Глава 1
Парк смотрел, как бездомный вплетается в паутину полуночного дорожного затора на бульваре Ла-Сиенега и выплетается обратно. Он не отрывал глаз от ярко-оранжевого AM/FM-радиоприемника, который болтался на шее у бездомного на черном капроновом ремне. Такого же оранжевого цвета была форма у группы реагирования на НСП, зачищавшей дома. Парк закрыл глаза, вспоминая тот день, когда группа появилась на их улице у коричнево-зеленого коттеджа, недалеко от дома, где жил Парк, вой пилы, донесшийся из гаража, резкий взвизг, когда она наткнулась на кость.
Помехи, перемежаемые звуками техно, заставили его открыть глаза. Бездомный был у окна его машины, пританцовывал, переступая с ноги на ногу, шея недвусмысленно согнута и напряжена, в руке дрожит сделанная на заляпанной белой доске надпись:
БЛАГОСЛОВИ БОГ!!!
Парк смотрел на шею бездомного.
Люди, сидевшие в машинах вокруг него, тоже обратили на нее внимание, некоторые закрыли окна, хотя кондиционеры были запрещены.
Парк открыл бардачок, взял пригоршню мелочи и протянул было неспящему с безумным взглядом, как вдруг в нескольких кварталах от них взорвался террорист-смертник, от взрыва задребезжало ветровое стекло.
Парк дернулся, монеты выпали из руки, рассыпались по асфальту, и звон, с которым они ударились оземь и раскатились во все стороны, затерялся в отзвуках, отраженных от фасадов зданий вдоль проспекта, в вое сирен, когда разбились окна и припаркованные машины взрывной волной перевернуло на бок.
Когда монеты замерли на месте и бездомный опустился на четвереньки, чтобы собрать разбежавшуюся мелочь, Парк уже успел сунуть руку под сиденье за пистолетом.
Кобура с «Вальтером-PPS» была пристегнута к водительскому сиденью с нижней стороны большим куском липучки. Начищенный, смазанный, заряженный, в патроннике пусто. Ему не нужно было проверять, потому что он уже проверил пистолет перед уходом из дома. Парк достал пистолет из кобуры и сунул в боковой карман брюк.
Он вылез из машины, захлопнул и запер дверь, точно зная, что пробка не рассосется до рассвета. Он пробирался сквозь автомобили с плотно закрытыми окнами, за которыми неподвижно сидели и потели водители и пассажиры, когда улица внезапно погрузилась во тьму.
Парк остановился, на всякий случай потрогал пистолет и подумал о Роуз и малышке, прося замерзший мир защитить их, если он погибнет здесь. Но тьма не спровоцировала никаких новых нападений. А если и спровоцировала, они еще не начались. Скорее всего, это было просто внеплановое веерное отключение электричества.
Парк медленно продвигался между автомобилей, глядя, как мужчина в покоробившемся от пота костюме давит на гудок своей «ауди», что вызвало аналогичные протесты из окружающих машин. Или, может быть, они хотели заглушить крики, раздававшиеся из пылающего кратера на перекрестке.
Теперь одно это пламя освещало улицу, так как почти все водители выключили двигатели и фары, чтобы не тратить бензин. Он уже чувствовал на лице языки пламени, от жара которых натягивалась кожа. И ему вспомнился домик в Биг-Сюре, куда он отвез Роуз, когда они узнали о беременности еще до того, как ей поставили диагноз.
Там был камин. И они просидели у камина чуть ли не до самого рассвета и в первую же ночь сожгли запас дров на весь уик-энд.
Тогда у него было такое же ощущение на лице.
Он попытался вспомнить, как назывался коттедж, в котором они остановились. «Синяя птица»? «Синяя река»? «Синяя гора»? Точно что-то синее, но вот что?
«Синяя луна».
Название было написано прямо над дверью: «Синяя луна». С нарисованным маленьким сине-зеленым полумесяцем в окружении звездочек, при виде которых Роуз закатила глаза.
