4
Подутром соседка подняла улицу своей канонадой на час раньше, считая, что проспала. ОН вскочил и побежал в кладовку, в надежде найти какое-либо средство защиты от внешнего мира. Каску, шлем или, хотя бы, подходящие пробки в уши – для обеззвучивания окружающей среды. Кажется, нашёл! Это резиновое изделие всегда трудно надевалось.
– Выдыхать, потом натягивать? Натягивать, а потом вдыхать?
ОН совсем запутался и прикемарил от усталости.
Давным-давнишние уроки на кафедре военной токсикологии оказались напрасными. Занятия тогда вёл подполковник в отставке, Черенков. (Эта наука так и называлась: «черенкология».)
– Левым мизинцем, – нудил важный отставник, – протираем левое очко, затем, по порядку, мизинцем правой кисти рук по часовой стрелке – правое очко, и от щёк к ушам аккуратно и быстро производим надевание. Аккуратно, чтобы не повредить поверхность лица. Быстро потому, что зорин, заман и ви-газы имеют свойство поражать в первую очередь того, кто в данный момент телится и щёлкает клювом, тогда как лица остальных добросовестных бойцов уже находятся в укрытии. Напоминаю! Только зачем, не понимаю! Если вы и с первого раза не запомнили! Так! Внимание! Не напоминаю, а сразу показываю!
Черенков брал полевую сумку со средством защиты и минут пять, тщетно потея, пытался водрузить это на себя. Но маска с хоботом всё время соскальзывала и больно била его по щекам. В итоге красный от пощёчин подполковник оставлял затею «продемонстрировать лично» и сконфуженно, со словами: «Ну, в общем, вы поняли», переходил к другой теме.
А дело было в том, что диаметр его лица тянул, минимум, на шестой размер противогаза, но студенты до занятия меняли сумку, подсовывая, максимум, «троечку». Черенков был добрым человеком, поэтому и шутили над ним уж больно не зло. Часто, дабы не утомляться навязчивой учебной трехомудией, разговор специально заводили об армии, и препод, не замечая подвоха, два битых часа вспоминал о жизни, не фиксируя, что по третьему кругу говорит одно и то же. Но группа занималась своей личной вознёй и радостно не обращала внимания на повторы и несоответствия в повествовании по сравнению с этой же историей, рассказанной неделю назад.
На каждом занятии слушатели кафедры нагло перевирали утреннее воинское приветствие, рапортуя приблизительно так:
– Товарищ генерал-подполковник! Второе, ордена красного знамени, воздушно-сапёрное отделение кавалерийской бригады имени Ноно Мордюкова вышло из окружения к занятию по военной токсикологии без потерь, за исключением отсутствующих близнецов: Минина и Пожарского, ушедших в тыл врага за «языком».
Чистый, открытый дебилизм проходил по одной причине: офицер запаса «терялся» сразу после очередного «присвоенного» ему высокого звания – вначале, а включался только на отсутствующих «по уважительной причине» – в конце.
– Ну, что вы, товарищи бойцы! Я всего лишь скромный подполковник запаса, не надо преувеличивать!
Рдел от удовольствия Черенков, поправляя пыль на погоне. Потом преподаватель долго не находил отсутствующих в журнале, во-первых: потому, что такие фамилии вообще не учились в институте, а во-вторых: «подброшенный» ему на стол журнал был хорошо ещё если другой группы, но мог спокойно являться переписью населения другого факультета. Приветствия стали записывать на переносной магнитофон, чтобы потом, при массовом прослушивании в общаге, решить: какая группа самая придурошная на этой неделе. Однако подполковник, надеясь в будущем всё-таки сличить недостающих учеников с оригиналами списка, вёл отдельные скрупулёзные заметки для подачи заведующему кафедрой. И, когда количество не присутствующих в течение семестра набралось для формирования батальона, Черенков, моментально адекватно среагировав на ситуацию, захлопнул журнал и хитро-прехитро заставил дежурного «честно доложить при всех, как нужно» десять раз подряд без запинки и ещё пять раз, чтобы закрепить. Только тогда старичок-кадровичок, показав, что иногда видит и слышит, разрешил отделению сесть на кончики сидений, и учебная пара смирно отдала честь и часть внимания гражданской обороне.
