Глава шестая
Каждое утро мы с Юрием направлялись в «Эль-Конкистадор». Нас подвозил сам Секу или один из его инструкторов. У ворот мы расставались. Юрий шел на дальние корты, где он часами тренировал детей, или отправлялся выполнять какие-то поручение Секу. Время от времени Секу просил его сделать нечто абсолютно бессмысленное, по мнению отца. Но если Юрий высказывал свои сомнения, Секу взрывался. И мог оскорбить. Он говорил, что как хозяин ждет от людей повиновения – абсолютного повиновения. Для Юрия это было унизительно, чего, кажется, и добивался Секу. Здесь все вертелось вокруг вопроса влияния. Секу хотел, чтобы Юрий сорвался, но тот держался. И молча мирился со всем. Ради светлого будущего. Мой отец свято верит в преодоление. Времена были плохими, но он знал, что ему надо не высовываться и забыть о своей гордости.
А я в это время тренировалась на ближнем корте. Тренировки, упражнения и игры. Мяч за мячом летели в разные углы корта. В такие моменты практически невозможно думать о теннисе как об игре, как о времяпрепровождении, как о чем-то, чем в мире занимаются для собственного удовольствия. Теннис – это не игра. Теннис – это спорт, головоломка, испытание на выносливость. Для победы идешь на все. Он был моим другом и врагом, ночным кошмаром и исцелением от этого кошмара, моей раной и бальзамом для этой раны. Спросите любого, кто сделал эту игру своей жизнью, кто встал на грунт еще до того, как был в состоянии понять, что принесет ему его непонятный ранний талант. Я знаю, что вы хотите, чтобы мы любили эту игру – потому что тогда за нами интереснее наблюдать. Но мы ее не любим. Но и не ненавидим. Она просто есть и была всегда.
Кое-что в «Эль-Конкистадоре» мне нравилось. Нравилась сдержанная атмосфера заведения. Это было не похоже на академию Боллетьери. На тебя не так давили, и игроки были послабее и не такие зацикленные на игре. Мне нравилась рутина, невысокие требования к игре, то, как вода после дождя лилась на дальние корты, что давало игрокам редкий шанс передохнуть и пять минут бездумно смотреть на солнце. Но больше всего мне нравилось, что папа был рядом, даже когда я его не видела. Он разогревал меня перед послеполуденными играми – мы обменивались ударами и одновременно разговаривали. Мы могли говорить о доме, или о теннисе, или о маме и о том, как будет здорово, когда она приедет к нам во Флориду. Если у меня появлялась проблема или не шла игра, если меня обижали или несправедливо поступали со мной, я могла побежать к нему, и он обязательно помогал.
Хотя в основном «Эль-Конкистадор» я ненавидела. Он казался мне второсортным и пообтрепавшимся. И мой отец был всегда рядом, а это значило, что я не могу побыть наедине с самой собой. Но самой большой моей проблемой был Секу. Мне казалось, что он использует меня для того, чтобы поставить на ноги свою еще не оперившуюся школу и ненавидит меня за это. Я работала как собака – днями напролет, каждый день, отбивая мяч и бегая по корту, и за все за это на меня орали. А потом, Секу был жадным. Если мы останавливались перекусить после турнира, он обязательно выставлял отцу счет за куриные наггетсы и спрайт.
Но я становилась все лучше и лучше, и у меня начала появляться уверенность на корте. Я узнавала новые стратегии, новые приемы и никогда не забывала, что каждое новое оружие нужно мне не для того, чтобы выиграть турнир, или попасть в первую сотню рейтинга, или заработать деньги. Все это нужно было для того, чтобы одолеть их всех.
Именно тогда я стала работать над подачей со своим отцом. Мне кажется, что за свою карьеру я подавала мяч двумя непохожими способами. Их можно и использовать для хронологии – подача № 1 и подача № 2. Почти для любого спортсмена это значит «до» и «после» травмы, которая все в нем изменила, из-за которой движения, бывшие инстинктивными, врожденными и естественными превратились во взрослые, сложные и благоприобретенные.
Моя подача похожа на удар хлыста. Прежде чем ударить, я завожу руку очень далеко назад, почти касаюсь ею спины. Никто никогда не видел такое подвижное и раскрепощенное плечо. Люди говорят, что у меня два плечевых сустава. Это превращает мое плечо в рогатку и сообщает ему дополнительную силу, но при этом давление на плечо усиливается – оно начинает напоминать давление на плечо питчера[10].
В те годы для меня большой проблемой был рост. Я была очень маленькой, иногда на целый фут ниже девочек, с которыми мне приходилось играть. И так продолжалось очень долго. Иногда люди спрашивали:
– А что это за светловолосая малявка носится по корту с ракеткой, которую она, наверное, стащила у своего папаши?
