Безработный
Инженер Полетаев Евгений Николаевич стоял, облокотившись на каменный парапет набережной, и смотрел в воду. Вода плыла медленным течением вместе с падавшими в нее желтыми осенними листьями и каплями дождя. Этот дождь моросил однообразно, скучно, по-осеннему с утра, и всю прошедшую ночь, и вчера, и третьего дня. Полетаеву стало казаться, что пасмурная погода будет длиться вечно. Сыро, серо, беспросветно, как, впрочем, и сама жизнь. Сегодня его супруга, всегда такая тихая и скромная, вдруг впала в неистовство, когда дочка попросила денег на школьный завтрак. Что же тут началось, Боже мой: слезы, истерические выкрики. Чего только не услышал Полетаев в свой адрес. Что он никчемный человек, эгоист, которому нет никакого дела до семьи, и тому подобное. Он пытался оправдываться: где, мол, найдешь работу, везде на производствах сокращения. «Сделай что-нибудь, – плакала жена, – так дальше жить невозможно». «Действительно, невозможно», – подумал Полетаев и, хлопнув дверью, ушел. Его взяла такая досада, такое отчаяние на жену, на себя и на всю эту, как ему казалось, никчемную жизнь. Опять зашел в какую-то фирму насчет работы, но дальше вестибюля не прошел, охранник выгнал. Домой возвращаться не хотелось, да и что он скажет Люсе, своей жене. Потому бесцельно ходил по городу.
На одном из уличных рынков увидел бывшего своего мастера цеха Уткина, торговавшего с лотка гайками, шурупами и прочей мелочью. Поболтали о том о сем, Полетаев посетовал на жизнь, тот посоветовал ему заняться торговым делом.
– У меня такое впечатление, что вся страна чем-то торгует, – с досадой сказал Полетаев.
– Так оно и есть, – весело подтвердил Уткин.
– Но если все только торгуют, то кто же все это тогда покупает?
– Друг у друга и покупаем, – не задумываясь, ответил тот.
– Идиотизм какой-то, – пробормотал Полетаев. – Я инженер автоматизированных поточных линий, почему я должен торговать? Мое дело – производить товары, пусть торгуют другие, кто этому обучался.
Теперь, дойдя до набережной, он просто стоял и смотрел в воду. Почему-то вспомнилось изречение Гераклита, что в одну и ту же реку нельзя ступить дважды. «Не прав этот Гераклит, – подумал Полетаев, – я хоть сто раз могу ступить в одну и ту же реку. Река остается рекой, какие бы струи воды в ней ни протекали и в какие бы цвета в зависимости от погоды и времени дня эти струи ни окрашивались. Вода в ней меняется, но само понятие «река» неизменно. А вот утонуть в одной и той же реке дважды нельзя, – размышлял он, – утонул – «и все твои печали под темною водой»», – вспомнил он слова песни Аллы Пугачевой. Вода вдруг стала чем-то манящим и притягивающим к себе, как бы указывая на выход из тупиковой ситуации. Все очень просто, надо приложить немного усилий, перевалиться через парапет и уйти из неприятного, холодного мира, где ты никому не нужен, где только одни нерешенные проблемы. Как только он это подумал, на него сразу как будто что-то навалилось, пригибая ниже и ниже к воде. Он подтянулся, лег животом на гранитный парапет и стал клониться головой вниз. Ноги уже почти оторвались от асфальта, когда рядом с собой он услышал бодрый старческий голос:
– Прескверная погода, молодой человек, не правда ли? Как вы думаете, за что же Пушкин любил осень?
Ботинки Полетаева вновь обрели твердую почву. Он, выпрямившись, повернулся к говорившему с чувством раздражения. Перед ним стоял старичок под зонтом – в сером плаще, старомодных калошах, сером берете.
Старик улыбался. Добродушная улыбка вступала в явное противоречие со всем окружающим миром осеннего увядания, противоречила и побеждала его.
– «Унылая пора…» Ну что мог любить в унылой поре Александр Сергеевич? – Незнакомец нагнулся и поднял с асфальта красный кленовый лист, повертев его, продолжил: «Люблю я пышное природы увяданье…» Если бы просто увяданье, то это любить нельзя. Но Пушкин добавляет только одно прилагательное «пышное», и сразу все становится иным. Одним словом – гений. Извините, не представился – Геннадий Петрович Суваров, бывший преподаватель Ленинградского государственного университета, теперь пенсионер.