«Господи боже, это, типа, чтобы мы думали, как будто мы в каком-нибудь козлином Коннектикуте?»
Парк что-то ей ответил, какой-то шуткой, мол, не ругайся при ребенке, но, прежде чем вспомнил, что именно сказал, он угодил ногой в большущую лужу чьей-то крови, которая вернула его в настоящее, к огню под самым его носом.
Дворники «Хаммера-НЗ», одного из немногих автомобилей, у которых уцелели стекла после взрыва, яростно бились, разбрызгивая очиститель, размазывая кровь. Они гоняли взад-вперед по оконному стеклу что-то похожее на скукоженный кусочек скальпа и ухо, а девушка в салоне вытирала с подбородка рвоту и кричала в микрофон беспроводной гарнитуры.
Глядя на человека на краю воронки, у которого пролетевшим обломком снесло всю челюсть, Парк задумался о том, почему инстинкт заставил его взять из машины оружие, а не аптечку.
Это был не первый террорист-смертник в Лос-Анджелесе. Он был первым только севернее Выставочного парка и восточнее шоссе I-5.
Звук детонации, прокатившийся по всей лос-анджелесской долине и хлынувший на холмы, заставил меня выйти на террасу. Не было ничего удивительного в том, что по ночам из Голливуда доносится треск выстрелов, но грохот взрывчатки в Западном Голливуде – это что-то новенькое. Этот звук располагал к задумчивости, а в тот раз напомнил мне о заряде си-четыре, подсоединенном к зажиганию черного «ситроена» вьетконговского полковника в Ханое, да и о других случаях из моей юности.
Предаваясь этим ностальгическим воспоминаниям, я вышел на террасу в тот самый момент, когда участок города между Санта-Моникой, Венис-Бич, Вестерном и Сепульведой погрузился во тьму. Я тут же поднял глаза к небу, зная по опыту, что зрение постепенно приспособится к темноте, и смотрел, как проявляются нечасто различимые созвездия.
Под этими звездами, обычно закрытыми чадрой, горел город.
Точнее, лишь небольшой его участок, но зато один из самых дорогих. Каковое обстоятельство, само собой, возымеет серьезные последствия.
В принципе я не возражаю, если бандам «Мэд свон бладз» и «Эйт трей гангстер крипс» охота закладывать противопехотные мины в Манчестер-парке или гангстерам из Авенидас и Сайпрус-парка стрелять из противотанковых гранатометов по бульвару Игл-Рок, но если смертники появляются меньше чем в миле от Беверли-Сентер, этого никак невозможно стерпеть.
Открыв вторую бутылку «Кло де Пап» 2005 года, я успокоился в уверенности, что штурмовые отряды Национальной гвардии при первых же лучах солнца ударят по южному и восточному Лос-Анджелесу.
Ничто так не поддерживает моральный дух широких слоев населения во времена ограничения свобод, как демонстрация силы. То, что демонстрация будет направлена в совершенно другую сторону и вызовет лишь еще большее недовольство, к делу не относится. Мы давно уже прошли этап, когда последствия оперативного вооруженного реагирования взвешивались заблаговременно. Любой, у кого хватало времени и средств, чтобы повесить на стену карту и утыкать ее булавками, мог без труда разобраться в том, что происходит.
Если красными булавками отметить акты насилия, совершенные теми, кого традиционно определяют как потенциальных преступников, против тех, кого обычно так не определяют; желтыми булавками – акты насилия, совершенные между людьми, традиционно определяемыми вышеуказанным образом; а голубыми булавками – акты насилия, совершенные военными и работниками правоохранительных органов в форме и (или) со значками, над людьми, определяемыми вышеуказанным образом, то можно ясно увидеть узор из плотно посаженных желтых булавок в окружении голубых, сосредоточенных далеко на юге, востоке и севере от самой элитной лос-анджелесской недвижимости, где, в свою очередь, начали рассыпаться редкие оспины красных булавок.
