Дима смотрел сквозь перепачканное стекло тамбура на старые граффити, которые пестрыми очертаниями растянулись по бетонным заборам вдоль железной дороги. Вагоны медленно покачивались, пахло жженой резиной и мочой. Вскоре электричка выползла из города и стала набирать скорость. В одном из вагонов показались кондукторы. Дима по инерции дернулся от них в противоположную сторону, но потом остановился. Он достал билет и очень внимательно его рассмотрел. Раньше, во время учебы в институте, когда матери приходилось сдавать их старенькую квартиру в центре Москвы и жить в дачном посёлке, он и не знал, сколько стоят талоны и в каком окошке кассы они продаются. Бегать от вечно хмурых и замученных людей в униформе, из маленьких сумок которых торчали рулоны штрафных бланков, было обычным делом. Чего только они с приятелями не придумывали – перемахивать через высокие заборы, пролезать под платформой, успевать перемещаться меньше, чем за минуту, из первого вагона в последний. И почти всегда они выходили победителями. Единственный раз, когда его высадили за безбилетный проезд – последний выпускной экзамен. Тогда он немного перебрал красного полусладкого, и вся прыть улетучилась. Кондуктор злорадствовал и наслаждался победой. Диме пришлось пешком тащиться девять километров.
Людей на платформе почти не было. Дима спустился по ступенькам и, не реагируя на громкие и назойливые призывы таксистов, поспешил к посёлку. Дачное товарищество находилось недалеко от Одинцова. Еще несколько лет назад посёлок окружали лесные чащи и редкие хозяйственные постройки. Но, как грибы после сентябрьского дождя, незаметно и резко, выросли новые микрорайоны с могучими монолитными домами и большой наземной организованной парковкой. Старенькие неказистые домишки посёлка под романтичным названием – «Тёмные аллеи», совсем приуныли и будто бы извинялись за своё невольное присутствие.
Дима обогнул шлагбаум. Сморщенный, как изюм, но еще далеко не старый охранник, что-то буркнул себе под нос.
– Свои, – отрезал Дима.
Но охраннику было не до того. Он всё продолжал шевелить губами и недовольно покачивать головой.
Лида встретила сына долгим объятием. Незаметно и тихо всплакнула, чтобы Дима не заметил. Он этого не любил.
– Обещал же в восемь, сынок!
– Задержали, а потом не успел на семь-сорок пять. Пришлось ждать на восемь – тридцать.
Дима скинул куртку на маленькую табуретку возле двери и плюхнулся на стул. Мать засуетилась у плиты. В доме было всего две комнаты. Одна выполняла роль гостиной и кухни, а в другой была спальня. Душ и туалет находились на втором этаже, где жила Маша, Лидина двоюродная сестра, но они друг с другом почти не общались. Вечные жилищные вопросы оставили свой глубокий след на непрочных родственных отношениях. В доме было уютно и светло, вещи аккуратно расставлены, книги на единственной полке были сложены по цвету корешков.
– Сейчас, сынок, как раз макароны отварила. И мясо по-французски сегодня было. Я не пробовала, но девчонки говорят, что вкусное.
Дима принялся смачно жевать длинные макароны и с усилием пилить кусок мяса под майонезным слоем. Лидия Витальевна села напротив, подставила руки под голову и наблюдала за движениями сына. Глаза её постоянно блестели от слёз. С той поры, как Дима устроился на работу и сделал ремонт в их квартире, она почувствовала себя ненужной и одинокой. Хотя, похожее чувство не покидало её с того дня, как погиб муж. Он был пожарным. Тот вечер она запомнила навсегда. Виктор вынес много людей из горящего дома, но сам выйти не успел. Огромная балка ударила его по голове, и он потерял сознание. Похороны были торжественными. Большая пожарная машина с фотографией Виктора на капоте и траурными лентами медленно ехала через весь центр города в сторону кладбища. Сотрудники ГАИ, что попадались на пути, отдавали честь. Сослуживцы были облачены в нарядную парадную форму, как с иголочки выглаженную и не застиранную. Начальник пожарной охраны произносил речь и давился слезами, делая вид, что пытается откашляться.