– Евгений Николаевич Полетаев, бывший инженер, теперь безработный, – в тон ему представился Полетаев и спросил: – Вы, наверное, литературу преподавали?
– А вот и не угадали. Я, молодой человек, физик-математик, а супруга моя, Ксения Александровна, та, действительно, литературу преподавала. Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. За почти полвека совместной жизни и я стал немного филологом, чего не скажешь о Ксении Александровне: как не любила физику, так и сейчас не любит.
Удивительно, но раздражение у Полетаева куда-то улетучилось. Было видно, что старому физику хочется с кем-нибудь поговорить, да и самому Полетаеву некуда было торопиться. Старик, обрадовавшись благодарному слушателю, продолжал:
– Супруга моя Ксения Александровна в церкви на службе. – Он указал на храм через дорогу.
Странно, но Полетаев заметил храм только сейчас, хотя шел сюда именно по этой улице.
– А у меня не получается всю службу отстоять. С Богом-то примирился, а к храму привыкнуть пока еще не могу.
– То есть как – примирились? – не понял Полетаев.
– В том смысле, что я раньше в Него не верил, атеистом был, сами понимаете – физико-математический факультет, а теперь поверил в Бога, значит, примирился.
– Что же вас к этому подвигло, супруга, наверное, повлияла? – заинтересовался Полетаев.
– Может, в чем-то и супруга, но серьезно задуматься над этим вопросом меня заставил мой коллега. Было это еще в советские времена, у нас один молодой талантливый физик вдруг во всеуслышание объявил о своей вере в Бога и ушел в Церковь. Как-то мы с ним повстречались на улице, поздоровались и не знаем, о чем дальше говорить, аж неловко стало. Но он заговорил первым: «Вас, наверное, Геннадий Петрович, удивил мой поступок?» Я говорю: «Да, конечно, ведь не каждый день от нас физики уходят. Но почему, почему вы верите в Бога?» – «Почему? – переспросил он, глядя мне прямо в глаза. – А почему вы в Него не верите?» Я растерялся, поняв, что не могу ему ответить ничего вразумительного. Вот тогда-то я серьезно и задумался над этим вопросом. Из математики я прекрасно знаю, что как положительные, так и отрицательные суждения нуждаются в доказательстве.
– Но почему вы пришли к заключению, что Бог существует? Ведь вы же физик, в конце концов, – недоумевал Полетаев, – а физика это наука, формирующая у нас представление о мире и материи.
– Правильно мыслите, молодой человек, но мы не учитывали, что:
Физика – опасная наука,
Для материалистов не порука.
А еще нашла родного братика
Атомного века – математику,
И вдвоем они ведут дорогу
Прямо к Богу, —
торжественно произнес Геннадий Петрович, подняв указательный палец вверх.
– Это вы сами сочинили?
– Не я, конечно, – засмеялся старый профессор, – но поверьте мне, это стихотворение отражает подлинные проблемы современного естествознания.
– А нас в школе убеждали, что вера в Бога появилась у первобытных людей от незнания законов природы, – как-то неуверенно произнес Полетаев.
– Хе-хе-хе, – сотрясался от смеха профессор, – не знаю, что там было в головах у этих дикарей, но точно знаю одно, что, если мы даже будем знать все законы Вселенной и всё в мире этими законами сможем объяснить и разъяснить, двух вещей с помощью науки мы объяснить никогда не сможем: первое – откуда появился этот самый мир, и второе – кто дал эти законы. Вот так-то, молодой человек. Вот и моя Ксения Александровна идет.
К ним приближалась очень милая интеллигентная старушка в старомодной шляпке. Профессор представил их друг другу, и, когда они поздоровались, она сказала, пожимая Полетаеву руку, как будто обращалась к давнишнему знакомому:
– Милый Евгений Николаевич, вас, наверное, мой супруг замучил – стихами об опасной науке да рациональным доказательством бытия Божия? Поверьте, самые сильные доказательства не в области разума, а в сердце человека. Пойдите сами в храм и постарайтесь увидеть то, что невозможно увидеть глазами, и понять то, что невозможно понять разумом, и тогда ваша жизнь изменится. Вы вдруг поймете, что до этого момента вы не жили, а существовали.
Они попрощались с Полетаевым и пошли под одним зонтом вдоль набережной, о чем-то беседуя. Полетаев долго смотрел им вслед, затем решительно повернулся и пошел в храм.
Октябрь 2002. Самара