V
Зима пронеслась так незаметно, что мне уже стало казаться, будто я знаю этих троих мальчишек всю жизнь, словно выросла с ними в одном дворе и провела бесконечное множество дней в лагере.
Отсчитывая неделю за неделей, я приезжала почти каждые выходные, мы гуляли все вместе – я, Пашка, Андрей и Егор. Эта веселая четверка носилась по лагерю, переиграла во все карточные игры, которые знали: «тысяча», «пьяница», «подкидной, переводной, японский дурак», «двадцать одно»… Каждый день Егор не выпускал мою ладонь из своих рук, заглядывал в глаза и заливисто смеялся, когда я услужливо предлагала «поплевать ему в рот жеваной морковкой» – эта шутка досталась мне от мамы, когда я в один из вечеров прицепилась к ней с просьбой рассказать незлобивые ругательства из ее юности. Так появились в моем лексиконе забавные выражения: «отвали, моя черешня», «широко шагаешь – штаны порвешь», «знаем – плавали», «ума палата, а своего угла нет» и несчастная «жеваная морковка».
Какой же невинной была наша дружба, наполненная шутками и приколами: то мы мазали друг друга зубной пастой, то сыпали соль в столовский компот, то я настригла локонов у всех троих – непонятно, зачем, но над образовавшимися проплешинами смеялась половина лагеря. Кстати, эти локоны я завернула по отдельности в салфетки, написав на каждой имя и дату. Особенно дорог мне, само собой, был клочок черных волос Егора, ради которого я даже купила кулон-сердечко, поместив туда наши фотографии вместе с локоном.
Любимой традицией ребят были мои «спокиношки», когда каждый вечер я неизменно целовала перед сном всю мальчишескую палату номер семь, чмокая теплые щеки. В остальном же соблюдалось абсолютное целомудрие, мы даже ни разу не станцевали медленный танец или «медляк» по-нашему. Мысли, заполнявшие мою голову, были кристально чисты и прозрачны, словно горный родник. И только тело не подчинялось голове, поражая меня все новыми и новыми ощущениями каждый раз, когда я слушала голос Егора, прикасалась или смотрела в его глаза, меняющиеся от янтарного до цвета крепко заваренного чая.
Все это время я находилась в статусе подружки Егора, но не любимой девушки, что, конечно, меня сильно беспокоило. Ведь рядом с ним две палаты девчонок, часть которых мечтала видеть его своим парнем. Тем не менее, наша дружба стояла на месте. А дома в ящике стола, рядом с девичьим дневником появилась еще одна тетрадь, на страницы которой один за другим ложились первые несмелые стихи о моих искренних и глубоких чувствах. Я серьезно и бесповоротно влюблялась…
В один из морозных дней, приехав с очередного «почти свидания» с Егором, в голове родилась озорная мысль: «А что, если немного поколдовать? Вдруг у меня получится? Ведь не зря я родилась 31 октября, накануне дня всех святых. Вполне возможно, у меня есть скрытые магические силы».
Вообразив себя могущественной волшебницей, я сняла с шеи цепочку с кулоном-сердечком и, открыв его, несколько минут любовалась милым образом улыбающегося темноволосого парня. Не до конца осознавая, что делаю, повинуясь какому-то необъяснимому азарту, я выдернула из блокнота лист и быстро написала на нем: «ты всегда будешь меня любить». Затем, аккуратно отделив несколько волосинок от лежавшего в кулоне локона, завернула их в записку и достала из школьного рюкзака зажигалку. Нет, я не курила, просто кто-нибудь из нашей компании обязательно спрашивал «огонька», теряя эти зажигалки чуть ли не ежедневно. Я взяла железный тазик, в котором стоял горшок с фикусом, положила в него заговоренный конвертик и подожгла. Наблюдая за чарующим танцем пламени, я действительно почувствовала себя ворожеей высшего уровня, совершающей очередной ритуальный обряд магического приворота, как будто проделывала это тысячи раз. Миг – и все закончилось.
В комнате появился стойкий запах гари. Словно очнувшись, я поспешно распахнула окно и высыпала пепел на улицу. К счастью, ветер дул в другом направлении, иначе вся «великая ворожея» оказалась бы в саже. После этой невинной детской шалости я, хихикая, захлопнула кулончик и, довольная собой, улеглась спать.
За зимней сменой пролетела и весенняя. Каждая из них была наполнена встречами и счастьем присутствия рядом, возможностью ощущать тепло его ладони, которая так трогательно сжимала мою. Каждая встреча приносила радость и трепетание сердца, дарила сладкую истому, разливающуюся глубоко внутри, когда я внимательно наблюдала за Егором, ища признаки ответных чувств. Дорога в лагерь теперь стала настолько знакомой, что я легко отыскала бы ее ночью с закрытыми глазами, зная каждую тропку, каждый кустик, каждый поворот.
Увы, все прекрасное когда-нибудь подходит к концу. И если сначала было слишком хорошо, то потом обязательно становится невыносимо плохо. Смены в лагере закончились, а вместе с ними стали невозможными наши встречи. Мне больше не было смысла ездить в опустевший лагерь, туда, где навсегда осталось мое сердце.
На лето Егор уехал к родственникам на юг, мы с сестрой на все три месяца отправились к бабушке на дачу пасти коров, ворошить сено и собирать чернику. Тоска по Егору, накрывшая меня первое время тяжелой грозовой тучей с потоками слез, постепенно ослабла, осталась спокойная тихая грусть и призрачная надежда на встречу. Снова на бумагу полились стихи, в которых я уже не боялась признаться самой себе в нагрянувших чувствах. Птицы весело щебетали, безжалостно палило беспощадное летнее солнце, в полях отцветал зверобой, чьи потемневшие соцветия напоминали светящиеся юношеским задором глаза моего любимого.
Конец ознакомительного фрагмента.