Семилетний Дима понял всё не сразу. Лишь на шестой день с ним случилась истерика. В школе он не появлялся почти неделю. Думали оставить его на следующий год. Но он вдруг взял себя в руки и вновь стал прилежно ходить на занятия. А Лидия Витальевна стала выпивать. По чуть-чуть, но регулярно. До сих пор не может простить себе того взгляда, которым зло, исподлобья, скрестив руки на груди, смотрел на неё маленький Дима, приходя из школы и заставая мать с пивом или дешевым коктейлем.
– Может ещё? – забрав пустую тарелку у сына, спросила Лида.
– Нет, хватит. Мясо жесткое. Халтура.
– Да вроде брали сегодня, не жаловались, – оправдывалась Лида.
– У вас в столовке всегда всё берут. Хоть камней насыпь в тарелку. Ты ездила к врачу?
– Не успела еще…
– Начинается! Ко мне втихаря приезжать она успевает, а к врачу нет!
– Да я же там по делам была, социальную карту получала, ну и зашла заодно.
Лида не смотрела на сына. Она отвернулась и молча нарезала крошечный вафельный торт. Ей становилось не по себе всякий раз, когда Дима начинал её отчитывать.
– Наварила мне целую кастрюлю борща, я так и не доел. Вылил! И вообще, если уж собралась приехать, позвони или напиши. Вдруг у меня дела. И не вари ты мне супов никаких. Что я, маленький? Обойдусь!
– Сынок, но ведь это и моя квартира, – взволнованно произнесла Лида и тут же об этом пожалела.
– Ну вот, начинается…
Дима встал, набросил куртку и выскочил на улицу. Прохладный мартовский ветер растрепал его густые русые волосы. Он посмотрел на горящие окна соседнего дома. Тучный мужчина трясся на беговой дорожке, вытирая мокрый от пота лоб белым полотенцем. Эта семья живет тут недавно. Купили большой участок и выстроили самый красивый и заметный дом во всём посёлке. «Наворовали и радуются!» – промелькнуло в голове у Димы. На небо выкатилась абсолютно круглая луна. Дима даже на неё смотрел с раздражением и упреком.
Дима вернулся домой. Мать сидела за столом, на котором уже были расставлены тарелки с тортом и большие белые фарфоровые кружки. Дима припомнил, что раньше их доставали только для праздничных ужинов, когда приходили гости. Он не удержался.
– Гостевые поставила. Я тебе уж как не родной, что-ли?
– Да ты что же, сынок! Старые побила половину, да и пора уже выбросить остальные. Надо бы новый сервиз купить.
Лида снова засуетилась. Она тяжело дышала, грудь интенсивно поднималась и опускалась, а с глаз не сходили предательские слёзы. Она старалась, чтобы Дима ничего не заметил.
Дима безучастно просматривал социальные сети в своем телефоне.
– Как у Маши дела? – спросила Лида, но тут же осеклась.
– Мам!
Дима отложил телефон и сделал большой глоток остывшего чая.
– Я же тебя просил! Ну сколько можно повторять! Нет больше никакой Маши. Всё! Забудь и не вспоминай её теперь. Ну почему ты опять за своё!
Лида полюбила Машу. Она была единственной из всех девушек Димы, кто ей понравился и кому она доверяла. Из хорошей семьи, училась на журналиста, была всегда очень внимательна и ласкова, и это не казалось наигранным или нарочитым. На прошлый день рождения, они с Димой подарили Лиде стиральную машину. И не просто заказали в магазине и привезли в коробке. А завернули в огромный кусок цветной бумаги и незаметно внесли в дом. После этого Лида проплакала три ночи подряд. От счастья, наверное.
– Когда же ты найдешь ту, единственную, сынок?
Дима продолжал ерепениться.
– Не начинай! Ну, блин! Опять ты со своими вопросами! Сколько можно? Как найду, узнаешь! – Дима выдохнул и переменил тон, – На днях с Колей столкнулся в метро. Сказал, что видел тебя с бутылкой вина. Опять началось?
– Коле только повод дай. Язык без костей. Я ему замечание тут сделала, он постоянно гоняет по поселку, как ненормальный. Не дай бог чего, детишки гуляют ведь, старики. Еще и дорогу портит. У его квадроцикла колёса огроменные. Землю перепахивает, как трактор, не пройти потом.
– От темы уходить не надо. Вино было?