Мой рост сильно влиял на мою игру. Другие девочки вырастали, и мне становилось все сложнее и сложнее не отставать от них или собираться с силами, чтобы нанести победный удар. Это первый серьезный вызов для любого спортсмена: что будет, когда твое оружие, такое, как, например, скорость, будет нейтрализовано более крупным или быстрым соперником? Именно в этой ситуации многие люди бросают спорт, потому что их оружие больше не работает и то, что раньше было легко, теперь становится тяжело. Хотя это скорее новая возможность, еще один шанс победить. А пока приходилось просто ждать и надеяться, что скоро вырастешь.
Каждый вечер, пока отец читал книги по теннису, я висела на руках на металлической палке для вешалок в гардеробе. Висела столько, сколько могла выдержать. Потом я ходила по кругу, встряхивая руками и бормоча что-то в ожидании момента, когда восстановится кровообращение. Восстановившись, я глубоко вздыхала, хваталась за палку и вновь висла на ней. Я пыталась растянуть свое тело, стать немного выше. В нашей семье великанов не было. Я уже говорила, что мои мама и папа не низкие, но и не высокие. В папе пять футов одиннадцать дюймов[11], но это когда он стоит на толстой ортопедической стельке. В маме пять футов и семь дюймов[12]. А я горжусь тем, что во мне шесть футов и два дюйма[13]. Ведь для моей игры важны рост и физическая сила. Юрий считает, что я должна гордиться своим ростом, потому что это полностью моя заслуга. И добилась я этого, вися на палке в гардеробе. Он верит, что я заставила себя вырасти волевым усилием, что я росла, потому что это было необходимо для игры. А может быть, просто повезло или сыграл роль какой-нибудь рецессивный ген. Но вся штука в том, что перед тем как вырасти, я готовила себя к карьере невысокого игрока, приобретая и оттачивая некоторые навыки, которые оказались совершенно незаменимыми, когда я превратилась в одну из самых высоких спортсменок.
Секу использовал меня в качестве выставочного пони, живой рекламы того, что он может продемонстрировать на турнирах. Если я выигрывала, то это происходило благодаря школе Секу, а это значит, что я ни на минуту не прекращала играть – всю неделю в академии и каждый уик-энд на турнире. Сначала мы ездили по Флориде, потом по всему югу Америки – Секу, я и еще несколько игроков в грязном фургоне белого цвета. И вот здесь я завела себе несколько друзей. Я проводила время с детьми, а Юрий с родителями. Особенно он сблизился с мужчиной по имени Боб Кейн, который держал Юрия за профессионала, потому что его сын Стивен брал уроки в «Эль-Конкистадоре». На соревнованиях они всегда сидели вместе. Некоторые люди отца не любят. Они считают его слишком зацикленным и жестким. Однако другим он нравится. Он быстро находил общий язык с людьми. Человек он благожелательный, и не как теннисный родитель, а как просто человек. Это у него чисто русская черта, которая восходит к героям Толстого. Если вы ему понравились, он начинает принимать происходящее с вами близко к сердцу, и вы это чувствуете, поэтому отвечаете ему взаимностью. Именно это и произошло с Бобом Кейном.
На турнирах ты видишь в основном одни и те же лица. Человек сто имеют общую мечту. Кажется, что мир тенниса велик, но в действительности он крохотный. Всего несколько человек встречаются между собой снова и снова.
– А страшно было становиться профессионалом? – спрашивают иногда люди. Это просто смешно. Что же в действительно происходит, когда человек становится профессиональным теннисистом? Сейчас расскажу. Ты надеваешь форму выходишь на корт и играешь с теми же самыми девочками, с которыми играла раньше, только теперь вы профессионалы. Зрителей может быть чуть больше, судейские ставки могут быть чуть выше, на баннерах размещается реклама, но девочки те же самые, с которыми ты играешь с десятилетнего возраста. У Боллитьери я играла с Татьяной Головин[14], когда мне было восемь, а через одиннадцать лет я играла с ней в Открытом чемпионате США.
Я продолжала побеждать в турнирах. Сначала я была семилеткой, которая играет в возрастной группе «до 9 лет». Потом я была восьмилеткой, играющей в группе «до 10 лет». Я была маленькой и не очень быстрой, но у меня был сильный и очень точный удар, так что мой рейтинг постоянно рос. Когда мне исполнилось девять лет, я была одной из лучших в США в возрастной группе «до 12». И Боллетьери вновь обратил на меня внимание. По непонятной причине он выгнал нас, но как он мог забыть меня?
Я продолжала побеждать его лучших игроков.
Осенью 1995 года наши дела шли хорошо. Очень хорошо. Я освоилась в «Эль Конкистадоре», Юрий зарабатывал деньги, – мама все ближе приближалась к моменту получения визы, а я выигрывала.
И это означало, что что-то должно произойти – что-то нехорошее.
Однажды днем Секу пригласил моего отца в трейлер.
– Мне очень жаль, друг, но ты не можешь здесь больше работать.
Секу увольнял отца, но за что?
Секу объяснил, что присутствие отца в «Эль-Конкистадоре» мешало нормальной работе школы. Ведь помимо того, что он был моим отцом, Юрий должен был работать в качестве инструктора, и другие девочки мне завидовали. Он проводил больше времени со мной и, не скрывая, демонстрировал свою заинтересованность. Девочки пожаловались своим родителям, а родители пожаловались Секу. По крайней мере это то, что Секу объяснил моемо отцу.
