Тефа Батыр
ВРЕМЯ ПРИШЕДШИХ
Моим друзьям
Никто не говорил ей, что будет легко. А так хотелось услышать это, хоть бы от кого, даже от матери. Ну, хотя бы что-то, типа: «Все будет хорошо! Это сейчас так плохо, а потом все, обязательно, будет хорошо. И может быть, ты даже поедешь в свое нереально крутое путешествие». Ей всегда мерещился поезд, который уносит ее вдаль, откуда она сможет увидеть самые высокие синие горы. Все детство она ждала этот поезд и даже представляла себе литую ажурную подножку вагона. Она даже протягивала ногу, чтобы ощутить её, но ступня, как правило, всегда повисала в пустоте, и обычно это было во сне. Тогда она просыпалась, садилась в кровати и долго прислушивалась – не слышно ли протяжного гудка тепловоза.
Алета собирала чемодан. Да, никто ей ничего подобного не говорил, и вот ей шестнадцать и за плечами Колакорская школа, уныло скучные наставники и самодовольные одноклассники. Девять лет она оставила здесь и ничего не получила взамен. Разве, что школьную форму и кипу тошнотворных учебников. Не раз, сидя на уроке, мысленно она была далеко от предмета школьного изучения. Ей очень хотелось выскочить из душного класса и помчаться на вокзал, сесть в один из красивых поездов и отправиться куда глаза глядят. Нет, есть, конечно, и самолеты, но куда им до поездов! С борта самолета нипочем не откроешь окно и не вздохнешь аромат луговых трав и вкусные запахи сельской булочной, не увидишь самые красивые уголки земли.
«Все будет хорошо», – говорила она себе, подавляя зарождающиеся где-то в груди рыдания безысходности, которые грозили вырваться так некстати. Оставаться в серых стенах Колакора она уже не могла, а возвращаться домой не хотела. Возвращение для нее не сулило ничего хорошего. Мать считала, что Алета не достойна называться ее дочерью, поэтому и отправила подальше от глаз: в элитную школу за тридевять земель от дома. Ей выдали диплом об окончании, втиснутый в золотистую рамку, и равнодушно-вежливым тоном пожелали счастливого жизненного пути. Алета вообще была не из прилежных учениц, которых обожают учителя, и она не была миленькой девчушкой, от которой млеет полшколы. Не то, чтобы она была уродиной, но она понимала, что ее внешность не располагает к вниманию мальчишек и уважению со стороны девчонок: прыщи высыпавшие на щеках рдели алым цветом, белесые брови, волосы, прямые как пакля, не имеющие определенного цвета – что-то между русым и светло рыжим. А еще неровные крупные зубы со щербинкой и взгляд сквозь толстые стекла очков. Близорукость досталась ей в наследство от отца вместе с серебряным колокольчиком и его фотографией.
Бросая томик «Джейн Эйр» в дорожную сумку, Алета подошла к зеркалу и еще раз посмотрела на себя. Нет, ничего не изменилось. Даже стало хуже. Раньше хоть прыщей было не так много, а теперь, вон, аж, как расцвели! Алета попробовала улыбнуться самой себе, – улыбка вышла какая– то вымученно-усталая, ее глаза за очками не улыбались вовсе, а глядели на нее растерянно и печально. Жалкое зрелище! Мать ее еще хуже возненавидит.
Отец Алеты умер, когда ей исполнилось три. Оставшиеся четыре года, что она прожила в родном доме под одной крышей с матерью, были для нее воспоминанием не из приятных. Тариман была писаной красавицей, вышла замуж не по любви, а по расчету за Лючифа Деле. Будучи единственным сыном владельца крупной сети кондитерских в своем городе, Лючиф был на редкость застенчивым и замкнутым, хорошим здоровьем он тоже не отличался. Расчет Тариман оказался верен: после смерти Лючифа она стала владелицей неплохого денежного состояния и нескольких кондитерских. По мнению матери, Алета во всем походила на своего отца, а именно, обладала абсолютно невзрачной внешностью, сдержанным, почти боязливым нравом, говорила тихо и невнятно, больше сидела за книжкой, чем резвилась и играла. Казалось, девочка боялась сделать какое-то неправильное движение или сказать не то слово. Рождение ТАКОЙ дочери нанесло непоправимый удар по самолюбию красавицы Тариман, которая помимо блестящих внешних данных обладала лидерскими качествами, напористостью и демонстрировала выдающиеся навыки в организации светских мероприятий. Тариман не могла простить своей дочери бесцветности, которая наносила ее репутации страшный удар. Жизнь Алеты в доме Деле была превращена в ад. Что бы та ни сделала, что бы ни сказала – ей всегда это ставилось в упрек. Ее называли безрукой, забитой и туповатой, обвиняли в отсутствии вкуса, такта, красноречия и много чего другого. Тариман поначалу пыталась завивать ей волосы, одевать в дорогие гипюровые платья с атласными лентами и брать с собой на собрания эстетствующих благотворителей. Но девочка не вписывалась в интерьер шикарных апартаментов: от того, что ежеминутно боялась сделать что-то не то, она путалась в подоле платья, спотыкалась на каждом шагу и смотрела все время под ноги. После нескольких таких вечеров, Тариман заявила, что ребенок позорит ее имидж светской львицы и оставила свою затею выводить дочь в свет.
За девять лет своей учебы Алета ни разу не ездила домой на каникулы, оставаясь в Колакоре. За эти годы мать навестила ее лишь шесть раз, два из них были случаи, когда Алету дважды госпитализировали с тяжелой формой гепатита и ветряной оспы.
Алета в последний раз бросила взгляд на чемодан, застегнула его. В свою дорожную сумку она положила фото отца в деревянной рамке и серебряный колокольчик. Перед тем как положить колокольчик в сумку, она еще раз подержала его в руке: эта вещица – единственное, что осталось ей от отца, воспоминания о котором были очень смутными. Она помнила его улыбку и запах, а еще то, что он любил, когда она звонила в этот колокольчик. Он радостно смеялся при этом и часто повторял: ты только позвони, и я всегда буду рядом. «Обманул», – нередко думала про себя Алета, глядя на колокольчик, – «оставил меня совсем одну». Слегка взмахнув рукою, Алета позвонила – раздался нежный разливающийся звон. «Наверное, так поют ангелы», – грустно подумала она, положила колокольчик в сумку и не оглядываясь вышла из комнаты.