольку операционализация каждого признака формировала разные совокупности эмпирических объектов. Показательно в этом смысле совместное исследование американского экономиста Д. Мида и французского экономиста К. Моррисона, посвященное малому бизнесу стран «третьего мира» [Mead, Morrisson, 1996]. Изучая 2200 предприятий из семи стран Латинской Америки, Африки и Азии, ученые пришли к выводу, что основные признаки неформального сектора – небольшое число рабочих мест, слабое соблюдение законодательства, низкая капиталоемкость – не имеют жесткой взаимосвязи. Эти признаки далеко не всегда встречаются одновременно и, более того, степень их корреляции варьирует от страны к стране. Эти ученые показали весьма слабую связь между различными измерительными техниками, основанными на размере, регистрации, уплате налогов и выполнении трудового законодательства. Это затрудняет выработку унифицированного определения неформального сектора.

Но эмпирические исследования было уже не остановить. Причины изучения неформального сектора в странах «третьего мира» связаны с изменениями в сфере экономики и управления.

В сфере экономики наиболее значимыми процессами явились: развитие мировой системы капитала; экспансия капитала развитых западных стран; распространение сетевого метода организации производства и пространства; переход ряда стран к постиндустриальному этапу развития и, как следствие, индивидуализация потребностей и качественный отрыв от регионов, решающих задачи индустриализации. Эти процессы спровоцировали социокультурный и экономический конфликты хозяйственных укладов, осмысленные в противопоставлении формальной и неформальной экономик.

В сфере управления важную роль сыграло формирование новых субъектов управления (МОТ, Всемирный банк, ВОЗ и проч.), специфика которых состояла в глобальности управленческих задач, а решение выходило за рамки национальных экономик. Гуманитарные, социально-экономические и политические проблемы стали рассматриваться как сквозные, выходящие за рамки национальных экономик. Это требовало выработки более гибких и универсальных аналитических схем, а также корректировки ряда понятий в кросскультурной перспективе (например, понятия безработицы). Отвечая на эти вызовы, международные организации создали финансовую и организационно-управленческую основу корпоративистских исследований, посвященных неформальному сектору экономике.

Два подхода к определению неформального сектора

Со временем к исследованиям неформального сектора помимо экономистов подключились социологи, антропологи, политологи. Расширился и географический ареал исследований. По мере развития изучения неформального сектора обозначилось два подхода к концептуализации этого понятия.

Согласно первому подходу акцент делается на характере взаимодействий предприятий неформального сектора друг с другом, с потребителями, с кредиторами и проч. Природа неформального сектора связывается с глобальными процессами децентрализации и реорганизации производства и трудового процесса. Сотни тысяч малых маневренных предприятий, связанных в горизонтальные сети регулярными контактами и доверительным отношением друг к другу, начинают олицетворять новую модель эффективного производства. «Горизонтальные сети, а не вертикальная бюрократия, становятся новыми моделями эффективных организаций» [Castells, Portes, 1989, р. 11]. При такой логике неформальный сектор порождается растущей конкуренцией, вынуждающей повышать гибкость и снижать издержки, в том числе связанные с привлечением труда. Таким образом, неформальность порождается потребностью в экономии издержек, актуализированной выходом конкуренции на новый, глобальный уровень. Подобное объяснение неформального сектора представлено в работах М. Кастельса и А. Портеса [Castells, Portes, 1989], В. Токмана [Tokman, 1989]. Деформализация трактуется как универсальная экономическая потребность любого хозяйствующего субъекта. Однако возможности удовлетворения этой потребности значительно выше у малых, семейных, недокорпорированных предприятий, чем у крупных[3]. Поэтому за малыми предприятиями закрепляется понятие «неформальный сектор», хотя далеко не все такие предприятия тотально или частично нелегальны. Есть и абсолютно соответствующие формальным требованиям. Между понятиями «неформальность» и «нелегальность» при таком подходе нет жесткого соответствия. То есть неформальный сектор могут представлять вполне легальные предприятия, предпочитающие неформальные методы работы с клиентами, кредиторами, поставщиками и проч. Очевидно, что речь идет о преимущественно малом бизнесе сферы услуг и торговли.

Второй подход тяготеет к неолиберальной концепции и определяет неформальный сектор в контексте его преступания через закон. При таком подходе отношение предприятий к государству является основным различием формального и неформального секторов, и фокусом анализа становится нелегальность неформалов [Weeks, 1975]. Далее, как правило, следуют рассуждения о неадекватности законов, об избыточности регламентации, о завышенности налогового бремени и пр. Это повышает цену законопослушания, что создает стимулы для «ухода в тень». Неформальный сектор объявляется производным «меркантилистской политики» правительства (терминология Э. де Сото). Но если крупные предприятия более или менее можно проконтролировать, то малые предприятия и самозанятые могут легко и относительно безопасно нарушать закон. Их-то и определяют как неформальный сектор[4].

Таким образом, эти подходы используют разные концептуальные схемы и, соответственно, разные критерии для выделения неформального сектора. Различия можно свести к трем моментам.

Во-первых, такие подходы приводят к разным исследовательским объектам. В первом случае – это некая система (например, представленная сетью). Во втором случае – это преступающее закон предприятие. В первом случае неформальность осуществляется в пространстве между субъектами, а во втором – в хозяйственном поведении субъекта, взаимодействующего с властью.

Во-вторых, подходы предполагают разные основания неформальности. Неолиберальный подход объясняет поведение хозяйствующего субъекта невозможностью соблюдать требования легальности (долго, дорого, хлопотно), тогда как первый подход связывает уход в неформальное пространство с потребностью снижать издержки и повышать гибкость фирмы в условиях глобальных вызовов современности.

В-третьих, подходы различаются тем, какова природа силы, выталкивающей предприятия за рамки закона: потребность выжить в условиях растущей конкуренции и структурных особенностей рынка труда (трудоизбыточность и низкая правовая грамотность) или неадекватность закона. С точки зрения второго подхода, громоздкость норм и законов порождает неформальность. С точки зрения первого подхода, это не совсем верно. Характер законов, конечно, влияет на развитие неформального сектора, но его природа заключена в структурных особенностях рынка труда развивающихся стран, в приходе западного капитала и втягивании «третьего мира» в глобальный экономический порядок. «Деятельность вне регулятивных рамок дает возможность производить товары и оказывать услуги в структурной среде, характеризуемой отсутствием возможностей высоких заработков и избытком рабочей силы. По этой причине политические решения, реформирование законодательства могут влиять, но не могут определять развитие неформального сектора» [Tokman, 1992, p. 20].

Оба подхода имеют право на существование и находят своих приверженцев.

Во-первых, сформировались географические предпочтения этих подходов. В исследованиях, посвященных неформальному сектору стран Африки, обычно речь идет о малых предприятиях, использующих примитивные технологии и неформальные принципы организации деятельности. В латиноамериканской литературе исторически преобладает традиция рассмотрения неформального сектора в контексте полной или частичной нелегальности, направленной на уменьшение налогов и уход от регулирующих ограничений. Впрочем, в начале 1990-х годов и в Латинской Америке начали отходить от неолиберального взгляда на природу неформального сектора, склоняясь к учету структурных особенностей рынка труда развивающихся стран [Beyond regulation…, 1992].

Во-вторых, эти подходы воплотились в разных исследовательских стратегиях. Тестирование хозяйствующих субъектов на нелегальность принципиально возможно лишь в специализированных исследованиях и не реализуемо в общенациональном масштабе. Напротив, операционализация неформального сектора через размер или организационно-правовую форму предприятий, игнорируя вопрос о нелегальной деятельности, позволяет проводить широкомасштабные исследования. Это обстоятельство было оценено статистиками труда, которые закрепили соответствующее понимание неформального сектора в международных конвенциях[5]. Согласно конвенции статистиков данный сектор неформален не с точки зрения нарушения формальных правил, а с точки зрения использования неформальных регуляторов деятельности, что выражается в ряде вполне конкретных показателей, с большой вероятностью свидетельствующих о преобладании неформального регулирования (например, небольшое число занятых или отсутствие регистрации в качестве юридического лица). Речь идет о мелком товарном производстве, неоднородном с точки зрения неформальной практики и отношения к формальным институтам рынка. При этом статистические службы разных стран уточняют, какие именно категории занятых корректно относить к неформальному сектору. Количественные границы малых предприятий также имеют национальные варианты. Это обстоятельство надо иметь в виду, испытывая соблазн межстрановых сравнений[6].

Критика концепции неформального сектора

Предположение об относительной автономности неформального сектора от формальной экономики, акцентирование их контрастной природы восходило к традиции дуальности, предложенной экономистами. Сформулированная ими теоретическая дефиниция основывалась на контрасте классической капиталистической фирмы Запада и малого национального предприятия стран «третьего мира». По мере подключения к дискуссии социологов и антропологов начала формироваться и набирать силу критика двухсекторального подхода.

Дж. Бреман как представитель школы «периферийного капитализма» указывал на сильную взаимосвязь между этими секторами [Breman, 1976]. Согласно теории периферийного капитализма экономика стран «третьего мира» характеризуется зависимостью от мирового рынка и разнородностью моделей производственных отношений. Западные компании формируют очаги капитализма в развивающихся странах, но игнорируют национальную специфику. Так как эти очаги высокопроизводительны и используют современные технологии, то большинство населения вынуждено искать работу во внекапиталистическом секторе. Концепция «структурной разнородности» описывает эту ситуацию в терминах сосуществования капиталистического и некапиталистического производственных укладов, где первый определяет развитие второго и между ними существует огромное количество функциональных связей. С этой точки зрения нельзя говорить о специфической, независимой динамике неформального сектора. По мнению Дж. Бремана, неформальный сектор является «национальным ответом» «третьего мира» на вызовы современности, воплощенные в пришествии западного капиталистического уклада.

«Рыхлость» концепции неформального сектора, сводимой к набору качественных признаков, виделась и в том, что «каждый критерий может быть использован для определения собственного универсума» [The Urban Informal Sector, 1981, p. 16]. Наконец, появились сомнения в правомерности отождествления неформального сектора с малыми предприятиями: «Отличительная черта неформального сектора от малых предприятий в их ориентации: первый мотивирован преимущественно обеспечением занятости, тогда как второй связан преимущественно с максимизацией прибыли» [The Urban Informal Sector, 1981, p. 17].

Развернутую критику дуальной экономики представил Р. Бромли. Его критика концепции «неформального сектора» К. Харта была развернутой и обстоятельной. Основные критические замечания сводились к тому, что, во-первых, жизнь не сводится к этим двум вариантам, являя собой континуум состояний, и, во-вторых, концепция практически не дает выхода на изучение отношения и взаимодействия неформального сектора и остальной экономики. Более детальный перечень принципиальных недостатков деления экономики на формальный и неформальный секторы, по мнению Бромли, следующий [Bromley, 1978, p. 1034 – 1035]:

• примитивность методологии дуализма как таковой;

• логическая неконсистентность выделения неформального сектора;

• ложное представление об относительной независимости формального и неформального секторов;

• ошибочная вера в возможность единой политики по отношению к неформальному сектору;

• необоснованное отождествление неформального сектора исключительно с городской активностью;

• уход от вопроса об иных, в том числе промежуточных формах экономической деятельности, существующих вне этих секторов;

• неаргументированное утверждение, что у неформального сектора есть настоящее, но нет будущего;

• деление предприятий на формальный и неформальный секторы не означает, что это же разделение корректно применять к работникам. Они могут совмещать или чередовать занятость в этих секторах;

• необоснованность использования термина «неформальный сектор» как синоним термина «городская бедность».

Фактически острие критики было направлено против дихотомии формального и неформального секторов. Предпочтения склонялись в пользу континуума, позволяющего дифференцировать предприятия, в разных пропорциях сочетающие в себе признаки этих полюсов. То есть нет дихотомии формального и неформального секторов, а есть их отраслевые и региональные континуумы, и подвижка состояния на них может пойти как на пользу, так и во вред национальным экономикам.

В качестве защиты идеи неформального сектора можно привести следующие возражения: во-первых, не следует отождествлять аналитическое разделение с реальностью и, во-вторых, эта изоляция – не свойство концепции, а сложившаяся традиция ее применения. В паре формального и неформального вполне можно видеть не дихотомию, а полюса континуума.

Кроме того, критика дихотомии с научной точки зрения не отрицает удобства ее использования в системе социальной политики. «Неформальный сектор» представлялся выделенным, относительно изолированным и оттого удобным объектом приложения помощи. То есть дуальность формального – неформального слишком прочно интегрирована в политическое управление, чтобы ставить вопрос о правомочности концепции.

Занятость в неформальном секторе и неформальная занятость

По мере роста популярности понятия «неформальный сектор» появилась потребность его количественной верификации. И тут к делу подключились статистики труда. Неформальный сектор в статистической традиции утратил содержательное единство с аналитическим смыслом, изначально присущим концепции неформального сектора.

