7
Выбросив воспоминания и третий окурок, ОН встал с нагретого парапета и пошёл дальше – вглубь. Двухдневная небритость, местами не глаженная от стирки тенниска, мытые, со вчерашнего дня босые ноги в удобных сандалиях[37] и само начало отпуска – всё это благодатно влияло на состояние души. Ни о чём не думать – как это иногда окрыляет!
– Заткнитесь, осуждающие! Завидуйте все! Я на свободе и хочу мороженого пива!
Он пританцовывал при ходьбе, подпевая музыке города. Мелодия зависит от сеечасного твоего самочувствия, сееминутного твоего настроения и от сеемесячного расположения к тебе луны.
Будь в тебе физическое недомогание, душевная боль, психологическая мука – немедленно всё вокруг обретает вид раздражающего усилителя страданий. Самые красивые, милые, интересные, любимые, смешные вещи не отвлекают, а увеличивают несчастье, ассоциируясь с тяжёлым моментом даже потом, когда всё давно отмучилось и выздоровелось. Но, если ты счастлив и находишься в гармонии с собой, если сердце поёт, душа захвачена радостью, а дыхание свободное, то хочется откусить всем по кусочку от своего сладкого настроения. В этот миг ужасное, жалкое, низкое и разное всякое такое получает твоё снисхождение в виде лёгкой доброй ухмылки с весёлым молчанием. И это вместо того, чтобы справедливости ради «поставить на место», наказать, заклеймить и разное всякое такое. Живите сегодня! Чтоб вы сдохли! Но только в положенное вам время, и – ни секундой раньше!
Даже мэрия, этот сволочной рассадник, нынче выглядела безобидно и светилась окошками на солнце. Почему-то умилял центральный фонтан с мусором вместо воды. А совершенно не раздражающий сегодня облупленный памятник «воссоединения» с саксофонистом «под низом» получил двушку мелочью. Ещё двушку, но уже бумажкой, пришлось почти силой всунуть стесняющемуся бедненькому, который и просить-то как следует не мог, но, по виду, чувствовал себя очень плохо[38].
/Но всякое серебро чернеет, всякое добро бито и всякая жалость – злу на руку. И жалкость, и жалостность – одинаково прискорбны и одинаково пагубны!../
Пиво из бочки было неразбавленно холодным, в честь отпуска, и отдавало запахом пива. Вот так да! Ура! Хорошее настроение началось продолжаться! По общему обоюдному мнению всех знакомых-перезнакомых, ОН не мог обходиться без своей общительности и поэтому всегда должен был /кому должен?/ мирить аргументом, помогать словом, воодушевлять делом, сопереживать вместе, разрешать споры, запрещать споры, сострадать честно, сатирить остро, выступать смело, вмешиваться вовремя, воодушевлять неунывно и юморить уморяя. ОН всегда настаивал на своём. На чём – никто не знал. Но настойка получалась отменная. Если ОН вдруг развивал тему: серьёзно, чётко, безапелляционно (специальность должности требовала), то получал недоумённый дрожащий вопрос:
– Что у вас случилось! Почему вы сегодня злой?
Серьёзный – это злой! Всегда хотелось ответить соответственно, ответственно показав, что такое «злой». Но получалось бы ещё нелепее, поэтому ОН мудро съезжал с тупой горки на подвернувшейся шутке и восстанавливал цвет лица начальства или подчинённых.
Смеялся ОН часто, но редко. Шутки часто сам придумывал лучше, поэтому терпеливо-снисходительно относился к чьим-то вычитанным. Рассказчиком ОН был неплохим, слушателем – отвратительным. Анекдот невежливо додумывал в середине. Все в один голос затухали: «С тобой не интересно! Отвернись и не слушай! Иногда ОН из вежливости гасил в себе свойства догадки, и загорался вместе со всеми. Ничего особенного ОН сам собой не представлял. Давал «представлять» о себе другим.
Странно, но никто и помыслить не хотел, что ОН нравил уединение. Временное отстранение не унывало и не тяготило. Две крайности: общительность и отобщённость уживались, усиживаясь вместе, не разбавляясь серединчатостью. Взаимоисключаемость черт только обогащала… Стоп! Поняв, что, заступив на трясину размышлений, топит себя полностью, ОН перестал думать вообще «Пьяните тела ресторациями!»
Поддержала ФРАЗА и, потакая подстреканию*, к концу дня пришлось заглянуть в злачник.
МЕТКА*
Не потакайте подстрекани м!
В кабаке, как всегда, было скверно, шумно и людно. Сквернили, шумнили и людили максимум четыре столика.
Первый был заполнен до отказа почти пустой бутылкой водки с одиноким, нетронутым увядающим лимоном в надколотом блюдце, тонко нарезанным на четыре ломтя и посыпанным рафинадом. Хозяин стола не наблюдался в упор.