А еще он выдвинул вторую причину для увольнения, которая, на мой взгляд, была ближе к истине. Секу было трудно контролировать меня, когда Юрий находился неподалеку. Правда, он употребил слово тренировать. Присутствие моего отца постоянно подрывало авторитет самого Секу. Когда Секу наезжал на меня, я обращалась к Юрию. И даже если у меня и не было желания принижать его авторитет, говорил Секу, то это все равно происходило. Даже если я ничего не говорила, это было видно по моим глазам. Пока Юрий был рядом, я принадлежала больше ему, чем Секу.
Глядя на все это с высоты моего сегодняшнего опыта, я понимаю, что все тогда вертелось вокруг вопроса влияния на меня. Я уже продемонстрировала свою ценность в качестве игрока. Я выигрывала турниры. Я взбиралась все выше в рейтингах. Любому, кто провел хоть немного времени на детских соревнованиях, было ясно, что очень скоро я перейду в профессионалы.
А после этого я начну зарабатывать деньги. Поэтому Секу необходимо было надежно привязать меня к себе именно сейчас, на этой ранней стадии, если в будущем он хотел быть членом моей команды и если он хотел получать свой процент с больших призовых. Для человека в его положении это значило втиснуться между игроком и его родителем. Секу сказал, что если я хочу остаться в «Эль-Конкистадоре», то отцу надо искать новое место работы.
И так как в школе отец больше работать не будет, Секу заявил, что нам надо будет платить, как и всем остальным. Каждое утро меня будут забирать и привозить в «Эль-Конкистадор», а вечером будут возвращать домой. Это же касалось и соревнований. Раз в месяц Юрию будут представлять счет, сумма которого будет определяться, исходя из того, сколько времени Секу и его сотрудники со мной работали. Это не лезло ни в какие ворота. Не зная, сколько нам придется заплатить, мы не могли ничего планировать и не знали, к чему готовиться. А хуже всего было то, что паспорт Юрия и его виза все еще были у Секу. Он постоянно находил все новые и новые причины, чтобы не возвращать эти документы. А пока они были у него, мы были в ловушке. Естественно, я не могу знать, о чем думал Секу в то время, но мне кажется, он пытался создать вокруг нас атмосферу неуверенности, в которой нам не на что было бы опереться. Как будто он ждал, когда Юрий окончательно созреет, чтобы приступить к сбору урожая.
Другими словами, Юрию надо было вновь искать работу. И чем скорее, тем лучше. Он потыкался в разные места, прежде чем обсудить проблему с нашей домовладелицей, русской женщиной, которая сдавала нам свою гостиную и часть кухни. Она напрямую была заинтересована в финансовой стабильности отца – первого числа каждого месяца мы платили ей 250 долларов США. В то время она встречалась с человеком, который был кем-то вроде строителя – здоровый мужик, владевший компанией по благоустройству территорий. Разъезжал он на лязгающем белом пикапе, забирая и развозя по домам своих работников, людей, которые удаляли сорняки, сажали траву и подстригали ее. Кроме этого они подкармливали удобрениями цветы на клумбах в парках загородных клубов. Моему отцу уже приходилось этим заниматься. Мужчина предложил отцу место в своей команде. Отец за него ухватился. Ему нужны были деньги, чтобы покупать мне обувь и теннисные ракетки и для того, чтобы обеспечить нам жилье и питание.
Начинать работу пришлось без всякой раскачки. Думаю, что отцу в то время было очень тяжело. Каждый день он вставал в 4 часа утра, одевался в темноте, готовил мне завтрак и оставлял на столе записку – всего несколько слов, вроде инструкции на день. В те же дни, когда ему приходилось уходить еще раньше, он вставал, готовил мне рис и ставил его под свою подушку, чтобы он не остыл – этот рис я ела, когда просыпалась. Другие члены команды, так же, как и Юрий, были иммигрантами, которые еле говорили по-английски. Только они были не из России, а из Мексики, Гондураса и Гватемалы, так что родным языком для них был испанский. Кроме того, они были гораздо моложе Юрия. Лет на десять или около того. Они были в лучшем физическом состоянии, и их колени и суставы не болели. Но встретили они моего отца дружелюбно и тепло, и даже полюбили его, так что он стал ждать утра, когда ему придется ехать с ними в прохладном утреннем воздухе Флориды. Он смеялся над их историями, рассказанными на ломаном английском, и рассказывал им свои собственные. Он научился ругаться по-испански и полюбил эту небольшую группу. Среди них он был единственным таинственным русским.