Напомним, что, по мнению К. Харта, основное отличие неформальных самозанятых от оплачиваемых наемных работников состоит в степени рационализации характера их деятельности и, как следствие, ее регулярности и стабильности [Linking…, 2006, р. 25]. Для Харта принципиальное значение имеет природа дохода: формальные доходы регулярны и стабильны, неформальные (легальные и нелегальные) – нет. При этом люди пытаются сочетать эти типы доходов. Работники и предприятия движутся по континууму формальная – неформальная занятость в зависимости от обстоятельств или занимают несколько позиций одновременно. Например, официально трудоустроенный работник имеет неформальную подработку.

К. Харт с явным неудовольствием пишет, что экономисты перевели термин «неформальный сектор» в количественные показатели: маломасштабный, низкопроизводительный, низкодоходный, слабо механизированный. В то время как он «подчеркивал природу дохода, наличие или отсутствие бюрократической формы» [Linking…, 2006, р. 26].

Сказалась трудность приведения аналитического концепта к статистическому. Окончательно неформальность исчезла в понятии «неформальный сектор», когда его стали определять согласно резолюции 15-й Международной конференции статистиков труда (1993 г.). Именно тогда закрепилась операционализация неформального сектора, основанная на характеристике предприятий, а не отдельных рабочих мест. Такой «неформальный сектор» в принципе не может улавливать неформальную занятость, так как фирма может быть неоднородной внутри (формальные и неформальные работники), а подсчет ведется на уровне целых предприятий. В результате возник разрыв между неформальным сектором как артефактом национальной статистики, позволяющим проводить межстрановые сравнения, и традицией содержательной трактовки этого термина. Ведь К. Харт писал о неформальной активности как возможности для бедняков заработать вне регулируемой системы официального найма.

При существующих статистических методах учета занятость в неформальном секторе экономики не является неформальной занятостью. В России на основе методики Госкомстата, утвержденной в октябре 2001 г., неформальный сектор включает в себя три категории работников:

• ПБОЮЛ (предприниматели без образования юридического лица);

• занятых по найму у физических лиц;

• работающих индивидуально, включая производство на дому для реализации.

При этом принципиально неважно, что самозанятый может иметь лицензию и платить необходимые налоги, а предприниматель без образования юридического лица предоставляет соответствующую отчетность проверяющим органам, платит налоги, заключает легальные отношения найма с сотрудниками и т.д. Наличие лицензий и грамот за превышение задания по налогам ничего не меняет. Сам факт ведения бизнеса в указанных организационно-правовых формах является основанием отнесения к неформальному сектору. То есть подсчет ведется на уровне целых предприятий, и все занятые на таких предприятиях попадают, согласно статистике, в число занятых в неформальном секторе. И какая в нашем неформальном секторе доля действительно «неформалов» в хартовском смысле – никто не знает[7]. Ведь внутри предприятий неформального сектора могут быть как формально, так и неформально нанятые работники, зарегистрированные и незарегистрированные самозанятые[8].

Неформальная же занятость считается, если можно так выразиться, индивидуально, т.е. по характеру конкретного рабочего места. И такие неформально занятые могут трудиться как внутри, так и вне предприятий формального сектора. В результате занятость в неформальном секторе лишь частично пересекается с понятием неформальной занятости, поскольку внутри формального и неформального секторов экономики есть разделение рабочих позиций на формальную и неформальную занятость. Таким образом, статистика, фиксирующая состояние неформального сектора, ни в коей мере не может служить основой нашего знания о неформальной занятости.

Подчеркнем, что неформальная занятость имеет место как внутри, так и вне неформальных предприятий. Другими словами, неформальная экономика должна рассматриваться не только с точки зрения характера предприятий (не регулируются государством), но и с точки зрения характера найма (не защищены трудовым правом). Это приводит к формуле:

Неформальная занятость = Неформальные предприниматели, преимущественно самозанятые и семейный бизнес + Бесконтрактный наем на формальных и неформальных предприятиях.

Соотношение этих слагаемых в развивающихся странах – 60 и 40% [Linking…, 2006, р. 83].

Неудивительно, что под сегментацией неформальной экономики с точки зрения характера работы понимается исключительно сегментация видов неформальной занятости [Linking…, 2006, р. 78]: 1) неформальные работодатели; 2) семейный бизнес и самозанятые; 3) наемные работники неформальных предприятий; 4) периферийные наемные работники формальных предприятий (временные, частично занятые и пр.); 5) надомные работники; 6) неоплачиваемая домашняя занятость. Как правило, доходы снижаются по мере движения по этой типологии, а гендерная картина меняется от преобладания мужчин к преобладанию женщин.

Новые формы организации бизнеса позволяют формальным фирмам расширять зону неформального найма. Это достигается следующим образом:

• в рамках «стоимостных цепей» (субконтрактных отношений) фирма объявляет, что с остальными звеньями цепи у нее лишь коммерческие отношения, и они не лежат в области трудовых отношений этой фирмы;

• отношения наема вуалируются, весьма условным становится сам факт наема с точки зрения как работника, так и правовой системы (например, при взятии товара на реализацию);

• получают распространение формы наема, когда наем безусловен, но нет ясности – с кем (например, временный наем через агентство).

• все чаще практикуется перенос субконтрактных подразделений в «третий мир» с устойчивой традицией неформальности.

* * *

Подведем итоги лекции.

• Было бы преувеличением говорить о единой сложившейся научной концепции неформального сектора, а также о причинах, его порождающих. Исключительная гетерогенность неформального сектора затрудняет выработку унифицированного определения. В определении неформального сектора выделилось две традиции. Согласно первому подходу понятие неформального сектора подчеркивает не столько специфику самих предприятий, относимых к этому сектору, сколько формы их взаимодействия между собой. Неформальная интеграция таких предприятий строится на личном знакомстве, доверии, договоренностях, не скрепляемых контрактами, на взаимопомощи. Второй подход к определению неформального сектора редуцируется до понятия «законность» и сводится преимущественно к соблюдению фискальных норм налогообложения.

• Несмотря на проблемы теоретического порядка, в эмпирических исследованиях сложилась конвенция («эмпирическая дефиниция») считать неформальным сектором самозанятых (исключая квалифицированных специалистов) малые предприятия (кроме высокотехнологичных производств) и некоторые виды домашней прислуги. Этот подход закрепила МОТ.

• В подавляющем большинстве случаев использование концепции неформального сектора ограничивают развивающимися странами, что связано как с историей этого термина, так и с пониманием того, что неформальный сектор – это не просто малые предприятия, но порожденные специфическим характером рынка труда и экономики в целом. В их числе трудоизбыточность, низкий образовательный и квалификационный уровень работников, массовая миграция из села в город, преобладающая роль иностранного промышленного и финансового капитала и пр., что сводится к понятию «третий мир». Вне этого социально-экономического контекста концепция неформального сектора теряет социально-экономическое содержание, превращаясь в статистический артефакт. Неслучайно в развитых странах разнообразие видов занятости изучается, как правило, не в рамках концепции неформального сектора, а в контексте теорий сегментации рынка труда. Вопрос об отнесении современной России к «третьему миру» остается открытым[9].

• Для определения размера неформального сектора в Резолюции 15-й Международной конференции статистиков труда (1993) рекомендовано использовать один или два критерия в зависимости от условий страны: юридический статус предприятия или размер предприятия. В 2001 г. Госкомстат России утвердил положение по измерению занятости в неформальном секторе, согласно которому критерием отнесения к этому сектору является отсутствие государственной регистрации в качестве юридического лица (а в ряде стран – по размеру предприятий).

• В настоящее время используются количественные оценки неформального сектора, различающиеся широтой определения этого феномена. Так, наиболее узким определением является сумма занятых в сфере предпринимательской деятельности без образования юридического лица, занятых по найму у физических лиц и самозанятых. Расширенное определение неформального сектора добавляет занятых домашним производством для последующей реализации, а также для собственного потребления (как основное занятие, т.е. более 30 часов в неделю) [Обзор занятости…, 2002, с. 65 – 67]. Благодаря работам, в которых приводятся количественные оценки, неформальный сектор России перестает быть «черным ящиком».

• Грубейшая ошибка – отождествлять занятость в неформальном секторе и неформальную занятость. Внутри формального и неформального секторов экономики есть разделение рабочих мест на формально и неформально занятых. Скажем, официально неоформленный рабочий крупного завода – неформально занятый, но в неформальный сектор он не попадает. А вот самозанятый безоговорочно относится к неформальному сектору, и только при условии отсутствия патента и лицензии – к неформальной занятости. В основе неформальной занятости лежит характер деятельности, т.е. индивидуальная характеристика рабочего места, а принадлежность к неформальному сектору определяется статусом экономической единицы. То есть подсчет занятости в неформальном секторе ведется на уровне целых предприятий, тогда как внутри предприятий неформального сектора могут быть как формально, так и неформально нанятые работники. Впрочем, как и внутри предприятий формального сектора. В результате занятость в неформальном секторе лишь частично пересекается с понятием неформальной занятости.

Лекция 2

ИССЛЕДОВАНИЕ НЕФОРМАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

Проблематизация неформального сектора пришлась на 1970-е годы. Исследования проводились исключительно в развивающихся странах, да и внутри этих стран неформальный сектор описывался как относительно изолированный сегмент экономики, противопоставленный фирменному устройству, привносимому в эти страны транснациональными компаниями. Тем самым неформальность ограничивалась зоной неразвитой экономики. О других ипостасях неформальной экономики не было и речи, что делало полностью оправданным использование понятий «неформальный сектор» и «неформальная экономика» как синонимов. Многим казалось, что такова судьба этой темы. Однако со временем ранняя концепция «неформального сектора» перешла в расширенный концепт «неформальной экономики», являющейся не периферийным элементом, а базовым компонентом экономики многих стран. Как это произошло и какие сформировались подходы к изучению неформальной экономики? Какие грани неформальной экономики выделяют исследователи в качестве предмета изучения?

Старое и новое видение неформальной экономики

Как это обычно бывает, история мысли тесно связана с историей экономических и политических процессов. Вскоре после открытия неформальности в развивающихся странах западный мир захлестнули переосмысления собственного пути развития.

В 1980-е годы происходит сдвиг в экономической доктрине многих развитых стран. Растут сомнения в разумности государственного регулирования, что наиболее отчетливо воплотилось в экономической политике Р. Рейгана и М. Тэтчер, имеющей явный уклон в сторону рыночной свободы. Начинается абсолютизация саморегулятивного потенциала рынка. Тема неформальной экономики получает второе рождение, но уже не как сектора, а как правил игры. Ведь там, где дирижирование рынка становится менее детализированным, возникают иные регулятивные логики.

Кроме того, интерес к этой теме был связан с изменениями в организационно-управленческих схемах, получивших все большее применение на Западе в это время. Речь идет о распространении субконтрактных отношений, в значительной степени регулируемых неформальными правилами. На это же время приходится рост внимания к экономике мигрантов. Этническая экономика выходцев из других стран, упорно придерживающихся собственных схем ведения бизнеса и социальной организации жизни, зачастую была за гранью предписанных законом алгоритмов [Портес, 2004; Portes, Sensenbrenner, 1993]. Отсюда внимание к «нерегулярной занятости» [Mingione, 1990]. Позже эстафету интереса к неформальной занятости подхватят и российские исследователи [Синявская, 2005].

Стало ясно, что реальная экономика шире той, что фиксируется в официальных статистических отчетах. Желание измерить полный объем экономической деятельности привело к развитию количественных методов оценки теневой экономики. Особой популярностью отличались монетарные методы [Feige, 1981; Gutmann, 1979; Tanzi, 1980], «обнаруживающие» теневую экономику через анализ финансовых трансакций. В этой группе лидировали американские ученые[10]. Часть работ была посвящена изменению системы национальных счетов с целью более полного учета теневого сектора, что фактически работало на задачи управления [O’Higgins, 1980; MacAfee, 1980]. Бурно развивались и немонетарные методы оценивания скрытой экономики, как прямые, так и косвенные (обзор методов оценки теневой экономики см.: [Барсукова, 2004, гл. 16, 17]).

Довольно близки по тематике работы, посвященные разного рода экономическим преступлениям, включая коррупцию и взяточничество. По популярности эта тема занимает, пожалуй, одно из ведущих мест в ряду исследований неформальной экономики. Не претендуя на создание методов количественной оценки этих явлений, такие работы выявляют природу экономических преступлений, их видовое разнообразие, условия распространения или, наоборот, сокращения [Economic crime, 2000]. Несколько позже тема экономической преступности получила развитие и в России.

