Глава 9. Жил-был мальчик – сам виноват…
«Отношения с Другим не могут быть лучше отношений с собой». Известная мысль, но как она может послужить источником истинно глубоких отношений с Другим? Кого в себе нужно полюбить, зауважать или с кем подружиться, чтобы этот Некто послужил внешним «связям»? Попытаюсь показать это на примере одной сессии психодраматической группы.
Самый «горячим» с точки зрения «скважины» для нашего ключика является такой вариант переживания, когда человек одинок (не обязательно формально, часто – с многочисленной чередой мужей-жен). Рядом живущие «фигуры» (а для такого персонажа супруг, партнер – часто скорее именно объект) никак не влияют на его внутреннюю одинокость, а часто даже ее усугубляют. Очень часто такие люди, и мужчины и женщины, подступают ко второй половине жизни с немалыми социальными результатами: карьерой, статусом, деньгами, большой «сетью» контактов. Что называется, ноги регулярно куда-то ходят, руки звонят, пишут, тело часто перемещается в разные стороны света, командировки и путешествия, голова думает, на лицо надета весьма привлекательная маска человека воспитанного, ухоженного и умного.
Но внутри есть такой тихий, ноющий голосок какой-то тоски и печали, который дает о себе знать то приступами сентиментальности, то ощущением пустоты где-то в груди или желудке, душности, то неким общим энергетическим спадом, который мы обозначаем усталостью или бессмысленностью. Так пытается дать знать о себе другая внутренняя фигура, очень робко, через дискомфорт, тревогу или уныние намекнуть на свои чаяния и желания. Наш персонаж – сильный, целеустремленный, деятельный. Этот свой голос и такие состояния ненавидит, избегает, всячески пытается заглушить «позитивчиком», считает слабостью. Чаще всего этот «слабый» очень плохо внутри себя опознается, а значит, психика по своим твердым законам проецирует его наружу. И мы, конечно, встречаем его где-то рядом (чего далеко ходить?). И чаще всего именно своего партнера, реального живого человека, начинаем видеть как ограниченного-примитивного, ленивого-нецелеустремленного, нечестного, скучного и неинтересного.
Что ж, получается, это только наше замутненное и искаженное ви́дение так очерняет нашего прекрасного визави? Нет, не только! Мы еще бессознательно притягиваем и включаем в свою жизнь именно тех людей, которые ценны совсем другими способностями, «противоположными» нашим, – чаще всего душевностью, добротой, внимательностью к людям, умением по-настоящему, без всяких выгод дружить, глубоко и долго переживающих потери и боль, щедрых на сочувствие и сорадость. Только до поры мы этого как бы не видим, а если и видим, то не признаем ценность этих качеств и требуем – с табелем экзаменатора ждем, – когда наконец они станут нами, то есть побегут добывать деньги, строить заводы-пароходы, достигать цели-задачи, стремиться в победители. А значит, мы испытываем к ним в периоды обострений жгучее презрение, неуважение, высокомерное пренебрежение, иногда – ненависть. Абсолютно те же взаимоотношения мы обнаруживаем и внутри себя – между собственными внутренними персонажами…
Мужчина, Константин, личность не только успешная, но и известная в определенных кругах своими творческими интеллектуальными находками. Чрезвычайно воспитан, хорошо владеет всем набором коммуникативных навыков, сдержан в оглашении своего мнения и оценок, и уж тем более в проявлении чувств. Последний штрих – эдакое постоянное спокойствие, разумная рассудительность, столь почитаемая в культуре черта. Только «в тени», в спрятанной (причем и от себя самого тоже) зоне, у таких людей чаще всего накоплено огромное количество чувств, смутных ощущений, предубеждений, болезненных фактов, негативных воспоминаний. Именно эти темы для самых по-настоящему мужественных и смелых со временем и становятся главной областью саморефлексии. Вот и Константин, человек, крепкое сильное и уверенное Эго которого уже позволяет подступиться к самым хрупким и тонким вопросам собственной уязвимости, ставит вопрос: «Сколько же раз еще я буду менять в жизни женщин (жен)? Почему мне всегда, при малейшем дискомфорте, который рано или поздно начинается в близких отношениях, немедленно хочется все закончить, и я отношения разрываю?»
– А что ты себе обычно при этом говоришь? – спрашивает ведущий психодраматической группы.
– К черту такие отношения! Зачем мне все это надо?! – Константин сейчас воссоздает самую знакомую ему, осознанную, типичную внутреннюю фигуру.
Для развития диалога Константин, по предложению ведущего, выбирает из нашей группы того, кто будет играть роль этой самой фигуры. Этим человеком оказываюсь я. Вот уж не неожиданность: я была просто уверена, что выберут именно меня! Потому что эта роль до боли мне близка, освоена, заношена до дыр.
Вхожу в роль и с делегированной мне интонацией и жестом произношу раздраженно:
– К черту такие отношения! – и делаю такой небрежный, отметающий жест.