Большинство своего времени они работали на поле для гольфа в большом загородном клубе – этаком выпендрежном месте. Приезжая туда, они расходились в разные стороны. Юрий ходил по дорожкам и гринам[15], укрепляя дерн, заменяя его где надо, удаляя сорняки и все такое – я не большой специалист во всем этом – и делал все это еще до того, как всходило солнце. Все это должно было быть закончено до того, как первые игроки выходили на поле в районе 6 часов утра. Потом он продолжал работать весь оставшийся день, иногда с другими членами команды, иногда в одиночестве. Домой он возвращался в 5 часов вечера, как раз к тому времени, когда надо было готовить мне обед.
Этот период нашей жизни, который продолжался много месяцев, был очень странным. Папа каждое утро уходил из дома до того, как я просыпалась, возвращался каждый вечер чтобы накормить меня, а потом ложился на раскладную кушетку, где он проводил многие часы, читая книги о теннисе и делая выписки.
У него всегда были проблемы со спиной. Началось все еще в России, когда он работал на этих трубах. Иногда он забывал о ней на месяцы или даже годы, а потом, как гром среди ясного неба, боль возвращалась. Работа в команде, занимающейся ландшафтами, была, наверное, не самым лучшим вариантом для человека в его состоянии. Однажды, еще очень рано утром, когда он работал на грине в загородном клубе, у него выскочил позвоночник диск. Конечно, об этом легко написать: у него выскочил диск. Но я не могу понять, что он почувствовал в действительности. Он говорит, что это было мучительно – такой боли он не испытывал никогда в жизни. Казалось, что удары молний выжигали ему спину. Можно сказать, что боль сбила его на землю. И все, что он мог, это лежать на спине, гримасничая и негромко ругаясь. А вокруг стояла темнота, и он мок от росы и воды из спринклеров, которые не давали траве полностью высохнуть. Он не может сказать, сколько пролежал там. То теряя сознание, то вновь приходя в себя. Небо постепенно становилось все светлее. Потом он увидел деревья. Потом листья на этих деревьях. А потом небо стало голубым и началась жара. Наконец, его обнаружил один из игроков – он наткнулся на длинную фигуру, лежавшую поперек грина и стонавшую. Игрок подъехал к отцу на гольфмобиле. Он попытался заговорить с Юрием и поднять его, но отец только бормотал что-то по-русски и не мог пошевельнуться. Сначала игрок решил, что папа пьян. Вы только посмотрите, что там, на пятнадцатой лунке! Пьяный русский. Наверное, один из олигархов! Но наконец, он понял, что Юрий не пьян – просто ему очень больно и он просит о помощи. Мужчина позвал других людей из команды Юрия. Они встали вокруг него, пытаясь помочь.
Наконец, они подняли его с земли, положили в гольфмобиль и привезли в здание клуба, где он продолжил стонать, лежа на спине.
Один из его коллег позвонил боссу. Он сказал ему, что Юрий в очень плохом состоянии и ему необходимо в больницу. Мужчина хотел вызвать скорую, но босс сказал «нет» – скорая удовольствие дорогое. Он сказал, что сам приедет и отвезет Юрия в больницу. В результате он появился только в конце дня. Юрий лежал в этой задней комнате и стонал в течение многих часов.
Из больницы его выписали всего через несколько часов. Там ему дали флакон с болеутоляющими таблетками, порекомендовали упражнения по восстановлению и велели как можно больше лежать. Обо всем этом я узнала позже, когда Юрий позвонил из больницы. Наверное, было около 7 часов вечера. Один из работников рассказал мне потом, что все это время Юрий повторял только: Маша, Маша, мне надо домой, чтобы приготовить еду для Маши.
Две недели отец провел в постели. Состояние его было ужасным. Мы скрывали все это от мамы. Когда она звонила, мы притворялись, что все хорошо, прекрасно, отлично. А пока мне приходилось изо всех сил ухаживать за ним. Я покупала продукты, готовила еду, кормила его. Завтрак я готовила до того, как утром уехать в «Эль-Конкистадор», а сразу же после вечерней игры возвращалась домой. Мне казалось, что ему необходим бассейн. Что лучшего места для того, чтобы потренироваться, растянуться и выздороветь, ему не найти. И я стала ходить по улице, стучаться в двери домов и выяснять у тех, кто заговаривал со мной, нет ли у них бассейна и не можем ли мы им воспользоваться. Стратегия прямо скажем сумасшедшая, но в конце концов, мне удалось найти милую старую леди, которая согласилась пускать нас в свой бассейн несколько раз в неделю. Именно тогда Юрий стал, наконец, выздоравливать. После трех недель восстановления в этом бассейне он уже мог стоять, ходить, делать покупки в магазине и так далее, но я не верила, что он снова сможет заниматься физическим трудом.
А между тем деньги кончались. Можно было бы подумать, что хозяин команды, который, между прочим, встречался с нашей домовладелицей, оплатит Юрию вынужденный отпуск или возьмет на себя несколько счетов из больницы. В конце концов, отец получил травму, работая на этого человека. Но нет. Ничего. Ни за что. Мой отец даже думает, что в тот день, когда он получил травму, хозяин заплатил ему только за те два часа, когда он выдергивал сорняки, а не за те шесть часов, во время которых он лежал на земле и стонал. Очень скоро мы прекратили платить по счетам. Именно тогда домовладелица стала смотреть на нас новым, недружелюбным взглядом. Мы перестали быть арендаторами и превратились в проблему. Однажды она привела незнакомца, которому показала наше жилье, правда молча. Спустя несколько дней она напомнила Юрию об арендной плате.