Другая группа ученых сфокусировала внимание на невидимом труде внутри домохозяйств, не опосредованном финансовыми трансакциями и предназначенном для удовлетворения потребностей членов семей. В частности, в английской литературе более представлен анализ неформальной экономики в контексте социальных взаимодействий внутри домохозяйств и между ними на бесплатной основе [Gershuny, 1983; Henry, 1982; Pahl, 1980, 1984]. Фактически английская литература концептуализировала тему домашней экономики. Тема межсемейной взаимопомощи активно развивалась и в Восточной Европе, в частности, реципрокный обмен трудом представлен в работах венгерского социолога А. Шика [Sik, 1985].

Но неформальный мир – это прежде всего мир крестьянских сообществ. Эту идею представляют Дж. Скотт, автор концепции «моральной экономики» [Scott, 1976], и Т. Шанин, чье имя связано с концепцией «эксполярной экономики» [Шанин, 1999]. Если первый исследовал преимущественно жизнь крестьян Юго-Восточной Азии, то второй сфокусировал внимание на крестьянах России. Российское крестьяноведение представлено в работах ведущих отечественных исследователей [Виноградский, 1999; Фадеева, 1999а; Никулин, 1999].

Пожалуй, в отдельный тематический раздел можно выделить многочисленные так называемые этнографические исследования (case-study), описывающие феномен неформальной экономики отдельной страны, города, района в контексте происходящих там событий. В частности, популярны описания неформальной экономики мигрантских сообществ и мафиозных кланов. Не претендуя на концептуальность, такие работы пополняли эмпирический багаж науки, фиксировали многообразие проявлений неформальной экономики, ее национальный и локальный колорит.

Развитию исследований неформальной экономики способствовал интерес к структуре реального управления экономикой социалистических стран. Получает признание точка зрения, что так называемая плановая экономика во многом жизнеспособна благодаря внеплановым регуляторам, умению хозяйственников амортизировать жесткость директив неформальными договоренностями между собой и с властными органами. Помимо официальной экономики предприятий общенародной собственности увидели теневую экономическую реальность, с которой власть боролась, но победить не могла. Проницательные исследователи разглядели во «второй экономике» СССР не просто врага, но союзника, решающего те задачи, которые не под силу плановой системе (об этом более подробно мы поговорим в лекции 12). Специфика социально-экономической системы определяла характер «второй экономики» социалистических стран. «Вторая экономика» СССР была представлена Западу преимущественно в работах Г. Гроссмана [Grossman, 1982, 1988] и Ф. Фелдбрага [Feldbrugge, 1989]. «Вторая экономика» венгерского социализма исследовалась, в частности, в работах И. Габора и П. Галаши [Gabor, Galasi, 1985]. В России наиболее яркие исследования неформальной подналадки планового механизма связаны с именами С. Кордонского (идея «административного рынка») [Кордонский, 2000] и Л. Тимофеева [Тимофеев, 1999].

Когда же в 1990-е годы соцлагерь распался, на авансцену вышла тема взаимоконвертации формальных и неформальных институтов в ходе так называемого транзитного периода. Среди работ этого направления нельзя не упомянуть исследования В. Радаева, Ю. Латова, В. Волкова и др.

Как следствие изменившейся геополитической картины мира запустились процессы в странах «третьего мира», зачастую сводящиеся к коллапсу государственности. Исследователи фиксировали, что почти вся экономика некоторых стран становится неформальной. Начались многочисленные эксперименты по наведению порядка, понимаемого в духе усиления формального начала в экономике. Бюрократия далеко не всегда одерживала победу над самоорганизацией [Linking…, 2006]. Одним из главных выводов эмпирических исследований, посвященных этому процессу, стало утверждение, согласно которому нет достаточного основания считать, что деформализация однозначно улучшает или ухудшает социально-экономическое положение страны. То есть государственная интервенция в неформальную экономику может быть оценена в терминах «больше» или «меньше», но это не имеет однозначного соответствия в терминах «лучше» или «хуже».

В этой ситуации ограничивать понятие неформальности узкой зоной слаборазвитой экономики было уже неоправданно. Проблематизированная западными учеными неформальная экономика переросла тематику неформального сектора. Синонимичность этих терминов канула в лету. Интерес исследователей не умещался в прокрустовово ложе «неформального сектора». Многообразие исследовательских вопросов, апеллирующих к разным ипостасям неформальности, привело к развитию целого спектра направлений и, как следствие, к принципиальному расширению понятия неформальной экономики. Под неформальной экономикой стали понимать многообразие качественно разнородных видов деятельности, полностью или частично не подчиненных государственному регулированию, не подкрепленных формальными контрактами и не фиксируемых статистическим учетом.

При таком понимании неформальная экономика не сводится к экономике неформального сектора, представляя собой гораздо более сложное и разветвленное понятие, включающее в себя и особый тип хозяйствования, и специфический характер социальных отношений, и скрытый механизм корректировки формальных норм. Ведь дистанция от формального права вырастает не из плохих законов или низменной природы человека. Погружение в неформальное – единственно возможная форма существования формального.

Таким образом, концепция «неформальной экономики / сектора», зародившись в дискуссии 1970-х годов о городской бедности стран «третьего мира», перешла в статус универсальной темы. Стало ясно, что формальные правила с необходимостью абстрактны, и жизнь выходит за их рамки. Этот выход возможен как в форме существования «неформальной зоны», так и в форме неформальных практик внутри формальной сферы. Практики кажутся неформальными, поскольку со стороны не видны их регулятивные основы. Например, неясны правила поведения коррупционера и взяткодателя, или подворовывающего бригадира и закрывающего на это глаза председателя колхоза. Из чего не следует, что эти практики не имеют жесткой регуляции, позволяющей сторонам, зачастую минуя прямой разговор на эту тему, действовать в рамках стабильной системы правил, широко распространенных и однозначно понимаемых.

Что же касается «неформальной зоны», то ее уже не связывают лишь с неформальным сектором, расширяя ее границы на все виды деятельности, регулируемые преимущественно неформальными институтами. И тогда предметом исследования становится и неформальная экономика этнических сообществ, и домашний труд, и криминальный бизнес, и кооперирование ресурсов сети для совместного производства благ, и многое другое.

«Неформальная экономика ныне рассматривается как универсальное свойство индустриальных стран и включает от домашнего самообеспечения до криминализации экономики» [Linking…, 2006, р. 27]. Сам К. Харт, известный исследованием нерегистрируемой самозанятости, ныне пишет, что сосредоточился на изучении домашних организаций, дружеских сетей, добровольных ассоциаций, на коррупции и политических связях [Linking…, 2006, р. 33]. Именно расширенное толкование неформальной экономики позволяет К. Харту говорить о движении мировой экономики в сторону все большей неформальности, примером чему являются международная торговля наркотиками, использование теневых финансов в политических играх, перевод денег в офшоры, серые рынки контрафакта и пиратских копий. Независимость от государственного регулирования как главная черта неформальной экономики объединяет такие разные практики, как домашнее хозяйство, уличная торговля, криминал, политическая коррупция, сети взаимопомощи и проч.

Сравнение старого и нового взгляда на неформальную экономику можно представить следующим образом [Linking…, 2006, р. 81] (табл. 1).


Таблица 1

Сравнение старого и нового взглядов на неформальную экономику


Выйдя за границы своей предметной области, неформальная экономика стала значительным элементом социальной теории. Данную категорию использовал П. Розанваллон в обосновании критики общества всеобщего благоденствия [Розанваллон, 1997]. На идею Дж. Гершуни об экономике самообеспечения (self-service economy) опирался А. Тоффлер, когда предсказывал формат будущей организации труда в виде «электронных коттеджей», жители которых будут зарабатывать, не выходя из дома [Toffler, 1980]. В этом же ряду стоят исследования социального капитала и доверия как ресурсного потенциала многообразных социальных процессов, включая политические [Putnam, Goss, 2002]. Идея неформальных сетей проникла в политологию, дав толчок развитию теории клиентилизма, политической коррупции. Наконец, исследования по неформальной экономике неразрывно связаны с теоретической концепцией социального капитала, социальных сетей, нашедших осмысление в рамках политологии, экономической социологии, антропологии и других социальных наук.

Две исследовательские перспективы: секторальная и институциональная

Мы уже отмечали, что тему неформальной экономики характеризует отсутствие ясных определений, сквозных для корпуса теоретических и эмпирических исследований. Понятия «формальное» и «неформальное» зачастую используются как метафоры. Однако множество различных трактовок неформальности сводится к двум принципиально различным подходам. Речь идет о конкурирующих исследовательских перспективах изучения формального и неформального порядка: секторальной и институциональной.

Первый подход рассматривает неформальное как то, что находится вне государственного контроля, учета и налогообложения, т.е. это нерегулируемая властью деятельность. В этом случае реальность как бы разбивается на два фрагмента – формальная и неформальная экономика. И хотя все понимают, что в реальной жизни довольно сложно, если вообще возможно, прочертить такую демаркационную линию, тем не менее это разделение используется как аналитический конструкт. В этой традиции неформальность является ответом на давление аппарата административного и фискального принуждения со стороны государства. Отсюда вытекает дискуссия об уровне допустимого регулирования. Главный проверочный тест – правильно ли осуществлена формализация – это то, приходят ли люди в «зону», регулируемую государством, или бегут из нее. То есть хотят оказаться «внутри» или «вне» регулируемой государством системы.

Заметим, что даже если сузить понимание неформальной экономики до особого сегмента экономической реальности (секторальное понимание неформальной экономики), то очевидно лишь частичное пересечение с понятием неформального сектора. Часть неформального сектора в виде малых предприятий и самозанятых абсолютно законопослушна (платят налоги, имеют лицензии) и в этом смысле не входит в область неформальной экономики. Вместе с тем нарушать формальные нормы могут предприятия, размер и организационно-правовой статус которых не позволяют отнести их к неформальному сектору. Не говоря уже о том, что значительные слагаемые неформальной экономики (домашний труд, обмен между домохозяйствами на бесплатной основе) заведомо не относятся к неформальному сектору.

Но аналитическая оптика секторального типа не означает однотипность исследовательских подходов. Даже если неформальность представляется как выделенный фрагмент реальности, остается вопрос, что изучать – собственно закономерности внутри неформальной сегмента, его связи с формальной экономикой или же его связи с формальной регулятивной средой.

Дискуссии, посвященные неформальной экономике, кристаллизовались вокруг трех направлений [Linking..., 2006, p. 84]:

дуализм. В рамках этого интеллектуального направления неформальная активность трактуется как отдельный фрагмент реальности, слабо связанный с формальной экономикой. В этой традиции ведутся ожесточенные споры по измерению неформального сектора. Обычным сюжетом таких исследований является ратование за помощь неформальному сектору в виде кредитов, обучающих программ и проч. Связь с государственным регулированием в целом не рассматривается;

структурализм. В этом случае формальная и неформальная экономики рассматриваются как неразрывно связанные. Акцент делается на конкуренции между этими экономиками как основной движущей силе расширяющейся неформальности в мире. Именно конкуренция вынуждает фирмы формального сектора уменьшать издержки за счет привлечения неформальных работников и включать неформальные фирмы в стоимостные цепи (вертикальные связи создания продукта) через систему субконтрактных отношений. В этой традиции звучит призыв к государству регулировать «неравные» коммерческие отношения между крупными фирмами и мелкими субподрядчиками, а также трудовые отношения, возникающие в этом тандеме;

легализм. Данная интеллектуальная традиция делает акцент на связи неформальных предприятий с формальной регулятивной средой, а не с формальными фирмами. Утверждается, что ужесточение государственных норм в экономике затрудняет развитие бизнеса и стимулирует предпринимателей «взламывать» формальные правила игры, уходя в неформальное экономическое пространство. Напротив, государственное дерегулирование ведет к росту предпринимательской свободы, что можно только приветствовать, поскольку создаются стимулы для легализации неформалов, привлеченных необременительностью формальных институтов. Правда, сам Э. де Сото, один из самых ярких представителей этого направления, выступил адвокатом одной из форм регулирования – прав собственности.

Второй подход считает, что неформальное – это характеристика правил игры, сквозных для всей экономики. Этим правилам подчиняется любая организация, любая форма экономической деятельности в той или иной мере. Нет деления реальности на формальную и неформальную, но есть деление институтов на формальные и неформальные, и соответственно есть неформальная экономика как сквозная характеристика экономической практики. Другими словами, институциональный подход не предполагает выделение сегментов, но формирует повестку «пронизывающего» исследования экономической реальности на предмет поиска ее формальных и неформальных регуляторов. То есть неформальность рассматривается не как тип хозяйствования, локализованный по определенному принципу, а как характер экономических отношений, не ограниченный неким ареалом и принципиально возможный и необходимый в любой институциональной среде. В этом смысле особое значение имеет работа М. Грановеттера, посвященная социальным сетям («сила слабых связей») в функционировании рынка труда [Granovetter, 1973]. К числу внесекторальных трактовок неформальной экономики относится идея К. Поланьи о реципрокности как форме социальной интеграции общества, наряду с товарным обменом и централизованным перераспределением [Поланьи, 2004].

