10
То же самое жутковатое, настораживающее чувство сопровождало меня в школу на следующий день. Я просто не могла от него избавиться. Подъехав к школьной парковке, Даниэль сказал:
– Знаешь, тебе стоит подумать о том, чтобы бывать на солнышке.
Я бросила на него взгляд.
– Серьезно?
– Просто ты кажешься слегка изможденной.
– Верно подмечено, – сухо проговорила я. – Мы опоздаем, если ты не найдешь местечка.
Музыка Рахманинова негромко звучала из динамиков, вовсе не успокаивая сумятицу в моей голове.
Очевидно, и сумятицу в голове Даниэля тоже.
– Мне не на шутку хочется начать игру в бамперные машинки[25], – сквозь сжатые зубы проговорил он.
Хотя мы рано выехали из дома, на дорогу до школы ушло сорок минут, и длиннющая очередь роскошных машин уже ожидала въезда на парковку.
Мы наблюдали, как две из них соперничали за одно и то же место, приблизившись к нему с разных сторон; одна из ожидающих машин, черный «Мерседес»-седан, с визгом покрышек подлетела к нужному месту, подрезав другую машину, голубой «Фокус». Водитель «Фокуса» прогудел одну длинную, резкую ноту.
– Сумасшествие, – сказал Даниэль.
Я кивнула, наблюдая, как водитель «Мерседеса» вышла из машины вместе со своим пассажиром. Я узнала безукоризненную гриву светлых волос еще до того, как увидела лицо. Анна, само собой. Потом я узнала кислое выражение лица ее вездесущего компаньона, Эйдена, вылезшего с переднего пассажирского сиденья.
Когда мы в конце концов нашли место, Даниэль улыбнулся мне. Потом мы вылезли из машины.
– Просто пошли мне СМС, если я понадоблюсь, хорошо? Предложение ланча по-прежнему в силе.
– Со мной все будет в порядке.
Дверь класса все еще была открыта, когда я пришла на продвинутый английский, но большинство мест уже были заняты. Я села на один из свободных стульев во втором ряду и не обратила внимания на смешки пары учеников, запомнившихся мне с урока математики. Учительница, мисс Лейб, что-то писала на доске, а дописав, улыбнулась классу.
– Доброе утро, ребята. Кто может сказать, что означает это слово?
Она показала на доску с написанным там словом «гамартия»[26]. Я почувствовала себя увереннее – это я уже проходила. Очко в пользу бесплатного школьного образования Лорелтона. Я быстро оглядела класс. Никто не поднял руки. Ох, да какого черта! Я подняла руку.
– А, новенькая.
Мне до зарезу требовалась школьная форма. Улыбка мисс Лейб была искренней. Учительница прислонилась к своему столу.
– Как вас зовут?
– Мара Дайер.
– Рада познакомиться с вами, Мара. Начинайте.
– Фатальный изъян! – выкрикнул кто-то.
С британским акцентом. Я повернулась на стуле. Я бы сразу узнала мальчика, которого видела вчера, даже если бы он не был таким же помятым, как прежде, с распахнутым воротником, свободно повязанным галстуком и закатанными рукавами рубашки. Он все еще был красивым, все еще улыбался. Я сощурилась, глядя на него.
Учительница тоже сощурилась.
– Спасибо, Ной, но я вызвала Мару. И «фатальный изъян» в любом случае не самое точное определение. Хочешь попытаться, Мара?
Я попыталась, тем более что знала теперь – мальчик-британец тот самый печально знаменитый Ной Шоу.
– Это означает ошибку или заблуждение, – сказала я. – Иногда называемые трагическим изъяном.
Мисс Лейб кивнула, словно поздравляя меня.
– Очень хорошо. Я рискну и предположу, что в вашей школе вы читали три фиванские пьесы?
– Угу, – сказала я, борясь с застенчивостью.
– Тогда вы нас обогнали. Мы только начали «Царя Эдипа». Может кто-нибудь – не Мара – сказать, в чем заключался трагический изъян Эдипа?
Ной был единственным, кто поднял руку.
– Дважды в день, мистер Шоу? Это не в вашем характере. Пожалуйста, продемонстрируйте классу ваш ослепительный интеллект.
Ной, отвечая, глядел прямо на меня. Вчера я ошиблась – его глаза была не серыми, а голубыми.
– Его фатальным изъяном было самопознание.
– Или его гордость, – парировала я.