– Если вы не в состоянии платить, вам с Марией придется съехать, – сказала она. – У меня есть другой арендатор, который готов въехать на ваше место.
– И вы что, выбросите восьмилетнюю девочку на улицу? – спросил Юрий.
– Это ваша проблема, а не моя, – ответила домовладелица.
Естественно, именно в этот момент и Секу решил вручить нам свой счет. Наверное, он знал, что мы не сможем его оплатить. Он вообще следил за тем, что с нами происходит. Таким образом он мог увеличить давление и усилить наше чувство неуверенности в завтрашнем дне. Другими словами, наступило время сбора урожая.
Юрий взял себя в руки и отправился на встречу с Секу, который держал в руках наш счет.
– Секу, ты же знаешь, что я не могу заплатить прямо сейчас, – сказал отец. – Может быть, ты можешь дать отсрочку…
– Нет, – ответил Секу. – Отсрочки не будет. Или вы заплатите то, что должны, или Марии придется уйти из «Эль-Конкистадора».
И, пока Юрий стоял перед ним весь кипя от гнева, он заметил:
– Впрочем… Если…
– Если что?
– Может быть, мы сможем договориться по-другому.
Секу выдвинул ящик стола и протянул Юрию контракт.
– Если ты подпишешь вот это, – сказал он. – Мария может остаться, и я лично займусь ее развитием.
– А что это?
– Самое стандартное соглашение.
– Могу взять его домой и прочитать?
– Конечно, почему бы и нет. Только не затягивай. Мне, в общем-то все равно, что ты решишь. Я веду себя с тобой очень благородно. Может быть, даже слишком. Просто я полюбил Машу. Но предложение долго ждать не будет.
Возвращаясь домой, отец просмотрел контракт. Он читал статьи и отдельные фразы, но понять ничего не мог. Он вообще плохо читал по-английски, но даже если бы он читал хорошо, контракт был написан таким запутанным языком, что для того, чтобы разобраться в нем, нужна была помощь юриста.
Вернувшись домой, отец показал контракт нашей домовладелице.
– Вы можете здесь что-нибудь понять? – спросил он.
В тот момент наши отношения были далеки от идеальных – на минуточку, женщина угрожала выкинуть нас на улицу, – но она была одной из немногих к кому мы могли обратиться. Более того, если в контракте говорится что-то о моей стипендии или о работе для папы, то, может быть, она согласится подождать с платой. Она прочитала документ, сидя за кухонным столом и внимательно вчитываясь в каждую фразу. Было видно, как двигались ее губы, когда она натыкалась на особенно сложную фразу: вместо будущих доходов, в зависимости от роста издержек…
Закончив, женщина сняла очки для чтения.
– Этого нельзя подписывать, – сказала она, возвращая документ.
– Почему? О чем там говорится?
– Начнем с того, что, как мне кажется, в нем написано, что за стипендию в «Эль-Конкистадоре» Марии придется очень долго, все то время, пока она будет играть в теннис, платить Секу процент, и довольно большой, со всех своих доходов. Если ты подпишешь этот контракт, то твоя дочь будет принадлежать Секу.
– Наверное, вы ошибаетесь, – Юрий был в шоке. – У меня есть проблемы с Секу, но так бы он никогда не поступил.
– Я поняла это именно так, – ответила домовладелица. – И могу сказать только одно: будь осторожен.
Сидя в кресле и глядя в окно, Юрий долго обдумывал все это, перелистывал страницы, сверялся с русско-английским словарем.
Сколько мне тогда было? Восемь или девять? Я хорошо играла, и это привлекло ко мне внимание стервятника. Мой отец оказался на развилке. Если домовладелица права, он не может подписать контракт. Но если он не подпишет контракт, то меня вышвырнут из школы и мы останемся без кортов и тренеров, а это значит, что я скоро потеряю форму. Вот такой вот парадокс. Для того, чтобы быть в форме, надо было продать душу дьяволу. А если я продам душу, то нет смысла поддерживать форму. А если я душу не продам, то об успехе можно забыть.
Юрий хотел услышать еще одно мнение, хотел, чтобы контракт прочитал еще кто-то, кто действительно знал язык и юриспруденцию – для домовладелицы английский не был родным чтобы оценить документ. Но денег на юриста у него не было. А потом он вспомнил о Бобе Кейне, которого встречал на нескольких соревнованиях, о своем приятеле по боковой линии корта, сын которого играл в «Эль-Конкистадоре». Боб был онкологом и, наверное, хорошим онкологом, потому что выглядел он очень состоятельным. Он жил в доме на берегу в Венисе, штат Флорида, что само по себе было недешево, и ездил на прекрасной спортивной машине.
Выяснив его телефон, Юрий позвонил ему и объяснил ситуацию.