Неформальность в этом случае интерпретируется не как ограниченный сегмент реальности, а как характер экономических отношений, в разной степени и в разных проявлениях встречающихся во всех без исключения формах хозяйствования. Наиболее простой причиной неформального регулирования любой деятельности являются неизбежные «дыры» формальной регламентации, поскольку все случаи предусмотреть нельзя и, стало быть, формального алгоритма их разрешения не разработать. Но и прописанные (формализованные) правила могут игнорироваться, подменяясь неформальными договоренностями, если они кажутся участникам сделки более привлекательными. Плюс деятельность, исторически развиваемая при отсутствии формальных норм, например, домашняя экономика. Отсюда частое отождествление неформального с неструктурированным, внутренне нерегулируемым, неустойчивым, что в политическом смысле оправдывает интервенцию на неформальное. Отождествление неформального с хаотичным оправдывает решимость государства нести «порядок» туда, где его, дескать, нет. Это ошибка, поскольку неформальное регулирование может быть крайне устойчиво, жестко структурировано и высоко детализировано. Так, Д. Гамбетта отмечал крайнюю упорядоченность (т.е. структурированность) отношений внутри криминальных групп, что было ответом на риски нелегальной деятельности.

Исследований неформальной экономики множество, но все они тяготеют к одному из этих базовых суждений. Соответственно экономическую активность можно охарактеризовать по двум направлениям:

степень взаимодействия с государственными органами, т.е. насколько формализованы отношения с властью (например, зарегистрирована ли предпринимательская деятельность, платятся ли налоги, соответствуют ли отчеты реальной деятельности и т.д.);

степень структурированности действий в соответствии с предписанными требованиями, т.е. насколько формализованы отношения внутри организации и с партнерами (например, оформлены ли контрактные обязательства с работниками и поставщиками, подчиняется ли разделение труда должностным инструкциям и т.д.).

Жесткого взаимного соответствия этих характеристик нет. Уклоняющийся от налогов предприниматель может быть крайне педантичен в заключении договоров с партнерами и наоборот. Другими словами, неверно думать, что неформальность в одном измерении порождает неформальность в другом.

Важную мысль высказал в этой связи К. Харт: формальное и неформальное существует отдельно, когда мы используем понятие «сектор». Это подразумевает, что они имеют разные локализации. Но как только мы включаемся в дискуссию о бюрократическом и небюрократическом управлении, то выходим на неразрывность формального и неформального порядка [Linking…, 2006, р. 22].

Не будет ошибкой сказать о явном преобладании работ «секторального» характера, где акцент делается на изучении степени подчинения государству, степени контроля «извне», отодвигая на второй план вопрос о природе и качестве неформального регулирования «внутри» как регулятивной основы не прописанных ролей и структурных позиций. Более того, многие вообще не рефлексируют различие исследовательских перспектив, воспринимая секторальный вариант как единственно возможный.

Лекция 3

СЕГМЕНТАЦИЯ НЕФОРМАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

Неформальная экономика состоит из качественно разнородных сегментов. Это прописная истина. Было бы странным считать однородным явление, вмещающее в себя труд советского цеховика и постсоветского рэкетира, уходящего от налогов предпринимателя, и бабушку, вяжущую рукавички для внуков. А между тем это все лики неформальной экономики, поскольку эти виды хозяйственной активности обходятся без регулирования со стороны установленных и поддерживаемых государством правил.

Однако «номенклатура» сегментов и их качественные характеристики различаются у разных авторов. В данной лекции мы сначала систематизируем наиболее известные подходы, посвященные сегментированию неформальной экономики, а затем предложим свой вариант решения проблемы картографирования этого феномена. Фактически речь идет о структуризации предметного поля исследований, посвященных неформальной экономике, о выделении «субпредметов», последовательное освещение которых будет положено в основу курса.

Сегментация неформальной экономики: обзор работ западных авторов

Широкое толкование неформальной экономики породило массу терминологических проблем. Центральное понятие дискуссии – неформальная экономика – довольно долго не получало строгого определения. Было очевидно, что неформальная экономика в современном понимании гораздо шире явления, описанного исследователями неформального сектора развивающихся стран. Но границы этого понятия, его точное определение и внутренняя структура требовали отдельной дискуссии. Это был парадоксальный для науки случай: исследования множились при сохранении термина на уровне образа. Показательно, что одна из книг, посвященных неформальной экономике, начинается с описания жизни одной супружеской пары. Рассказывается, как они делали покупки на уличных рынках, читали в газете про мафию, обговаривали со строителями цену ремонта, вели домашнее хозяйство и проч. Несколько страниц подобных описаний заканчиваются словами, что это все и есть неформальная экономика [Thomas, 1992]. На повестку дня стал вопрос о прекращении терминологической анархии.

Выработка унифицированного определения затруднялась тем, что разные авторы описывали неформальную экономику, используя столь различные критерии ее выделения и сегментации, что эти работы сложно свести в единую панораму. По сути, в силу использования разных концептуальных образов речь шла о близких, но не тождественных объектах, называемых синонимичными, а то и просто одинаковыми словами[11]. Попытаемся систематизировать подходы к сегментированию неформальной экономики.

Начнем с работ западных авторов. Конечно, данный обзор не является исчерпывающим. Существует множество родственных классификаций. Остановимся на тех работах, которые относятся к наиболее цитируемым и известным среди исследователей неформальной экономики.

Широко известна типология Дж. Гершуни, который выделял в неформальной экономике три сектора [Gershuny, 1983]:

1. Домашняя экономика (household economy) – неоплачиваемая деятельность по созданию продуктов или оказанию услуг, предназначенных для членов домохозяйства.

2. «Коммунальная» экономика (communal economy) – добровольная и бесплатная деятельность на благо всего общества или его отдельных членов, но не домочадцев.

3. Подпольная экономика (underground economy) – деятельность, которая имеет аналог в формальной экономике и даже часто осуществляется теми же субъектами, но скрывается от властей в целях ухода от налогов или по причине использования противоправных действий.

В рамках подпольной экономики Гершуни выделял три подгруппы:

3.1) деятельность, связанная с формальной занятостью (например, сокрытие части заработка, получаемого в формальном секторе, от налогообложения);

3.2) деятельность, осуществляемая вне формальной экономики, но продукты которой предназначены для корпоративных потребителей (например, субподрядные надомные рабочие);

3.3) производство товаров и услуг, адресованных непосредственно потребителям (например, частный извоз).

При таком подходе субъектами неформальной экономики являются индивиды, домохозяйства и фирмы[12]. Важно подчеркнуть, что Гершуни относит к неформальной экономике домашнюю деятельность по созданию продуктов для собственного потребления и «коммунальную» экономику как форму неоплачиваемого труда, принципиально отказываясь сводить неформальную экономику исключительно к рыночной деятельности.

Эту типологию углубил Э. Мингиони, проводя различие между неформальной работой как основной деятельностью, которая занимает более 40 часов в неделю и обеспечивает основные средства для существования, и неформальной работой как дополнительной занятостью для дополнительного дохода [Mingione, 1983].

Довольно близка сегментация неформальной экономики, предложенная П. Ренуйем [Renooy, 1990]. Он выделял внутри неформальной экономики два сектора:

1. «Черный» сектор (black sector), в который входят:

1.1) неформальная деятельность внутри формальных структур (например, скрытый объем производства и реализации);

1.2) полуавтономная неформальная деятельность (производство товаров и услуг для формальной экономики);

1.3) автономная неформальная деятельность (товары и услуги непосредственно для потребителя).

2. Домашне-коммунальный сектор (domestic and communal sector), в который входят:

2.1) самообслуживание, домашний труд;

2.2) реципрокный обмен и благотворительная деятельность.

Принципиальное отличие «черного» сектора от домашне-коммунального состоит в ориентации на получение дохода. Критерий наличия (отсутствия) трансакций разделяет второй сектор на домашнюю экономику и реципрокный межсемейный обмен.

Несколько иными понятиями пользуется С. Смит, выделяя сегменты неформальной экономики [Smith, 1986, p. 6 – 13]. Впрочем, в его лексиконе вообще отсутствует этот термин. Формальной экономике противопоставлена экономика теневая, и рисуется следующая карта совокупной экономической активности:

1. Формальная экономика, включающая рыночную и нерыночную (государственные расходы на образование, здравоохранение, оборону и проч.) экономическую активность.

2. Теневая экономика, в которую входят:

2.1) черная экономика, а именно:

уход от налогообложения (занижение доходов, чаевые, неоформленные подработки и проч.);

криминальное производство;

2.2) Нерыночная составляющая теневой экономики, а именно:

экономика домохозяйств;

добровольные (неоплачиваемые) работы.

По мнению С. Смита, внутренний валовой продукт, основанный на учете формальной экономической активности, должен быть дополнен продукцией «черной экономики», тогда как «нерыночная составляющая теневой экономики» не должна входить в ВВП. Налицо терминологические новации Смита. Впрочем, за новыми названиями возникают уже знакомые качественные характеристики.

Топография неформальной экономики Ф. Маттеры строится на выделении пяти сегментов [Mattera, 1985]:

1. Социальная экономика – обмен трудом и продуктами на нерыночной основе.

2. Экономика самообеспечения (substitute economy) – производство товаров и услуг для собственного потребления.

3. Криминальная экономика – запрещенная законом деятельность.

4. Скрытая экономика – сокрытие деятельности, осуществляемой в рамках формальных организаций.

5. Подпольная экономика – сокрытие деятельности нерегистрируемых предприятий.

Обратим внимание, что в данном случае скрытая и подпольная экономики являются самостоятельными блоками, тогда как другие авторы обычно используют эти понятия как синонимы.

Несколько особняком стоит классификация Дж. Томаса, выделяющего четыре сектора неформальной экономической активности[13] [Thomas, 1992]:

1. Домашний сектор (the household sector) – производство товаров и услуг для внутреннего потребления, что осложняет измерение ввиду отсутствия рыночных трансакций.

2. Неформальный сектор (the informal sector) – антитеза современному индустриальному производству в виде мелкого производства товаров и услуг силами самозанятых или небольших (преимущественно семейных) предприятий. Распространен преимущественно в развивающихся странах.

3. Нерегулярный сектор (the irregular sector) – производство легальной продукции, но с нарушениями норм хозяйственного права. Нерегулярный сектор образуют:

уход от налогов;

уход от экономических регуляторов, таких как социальные гарантии работников, минимальная заработная плата и проч., что мотивирует работодателя использовать неформальный наем;

уход от бюрократических требований в виде правил регистрации, лицензирования, сертификации и проч.;

обман службы социального обеспечения при неофициальном трудоустройстве безработных;

использование труда нелегальных мигрантов.

4. Криминальный сектор (the criminal sector) – деятельность по созданию нелегальной продукции (изготовление наркотиков, проституция и проч.). Общество заинтересовано в сокращении криминального сектора, а не в сборе с него налогов.

В этой типологии примечательны два момента: игнорирование экономики «социальной» (межсемейных обменов в виде даров) и выделение неформального сектора в качестве блока неформальной активности. По-видимому, это связано с тем, что интерес автора ограничен задачей реконструкции «истинного национального дохода». Этим объясняется исключение из анализа реципрокных взаимодействий и включение неформального сектора. Последний, конечно, должен учитываться в ВВП, но его легальная часть лежит вне неформальной экономики, а нелегальная составляющая входит в нерегулярный сектор.

Классификация Э. Фейджа [Feige, 1990] в качестве общего понятия использует термин «скрытая (или подпольная) экономика» (underground economy). С его точки зрения скрытая экономика разбивается на следующие типы в зависимости от того, какие институциональные правила игнорируются экономическим агентом:

• нелегальная экономика – производство и распространение запрещенных законом товаров и услуг (наркотики, проституция и проч.);

• недекларируемая экономика – уклонение от правил, установленных налоговыми органами;

• нерегистрируемая экономика – несоблюдение требований к отчетности, установленных государственными статистическими органами;

• неформальная экономика – несоблюдение законодательства в области лицензирования, трудового права, финансирования, кредитования и проч. с целью избежать соответствующих издержек.

Примечательно, что в данной классификации неформальная экономика входит в скрытую. При этом скрытая экономика охватывает исключительно рыночные виды деятельности.

Этой традиции следует и А. Портес, признанный исследователь неформальной экономики, который оставляет за гранью этого феномена любую нерыночную активность, т.е. не включает в предметную область неформального ни домашнюю экономику, ни межсемейную кооперацию ресурсов [Портес, 2004]. Можно ограничиться констатацией этого факта. Но гораздо важнее понять, с чем связано такое ограничение. И почему многие американские авторы вторят узкому понятию неформальной экономики, ограниченному рыночными трансакциями, тогда как британская традиция во главе с Дж. Гершуни прочно связывает неформальную экономику с более широким кругом явлений, включая домашний труд и реципрокные обмены.