Именно обширность территории, занятой желто-красными актами насилия и голубыми ответными мерами, относительно крошечной площади, засеянной красными крапинками, заставляет задуматься.
По зрелом, да и по незрелом размышлении казалось, что гнойники болезни неумолимо распространялись, подавляя слабое сопротивление недействующей вакцины, разнося заразу по артериям города, пробираясь все дальше, сколько бы раз хирурги ни поднимали линию ампутации на истерзанной конечности.
Ирония, заключенная в том, что это был симптом болезни, а не сама болезнь, никогда не вызывала у меня смеха. В перспективе конца света вообще мало смешного.
Но все-таки я ее понимал. Иронию и то, что болезнь, убивавшая нас, не обращала никакого внимания на классификации и границы, которые так четко определяли для многих, кого и почему они должны убивать.
Болезни не было дела до класса, расы, дохода, вероисповедания, пола или возраста. Казалось, что болезни было дело только до того, чтобы не дать никому закрыть глаза и сделать всех очевидцами этого. Чтобы любые твои кошмары посещали тебя только наяву. Болезнь считала всех нас равными и хотела, чтобы мы разделили одну и ту же участь.
Она хотела, чтобы все мы лишились сна.
Я мог спать.
Но в ту ночь решил бодрствовать.
Решил вместо этого налить еще стакан неплохого ронского вина, устроиться в шезлонге и смотреть, как горит этот маленький, дорогостоящий кусочек города.
Я знал, что впереди нас ждет худшее.
7/7/10
Сегодня Бини сказал, что, мол, Хайдо знает «того чувака». Я не переспросил, и это несколько обнадеживает. Хайдо сделал заказ, и я поехал на фарм, чтобы подогнать товар (сто 15-миллиграммовых спансул с декстроамфетамином). Он спросил, не хочу ли я колы, и я задержался, успел просмотреть все сообщения и наметить еще пару доставок. Бини тоже там был, договаривался насчет продажи золота, которое нафармил, но в основном просто торчал без дела с ребятами. Хайдо пустил декс по кругу, и все начали читать спид-рэп и при этом мочили зомби и все такое. Один из них (по-моему, его зовут Чжоу, но надо посмотреть в записях) сказал, что его двоюродный брат перестал спать. Другие парни стали рассказывать про своих неспящих. Бини спросил, может, из моих знакомых тоже кто-нибудь не спит. Я сказал, да. Потом все еще малость потрепались, и тот парень (Чжоу?) сказал, что разместил объявление в электронной газете, что меняет Рыцаря Некроманта сотого уровня на «дрему», чтобы отдать ее двоюродному брату, но ему ответил только один мошенник. Вот тогда-то Бини посмотрел на Хайдо и сказал: «Слышь, Хайдо, а как насчет того чувака?» Хайдо как раз занимался обменом в «Бездне Приливов». На мониторе его главный персонаж в Пурпурном Гроте собирался сбыть золото Темному Буяну, как только один из парней подтвердит, что поступила оплата через PayPal. Но как только Бини заговорил, все сразу замолкли. Только Хайдо в наушниках говорил с Буяном в микрофон, что еще за двадцать евро он отдаст ему Жезл Хаоса. Он вел себя так, будто не слышал, что сказал Бини. Но все-таки он на него взглянул. И Бини стал закрывать свой макбук и сказал, что ему надо сматывать. Я сунул телефон в карман, допил колу и сказал ему «пока».
Бини был моим первым клиентом на фарме. Мы познакомились на вечеринке на Хиллхерсте. У него полно знакомых. Он им нравится. Если он говорит, что Хайдо знает «того чувака», наверняка так и есть.
Во всяком случае, я ничего не сказал. Просто вышел с фарма следом за Бини. Мы поговорили, пока он снимал с замка свой велосипед и надевал шлем, налокотники и наколенники. Он сказал, что ищет опиум. У него слабость к старым голливудским фильмам, и он где-то прочитал, что Эррол Флинн так описывал курение опиума: «Как будто твою душу массируют норковыми варежками». Теперь и ему хочется попробовать. Я сказал, что подумаю, как это устроить. Потом он покатил на север по бульвару Эвиэйшн, наверное, в пончиковую «Рэндиз донатс».