– Я сейчас приеду, – предложил Боб, – и мы найдем кого-то, кто посмотрит контракт.
Он заехал за нами чуть позже и отвез нас к своему другу, который занимался подобными вопросами. Мужчине потребовалось всего две секунды, чтобы забраковать соглашение, предложенное Секу.
Читая документ страницу за страницей, он писал на полях красной ручкой: нет, нет, нет.
– Этого нельзя подписывать, – сказал он наконец. – Речь идет об узаконенном рабстве.
Это был ключевой момент. Если мы подписываем, то у нас будет хоть какое-то место для жилья и тренировок. Если нет, то у нас нет места ни для тренировок, ни для жилья.
Я восхищаюсь своим отцом: он ни на минуту не потерял свою веру, не сдался, не стал искать легких путей. Что нас тогда спасло? Что сделало возможной мою карьеру? Этот момент был не из тех, когда он принимал вызов и говорил: «ДА». Люди вообще слишком много внимания уделяют тому, как и когда говорится: «ДА». Но главную роль в моей судьбе сыграли его «НЕТ». Для него обычно до определенного момента было – да, а после него – нет. В этом заключались его бунт, его мятеж. Он просто не мог позволить мне стать частью плана чужого человека. Были только я и он, и так это и будет до тех пор, пока он не найдет человека, которому будет доверять. А в момент искушения – под этим я понимаю появление возможности пойти легким путем – он всегда говорил: «НЕТ». И никогда потом не приходил в отчаяние. Потому что у него была цель, в которую он верил. Он верил в то, что все его мечты о моем будущем станут реальностью. Он сам видел это, и об этом же говорил ему Юдкин. А от него требовалось только не сходить с пути и двигаться по нему шаг за шагом, и тогда все получится. Надо было просто говорить: «НЕТ», когда гораздо проще было сказать «ДА». В конце концов, у него был глобальный план, в котором не было места сделке с Секу.
Мы отправились к нему, в маленький трейлер на краю кортов «Эль-Конкистадора». На лице Секу было издевательское выражение. Он знал, что, благодаря ему Юрий находится под тяжелым прессом – ведь отец все еще не мог работать из-за травмы. На Секу была белая теннисная форма, глаза сверкали, а улыбка была широкой и фальшивой.
Он немедленно взял быка за рога.
– Ты подписал контракт? – был его первый вопрос.
– Нет, – ответил Юрий.
– Контракт надо подписать, – заметил Секу. – Как только ты его подпишешь, мы сможем вернуться к нашим делам.
– Не думаю, – услышал он в ответ.
Юрий вернул ему документ без подписи. Секу возмутился. Не обращая на это внимания, отец рассказал ему, с кем мы встречались, и что нам сказали по поводу контракта, и что я стану собственностью Секу, если он подпишет контракт. На это Секу возразил, что люди, с которыми мы встречались, были или глупцами, или ничего в этом не понимали, или врали. Контракт честный и не только честный, но и щедрый. Даже слишком щедрый. Юрий сказал, что он рад это слышать и предложил сесть вместе с юристом, с которым мы встречались до этого…
– Я, ты и тот мужчина, – сказал Юрий. – И вместе пройдемся по контракту с тем, чтобы убедиться, что все мы всё понимаем одинаково.
– Если он где-то ошибается, давай покажем ему, где именно, – настаивал Юрий.
В глазах Секу вспыхнул огонь, а потом они погасли и стали пустыми.
– Ты будешь подписывать или нет? – спросил он.
– Нет, – ответил отец, – я ничего не собираюсь подписывать.
– Что ж, хорошо. – Голос Секу прозвучал холодно. – До конца дня можете пользоваться нашими удобствами. И чтобы вас здесь не было через двадцать четыре часа. Твоя дочь не сможет тренироваться здесь без оплаты. Стоить это будет пять сотен в неделю.
Когда мы вернулись, отец переговорил с домовладелицей. Он рассказал ей, как все прошло и что это значит для нас. И попросил отложить оплату на несколько недель – мы ее уже задерживали – пока он не найдет работу, не заработает денег и не придумает новый план. Женщина сказала: «НЕТ». Или мы можем заплатить, или не можем. Если не можем, то должны съехать. Она, правда, не сказала, когда именно, но у отца создалось впечатление, что сделать это надо немедленно.
Он позвонил Бобу Кейну в Венис. И рассказал ему все, что с нами произошло.
– Теперь я даже не знаю, что нам делать, – закончил Юрий свой рассказ.
– Упакуйте вещи и ждите меня перед домом, – велел Боб. – Я вас заберу.
Он прислал за нами машину, которая отвезла нас к нему домой. У него оказался красивый дом в нескольких милях от побережья с большой лужайкой, плавательным бассейном и собственным кортом. Я впервые попала в дом, который можно было назвать жилищем богатого человека. Там я чуть не расхохоталась. Ничего не могла понять. Зачем людям собственный корт? А эти все лишние комнаты – с ними что делать? Ведь в каждый конкретный момент можно находиться только в одном помещении, правильно? Я прожила в Америке вот уже много месяцев, но ничего еще не поняла.