За расхождением предпочтений американских и британских ученых стоят не столько логические доводы, сколько различия в практиках этих стран. Логические доводы камуфлируют их практические основания. Дело в том, что при ухудшении социально-экономической ситуации в легальных экономиках этих стран в конце 1970-х – начале 1980-х годов их жители выбирали разные пути выживания. Американцы, и особенно это касалось мигрантов, наталкиваясь на невозможность обеспечить семьи участием в официальной экономике, уходили в экономику теневую и даже криминальную. Таким образом, проблемы функционирования легальной экономики провоцировали разрастание теневой и криминальной активности. В Великобритании же люди предпочитали переживать трудные времена с помощью самообеспечения, индивидуального или коллективного, т.е. уходили в домашнюю и «коммунальную» экономику. Уволенный работник не пополнял ряды теневиков, чтобы заработать необходимые средства, а туже затягивал пояс и начинал по возможности самостоятельно производить необходимые для жизни товары и услуги. Такое различие выборов в схожих ситуациях вызвано, как минимум, двумя причинами.

Во-первых, английский рабочий класс более американского склонен поддерживать государственный контроль над хозяйством. Это результат исторического пути, работы масс-медиа, судебной системы и проч. Плюс более жесткое миграционное законодательство, ограничивающее вливание людей, социализированных вне этой традиции. Как отмечает А. Портес, англичанин, практикующий теневой бизнес, рискует быть разоблаченным не только полицейским или налоговым инспектором, но и соседом или сослуживцем [Портес, 2004, с. 317]. На него «настучат» как на человека, нарушающего социальную конвенцию о законопослушании.

Во-вторых, жизнь англичан более атомизирована по сравнению с американской традицией. Между тем именно социальные сети выступают структурной основой неформальной экономики. По этой причине мигранты являются традиционными представителями теневого и криминального бизнеса. Сетевые трансакции опираются на доверие между членами сетевого сообщества и способность сетей контролировать поведение своих членов (вопросу доверия будет посвящена лекция 7). Скудность сетевых контактов ведет к сокращению структурных возможностей теневой активности. Неформальная экономика зависит от способности сообщества к мобилизации социальных ресурсов, необходимых для противостояния государственному контролю по поддержанию формальных правил рыночных трансакций. Если даже эти правила не устраивают, уход в неформальное пред принимательство невозможен без использования потенциала солидарности членов сообщества.

Сегментирование неформальной экономики: обзор работ российских исследователей

Если работы западных авторов показали отсутствие понятийного единообразия в сегментировании неформальной экономики, то работы российских коллег довели это разнообразие до таких пределов, когда разговор на одном языке вообще стал невозможен. Мы ограничимся только тремя авторами, поскольку у нас нет задачи дать полный обзор топографических построений неформальной экономики[14]. Мы хотим представить взгляды лишь некоторых авторов из числа наиболее авторитетных.

Один из пионеров исследования экономики вне государственного регулирования С. Глинкина предложила выделять два сектора теневой экономики – неформальный и криминальный.

1. Неформальный сектор понимается как законная деятельность по производству товаров и услуг в домашних условиях, потребляемых самими субъектами производства (неофициальная экономика).

2. Криминальный сектор сводится к деятельности, скрываемой ради ухода от налогообложения или по причине возможного силового прекращения деятельности со стороны государства [Глинкина, 1997, 2001].

Теневая экономика, таким образом, трактуется как предельно широкое явление, вмещающее в себя и то, что скрывается, и то, что существует абсолютно легально и открыто. При этом в единый криминальный сектор попадает и наркоторговец, и утаивающий налоги предприниматель, производящий вполне приемлемую обществом продукцию.

Заметим, что традиция включения во «вторую экономику» СССР домашней деятельности по самообеспечению шла еще от западных авторов. Так, во «вторую экономику» Гроссман включал абсолютно легальную деятельность частных товаропроизводителей [Grossman, 1982]. «Почти невероятным» для западного наблюдателя являлся тот факт, что «вторая экономика» СССР практически не была связана с уходом от налогов, что составляет стержень теневой экономики Запада [Feldbrugge, 1989].

По мере развития в России рыночных отношений и, соответственно, сближения природы и формы неформальной экономики некоторые отечественные исследователи начинают придерживаться западных парадигмальных договоренностей. Так, В. Радаев следующим образом картографирует неформальную экономику по степени легальности [Радаев, 1999а]:

1. Легальная (неофициальная) экономика («белые рынки») – действия вне законодательного регулирования и не в ущерб иным агентам рынка (например, домашний труд).

2. Внеправовая экономика («розовые рынки») – действия вне законодательного регулирования по причине его отсутствия, однако вопреки интересам других рыночных агентов (финансовые пирамиды, монополизация рынка при отсутствии антимонопольного законодательства и проч.).

3. Полуправовая экономика («серые рынки») – создание легального продукта, но с использованием нелегальных средств (уход от налогов, отсутствие регистрации и т.д.).

4. Нелегальная, криминальная экономика («черные рынки») – достижение нелегальных целей нелегальными средствами (производство наркотиков, браконьерство и т.д.).

Два последних сектора составляют, по мнению В. Радаева, теневую экономику. В этой классификации примечательно, во-первых, сведение в единый сегмент домашней экономики и реципрокных обменов и, во-вторых, выделение «розовых рынков» за счет ввода дополнительного критерия ущемления интересов рыночных агентов, т.е. зоны содержательных нарушений рыночного права за счет вакуума формальных норм.

Другой точки зрения придерживается Ю. Латов. В его интерпретации теневая экономика является более широким понятием, включающим в себя экономику неформальную. Его типология охватывает исключительно рыночные виды деятельности, оставляя тем самым за гранью неформальной экономики домашнюю и реципрокную экономику. Ю. Латов выделяет три сектора теневой экономики [Латов, Ковалев, 2006, с. 14 – 15]:

1. «Вторая» («беловоротничковая») – запрещенная законом скрываемая экономическая деятельность работников «белой» (официальной, легальной) экономики на их рабочих местах, приводящая к скрытому перераспределению ранее созданного национального дохода.

2. «Серая» («неформальная») – разрешенная законом, но не регистрируемая экономическая деятельность (преимущественно мелкий бизнес) по производству и реализации обычных товаров и услуг.

3. «Черная» («подпольная») – экономика организованной преступности, т.е. запрещенная законом экономическая деятельность, связанная с производством и реализацией запрещенных товаров и услуг.

Нетрудно заметить, что типологии В. Радаева и С. Глинкиной охватывают и внерыночные виды неформальной экономики, тогда как Ю. Латов ограничивается только рыночными действиями. В. Радаев, следуя западной традиции, рассматривает теневую экономику как подмножество неформальной, тогда как Ю. Латов и С. Глинкина, наоборот, используют термин «неформальная экономика» как часть теневой. Наконец, полуправовая экономика («серые рынки») в терминологии В. Радаева распадается на «беловоротничковую» и «серую», если пользоваться определениями Ю. Латова. А криминальный сектор С. Глинкиной соединяет в себе «серые» и «черные рынки» В. Радаева или, в терминологии Ю. Латова, «вторую» (беловоротничковую) и «черную» (подпольную) экономики. Трудно не запутаться в этих авторских нюансах.

То есть эти авторы используют одни и те же названия для обозначения различных зон реальности, а одна и та же реальность получает разные наименования. И это ученые, живущие не просто в одной стране, но в одном городе, встречающиеся на конференциях. Но это не помешало им говорить на разных языках с точки зрения используемых терминов. Что тогда говорить о мировом сообществе исследователей неформальной экономики. Для обозначения деятельности по производству легального продукта, но неразрешенными средствами (уходя от налогов, давая взятки, не регистрируя деятельность, не оформляя трудовой наем и т.д.) используется пара десятков наименований. Это экономика теневая, параллельная, скрываемая, подпольная, невидимая, нерегистрируемая, серая и т.д.

Однако, несмотря на пестроту используемых терминов, авторы содержательно близки. Практически все исследователи солидарны в понимании сущности неформальной экономики и общих принципов картографирования этого феномена. Неформальная экономика включает в себя разнородную экономическую деятельность, которая может вести или не вести к получению дохода, может предполагать или не предполагать трансакции, может осуществляться в разных формах и масштабах. То общее, что объединяет это качественное разнообразие и позволяет сводить его к понятию «неформальная экономика», состоит в дистанции подобной деятельности от государственного формального регулирования, учета и контроля.

Что же касается сегментирования неформальной экономики, то в силу использования разных дифференцирующих критериев у одних авторов сегменты «склеиваются», у других разворачиваются в подробный перечень деятельности, но с содержательной точки зрения было бы преувеличением говорить о принципиальных разногласиях в определении границ и структуры неформальной экономики. При этом одни авторы типологизируют все возможные варианты неформальной экономической активности, тогда как другие ограничивают неформальную экономику лишь рыночными формами. И даже те исследователи, которые изучают конкретное проявление неформальности и не претендуют на создание собственной топографии неформальной экономики, демонстрируют свою вписанность в общие конвенциональные договоренности о сегментации феномена[15].

Практически хрестоматийно выделение домашней экономики, причем как тематически, так и терминологически. Вне споров характер и название экономики криминальной. Правда, одни исследователи считают ее частью теневой экономики, тогда как другие выделяют экономический криминал в отдельный блок. Более дискуссионно положение реципрокной экономики, под которой понимается экономика межсемейных обменов на нерыночной основе. Это проявляется как в неустойчивости названия (социальная, коммунальная, реципрокная), так и в частом совмещении с домашней экономикой, а то и просто игнорировании ее существования. И наконец, наиболее терминологически мозаичен и содержательно многогранен сегмент, объединяющий деятельность, осуществляемую с нарушением норм легальности (экономика теневая, скрытая, подпольная, нелегальная, «серая», нерегулярная и т.д.). В терминологических пристрастиях есть национальные особенности[16]. Не будем забывать и об исследовательских приоритетах, диктующих разные взгляды на проблему, что подчеркивается терминологическими новациями.

Таким образом, прорываясь сквозь толщу книг, совмещая классификации и сравнивая термины, утопая в кажущейся на первый взгляд неисчерпаемости фантазий исследователей неформальной экономики, приходим к выводу, что, в сущности, в этом потоке есть устойчивые течения, и внешняя бессистемность скрывает внутренний порядок. Несмотря на анархию названий, есть единство в понимании сущности этого сегмента и его внутренней структуры[17]. Правда, выражается это понимание в широком терминологическом диапазоне.

Сделав обзор попыток коллег сегментировать неформальную экономику, изложим собственную версию, уделяя особое внимание логическим основаниям выделения сегментов.

Построение сегментов неформальной экономики

Собственное картографирование неформальной экономики должно максимально вписываться в сложившиеся традиции. Фактически задача состоит не в придумывании еще одной схемы, а в «собирании» ее из тех блоков рассуждений, авторы которых представляются наиболее убедительными. Необходимо также учитывать особенности российских реалий и специфику отечественного научного дискурса. Так, недопустимо игнорировать реципрокные отношения (экономику дара) как значительный сегмент неформальной экономики. Возможно, в определенных социально-экономических условиях такие отношения и являются декоративным элементом, не играющим существенной роли в организации повседневной жизни, но в России помощь сетей в виде безвозмездного дара играет значительную роль в экономике повседневности. Волонтеры же (добровольные работники на общественное благо на бесплатной основе) – менее регулярный и значимый сюжет российской действительности. Рассуждения о подобной деятельности вполне оправданны в западной литературе, но искусственны в отечественной.

Что же касается сложившихся в отечественной науке терминологических пристрастий, то при всей образности понятий «скрытая экономика», «подпольная», «неофициальная», «вторая», «нерегулярная» и проч. отечественному ученому и читателю привычнее термин «теневая экономика».

Нам также кажется неуместным использовать «цветные названия», хотя этот методический прием довольно распространен в западной литературе. Число сегментов «цветного рынка» порой едва не дотягивает до числа цветов радуги[18]. Однако, во-первых, цветные образы, как правило, эмоционально нагружены. Во-вторых, вызывают двусмысленные ассоциации. Так, «черная экономика» (black economy) иногда воспринимается как экономическая деятельность людей с черным цветом кожи, возможна внеэкономическая ассоциация и на «розовые рынки». В-третьих, остаются неясными антонимы таких названий. Скажем, что можно противопоставить «черной экономике»? Белую? Неочевидно. Скажем, Дж. Дэвис предложил «черной экономике» противопоставлять экономику «голубую» (blue economy), так как в Великобритании экономическая активность фиксируется в специальных книгах голубого цвета [Davis, 1985, р. 508].