– Дебаты! – Мисс Лейб хлопнула в ладоши. – Мне это нравится. Это нравилось бы мне еще больше, если бы остальные ученики выглядели живыми, ну да ладно.
Учительница повернулась к доске и написала мой ответ и ответ Ноя под словом «гамартия».
– Думаю, имеются доводы в защиту каждого из этих утверждений. Что незнание Эдипом того, кто он есть, – так сказать, незнание самого себя, – послужило причиной его падения. И что его гордость – или, вернее, его надменность – привела к трагическому падению. И я хочу, чтобы каждый из вас к следующему понедельнику написал пять страниц вашего гениального анализа этого предмета.
Класс дружно застонал.
– Хватит. На следующей неделе мы начнем изучать антигероев.
Потом учительница продолжила лекцию, большую часть которой я уже слышала. Слегка соскучившись, я вытащила свою полную загнутых страниц любимую книгу «Лолита» и спрятала ее под тетрадкой. Наверное, в классе не работал кондиционер, потому что по мере того, как тянулись минуты, тут становилось все более душно. Когда, наконец, прозвенел звонок, жажда моя глотнуть свежего воздуха сделалась невыносимой. Я вскочила со стула, опрокинув его, наклонилась, чтобы поднять и поставить на ножки, но стул уже оказался в чьих-то руках.
В руках Ноя.
– Спасибо, – сказала я, встретившись с ним глазами.
Он посмотрел на меня знакомым знающим взглядом, таким же, как вчера. Слегка раздраженная, я отвела глаза, собрала вещи и поспешила из класса. Толпящиеся вокруг ученики толкнули меня, и я выронила книгу. Не успела я к ней потянуться, как на ее обложку упала тень.
– «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, дабы узнать сразу маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей, – сказал Ной; его британский акцент таял среди слов, голос был плавным и негромким. – Она стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти»[27].
Я уставилась на него с раскрытым ртом, утратив дар речи. Я бы засмеялась – все-таки эта ситуация была довольно-таки нелепой. Но то, как он это сказал, то, как он на меня смотрел, было шокирующе интимным. Как будто ему были известны мои секреты. Как будто у меня не было от него секретов.
Но прежде чем я смогла придумать ответ, Ной присел и поднял мою книгу.
– «Лолита», – сказал он, перевернув ее обложкой вверх.
Его взгляд скользнул по розовому ротику на обложке, потом он протянул книгу мне. Наши пальцы бегло соприкоснулись, и по кончикам моих пробежал теплый поток. Сердце мое заколотилось так громко, что Ной, наверное, услышал стук.
– Итак, – сказал он, снова встретившись со мной глазами, – ты распутница, у которой проблемы с папочкой?
Уголок его рта приподнялся в медленной, снисходительной улыбке.
Мне захотелось ударить Ноя, чтобы стереть эту усмешку с его лица.
– Что ж, ведь это ты процитировал книгу. И, между прочим, неправильно. Так кто после этого ты сам?
Его полуулыбка превратилась в настоящую ухмылку:
– О, я определенно распутник, у которого проблемы с папочкой.
– Тогда, думаю, ты припер меня к стене.
– Еще нет.
– Король придурков, – пробормотала я себе под нос, двинувшись к следующему классу.
Я не гордилась, что ругаюсь при совершенно незнакомом человеке. Но он первый начал.
Ной пошел рядом со мной.
– Ты имела в виду «король приколистов»?
Судя по его виду, он развлекался.
– Нет, – ответила я, на сей раз громче. – Я имела в виду «король придурков». Тот, кто коронован как придурок придурков, дурнее самого дурного придурка. Это самый верх иерархии придурков, – сказала я, как будто зачитала все это по словарю современных ругательств.
– Думаю, ты приперла меня к стене.
«Еще нет».
Эти слова непрошеными возникли у меня в голове, и я нырнула в класс математики, подальше от Ноя, едва увидела нужную дверь.
Я села в заднем ряду, надеясь спрятаться от взглядов наподобие тех, какие бросали на меня вчера, и потерялась в непонятном уроке. Я перегнула корешок «Лолиты» и спрятала ее в сумку. Вытащила миллиметровку, потом взяла карандаш. Потом заменила карандаш другим карандашом. Ной начинал в меня въедаться. В плохом смысле этого слова.