Мы расположились в гостевой спальне. Боб сказал, что мы можем жить у него столько, сколько понадобится. Можем брать на кухне все, что захотим, и есть вместе с семьей. А еще он дал Юрию немного наличных: «пока ты опять не встанешь на ноги».
– Как я смогу расплатиться с тобой? – спросил Юрий.
– Знаешь, если тебе захочется и у тебя будет на это время, можешь поиграть в теннис с моим сыном, – ответил Боб. – Но не стоит об этом волноваться. Это совсем не обязательно.
– А почему ты это делаешь? – поинтересовался Юрий.
– Потому что, если я попаду в похожую ситуацию, – ответил Боб, – мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь поступил со мной точно так же.
Вот такой была наша жизнь в те годы. Полосатая как зебра, когда неудача сменялась удачей. Время от времени из-за чьей-то жадности мы оказывались в трудной ситуации. И когда это происходило, а происходило это довольно часто, всегда находился человек, который, без всяких на то причин, просто потому, что ему так хотелось, нас выручал – подвозил, покупал билет или давал крышу над головой.
В доме Кейна мы прожили почти год. Мы обедали вместе со всей семьей, я играла в теннис со Стивеном, когда была свободна от упражнений и тренировок с отцом, который вновь стал моим тренером. Это напоминало нам жизнь в оазисе, царстве прохлады на долгом и трудном пути. Как будто мы стали частью нормальной американской семьи. Но я ни на день не прекращала работать, не прекращала тренироваться. Более того, я играла во всех соревнованиях, на которые могла квалифицироваться и до которых могла добраться. Я росла и становилась сильнее, а моя игра улучшалась, но это не было связано с тренировками. Я начинала чувствовать этот спорт, смотреть на него под разными углами, ко мне приходило понимание игры. Я начала понимать, как один удар влияет на следующий, как можно их предугадывать и готовить конец сопернику. Во многом это напоминает шахматы. Каждый удар к чему-то ведет. Если не хочешь проиграть, надо оказаться в нужном месте и сконцентрироваться на конкретном ударе, но если хочешь победить, надо думать о том, что должно произойти через двадцать секунд.
Моя игра становилась зрелой – еще не совсем, но в лучшие дни это было хорошо видно. Обычно я играю на задней линии и встречаю мяч на подъеме, с криком отправляя его назад. У меня практически одинаковые удары как слева, так и справа, хотя я считаю, что мой форхенд слабоват. Я умею превращать любое движение своего тела в кинетическую энергию. Даже когда я была крохой, которую не пускали на американские горки, моя игра уже отличалась силой и глубиной. Над моей подачей надо было работать и работать, но она действительно улучшалась. Когда я выходила к сетке, то отбивала мяч с лета. У меня была не слишком высокая скорость, но я хорошо предвидела, куда полетит мяч, поэтому смотрелась быстрее, чем была на самом деле. Другими словами, я умела запутать противника. Но главным в моей игре, тем, из-за чего меня было сложно победить, было связано с психологией. Это были моя концентрация и готовность биться до конца. Я не отставала от своего противника удар за ударом, гейм за геймом, никогда не ослабляя напора и не теряя надежды, даже если проигрывала. И если оставался розыгрыш хоть одного очка, даже если я отставала на два брейка и играла против противника вдвое больше меня, я вела розыгрыш так, как будто подавала в гейме, в котором мне оставалось нанести победный удар. Я не знаю, откуда у меня это – то ли от мамы, то ли от папы, то ли это результат моего ненормального детства? А может быть, я просто была недостаточно умна. Может быть, в спорте надо быть достаточно тупым, чтобы верить, что шанс есть всегда. И память тоже должна быть плохой. Надо уметь забывать. Сделала невынужденную ошибку? Промазала по легкому мячу? Не зацикливайся. И мысленно не возвращайся к этому. Забудь, как будто этого никогда не было. Если ты попыталась что-то сделать и это не сработало, надо быть достаточно тупым, чтобы повторить это еще раз, когда представится шанс. И на этот раз это обязательно сработает! Надо быть достаточно тупым, чтобы не бояться. Каждый раз, выходя на корт, я верю в свою победу, независимо от того, с кем я играю и каковы мои шансы. Именно поэтому меня так трудно победить.
Эта игра, этот спорт, эта жизнь с переездами с турнира на турнир, напоминают ярморочную карусель – всегда одни и те же лошади и единороги, одна и та же скамья проигравших, и одни и те же лица девочек и тренеров, которые постоянно окружают тебя. Вспоминаю ли я свои ранние игры или турниры? Честно говоря, большинство из них уже давно скрылось в дымке прошлого, но время от времени какие-то лучики воспоминаний пробиваются сквозь нее. Идеальное очко, выигранное в идеальное утро, запах океана, заходящее солнце, приз в моих руках, его тяжесть, то, как я поднимаю его над головой – только длится все это какие-то мгновения, а потом дальше – к следующей тренировке, к следующему соревнованию. Я выигрывала, и это было самым главным. И дело было не только в том, что я выигрывала, но и в том, у кого я выигрывала: это были лучшие игроки в мире в моей возрастной группе, включая чудо-ребятишек Ника Боллетьери. Он выставлял их против меня, я разбиралась с ними и возвращала их ему. И скорее всего, это стало беспокоить Ника. Я хочу сказать, что хоть он и вышвырнул меня из академии, но не мог забыть меня или не мог идти дальше, потому что я никуда не делась и разрушала все его планы.