Вот, пожалуй, и все предварительные замечания.

Так как же выглядит концептуальная схема неформальной экономики? Какова логика ее построения? Каковы принципы выделения сегментов? Ответы на эти вопросы попробуем представить как цепь рассуждений.

Шаг 1. Определяя неформальную экономику как экономическую активность, полностью или частично не регулируемую формальными нормами хозяйственного права, логично выделять два типа экономического поведения. Первый тип редуцируется до слова «вопреки» и сводится к использованию разнообразных приемов и схем работы в целях полного или частичного игнорирования формальных норм хозяйствования. Это могут быть нарушения правил регистрации предприятий, сокрытие прибыли от налоговых органов, работа без необходимых лицензий и сертификатов, наем работников с нарушением трудового права, искажение статистических показателей работы предприятия и т.д., что можно трактовать как целенаправленное нарушение легальных требований власти к бизнесу. Сознательные нарушения формальных институтов рынка конституируют эту область экономической практики.

Однако есть иной способ оказаться за пределами влияния этих институтов. Речь идет о деятельности, в принципе не регулируемой формальными нормами хозяйствования. Даже в фантазиях трудно представить общество, в котором создавались бы законы про распределение внутрисемейных обязанностей и режим домашнего труда, лимитировались подарки соседям и помощь детям, а создаваемые для внутрисемейного потребления блага облагались бы налогом. Эта сфера экономики оказывается не регулируемой формальными институтами рынка не в силу сознательного уклонения, а ввиду особой природы деятельности, относящейся к приватной сфере. Расположение этой деятельности относительно формальных норм хозяйствования можно редуцировать до слов «вне, за пределами».

Другими словами, если понимать под неформальной экономикой «совокупность хозяйственных отношений, не отражаемых в официальной отчетности и формальных контрактах» [Радаев, 1999б, с. 6], то разумно выделять деятельность, игнорирующую контрактное право, и деятельность, не предполагающую формализованного контракта как основу взаимодействия. Ведь очевидно, что формализованный контракт является далеко не единственной формой институализации хозяйственной практики. Регуляция экономической жизни может основываться на традиции, взаимопомощи, солидарности, доверии как специфических формах социальных отношений. Из этого следует вполне очевидное деление неформальной экономики на два качественно разнородных блока, редуцируемых до понятий «вне, за пределами» и «вопреки».

Шаг 2. Нарушения нарушениям рознь. Можно ввозить в страну качественный товар, но делать это контрабандно, т.е. без уплаты таможенных пошлин. Или шить качественную одежду, но не заключать с работниками письменный договор найма. А можно производить отравляющее вещество, наркотики и порнографию, т.е. заниматься деятельностью, продукт которой находится вне закона и морально неприемлем. В первом случае формальным институтам рынка противоречит процедурная сторона бизнеса, а во втором – его продукция. Это диктует различение теневой и криминальной экономики. В первом случае продукция как цель деятельности вполне приемлема, хотя средства достижения этой цели противоречат (полностью или частично) формальным хозяйственным нормам[19]. Во втором случае неприемлемы как цель, так и средства. Проблема наркодельца не в том, что он не платит налоги или не имеет лицензии, а в том, что такие лицензии не даются, а налоги не взимаются. Соответственно теневую экономику пытаются легализовать, создать приемлемые условия ее формализованной игры с государством, местной властью, профессиональными сообществами и т.д. Криминальную же экономику пытаются упразднить, что если и возможно, то лишь в определенной степени. К нелегальной экономике причисляют наркобизнес, проституцию, фальшивомонетничество, браконьерство, сбыт краденого, мошенничество и проч.[20] Разделение теневой и криминальной экономики оправдано еще и тем обстоятельством, что «непроизводственные» виды криминальной активности (организованная преступность, рэкет и проч.) вообще спорно относить к экономическим проблемам.

Важно отметить, что игнорирование формальных институтов не означает, что теневая и криминальная экономика пребывает во внеинституциональной среде. Бреши игнорируемых норм заполняются внелегальной системой правил, функционально зачастую дублирующих корпус отрицаемых норм [Сото, 1995]. Создание предпринимателями внелегальной системы правил можно трактовать как экономическое и социальное конструирование альтернативной институциональной среды бизнеса. Выгодность подобного конструирования для предпринимателей определяется возможностью посредством использования иных ресурсов и иных схем расчетов нести существенно меньшие трансакционные издержки по сравнению с теми, что предполагаются в рамках легальной экономики. Например, игнорирование норм регистрации и лицензирования означает для предпринимателя практику частного кредитования с опорой на социальный капитал в виде доверия социального окружения.

Шаг 3. Вне формальных институтов рынка оказывается хозяйственно-приватная жизнь. Но она не однородная с точки зрения того, какова структурная единица, организующая жизнь за пределами закона. Часть продуктов и услуг, производимых силами домохозяйства, потребляется внутри семьи, а часть распределяется по каналам социальных сетей. Различие не сводится к дихотомии «внутри – вне». Хозяйственная практика семьи регулируется иными социальными нормами, чем ее коммуникативное пространство. И хотя и в том, и в другом случае эта практика не предполагает получение дохода, но ограниченная рамками домохозяйства, она не нуждается в трансакциях, тогда как сетевая структура делает обмены на нерыночной основе сутью хозяйственной коммуникации сообщества. Эти две области неформальной хозяйственной практики формируют соответственно домашнюю экономику и экономику дара, в основе которой лежат нормы реципрокности. Техническое различие в виде отсутствия или наличия трансакций формирует различие сущностное – потенциал изоляции или интеграции домохозяйства формируется на основе данной хозяйственной практики. Домашняя экономика позволяет достичь некоторой степени хозяйственной автономии от социальной среды, тогда как экономика дара подчеркивает зависимость от социального окружения.

И домашняя экономика, и отношения реципроктности изначально предполагают в качестве основы неформальные институциональные нормы. Внеконтрактность этих сфер является нормой общества, а не результатом стремления его участников повысить доходность деятельности. Институциональная среда домашней экономики и межсемейных обменов служит не функциональной альтернативой формальных экономических институтов (как в теневой экономике), а восходит к социальным отношениям, укорененным в механизмах социализации и интернализации социальных норм.

Графически изложенное выше выглядит следующим образом (схема 1).


Схема 1

Сегменты неформальной экономики


В данной схеме совмещены три базовые идеи картографирования неформальной экономики:

• неформальная экономика как специфическая деятельность;

• неформальная экономика как определенный характер трансакций;

• неформальная экономика как определенная природа дохода.

Сегменты неформальной экономики выделяются в пространстве специфики деятельности, характера трансакций или природы дохода. При этом деятельностный поход самый широкий, позволяющий максимально полно трактовать неформальную экономику, как опосредованную, так и не опосредованную трансакциями. Те, в свою очередь, могут вести или не вести к доходу. Соответственно определения неформальной экономики в терминах специфического дохода (скрытого, нерегулярного, не фиксируемого и проч.) относятся к наиболее узкому пониманию неформальной экономики. В нашей схеме критерии характера деятельности, наличия трансакций и природы дохода смыкаются в единую классификационную структуру.

Безусловно, абсолютно правы те, кто утверждают, что жизнь на сегменты не делится, что нет никакой неформальной экономики, отдельной от формальной, а тем более нет четкого разделения на сегменты внутри неформального мира, что грань между криминалом и тенью иногда трудно уловима, а экономика дара тесно переплетена с домашней экономикой. И только ленивый не добавит, что абсолютно легальных предприятий в России нет, и различие между ними лишь в степени нелегальности.

Однако из этого здравого рассуждения не надо впадать в нездоровый скепсис. Конечно, жизнь на сегменты не делится. Научный поиск, создавая модели действительности и реализуя тем самым принцип «экономии мышления», в то же время отгораживает нас от этой самой действительности. Но это и есть путь познания. Неформальная экономика, равно как и ее антипод, полностью подчиненный формальным институтам, – всего лишь абстрактная модель. Но без этой модели, внутренне упорядоченной и терминологически определенной, едва ли можно претендовать на «тонкие» исследования реальности.

Лекция 4

ИЗУЧЕНИЕ ПРИЧИН РАЗВИТИЯ НЕФОРМАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

В работах, посвященных неформальной экономике, значительное место уделяется причинам, условиям развития и историческим рамкам существования этого феномена. Множество работ на эту тему разбивается на три группы. Первая группа авторов объединена интенцией свести неформальность к свойствам экономического и социального порядка стран «третьего мира», бедность и нищета, интенсивность миграционных потоков, а также неразвитость гражданского и правового сознания которых являются благодатной почвой для развития неформальной экономической деятельности. Отсюда следует вполне очевидный вывод о неминуемом упразднении неформальной экономики по мере нарастания темпов индустриального развития. Вторая группа исследователей не проводит никакого логического соответствия между неформальностью и неразвитостью страны, считая, что в развитых странах работают устойчивые предпосылки развития неформальной экономики. Их объединяет внимание к особенностям воспроизводства неформальной экономики при высоком уровне технического прогресса и социальных гарантий. Наконец, третья группа исследователей фокусирует анализ на общемировых причинах неформальной экономики, считая, что они лишь конкретизируются и специфицируются в разных социально-экономических средах. Познакомимся с этими точками зрения поближе[21].

Причины неформальной экономики в развивающихся странах: обзор мнений

Как мы уже знаем, детальные исследования неформальной экономики проводились преимущественно в странах «третьего мира». Это было связано с устойчивым восприятием неформальной экономики как некой дисфункции, основания у которой тем обширнее, чем менее развита страна. Вариантом было также признание неформальной экономики остаточным явлением доиндустриального этапа человеческой истории, что также прочно увязывало ее существование с экономической и социальной неразвитостью стран «третьего мира». Привязка концепции неформальной экономики к особенностям так называемых развивающихся стран формировала ожидания упразднения неформальной экономики (или, по крайней мере, уменьшения ее масштабов) по мере развития этих стран – индустриализации экономики и демократизации управления.

Жизнеспособность неформальной экономики побуждает нас критически осмыслить эту точку зрения. Какие же аргументы приводили ее сторонники? Какие характерные черты экономики развивающихся стран виделись в качестве основы неформального порядка?

Упование на отсталось как основу неформальной организации производства восходит к марксистской теории, согласно которой рыночные отношения по мере своего развития подтачивают основания докапиталистических форм хозяйствования, в результате чего происходит поляризация мира Труда и Капитала. Соответственно, по мере исчезновения мелкого товарного производства и возведения принципа контрактности между пролетарием и буржуа во всеобщий принцип трудовой деятельности неминуемо сокращается неформальная занятость, определяемая рядом авторов в терминах размытости границ и внеконтрактности отношений между трудом и капиталом [Moser, 1978; Portes, Benton, 1984]. Этот подход не стал достоянием истории. Вновь и вновь появляются работы, солидаризирующие с марксизмом в описании современности как усугубляющейся «пролетаризации» мировой системы [Wallerstein, 1974].

Однако статистика свидетельствует, что страны «третьего мира» сохраняют обороты неформальной экономики не вместо, а наряду с ускоренной индустриализацией. Успехи в построении технологически совершенного рыночного хозяйства не отрицают неформальную экономику, а сочетаются с ней. Не загромождая лекцию цифрами, отметим лишь, что во времена бурного роста (1950 – 1980-е годы), когда валовой национальный продукт стран Латинской Америки увеличился почти в 4 раза, а средний темп экономического роста составил 5,5% в год [Брисеньо-Леон, 2003, с. 122], размер неформального сектора претерпел минимальные изменения. Доля работников неформального сектора[22] сократилась за 30 лет всего на 4% (с 46% в 1950 г. до 42% в 1980 г.) [Portes, Sassen-Koob, 1987, p. 34]. И хотя степень экономических успехов различалась по странам, ни одна из стран этого региона не опровергла общую логику этих цифр. В результате работники неформального сектора всей Латинской Америки составили 59% городских занятых в 1998 г., в сравнении с 40% в 1980-м [Брисеньо-Леон, 2003, с. 123]. Эмпирические факты противоречат версии исключительной ответственности экономической неразвитости, стагнации и индустриальной несостоятельности в развитии неформальной экономики.

Однако сторонники тесной связи неформальной экономики и неразвитости стран упорствуют. В качестве, как им кажется, железного доказательства своей правоты они приводят статистические данные о количестве неформально занятых в экономиках «первого» и «третьего мира». Действительно, соглашаются эти авторы, в развивающихся странах зачастую неформальная занятость не сокращается при росте темпов экономического развития, но она остается неизмеримо более высокой по сравнению с неформальной занятостью в развитых странах Запада.