Я пометил себе, что надо поспрашивать насчет опиума. Потом еще пометил, что надо просмотреть список знакомых Хайдо, о которых я знаю.
Закончил с доставками.
И когда я возвращался домой – террорист-смертник.
Я сделал все, что мог. Остановил кровотечение у мальчишки, чтобы довезти его до больницы. А уж что там с ним случилось, никому не известно. На дорогах черт-те что на несколько километров. После того, как появились спасатели и «скорые», я по большей части раздавал воду. Одна женщина поблагодарила меня, когда я дал ей бутылку воды, увидев, что она теряет сознание в машине. Очевидец сказал, что бомбу подорвала женщина, повстанка из деревни Нового Американского Христа. Он сказал, мол, она наверняка была из НАХов, потому что прокричала «что-то про сатану», перед тем как взорваться. Еще он сказал, что она шаталась, как пьяная. НАХи не пьют. Гвардеец сказал мне, что, судя по размеру образовавшейся воронки, похоже, она шаталась под тяжестью бомбы. Он сказал, что такие взрывы они видели в Ираке, когда подрывали заминированные машины. Я ответил что-то вроде: по крайней мере, он уже не там, а он спросил: «Издеваешься, что ли?»
Домой добрался почти к полудню.
Франсин пришлось оставить Роуз одну с ребенком.
Она сидела на заднем дворе со своим ноутбуком. На земле лежали всякие садовые принадлежности, но она залогинилась в свой аккаунт в «Бездне Приливов» и играла за своего мага элементалей Люцифру, опять пыталась в одиночку пройти Заводной Лабиринт.
Малышка лежала рядом с ней на одеяле под зонтом и плакала. Когда я подошел, Люцифру как раз расчленял скелет из медных шестеренок, проволоки и ржавых пружин. Бини говорит, что никто не может в одиночку пройти Лабиринт. Обязательно нужно присоединиться к гильдии, но Роуз не хочет даже и пробовать этот способ. Что неудивительно.
Она закрыла ноутбук, взяла лопатку и стала тыкать в сухую почву, подкапывая корень одного сорняка из тех, что заполонили сад. Я взял малышку на руки и спросил, как прошел день, и Роуз сказала, что она опять расплакалась буквально перед моим приходом. Сказала, что до этого девочка несколько часов не плакала. Но, по-моему, она просто так говорила. Потом Роуз стала рассказывать про сад своей бабушки, топиарии, огород, цитрусовые деревья, клубничную грядку и розовые кусты, в честь которых ее и назвали. Она сказала, что ей хотелось, чтобы малышка росла в саду, видела бы, как семена превращаются в растения. У нее был пакетик с семенами ноготков, которые она хотела посадить. Я держал малышку, пока Роуз рассказывала, и она немножко успокоилась. Роуз замолчала, посмотрела на меня и спросила, что это у меня на одежде, и мне пришлось пойти в дом и почиститься, а когда я посадил малышку, она снова расплакалась.
Войдя в дом, я позвонил Франсин, и она извинилась, что ушла, но ей нужно было отвезти детей в школу. Она сказала, что Роуз вообще не спала. Сказала, что малышка, возможно, спала, но ее глаза так и не закрывались. Хотя пару часов после полуночи она лежала тихо. Я сказал ей: «Увидимся вечером» – и пошел в душ. Грязь под ногтями было трудно вычистить. Потом Роуз залезла ко мне под душ и попросила меня потереть ей спинку, и мне пришлось сказать ей, что она забыла раздеться. Она посмотрела на меня, потом на свою одежду, как будто не поняла. Потом поняла и расплакалась и попросила прощения. Я обнял ее. Она плакала, и ребенок плакал.
Вечером пойду повидаюсь с Хайдо.
Может, он и правда знает того чувака.