В конце концов, лучшим для Ника решением было вернуть меня в академию. Тогда каждая моя победа на турнире будет победа Боллетьери. Кроме того, он хорошо знал мою ситуацию – в мире сплетен, из которых соткан мир тенниса, все всё про всех знают. Он знал, что у меня нет тренера, что мне негде тренироваться, что мне негде жить. Для него ситуация тоже изменилась. Когда я впервые оказалась у его ворот, я была слишком юной, чтобы поступить в академию, и слишком маленькой, чтобы жить там. Теперь я повзрослела. Не знаю, действительно ли Ник верил, что в нашем появлении откуда ни возьмись было что-то нечисто, но это тоже изменилось. Теперь мы были святее папы римского. Просто банка с вареньем. И Ник предложил мне стипендию. Мои расходы академия брала на себя, я получала комнату, питание и все остальное. Но нам в любом случае нужны были деньги, и это значило, что Юрию необходимо найти работу. И это ему удалось. Более того, он вернулся в ту же команду по благоустройству но теперь был внимательнее к тому, что поднимает и как напрягается. Человек с поврежденной спиной смотрит на мир оценивающими глазами – ну, и каковы мои шансы?
Я переехала в общежитие, которое ненавидела. Но об этом я расскажу позже. Сейчас достаточно только сказать, что мои подозрения оправдались – я была «белой вороной», не похожей на других девочек, человеком из другой реальности. А пока Юрий продолжал жить у Кейна в Венисе, работал как собака и зарабатывал деньги. Раз в неделю я разговаривала с мамой по телефону и часто писала ей. Она все еще пыталась собрать документы, чтобы получить визу и присоединиться к нам во Флориде. Все это происходило мучительно долго. В те времена было почти невозможно собрать все необходимые документы. Жуткие очереди и коррупция, так что приходилось платить громадные деньги, а если не заплатишь нужную сумму правильному человеку, то можешь серьезно отодвинуться в очереди. И все-таки у нее стало что-то получаться. Когда у Юрия появлялась возможность, обычно это случалось в уик-энд, он приезжал и наблюдал за моей игрой. Из Вениса он добирался на автобусе. Когда он уезжал и я оставалась в комнате одна, мне становилось грустно. Он скучал по мне, я скучала по нему, а отсутствие мамы с каждым днем становилось все труднее и труднее переносить. Ведь я все еще была ребенком. И мне нужна была семья.
Лучшее всегда случается со мной на корте. Именно на корте я смогла привлечь необходимую мне помощь, которая позволила мне подняться на новый уровень. Я играла в турнире на побережье Мексиканского залива во Флориде. Там были все элитные игроки и тренеры. Вероятно, я была самой юной участницей турнира – мне было одиннадцать лет и я играла против девочек на два-три года старше меня. Большинство из них было выше и сильнее меня. Для своего возраста я была невысокой и худой, с вывернутыми внутрь коленями. Мои ноги были слишком большими для моего роста, непропорциональными. Я легко выиграла первые этапы соревнования. Каждый раз, когда я выигрывала очко, раздавались одобрительные восклицания. Аплодисменты на корте были тогда для меня в новинку. Я сидела на стуле во время смены сторон и смотрела на папу возле боковой линии корта. У него всегда было что сказать мне, какая-то информация для меня. Иногда он просто подносил к губам бутылку с водой и это значило: Пей, Маша, пей! Очень часто в пылу матча я забывала о воде и вспоминала об этом уже поздно днем, завязнув в третьем сете, когда тошнота подступает к губам, а все вокруг начинает крутиться. Уффф… Все места на открытых трибунах вокруг небольшого центрального корта были заняты. Это было обычное сборище родителей и родственников, разбавленное кое-где неизвестными теннисными болельщиками.
Среди них, совершенно мне неведомая, находилась женщина, которая изменит мою жизнь. Звали ее Бетси Нагельсен[16]. Тогда ей было между тридцатью и сорока, и она была симпатичной женщиной с короткими вьющимися каштановыми волосами, которая ушла из профессионального тенниса незадолго до этого. В 70—80-е годы она наладилась в верхней части рейтинга, дойдя до двадцать третьей строчки, и выиграла целую кучу призов в одиночном разряде и еще больше в парном. Мой стиль игры был похож на игру Нагельсен – она тоже предпочитала силовую игру на задней линии. Ее мама, которая жила в Венисе, увидела, как я играю там на местном корте, позвонила дочери и сказала:
Конец ознакомительного фрагмента.