Но дело в том, что использование прямых методов измерения неформальной экономики, к числу которых относится анализ форм трудовой занятости, затруднено гораздо более высокой «конспиративностью» неформальной экономики на европейском континенте и в США, нежели в странах «третьего мира». Это обусловлено и весомостью санкций за уход от налогообложения, и отлаженностью работы контролирующих органов, и уровнем правосознания, и традицией отстаивания социальных прав работников и т.д. Соответственно, «прямое» изучение этого явления крайне затруднено[23]. Определение неформальной деятельности в контексте нарушения институционально оформленных норм подразумевает попытки ее агентов избегать контактов не только с представителями органов власти, но и с исследователями[24].

Поэтому в ряде западных стран более распространены косвенные оценки масштабов неформальной экономики. Это разнообразные расчетные алгоритмы, среди которых наибольшей популярностью пользуются монетарные методы, отслеживающие неформальную экономику по уровню денежных трансакций, а также поиск несоответствия между агрегированными статистическими показателями, вмещающими в себя результаты неформальной экономики и свободными от таковых. Существуют методы оценки неформальной экономики на основании статистики, фиксирующей количество и отраслевую принадлежность малых предприятий[25].

Использование монетарных методов дало ошеломляющие результаты. При всех количественных расхождениях получаемых результатов вклад неформальной экономики оценивался как весьма существенный, будь то 10% ВВП США по оценке П. Гутманна [Gutmann, 1979] или 33% по оценке Э. Фейга [Feige, 1979]. Эти оценки показывают неправомочность ограничения неформальной экономики пределами стран «третьего мира». Вклад неформальной экономики в развитие европейских стран и США является достаточно весомым (несмотря на количественные расхождения и методологические погрешности его оценок) и, что крайне важно, этот показатель отличается стабильностью.

Так, одним из косвенных методов оценивания неформальной экономики является учет количества малых предприятий. Методологические предпосылки такого анализа основаны на «подозрении» малых предприятий (до 10 работников) в неформальной экономической деятельности. Аргументация сводима к следующему. Во-первых, малые предприятия с большей безнаказанностью (нежели крупные фирмы) могут использовать уход от налогов, бесконтрактный наем и другие неформальные практики. Небольшие предприятия зачастую сочетают легальное право на существование (регистрация, получение лицензии) с нелегальными формами его реализации. Во-вторых, такие предприятия легко переходят в статус полностью неформальных: воспользовавшись периодом легального существования для отлаживания работы и завоевания своего места на рынке, они официально закрываются, чтобы на следующий день начать работу в поле неформальной экономики. Если принять эту систему доводов, то трудно не согласиться с предложением судить о масштабе неформальной экономики по числу и отраслевой структуре малых предприятий. Понятно, что в этом случае мы обрекаем себя на два типа системных ошибок: переоценка неформальной экономики (так как не все малые предприятия практикуют неформальную экономическую деятельность) и ее недооценка (поскольку многие предприятия вообще не регистрируются). Однако будем считать, что в силу разнонаправленности эти смещения отчасти нейтрализуют друг друга. Какова же структура предприятий США по числу занятых? И действительно ли микропредприятий становится все меньше?

В 1965 г. в США предприятия с числом работников не более 10 человек составляли 75% зарегистрированных предприятий, при этом они давали работу 14% занятого населения. Спустя два десятилетия мало что изменилось. В 1983 г. доля таких предприятий и доля привлекаемых ими работников составили соответственно 76,8 и 16,4% [Portes, Sassen-Koob, 1987, р. 44]. Доля микропредприятий была заметно выше именно в тех отраслях, которые в общественном сознании традиционно связываются с неформальной экономической деятельностью.

Довольно часто сторонники точки зрения, что неформальная экономика вытекает из специфики стран «третьего мира», апеллируют к качеству рабочей силы развивающихся стран. Неформальная экономика трактуется как прибежище обездоленных, у которых нет шансов нормального, т.е. легального трудоустройства. Неформальная экономика предстает, согласно этой версии, неким резервуаром, куда «стекаются» отверженные формальным рынком труда, что превращает их в некоторую ипостась безработных. Но если европейским или американским безработным гарантировано пособие, то безработным Африки и Латинской Америки гарантировано его отсутствие (или чисто символический размер), что и толкает их на путь самообеспечения в виде неформальной экономической деятельности. Данная логика прочно связывает феномен неформальной экономики с бедностью стран «третьего мира» и, на первый взгляд, она вполне состоятельна. Однако с неизбежностью из нее следует два вывода: а) скудность заработков «неформалов» на фоне доходов работников формального сектора; б) вынужденность, безальтернативность неформальной экономической деятельности в результате отсутствия возможностей легального трудоустройства.

Однако накопленные исследователями эмпирические материалы свидетельствуют о спорности этого суждения. Так, в Монтевидео (Уругвай) в 1983 г. среднемесячный заработок в формальном секторе экономики составлял 172,92 долл., в неформальном – 172,88 долл. В том же году в Лиме (Перу) эти цифры были равны соответственно 119,05 и 108,12 долл. [Portes, Sassen-Koob, 1987, р. 41]. Как видим, расхождение минимально. Хотя стоит отметить, что неформальный сектор характеризуется более значительной дифференциацией доходов, нежели формальный[26]. В основе лежит то обстоятельство, что в неформальном секторе бесконтрактность наемных работников – тотальная, тогда как бесконтрактность предпринимателей – частичная. Не имея контракта с нанимаемыми работниками, они обычно входят в систему субконтрактных отношений с представителями формального бизнеса, в результате чего их отношения с заказчиками стабильны и защищены законом, а отношения с наемными работниками допускают беззаконие и произвол. В этих правовых «ножницах» и скрыт механизм сверхприбыли предпринимателей-нелегалов. Кроме того, наемные работники теневого рынка труда зачастую вербуются из числа социально маргинальных групп, что позволяет проводить относительно них политику ценового демпинга. Бросающиеся в глаза нищета и бесправие этих людей формируют устойчивое представление об относительно низких доходах участников неформальной экономики. При этом забывается, что их работодатели принадлежат тому же сектору, и их доходы, питаемые экономией на оплате труда, превосходят доходы сопоставимого по обороту предпринимателя легального бизнеса.

Уместно вспомнить СССР, социальная структура которого характеризовалась высокой степенью социальной однородности по материальному признаку и отсутствием безработицы как таковой, что однако не помешало развитию советской теневой экономики [Grossman, 1982]. Этакратизм, господствовавший в СССР, приводил к доминированию властной иерархии и проявлялся в присвоении экономических излишков не экономическими агентами, а властью [Шкаратан, 1992]. В советских условиях теневая экономика развивалась не за счет материально обездоленных, а за счет властью наделенных: уровень в партийно-хозяйственной иерархии определял меру возможного участия в теневой экономической деятельности. Таким образом, опыт СССР доказывает, что наличие широких слоев отверженных формальным рынком труда не является обязательным условием неформальной экономики.

Что же касается современной России, то в отличие от стран «третьего мира» значительную часть обедневшего российского населения представляют специалисты с высоким уровнем образования и квалификации. Рыночные условия поставили перед ними дилемму: отказаться от малооплачиваемого профессионализма в пользу более доходных «рыночных» видов деятельности (что зачастую в российских условиях ведет к депрофессионализации под видом переквалификации, когда, скажем, врач начинает работать продавцом) или сохранить верность профессии, амортизируя свое решение участием в неформальной экономике. Таким образом, если в «третьем мире» низкодоходные группы населения характеризуются недостатком человеческого капитала, что делает их участие в неформальной экономике безальтернативной стратегией выживания, то в России группа новых бедных, будучи довольно гетерогенной по образовательно-квалификационному признаку, включает в себя значительную долю высокообразованных специалистов, сознательно воздерживающихся от профессиональной мобильности на легальном рынке труда. Стратегия комбинаторного совмещения формальной (основной) и неформальной (дополнительной) экономической деятельности кажется им более приемлемой, так как позволяет сохранить профессионализм (увы, мало оплачиваемый) и получить необходимые средства к существованию (увы, не всегда законным путем). В этой ситуации трактовать российскую неформальную экономику исключительно как резервуар отверженных формальным рынком труда вряд ли корректно.

Следовательно, вопрос о причинах неформальной экономики – равно присущей как развивающимся, так и развитым странам – остается открытым. Каковы же мнения на этот счет?

Причины неформальной экономики в развитых странах: обзор мнений

Обсудим четыре наиболее авторитетных суждения о причинах существования неформальной экономики в развитых странах: 1) неформальная экономика – результат миграционных процессов; 2) неформальная экономика – результат развития субконтрактных технологий организации производства и торговли; 3) неформальная экономика – результат политики ослабления профсоюзного движения; 4) неформальная экономика – результат возросшей конкуренции со стороны стран «третьего мира».

На первый взгляд, возложение «вины» за развитие неформальной экономики на потоки мигрантов вполне оправданно. Американский вариант развития событий явно работает на эту гипотезу[27]. Иммигранты, вливаясь в сегменты неформального рынка, питают их свежими силами, обеспечивая тем самым сохранение этнической и местечковой маркировки этих сегментов. Важную роль играет и предпринимательский азарт. Желание «сделать себя» более адекватно неформальной занятости, ибо даже в цитадели предпринимательского духа возможности вертикальной мобильности принципиально различаются в формальном и неформальном секторах. Ограниченность ресурсов иммигрантов (финансовых, интеллектуальных, социальных, а зачастую и физиологических) вынуждает их идти той дорогой, где провал и успех соперничают за право подчинить себе жизнь иммигрантов. Усилия по прохождению лабиринтов формальной экономики являются для них вполне сопоставимыми с усилиями по созданию собственных правил и норм экономического поведения, что и конституирует неформальную экономику США.

Упования на мигрантов при объяснении причин неформальной экономики согласуются с опытом современной России, куда только по официальным данным приехало более 7 млн работников. Несмотря на все усилия властей, процесс регистрации остается бюрократизированным и сложным. В результате теневой рынок труда становится практически безальтернативным выбором иммигранта.

Если вспомнить опыт стран Латинской Америки, то надо признать: становление неформального сектора также во многом было связано с миграционными потоками. Правда, речь там шла преимущественно не о потоках иммигрантов, а о миграционном потоке сельских жителей в города [Сото, 1995]. Не этническая, а культурная инакость послужила в данном случае пусковым механизмом процесса освоения этими людьми пространства неформальной экономики. Что было стимулом? Шанс на вертикальную мобильность. Мы уже отмечали, что среднедушевые доходы в неформальном секторе практически приравнены к доходам представителей формального. Но в рамках неформальной экономики существует значительный разрыв между предпринимательским доходом и оплатой наемного труда. Этот разрыв и служит тем маяком, на свет которого устремляются неустроенные мигранты.

Но можно ли признать примеры США, современной России, стран Латинской Америки достаточным основанием для утверждения, что неформальная экономика – продукт миграционных волн? Видимо, для отдельных стран это справедливо. Но вряд ли можно считать это утверждение универсальным. Довольно категорично его опровергает опыт Северной Италии, где неформальный сектор развился вне всякой связи с притоком мигрантов. Попытки ослабить профсоюзное движение привели в 60-е годы к курсу на децентрализацию промышленности, что выражалось в налоговых льготах для малых предприятий. Организующие их на субконтрактной основе промышленные рабочие составили предпринимательский костяк неформальной экономики. Кстати, в 70 – 80-е годы обозначился процесс формализации их деятельности, а также выравнивания условий труда и заработной платы с принятыми в формальной экономике стандартами [Sabel, 1982]. Отсутствие каузальной связи между притоком мигрантов и развитием неформальной экономики демонстрируют также Нидерланды, Великобритания, Испания.

Миграционные потоки не являются необходимым условием развития неформальной экономики. Она вполне способна развиваться с опорой исключительно на локальный рынок труда[28]. Потоки мигрантов (из других стран – как в США – или из сельской местности в города – как в Перу), безусловно, являются мощной ресурсной базой и социокультурным основанием неформальной экономики. Однако сводить причины ее существования к миграционной активности означает игнорировать опыт тех стран, где неформальная экономика достигла впечатляющих размеров на фоне миграционного штиля.

Другая, довольно распространенная версия связывает существование неформальной экономики с развитием системы субконтрактных отношений. Аргументация сводится обычно к перечислению преимуществ, которые даруются формальному сектору в ходе взаимодействия с обширной сетью неформальных субподрядчиков. Схемы их взаимодействия могут существенно разниться, но неизменным остается одно: неформальность субподрядчиков создает ряд преимуществ для крупных фирм. На микроуровне главным преимуществом является экономия на числе работников, условия труда и уровень доходов которых находятся под «опекой» профсоюзов и государственных органов. На макроуровне наличие армии неформально занятых выступает аналогом резервной армии труда, дыхание которой делает возможной для работодателя экономию на зарплате. Соответственно, надо признать выгодность сотрудничества с неформальными субподрядчиками. Но закрывает ли это вопрос о причинах существования неформальной экономики? Спрос на явление стимулирует его развитие, но не всегда является его первопричиной. К тому же неформальная экономика имеет обширную область применения и вне субконтрактной системы отношений. Наконец, то обстоятельство, что не все субконтрактные отношения имеют неформальную природу, еще раз подчеркивает, что субконтрактность – всего лишь технология рыночного взаимодействия, которая едва ли способна детерминировать его природу.