Тренер спрашивает у Константина, в одежду какого цвета следует одеть фигуру, чтобы усилить колористически ее эмоциональную структуру. Костя задумчиво подбирает серую ткань, а чуть позже еще добавляет красную и комментирует:
– Вот, снаружи – серая, а внутри, ближе к сердцу, под серой – эта, красная. Она – боль.
Такой методический ход с тканями и выбором цветов очень часто продуктивен, потому что указывает, что за одним внешним проявлением, поведением кроется нечто еще, в данном случае боль, и тренер выделяет ее как отдельную внутреннюю фигуру. Для нее Константин тоже подбирает «заместителя» – женщину гораздо меньшего роста, чем я, более хрупкую и тонкую и по физической, и по психологической конституции. Я остаюсь со своим «посланием» в сером, а «боль» прячется позади меня.
– А кому ты это говоришь? – уточняет у Кости тренер.
– Женщине, которая начинает доставать, – отвечает тот и подбирает на эту роль такую крепкую, активную женщину из группы. Надевает ей пурпурную шаль. Теперь мы – трое исполнителей своих ролей вместе со своими фразами и жестами – начинаем одновременно «звучать» и «проявляться».
Константин с тренером отходят в сторону и смотрят на это действо со стороны. В этом выходе в «третью позицию» есть важнейший смысл. На многих людей такая персонификация собственных внутренних обитателей производит шокирующее впечатление: возникает некое новое видение, понимание. Чаще всего эта сцена абсолютно точно воспроизводит какой-то очень важный «кусок» жизни и отношений с самыми близкими людьми из детства или юности.
Никакая не новость, наверно, для большинства, что все мы «состоим» из тех, кто когда-то был с нами рядом – из мамы, папы, бабушек, дедушек, старших братьев и сестер, то есть из фигур, влияние и воздействие которых нами было некритично впитано и присвоено. Многим это кажется парадоксальным: «Ну как же так, мама так бесила, обижала меня своими выходками, репликами, обвинениями, а теперь, оказывается, я сама стала такой?» – растерянно и недоуменно вопрошает человек. Да, действительно, сознательно мы часто хотим и пытаемся быть совсем другими, гордимся своими (иными!) принципами, отношениями, позициями. Но в бессознательном (или в «тени», как мы это называем) часто живут в качестве полученного без нашего выбора и согласия наследия эти самые знакомые до боли персонажи, только в детстве они жили снаружи, а потом поселились внутри…
Вернемся к Константину, вглядывающемуся в картину со стороны.
– Где первый раз ты видел нечто похожее, что тебе это напоминает? – спрашивает тренер.
– Это очень похоже на то, что было между мамой и папой в детстве… Они бесконечно спорили, ругались, три раза разводились, потом опять съезжались, – невесело вспоминает Костя.
– И что было с тобой тогда?
Костя мучительно пробирается в свои давно закрытые на замок детские чувства. На его лице отражается то удивление, то печаль, то такая горестная усмешка…
– А мне тогда и было больно! Вот он я! – указывает Костя на фигуру «боли» и перемещает ее, сажая посередине между «мамой» и «папой». Я в своем сером оказываюсь «папой», крепкая женщина в пурпурном – «мамой». А Костя, «мальчик пяти-шести лет», – между нами.
– Что говорят эти фигуры? Давай вспомним и уточним их реплики, – просит тренер.
Костя поочередно «заходит» в отцовскую и материнскую фигуры и «из них» воспроизводит их слова.
«Отец»:
– Не бойся, я никому тебя не отдам, мы всегда будем вместе. (Интонация тихая, несколько робкая и печальная.)
«Мать» (с вызовом, громко):
– Ты поедешь к бабушке, сейчас ты здесь мешаешь!
Мы многократно повторяем эти реплики, а Костя, «вернувшись» в роль ребенка («боли»), слушает и вновь переживает те свои очень тяжелые детские чувства: беспомощность, страх, невозможность разделиться на две части, ощущение огромного одиночества и отчаяния…
Непосвященному воспроизведение такого действа может показаться почти издевательством над взрослым и сильным человеком. Зачем опять оживлять такие мучительные и болезненные воспоминания? Только потому, что тогда ребенок с ними не справился и они застряли глубоко внутри, а далее человек анестезировал бессознательно сам себя, чтобы не чувствовать этой безысходности. И перестал ее чувствовать. Но заодно он «анестезировался» и от всех остальных чувств. Обезболиться ведь нельзя избирательно. Теперь, будучи взрослым и сильным, он хочет найти способ полюбить, а не бросать женщин, получить возможность испытывать и выдерживать близость с другим человеком, а она очень прочно ассоциируется у него со страхом и болью. Но взрослый человек уже может справиться с тем болезненным переживанием: теперь у него есть сила, опыт, знания, уверенность.
Конец ознакомительного фрагмента.