В общем-то, сама идея защитить граждан и «уметь быть готовыми» к нападению с турецкой стороны и «некоторых» (всех остальных) недружественных стран была похерена самой «гражданской обороной» – должностными онанистами, хапающими безголово из бюджета несметные средства и для этого раздувающими пожар мыльного пузыря, не проводя ничего кардинального. Обороняющиеся граждане же были знакомы заочно только с терминами: «Вспышка слева!», «Вспышка снизу!», «Улыбочка, снимаю, вспышка!». Но без приказа по мегафону залечь, используя рельеф местности, как-то не хотелось – одежду марать. (Однако когда произошла Чернобыльская «вспышка внутри», граждане, не раздумывая, легли своей мошонкой на амбразуру!)
Никчемность грандиозной и совсем нешуточной брехни о защите населения почувствовалась во время первых же занятий на кафедре «куда уже серьёзнее» – из всех. Преподаватель военной подготовки будущих офицеров крупного престижного государственного института подполковник Черенков повёл взвод на секретный объект для осмотра одного из убежищ города. Секретность была необходима в целях безопасности, дабы заранее не создать панику. /Рядовые сограждане не должны были узнать наперёд, где их будут спасать во время катастрофы/. Рассказывая два часа о преимуществах подземного мегаполиса, «экскурсовод» в конце нечаянно проронил:
– В случае ядерного взрыва, если плотина будет разрушена (а наверное – нет), это убежище окажется полностью под водой.
На логичные вопросы без году неделя командного состава советской армии:
– Зачем тогда всё это, на фиг, надо?
Социалистично-реалистично-искренно последовал ответ:
– Тиховашуматьмолчать! Вы ещё молодые, чтобы думать! За вас всё продумано! Поэтому глупых и лишних вопросов не задавать! Командиры отделений, к концу текущего нынешнего занятия подать списки сомнительно интересующихся!
Так, раз и навсегда, серьёзная кафедра сама превратила каждое занятие в придуривание.
…Вся группа, по договору, без малейших эмоций и с нормально сосредоточенной мимикой, начинала мычать. Очень тихо и назойливо. Если преподаватель подходил к эпицентру звука, тут всё замолкало, но возникало в других местах. Это мешало, раздражало, и было непонятно тому, кто не мог знать. А «зудящий звон» продолжался, пока не уставали гланды у немого хорового коллектива или пока кто-то, перемудрив и сорвавшись, не брал смешную ноту, под общий расслабившийся хохот. Препод не понимал, до сих пор выискивая мух вокруг головы, и обижался. Ему объясняли, что смеются не «с него», а над чем-то там, за окном. /Окно находилось, приблизительно на седьмом этаже и выходило на далёкий берег Днепра. Редкая птица долетит до середины окна/…
Стулья-вертушки в этих кабинетах постоянно меняли свою высоту. Не предупредивший других, а сам выучивший «втихаря» домашнее задание и поднявшийся при ответе доброволец, потом, садясь на место, оказывался либо коленями – на уровне стола, резко ударяясь крестцом, либо больно цеплялся подбородком за край столешницы, не находя седалищем опоры. /Студенческая доброта не знает границ/…
Перед занятием, когда добросовестный генералиссимус /ему в очередной раз внеочерёдно повысили безобидное звание/ заполнял число в журнале, нынешний «цвет» и будущий плод общества разыгрывал новую буффонаду. Одного садили на плечи другого. Надевали длинный халат на верхнего, закрывая по пояс нижнего. Эта фигура, сильно наклоняясь на своих ходулях, заглядывала в кабинет и, невзначай здороваясь, извиняясь, тихо удалялась. Через десять секунд, после прихода в себя и наконец-то удивившись, бедный пенсионер резко дёргал дверь и, осторожно выглядывая, смотрел почему-то высоко на пожарную сигнализацию. Но, находя всех нормально уравновешенно – по росту – курящих у туалета, задумчиво и постепенно заходил обратно. Кафель на полу читал в его зафиксированных глазах: «схожу-ка я дня на три в запой!»
Первое апреля в этих кабинетах длилось два семестра, до экзамена. Вот там, правда, совсем не наивный КГБэшник отыгрался «всласть». Но всем было «никакно»! Богадельня была тщательно подготовлена для новых шутников, которые на первом же занятии по «черенкологии» заставят подполковника в отставке сказать сакраментальную фразу: «Опять смешливые попались!»…
«Как хочется вспоминать доброе!
Как хочется переиграть проигранное!