Существует мнение, будто причиной развития неформального сектора явилась государственная политика, направленная на децентрализацию производства. Децентрализация, согласно этому мнению, была вызвана стремлением ослабить профсоюзное движение, опорой которого являлись крупные предприятия. В результате были созданы тысячи мелких фирм, контроль за которыми был затруднен их многочисленностью, что и привело к развитию неформальной экономики [Brusco, 1982]. Эта логика вполне адекватна истории неформального сектора Северной Италии, где децентрализация экономики началась вскоре после волны массовых забастовок, прокатившихся по стране в середине 60-х годов. «Не удивительно, что европейской страной с наиболее развитой неформальной экономикой является Италия, где в 1969 г. был зафиксирован беспрецедентный уровень социальных завоеваний итальянских профсоюзов» [Castells, Portes, 1989, р. 28]. Всплеск неформальной активности явился реакцией не только крупного бизнеса и государства, но и стихийного творчества безработных и неорганизованных рабочих, интересы которых ущемлялись рабочей аристократией в лице членов профсоюзов.

Однако возможна и другая, полностью противоположная точка зрения: профсоюзное движение не только стимулирует меры децентрализации, но и препятствует их реализации. И не очевидно, какая тенденция возьмет верх. Так, высокий охват профсоюзным движением ряда отраслей ФРГ и Франции явился мощным препятствием их атомизации и деформализации. Наконец, в рамках логики борьбы с профсоюзами трудно (точнее, невозможно) объяснить высокую долю неформальных предприятий в тех отраслях, которым в западных странах никогда не было свойственно сильное влияние профсоюзных организаций (отрасли бытового обслуживания и общественного питания).

Интересный штрих добавляет и опыт Советского Союза, практически полная юнионизация работающего населения которого не явилась препятствием теневизации советской экономики. Разрушение профсоюзной системы в постсоветский период явилось в большей мере реакцией рабочих на формализованность и беспомощность срощенных с администрацией «карманных» профсоюзов, нежели сознательной государственной политикой по ослаблению профсоюзного движения. Учитывая крайне невысокий протестный потенциал профсоюзов советского периода, нет оснований считать современный размах неформальной экономики в России следствием ослабления профсоюзной системы[29].

Довольно распространено объяснение неформальной экономики как реакции на рост конкуренции со стороны стран «третьего мира». В силу растущей интеграции национальных экономик дешевый труд развивающихся стран создает серьезные проблемы более развитым экономическим системам. Особенно это касается трудоемких производств, в частности, пошива одежды и обуви. Предприятия западных стран, проигрывающие в конкуренции более дешевым товарам «третьего мира», должны либо закрыться, либо стать (хотя бы отчасти) неформальными. Заслугой авторов, отстаивающих эту точку зрения, является прямое акцентирование на глобальном характере причин роста неформального сектора. Однако при всем уважении к такому геополитическому подходу нельзя не отметить его несостоятельность при описании причин развития неформальной экономики в таких отраслях, как строительство, бытовое обслуживание и др., продукция которых в принципе не может быть замещена импортными аналогами.

Вариантом обозначенной выше позиции является привязка логики развития неформальной экономики к хронологии нефтяных кризисов, когда, вырываясь из тисков экономической катастрофы, нефтеимпортирующие страны начали склоняться к неолиберальному сценарию экономической политики. Это была попытка посредством предпринимательского ренессанса защититься от натиска проблем кризисной природы. Впрочем, все больше исследователей сходятся на том, что неформальная экономика не порождалась этой ситуацией, но получала в этой связи благоприятные идеологические и экономические условия развития.

Заметим, что во всех описанных выше исследованиях причин неформальной экономики особая роль отводилась государству. Отношение государства к неформальной экономике – тема отдельного разговора. Отметим лишь, что представление об антагонистичности их интересов – крайне поверхностно. Неформальная экономика базируется на игнорировании государственных норм хозяйственного права, но вместе с тем смягчает его неадекватность запросам практики[30]. В той мере, в какой неформальная экономика расшатывает экономическую и социальную системы, – она противник государственной власти; в той мере, в какой способствует стабилизации экономического устройства, – помощник и союзник [Косалс, 1999].

Итак, попытки определить причины развития неформальной экономики привели нас к выявлению целого спектра объяснительных схем, каждая из которых вполне логична и эмпирически подтверждаема в рамках отдельных стран, отраслей, хронологических периодов. Состоятельность гипотез моментально блекнет, как только их тестируют на тотальную универсальность. Многовариантность исторических условий, межотраслевые различия и особенность идеологических установок формируют специфическую систему факторов, приводящих к развитию неформальной экономики в конкретной стране. Так может быть универсальных причин нет? Или их надо искать на более высоком уровне аналитического обобщения?

Общемировые причины развития неформальной экономики: обзор мнений

Обратимся к группе исследователей, которые считают принципиально неверным разделять причины неформальной экономики в развитых и развивающихся странах. Набирает силу суждение, что в основе неформальной экономики лежат универсальные процессы и закономерности современности, не сводимые к социально-экономической специфике стран, к степени их развитости. Сторонники такой позиции считают, что неформальность порождается общим содержанием современности, а не национальным колоритом, который лишь камуфлирует единую сущность причин неформальной экономики. «Не вызывает сомнений, что причины этого процесса (деформализации – С.Б.) специфичны для обществ, в которых они имеют место, и необходимы углубленные исследования в каждом отдельном случае. Несмотря на это огромное разнообразие, недавние полевые исследования обнаружили ряд общих проблем, которые позволяют нам разделять несколько базовых универсальных гипотез» [Castells, Portes, 1989, р. 27].

В рамках такой интеллектуальной традиции выделяют, как минимум, семь характеристик современности, которые обусловили уход экономической активности в неформальное поле.

1. Структурные изменения в экономике, ведущие к изменениям на рынке труда. Обычно на основе анализа ситуации в так называемых глобальных городах отмечается три слагаемых этого процесса [Sassen-Coob, 1984]:

а) технологическая трансформация трудового процесса в виде вытеснения машинами ручного труда;

б) сокращение старых отраслей и возникновение новых;

в) изменение организации трудового процесса, расширение наемной занятости на дому.

В результате растет поляризация доходов. Появляются относительно небольшая группа высокообразованных рабочих с высокой заработной платой и огромная группа менее образованных рабочих с низким заработком. Этот низкодоходный сегмент практикует все более неопределенный характер трудовых отношений, а грань между его формальной и неформальной деятельностью становится все более размытой. Через систему субконтрактов неформальные предприятия становятся интегральной частью национальной экономики. Именно в этом смысле можно говорить о вертикальной интеграции неформальной экономики в современное индустриальное производство.

2. Развитие неформальных услуг и самообслуживания. Дж. Гершуни отмечал растущий разрыв в производительности труда при производстве товаров, с одной стороны, и услуг, с другой. В силу технических усовершенствований и технологических новшеств в производстве товаров произошел резкий рост производительности труда. В области услуг этого не случилось, оказание услуг остается довольно трудоемким процессом, что связано с персонифицированным характером конечного продукта. Однако заработная плата в этих секторах (правда, по разным причинам) продолжала расти примерно одинаковыми темпами. Как следствие, услуги дорожали относительно товаров. То есть за одну и ту же денежную сумму потребитель мог купить все больше товаров, но все меньше услуг. Соответственно появилась экономическая целесообразность заменять услуги товарами. Например, отказаться от домработницы и перейти на самообслуживание, купив пылесос и посудомоечную машину. Отсюда делается вывод, что общество движется не в сторону постиндустриальной (сервисной) экономики (если пользоваться терминологией Белла), а в сторону «общества самообслуживания» («self-service society»). Дорогие услуги формального сектора начинают вытесняться более дешевым неформальным предложением. Если два столетия западный мир двигался в сторону формального производства, то теперь, согласно этой логике, можно ожидать движения к неформальной и домашней экономике.

3. Развитие идеологии и практики государства всеобщего благоденствия. Отстраивание системы социальной защиты означало рост давления социальной сферы на экономику. Неформальная экономика явилась реакцией на практику послевоенного достижения социального мира за счет экономической эффективности производства. Причем государство всеобщего благоденствия «подтолкнуло» развитие неформальной экономики как прямо, создавая весомый стимул для ухода от налогов и искажения отчетов экономических агентов, так и косвенно, ослабляя сопротивление рабочего класса новым формам организации труда, поскольку базовые права все более полно гарантировались не индивидуальным контрактом, а государственной политикой.

4. Несовершенство институциональной системы. В этой связи можно выделить четыре аспекта, которые не являются взаимоисключающими, но предполагают различную политическую реакцию[31]:

а) высокие налоги и жесткое административное регулирование (яркий пример подобного объяснения – работы Э. де Сото). Соответственно снижение налогов и либерализация законодательства становится фокусом борьбы с «тенью»;

б) взяточничество чиновников, коррумпированность государственного аппарата [Shleifer, Vishny 1998]. Следовательно, бороться с теневой экономикой надо, главным образом, через пресечение коррупции;

в) давление криминальных групп, вынуждающих иметь неучтенные доходы для оплаты их услуг. В этой связи ставка делается на пресечение организованной преступности;

г) неадекватность институциональной системы, при которой преимущества легальности не подтверждаются, а ставятся под сомнение. Во главу угла при таком подходе ставятся отлаживание институциональной системы, создание системных преимуществ легальных агентов.

5. Национальная укорененность неформальной экономики как ответ на космополитизм принципов формальной экономики. В этой связи важную роль сыграли антропологические исследования, показывающие соответствие неформального сектора традиционным укладам, тесную связь с социально-экономическими проблемами страны. Показательно описание неформальной экономики Бангладеш в контексте Зеленой революции, развитие неформального сектора Мозамбика на фоне внутренних миграционных процессов и т.д. В этих исследованиях неформальная экономика рисовалась как национальный ответ обезличенным принципам рынка, сохранение национального колорита экономики на фоне глобалистских тенденций.

6. Коллапс социалистической системы, вступление ряда стран в транзитный период. Особо отметим, что хотя неформальная экономика существует в разных социально-экономических системах и при разных политических режимах, ее особый рост наблюдается в период трансформации системы. Практически во всех транзитных экономиках исследователи отмечали резкую активизацию неформальной деятельности. Социалистическая система имела свой устойчивый теневой сектор. С коллапсом социализма прежние причины теневизации исчезли, но возникли новые. Причины активизации теневой экономики в транзитный период сводятся к следующему:

а) разрыв нормативно-правовой базы и институциональной системы с потребностями нового этапа развития общества, неконсистентность легальной системы;

б) стремительная приватизация, повлекшая ущемленное чувство социальной справедливости миллионов людей, а также широкие неконтролируемые возможности обогащения, в том числе за счет неправовых действий;

в) экономический и социальный кризис, проявляющийся в снижении уровня жизни, высоких налогах, безработице и относительно низких рисках обнаружения нерегистрируемой или противоправной деятельности.

Однако теневая экономика не только порождается транзитным периодом, но и решает возникающие проблемы. Неформальная экономика в период трансформации выступает как база стремительно растущего класса предпринимателей, как гарантия занятости широких масс, как амортизатор кризиса.

7. «Модернизационные рывки» как распространенный способ сокращения отставания от лидеров. Эта тактика может касаться как целых стран, так и отдельных областей и отраслей. Экономическое время настолько спрессовано, что буквально вчерашние лидеры начинают сдавать позиции по ряду направлений. Все большие силы нужны, чтобы удержать успех или приблизиться к нему. Направление, намеченное для ускоренной модернизации, как правило, обеспечивается особым институциональным форматом с характерным для него ослаблением пресса прежних формальных требований. Такова природа свободных экономических зон Китая или офшорного эксперимента России. Несмотря на разность результата, замысел был схож – фрагментарно разрешить то, что запрещено в широком масштабе. Однако ослабление механизма принуждения в одном месте, как по сообщающимся сосудам, передается всей системе, результатом чего является деформализация практики.

Подводя итоги, заметим, что в контексте мирового опыта калейдоскоп причин неформальной экономики выглядит довольно причудливо. Поиск причин неформального мира на уровне национальных, региональных, миграционных, отраслевых и прочих процессов приводит к разочарованиям по поводу локальности действия полученных выводов. Другая крайность – апелляция к универсальным процессам, концентрирующим в себе приметы современности, – страдает общностью рассуждений и не выявляет национальный колорит неформальных экономик, их зависимость от социально-экономических характеристик обществ. Между этими полюсами простирается поле возможностей в объяснении генезиса неформальной экономики.