Второй
– напротив входа, просто «светился» от приветности ко всем входящим. За ним сидело трио: две мышечные массы и «хорошее отношение к людям». Рожи обоих были настолько фигурально гиперболичны, что кукловоды точно находились где-то поблизости.
Доброта никогда не проводила время в прищуренных глядницах.
Интеллект просквозил мимо, даже не обдав ветерком.
Совесть, взглянув на них, дёрнулась в припадке.
Честность, увидев несчастных, сразу навсегда отдала честь.
И ведь при этом они как-то жили! Даже не «как-то», а «лучше всех» – считала фригидная общественность…
ОН с минуту вдыхал откровенную подозрительность к себе и своим родственникам, но за это время шлифованные затылки, узнав одношкольника и однодворника, расслабились и осклабились (им везде виделось покушение на доходы их):
– О, привет, умник! Ну, сколько ты теперь получаешь в день, в отличие от нас – меньше?
Этот вопрос всегда заменял им приветствие.
– Миллион! – язвительно законопатил ОН все подозрительные отверстия, при этом специально назвав фантастическую сумму, подавая обоим правую руку.
– Та не гони! Почти половину от нашего?!
Не доверяя, загоготали дебилы.
– Мужики, я не хочу сегодня говорить о бизнесе. Можно я аккуратно посижу один, а?
– Презирает!
Подскочил первый.
– Имеет право! Доходы позволяют!
Угомоняя, застолбил первого второй, с хрустом отбивая горлышко толстой бутылки. ОН хотел отходить, но неожиданное представление задержало:
– А – у – нас – всё – рав – но – боль – ше!
Отрепетировано, привстав, ударяясь лбами, забакланили сильные слабого мира сего:
– И – вто – рой – раз – что – бы – не – по – со – ри – ца! Га – га – га – га!
Напевно отработанно пропели «красавцы», ударяясь «набалдашниками».
Кто сказал, что чугун хрупкий? Добавь туда углерода и железо – тут, как тут!
Углерода в этих «чугунках» хватало через край, поэтому звук отозвался звоном, даже крошки не полетели, только посыпалась перхоть в рюмки с, якобы, дорогим коньяком. (Парни полагали, что здесь количество денег улучшает качество).
– Главное – престиж себя! А всё остальное купим! Бизнес живее всех живых! Га-га-га!
– Гуси-гуси, я всё же полетел.
Проронил ОН, уходя.
– Что ты сказал!?
В спину резко, как на дрожжах, вздулся первый.
– Спи, братан, он нормально, ровно полетел.
Вовремя снял накипь второй.
– А, ну, если нормально! Эй! Куда ты ломанулся без подарка? Возьми «конину» от нас, сам не хочешь – поменяешь назад на баксы! Га-га-га! Ну, как я залепил?
– Та ты щас был лучший! Га-га…
– Ясно, лучший! Не, ты приколись, мы вчера в такую сауну закатились! Все медузы сохнут! Аж кости вспотели…
ОН, не спеша, не дослушивая, уже был на расстоянии выеденного яйца и направлялся к углу, кажущемуся по-уютней[39].
«Берегите отношения расстояниями!»
Не переставала оглядываться ФРАЗА, всё до конца не веря, что они благополучно оторвались.
Присев от нечего полчаса делать, дожидаясь службу «ненавязчивого быстрого реагирования», ОН, не обращая внимания, заметил в двух метрах от бокового окна третий столик, уже занятый в это, ещё полувечернее, время. Там тоже сидели двое, друг против друга[40].
Их столик хромал, минимум, на три ножки, а столешница горбатилась и прогибалась одновременно. Когда кто-то из сидящих говорил, то, невольно приближаясь к собеседнику, надавливал локтями на свой край: «клац» – пролитое потекло к говорящему, «клац» – не вытертая лужа покатилась в обратную сторону.
«Соблюдайте равновесия подкладываниями!»
Совсем охренела ФРАЗА, думая, что, невежливо поддёргивая других, заслуживает вольного панибратского доверия.
Затоптав ФРАЗУ в грязный пол / со стороны это могло показаться, как нервозность посетителя, топающего ногами/, ОН вернулся на колесо обозрения столика у штор окна.
Говорили они странно, почти по очереди. Отвечали тоже по одному.
Издалека это напоминало шахматную партию: «клац» – «Ваш ход, сударь!» «Клац» – «сам пошёл!» Однако с древней игрой было существенное несоответствие – повышенный тон кричащих. Как будто они находились во время пурги на разных льдинах. Так спорят возле взлетающего самолёта. Но «пурга» в кабаке обычно начинается попозже, да и «визжащие турбины» ещё не отплясывали, пока светло. Крик за столом был – спора не было. Говорили про одно и то же, по нескольку раз, с одинаковой интонацией, просто подбрасывая бензин в керосин.