Как хочется подсказать очевидное!
Как хочется переозвучить сказанное!
Но поезд уже ушёл, и – не с тобой в окнах!..»
С этой думкой-дымкой ОН вздрогнул от дрёмы и автоматически посмотрел на место обычного висения часов. Времени было невидимо. Сняв противогаз, ОН заметил, что находится в кухне, а эта вентиляционная дырка «в ромбик» с паутиной в копоти вовсе не часы, идущие на стене в зале другой комнаты.
Свои часы ОН никогда никуда не переводил. Особенно в момент, когда объявляли «зимнее время». … В этой стране всегда самое важное объявляли:
Объявить власть советам!
Объявить амнистию уголовникам!
Объявить следующую остановку!
Объявить всеобщий воскресник на Пасху, чтобы, не дай Бог, в церковь!..
Объявить женский день один раз в год, скажем, в марте!
Объявить курс американского доллара по шестьдесят две (62) советских копейки!
Объявить!..
Но всё это тычинки и пестики! Настоящий бутон-балабон выдали, когда в первый раз объявили время «зимним»:
«Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза и личный генеральный секретарь постановили: завтра объявить государственное время «зимним»! Дорогие товарищи! С сегодня на завтра, в три часа пополуночи, во всей стране наступает зимнее время. Ура! Не забудьте отсчитать час назад!»[27]
Теперь время на работе и на улице будет отставать от настоящего в этих стенах. ОН совсем не протестовал. ОН только настаивал на своём. Зато весной, когда страна переводила стрелки назад – на час вперёд, в панике соображая: как это будет утром – «раньше или позже», ОН удовлетворённо осознавал, что Время можно повернуть вспять и спокойно протирал все циферблаты в квартире, идущие с ним (со временем) в ногу…
«Смотри-ка! А первое дело, которое я делаю, открывая глаза, это – смотрю на время часов. Никогда не задумывался», – задумался ОН, направляясь одновременно в ванную, душ, туалет, умывальник, сушку для носков, маникюрную для ногтей, цирюльню для волос, раздевалку для тела, прачечную для одежды и свободную кабинку для себя, если на остальной площади бушует тайфун гостей. Приводя себя к «образу и подобию» в этих четырёх квадратных(!) метрах (нормальная полезная площадь, ханжи зря жалуются)[28], ОН вернулся к мысли о современных взглядах на часы.
Про часы.
Оглядываются на часы – соревнующиеся.Посматривают – опаздывающие.Не отрывают взора – ждущие.Косятся – завидующие.Присматриваются – воры.Замечают – нашедшие.Приглядываются – покупатели.Смотрят – прибившие на стену.Грезят – коллекционеры.Ослепляются – часовщики.Примечают – любители.Разглядывают – экскурсанты.Опускают взор – прицепившие на шею.Глядят с прищуром – не переведшие стрелки.Глазеют – туристы.
– Скучно! – ОН зевнул. – Надо оживить!
Осматривают – таможенники.Тупо взирают – разбившие.Подглядывают – заседающие.Впиваются взглядом – усопшие.
– Уже веселее!
Дыбают исподлобья – из-под лобья дыбающие.Зырят насупившись – не знающие цифр.Лицезреют – обкурившиеся.Уничтожают взглядом – дежурящие в Новогоднююночь.Наблюдают – несчастные.И только знающие – видят!
Восклицательная концовка не понравилась.
– Утомительно, однако! Нужно отвлечься. Поеду, деревья посчитаю.
Первый автобус остановился далеко впереди. ОН побежал – не успел. Сзади подъехал второй. Подбежал, снова не успел (водитель хоть и заметил, но был сегодня не добрый). Подошёл третий. «Не тот», – подумал ОН и сел. Бордюр оказался тёплым. Четвёртый был «наш». ОН зашёл, встал на правую сторону. Повезло. Окна ещё не запотели. Дерево, дерево, дерево, дер… – промелькнул автомобиль с номером. Число на номере не совпадало с деревьями. Сбился.
– Может, теперь номера машин считать? Нет, начал деревьями, значит надо «ехать» до конца. Хорошо, хоть, несколько первых запомнил, всё же – не сначала…
Пришёл домой. Снимая одну из брюк, ОН, автоматически подпрыгивая, включил «главное домашнее искусство, являющееся для нас». Деревянный электрический ящик был намного хуже гроба. Гроб тянул вниз от жизни уже после жизни, а «этот» забирал жизнь у ещё живых и полуживых, иногда оставляя жертвы на потом, для забавы, как вампир, не убивая сразу.