– Ой, Дима, душу ты из меня вынуть хочешь? – Лида перестала сдерживаться, – Подарок это был, на работе всем дарили, в честь праздника.
Лида резко вскочила и достала из кухонного шкафчика бутылку белого вина и с грохотом поставила на стол. Дима отвернулся. Но успел обратить внимание, что бутылка не початая.
– Почему ты со мной так? Что я тебе сделала? Виновата во многом, не права, но плохого никогда тебе не желала!
– Началось… – Дима встал и подошел к окну.
Лиду будто бы прорвало, она больше не пыталась скрывать эмоций и ничего не таила. Крупные слёзы стекали по её щекам, а руки то и дело прижимались к груди.
– Думаешь легко мне было? С маленьким ребёнком на руках в середине девяностых, когда ни денег, ни работы? А теперь вымахал и мать учит, как надо жить! Ты не заходи, ты не спрашивай, так не права, эдак не угодила! Зачем тогда вообще приехал? Похорони меня заживо, и живи спокойно! Я перед твоими приездами уже шороха каждого боюсь! Как он посмотрит, что он скажет! Голова кругом!
Лида рухнула на табуретку и окончательно разрыдалась. Она плакала так, как плачут не от душевной муки, а от сильной физической боли – надрывно, громко, до набухших жил и хрипоты.
Дима молча надел куртку. Подошел к двери и обернулся. Мать не прекращала рыдать.
– Я еще на одиннадцать-двадцать успею.
Дима вышел и тихо прикрыл дверь. Он шел до станции и не о чем не думал. Ему было тоскливо – внутри, где-то возле сердца, разливалась едкая горечь и обида. Но обида скорее на себя. В который раз встреча с матерью закончилась истерикой и его ночным возвращением в Москву.
На станции было холодно, ветрено. Несколько человек сидели на лавочке и пили пиво. Они громко смеялись и спорили о том, кто дольше протерпит и не сходит за платформу отлить.
В пустом вагоне Дима закрыл глаза и вспомнил последнюю встречу с Машей. Это был теплый зимний вечер. Они шли по парку Сокольники, с неба падали мохнатые хлопья снега. Маша говорила о том, что уходит от него, что она его разлюбила, у них разные интересы, цели в жизни, и еще она не уверена, что и ему, Диме, это очень нужно. А ей важна надежность в человеке и бытовая стабильность. Но Дима перестал слушать уже после того, как Маша произнесла слово – разлюбила. В ушах застыл странный гул, как при сотрясении мозга. Возле её подъезда на Профсоюзной улице он сообщил о том, что и сам давно подумывал уйти. Маша улыбнулась, поцеловала его в щеку и растворилась. Перед носом Димы звучно хлопнула железная дверь, на которой трепыхалась потёртая бумажка с объявлением о продаже квартиры. Он несколько долгих минут изучал текст. Перечитывал вновь и вновь, пока дверь снова не распахнулась, и оттуда не показалась морда овчарки, а за ней и фигура крупного мужчины в спортивном костюме.
После этого вечера Дима не ночевал дома три дня. Пил и спал на раскладушке у своего друга в Медведково. Пока к тому не вернулись из Италии родители.
Объявили конечную.
Дима зашел домой и рухнул на кровать, не раздеваясь. Он долго пролежал без движений, пока не пропищал будильник на мобильном телефоне. После двух чашек кофе и горячего душа, Дима немного взбодрился и отправился на работу.
На выходные Дима уехал в Рузу, на дачу к своему приятелю. У того был большой дом и новенькая баня. Дима очень любил париться и выбегать на улицу, обтираться снегом. Когда-то, так делал его отец, когда брал его с собой в деревню к бабушке.
Дима вернулся домой в воскресенье вечером. Дома было как-то уютно и тепло. Он переоделся в домашнее, вымыл руки, обратив внимание, как хорошо пахнет из туалета. Зайдя на кухню, он увидел на плите большую алюминиевую кастрюлю. Дима открыл крышку. Это был борщ, красный, наваристый, с кусочками мяса и лавровым листом, плавающим на поверхности, как гондола по каналам Венеции. Дима улыбнулся, достал половник и налил себе полную тарелку. Только сейчас он понял, как проголодался за последние пару дней.