/Прислушайтесь иногда. Ведь сокричащие, часто ссорясь, мусолят пустую тему, выглядывая при этом из «того же окопа», находясь на одной стороне. На них не наступает враг, не целятся в спину, однако этот бастион обречён на взрыв внутренним излишним запасом пороха! Если рядом нет трезвого комиссара…/
Разговор же там (там же) сводился к следующему: вокруг все сволочи, начиная от мастера фанерного цеха и заканчивая тем(!), кого никто не выбирал, а он там сидит!
«Остыньте! Он там совсем не сидит. А если и сидит, то потому, что как раз не вы(!) его выбирали. Посмотрите на себя – вам ещё кого-то выбирать? Вы до сих пор верите, что стране нужно очень много оружия для того, чтобы не было войны! Вам бы начать понимать! Иначе отведённая вам роль останется на вечные «всегда»: бухать и роптать!»
Мысль перебила стремительная официантка, которая неожиданно (не прошло и часа), медленной изящной походкой «сажала я картошку» подгорнула к столику.
– добрыйвечерчтобудемпить.
Без пробелов, с маленькой буквы, отсутствующей интонацией, сквозьзубым тоном выдохнула она скривленной губой в сторону перегоревшей лампы, подразумевая:
«ещё один…», тем самым отказываясь заранее от всяких чаевых.
ОН не стал скатываться до мелочных придирок и, вежливо привстав, как подобает при даме, сделал сначала комплимент:
– От вас исходит столь дурманящий аромат пригоревшего масла на чесноке, что трудно усидеть! Проходите здесь, пожалуйста, почаще!
А затем последовал заказ, которого она заслуживала:
– Мне не нужно «чтобудемпить»! Мне, если вас не затруднит, плавник самца акулы во второй внебрачный период, жабры сиамских головастиков, попавшихся на отлив в конце майского дождя 1974 года. А на десерт глазные яблоки ёркширского гладкошёрстного кота, заправленные валерианой. Только валериану подливайте с уклоном 47 градусов, не задев зрачки, иначе всё испортите, они закатятся, и тогда будете есть их сами! Не советую!.. Куда вы побежали? (Постаревшая за время «заказа» официантка вросла в пол, как фикус). Да! Чуть не забыл: рёбрышки моллюска по-верблюжьи и ароматические выделения японского омара в заргезунде. Я думаю, всё! … Вы до сих пор здесь?
ОН не шутил. Действительно хотелось чего-то необычного!
Зато, оправившись от стосекундного замешательства, взяла и пошутила она:
– Шо!?
Потом ещё с минуту отстоялась, как выдохшийся квас, и выдала:
– Такие умные тут не сидят! Такие умные знаешь, где сидят?
После этих понятных слов, ОН догадался: здесь сей реалистичный заказ не реален и, смягчившись, попросил «Меню» – жалобную книгу каждого ресторана на убогий ассортимент продуктового разнообразия.
«Морите аппетиты голодом!»
Сочила слюной ФРАЗА.
«Меню» принёс официант мужского рода. Видно, ту что-то покоробило.
Она сейчас доказывала буфетчице, какой идиот некультурный ей только что попался и, несмотря на третье неудачное замужество, она не откажется обнаглеть и показать ему: откудова раки зимуют! Только слегка подкрасится.
Буфетчица взывала ко глубоко посаженному разуму младшей подруги:
– Та ты щё, справди дурна? Ты ж вжэ наштукатурэна, як кривэнька стиночка з выпыраючымы цеглыкамы! Хиба ж цэ можлыво, знову шукаты чоловика, колы останний ще дыхае?!?! А! Робы, щё мусышь, та як знаешь! Мэни, дийсно, всэ набрыдло!
/Нет, ты нормальная? Как ты можешь ещё подкрашиваться, когда на тебе уже восемь сантиметров замазки, скоро сама отпадёт и лицо станет видно на фоне морщин! Скажи спасибо, что последний твой муж подслеповатый, и тебя в живую, без фонограммы не видел! А!!! Мне всё анастоело! Делай, что знаешь! (Перевод с незлого украинского ворчания, близкого к здравому смыслу)/.
…«Меню» лежало на столе, стесняясь своей наготы, прикрытой отпечатанным фигом. Между строчками жирными пятнами проступала жалоба ресторана на нехватку многих блюдо-продуктов.
Первый пункт: «Котлеты поКиевские».