Сначала всегда что-нибудь спортивное. Нашёл: «…и французы выигрывают золотую медаль в настольном(!) футболе по версии Борзини(!)»… Лёгкий ступор… Тут комментатор не виноват. Его заставили вести этот репортаж. А вообще, спортивные комментаторы уверены, что их никто не слышит. «Несут», подчас, просто непроизносимое, «острят», будто на своей тупой кухне. Заговариваются сами, нередко пропуская действия на площадке, на поле, на корте, на треке – события, которые комментируют. ОН иногда запоминал некоторые ляпсусы: «…И знаете – с кем? Не думайте, не просто с кем-то там, а самим тем, кто не получил ни одного нокаута!» – дословно. «…Что-что, а трамбовать он может! У него на вооружении такие два тромбона!» – цитата. «…Единственное место в Барселоне, где мы с операторской группой за эти дни не побывали – это Мадрид, столица…» – точно по тексту…
Эй, уважаемые! Вас, отчасти, можно понять. Несколько часов подряд трындеть – язык сводит. Однако иногда щёлкайте тумблером в головной коробке! «Микрофон включён!» Мы вас не слушаем, даже звук убираем, но ох(!), как фиксируем всю вашу стыдобу! И пожалуйста! Так открыто угловато не «болейте» за «своих», гадко и подло принижая в эфире спортсменов соперников. Хоть на спорт не напяливайте привычную для общества оголтелую предвзятость! ФУ!..
Переключил. Шла «студенческая» передача. Реклама неутомимо утомляла, но ещё больше висел на ушах ведущий, который так любил продлять… лять… себя в эфире, что с трудом добирался до конца надуманной витиеватой фразы. Когда-то его случайно здесь примаслили, а теперь называли создателем. Его создание с рождения тоже было тут и кривило улыбку в удобном камерном ряду. /У талантливых родителей талантливые дети. Жаль, только, что поделать с этим никто ничего не может…/
Потом была «Песня будущего года». Певица работала номер с двумя медведями в подтанцовке. Она с акцентом учила страну русскому языку: «Дитя любви, я родилась на море, но небеса мне дали пару крыл».
Поняв, что устал, вышел в комнату. В комнате было мелым-мело. ОН едва успел подставить руки, прикрывая глаза от пороши. Порошила новая Феня этажом ниже, выбивая ковёр. Старая Феня, видимо, уже спала.
ОН не мог заснуть, но во сне слышал: «Дитя любви, была бы я глухая, но небеса мне дали пару ух»… Вздрогнул от треска дров на кухне. В кухне горел телевизор. Запах струился ржавой пеной и не давал соскочить.
«Надо двинуться, тогда спрыгну. Нет, если спрыгну, то не двинусь».
Двинулся, думая, что спрыгивает, и «полетел» на кухню, напевая на ходу: «Дитя любви, я б обоняла слабо, но небеса мне дали пару ноздрь». Тревога была ложная. Телек уже не горел, а только светился. Светили светила знати – «знатоки». Не добравшись до конца ответа, ОН ушёл, оставив знатоков без телезрителя…
Отомстили. Догнали во сне. И сон потёк по интеллектуальному телеуклону. «Что, где, когда» – элитный клуб. Всё так по-господски! Одни господа – полукругом, некуда ступить! Господа гости! Господа сами! Господин ведущий! Ну, ладно, и телезрители – господа! Уж кто-кто! «Вопрос от госпожи Пусько – жительницы посёлка Люськины Дуськи. Госпожа Пусько спрашивает голосом нашего корреспондента, потому что с господами из Люськиных Дусек второй год нет переписки, пересылки и перепутья»…
– Господин ведущий! А можно оставить господ телезрителей в состоянии покоя и поиграть в нашу игру с вами?
– А мы что, собственно, делаем?
– Это вы всегда с нами играете, собственно. А сегодня мы с вами хотим. А в порядке экономии дорогого эфирного времени предлагаем называть вас, господин ведущий, сокращенно: «Гэ Вэ».
– Что ж, это очень неожиданно, как и всё в нашем клубе… И, тем не менее, я согласен. Только без фамильярностей!
– Первый вопрос знатоков: И-и-го-го-го-го! Внимание на экран, господин ведущий! Почему в элитном клубе все тяжело дышат, отдуваются, краснеют, бледнеют, потеют, обтираются и выпучиваются?
– Ответ готов! Это как в родильном доме: прежде, чем на свет что-то появится, надо долго напрягаться и тужиться. Поэтому мой ответ: «Знатоки сильно думают».
– Внимание! Правильный ответ: «Всё это потому, что в элитном клубе нет кондиционера!»
Та-да-да-дат, та-дам! 1:0 – в пользу знатоков!
– Второй вопрос: И-и-го-го-го-го!
– Господин ведущий, почему самый наиболее эксклюзивный в стране элитный клуб не содержит в себе кондиционера?
– Ответ готов! Потому что нам никак не удаётся заручиться спонсорской поддержкой фирмы, выпускающей кондиционеры /это для нас непрестижно/, а одними денежными вкладами и сотовыми коммуникациями, знаете ли, воздухом свежей не будешь!
– Это ваш окончательный ответ?
– Не давите на меня! Это я – наверху в кабине за рычагами, а вы все – под крюком! Мой ответ: «нет»! А, поскольку знатоки сами не знают ответа на поставленный вопрос, то любой ответ ведущего является и объявляется правильным!
Та-да-да-дат, та-дам! 1:1!
Третий вопрос! И-и-го-го-го-го!
– Почему «деньги и связь»?
– Ну! Это не вопрос для марксиста-лениниста! Сначала всегда – банки и телеграф! …А по сути-то если, по-нашему, по-простому, то вот, например, явились вы домой после второй смены. Хотите кушать. А дома – ничегошеньки! Вы к холодильнику – пусто! Вы к полочкам – ни крупиночки! Вы в амбар – ни крошечки! Вторая кухня – ни таракана! За стойкой бара – ни капельки! Третий этаж – ни соринки! Домашний боулинг – шаром покати! Морозильные камеры в подземных гаражах – только лёд! Возле бассейна – не к кому руку за коктейлем протянуть! Зимний сад – ни помидорки, ни морковочки, одни орхидеи! Соседи в ближайшем поместье не открывают, они охотятся на гепарда в Южной Африке. Не отчаивайтесь! Вам нужно всего лишь помнить номер вашей кредитной карты и иметь под рукой мобильный телефон! Через полчаса – вечеринка у бассейна уже вся сверкает людьми, огнями, музыкой, едой и напитками! Вы сыты и довольны! И вас уже не гнетёт синдром «закрытого гастронома», мания: «не купил хлеба» и паранойя: «завтра снова будет «нету есть»!
1:2 в пользу ведущего! Та-да-да-дат, та-дам!
– И позвольте последний четвёртый вопрос, для ровного счёта?
– Позволяю.
И-и-го-го-го-го!
– Если мы знаем ответы на вопросы, значит мы – «знать»? Или мы – как «знать»?
– Как знать, как знать!
1:3 в пользу ведущего! Та-да-да-дат, та-дам!
– Как это: «Та-да-да-дат, та-дам»? Нуууу, не честно. Почему не ничья 2:2?
– Если вас, козлов, тут и откормили, то это не значит, что кто-то вас здесь будет спрашивать! Ведите себя по-господински!
– А почему вы опять произносите мою фамилию с маленькой буквы?
– С какой смотритесь, с такой и читаетесь. Как сказал однажды хранитель наших традиций, переворачивая Платона на непрожаренную сторону: «Сократ ему друг, а истина дороже!»* И поэтому, господа, все получают по сове. На тебе по сове! По сове! По сове! – Ой! Бооооль…
МЕТКА*
Усомневайтесь в те. истинах, которые «дороже»!
…Сон сам, по привычке, переключился на спортивный канал.
Соседство будущего многоэтажного дома своим возведением выводило стадион из себя. Все, присущие большому строительству, аномалии: вакханалия звука, пелена цвета, гарь запаха, сыпучесть привкуса и осязание вдоха сбивали с привычного напряжённого ритма тренировочный процесс и не давали проходить соревнованиям.
Ничего! Скоро новый дом заблестит и затихнет, любуясь собой.
Ох! Отольётся горькими слезами его жильцов каждый матч на этом стадионе!..
Сон о чём-то напоминал, но сам же и мешал вспомнить. Ладно, проснётся – осмыслится. Ночь – дуры дочь. Утро до пудры – мудро.