Прелесть! /Не суди, не вникнув!/[41]
Вникаем. /Когда «грамотные» доучивались в десятых классах, некоторые уже самоотверженно осваивали специальности кулинаров и приносили пользу обществу, варя солянки для рабочих и охлаждая окрошки для крестьян. А что важнее? Без ошибок написанное меню или – сама еда?/…
Почему общепит всеми своими ужасными полусъедобными, полусырыми, полужаренными, полуломтями, полулаптями цепляется к Киеву, как будто там находится центральный стратегический котлетный запас страны?
Отвернуло! Он отвернулся и захлопнул путеводитель по уборным местам, богатым традициями. Но, не желая сидеть без дела (не то время и не то место), снова открыв, стал заполнять масляные липкие пробелы авторучкой и своими познаниями в пищеварении.
– Брудебейкеры в панчоусном финском заливе под холодную.
– Хремзлехи со шкварками, запеканенные в забое.
– Пудинг с лёгким сердцем, тяжёлым лёгким и печенью ананаса.
– Протозяблики израненные в продурбоненном салате под дзуржетку.
– Фаршированная гусем утка с говядиной под молодым козлёнком.
– Подрумяненный пикантный сметанник на редисе, в кожуре проваренного турнепса, без добавления взбитого подсолнечного масла.
– Вермишель в тушёном желудке с помадкой, начинённая луковым клопсом (южный вариант).
– Заварные огурцы с брусничным инжиром из яблок – в нагрузку к каждому блюду.
Сглотнув слюну, откинув в сторону использованное «Меню», не продолжая бесконечное измывательство (блюд в голове хватало до конца ядерной зимы), ОН заказал:
– То же, что и всем – фирменное! Два раза!
ФРАЗА преданно благодарно промолчала!
Неожиданно заметились музыканты, выходящие к верстакам. Но их всех не было видно по фамилиям потому, что некое матовое пятно закрывало обзор. За стойку микрофона (с этой стороны) держался обеими руками, видать, арендатор столика с завядшим без водки лимоном. Как было видно по влажным штанам, «налётчик» уже давно поджидал исполнителей и, при их появлении почти остановившись в «разброде и шатании», потребовал:
– Давай Мадонну в роке!
Чувак любил в жизни три вещи: водку – как напиток, Мадонну – как женщину, рок – как музыку. Со временем любовь к водке превратилась в банальную привычку, но привычка – это уже не любовь, а просто обязательства, и многолюб, с сожалением вычеркнув напиток из списка, продолжал не предавать ни разу Мадонну и рок! И сейчас, требуя «Мадонну в роке», пристраиваясь удобнее изо всех сил, чтобы не упасть, меломан желал совместить в себе две любви одновременно.
– Может, даму в кокошнике?
Ковыряясь в зубах и усаживаясь за ударную установку, задев тарелку, отозвался «синкопой» барабанщик.
– Нет! Я хочу Мадонну в роке!
Гитарист отрыгнул и, совсем не подумав, выдал перл:
– Мадонна никогда не поёт в роке, уважаемый! Мадонна работает только в попе!
Не уступая, с трудом оторвав одну руку, неизвестно откуда заказчик достал мятую, припорванную иностранную валюту, непомерно высокую для этих мест. Музыканты взъерошились и резко послали за помощницей поварихи, Катей, которая давно мечтала петь. /Почему она не пела до сих пор? Не известно. Видимо, реальность всегда сильней мечты/. Катя перестала резать лук, заплакав по-настоящему. Затем ещё раз опешила и согласилась. Её, через напутанные провода, потихоньку вывели на середину музыкантского приступка и она, от счастья, заспотыкалась.
– Будешь сегодня Мадонной!
Приказал авторитетный гитарный тип, пощипывая усы. Кате вручили в руки открученную ножку от пюпитра, резиновым набалдашником ко рту и, на счёт барабанщика: «Раз-два, раз-два-три», медленно с ускорением заиграли «семь-сорок». Новоиспечённая певица силилась как-то подпеть, но тут гитарист нажал на что-то ногой, и его драйв заполнил все, доселе недоступные места ресторана, проникая в кухню, бойлерную и выходя через чёрный ход на крышу. Музон получился отпадный. Любитель рока и картины Леонардо, оторвав вторую руку от стойки, выпал. Поднимать его никто не торопился! В такт с падением прозвучал последний аккорд. Лабухи «умыли руки», присвоив купюру. Теперь надо было срочно решать проблему с Катей. Она сама уходить от популярности не собиралась, и её пришлось выносить. Когда одна нога уже проскользнула в проём, вторая – перпендикулярная, крепко зацепилась за косяк. Счастливая, насмотревшись по телевизору, как надо вести себя, если уже поёшь, но до сих пор не умеешь, в исступлении кричала:
Конец ознакомительного фрагмента.