Но потом Анна чопорно вошла в класс в сопровождении своего не столь уж маленького друга и отвлекла меня от этих мыслей. Пара шествовала, как подходящие друг к другу пороки. Анна перехватила мой взгляд, и я быстро отвела глаза, но раньше успела покраснеть. Краешком глаза я наблюдала, как она садится в третьем ряду.
Меня затопило облегчение, когда за стол рядом со мной скользнул Джейми. Пока он был моим единственным другом в Кройдене.
– Как дела? – спросил он, ухмыляясь.
Я улыбнулась в ответ.
– Без носовых кровотечений.
– Пока, – сказал Джейми и подмигнул. – Итак, с кем ты еще познакомилась? С кем-нибудь интересным? Кроме меня, само собой.
Я понизила голос и начертила каракули на своей миллиметровке.
– С интересным? Нет. С придурочным? Да.
Ямочка на щеке Джейми стала глубже.
– Дай угадаю. Некий неряшливый ублюдок с раздевающим взглядом? – Джейми кивнул и продолжил: – Твой румянец говорит, что я попал в точку.
– Может быть, – ответила я небрежно.
– Итак, ты познакомилась с Шоу. Что он сказал?
Интересно, почему Джейми это так интересует?
– Он придурок.
– Да, ты уже упоминала об этом. А ведь если подумать, так говорят все. И все равно этот мальчик утопает в лобк…
– Ладно, ученики, выкиньте из головы свои проблемы, и пусть вашей проблемой станет то, что происходит в классе.
Мистер Уолш встал и написал на доске уравнение.
– Милый образ, – прошептала я Джейми.
Он подмигнул, как раз в тот миг, когда Анна повернулась, чтобы сердито уставиться на меня.
Свой второй день я провела в бесконечной, сводящей с ума рутине. Занятия, домашняя работа, несмешные шутки учителей, домашняя работа, задания в классе, домашняя работа. Когда это кончилось, Даниэль ждал меня на краю кампуса, и я была рада его видеть.
– Привет, – сказал он. – Иди быстрее, чтобы мы могли выбраться отсюда прежде, чем машины забьют выезд.
Я послушалась, и Даниэль спросил:
– Второй день прошел лучше первого?
Я подумала о всем, что случилось вчера, и ответила:
– Чуть получше. Но можно не говорить обо мне? Как прошел твой день?
Он пожал плечами.
– Как обычно. Люди везде одинаковы. Немногие выделяются из толпы.
– Немногие? Так сколько людей действительно выделяются?
Даниэль шутливо возвел глаза к небу.
– Несколько человек.
– Да ладно тебе, Даниэль. Где энтузиазм Кройдена? Выкладывай.
Даниэль послушно описал, на что похожа учеба в его выпускном классе, и мы прибыли домой, когда он как раз добрался до середины своего рассказа о занятиях музыкой. В гостиной ревел телевизор – шли новости, но родителей еще не было дома. Должно быть, там был наш младший брат.
– Джозеф? – прокричал Даниэль сквозь оглушительный шум.
– Даниэль? – откликнулся тот.
– Где мама?
– Она отправилась купить обед, папа сегодня возвращается домой пораньше.
– Ты сделал домашнюю работу?
Даниэль порылся в почте на кухонном столе.
– А ты? – спросил Джозеф, не поднимая глаз.
– Я собираюсь ее сделать, но это ведь не я зарылся по уши в… Что ты там смотришь?
– Си-эн-би-си[28].
Даниэль помолчал.
– Зачем?
– Они рассказывают о рыночных тенденциях дня, – без колебания заявил Джозеф.
Мы с Даниэлем переглянулись. Потом он взял невероятно толстый конверт без обратного адреса.
– Откуда это пришло?
– Папин новый клиент закинул его за две секунды до вашего приезда.
По лицу Даниэля скользнуло странное выражение…
– Что? – спросила я.
…А потом исчезло.
– Ничего.
Даниэль ушел в свою комнату, а спустя минуту я ушла в свою, оставив Джозефа разбираться с последствиями того, что его поймают за просмотром телевизора с несделанной домашней работой. Его обаяние поможет ему выбраться из этой ситуации секунд за пять.
Некоторое время спустя громкий стук в дверь вырвал меня из глубин учебника испанского. Я решила, что испанский – мой самый нелюбимый предмет, даже хуже математики.
Папа заглянул в щель приоткрытой двери.
– Мара?
– Папа! Привет.
Отец вошел в комнату. Он явно устал, но на костюме его не было ни единой складки, хотя он провел в нем весь день. Папа сел рядом со мной на кровать, на его шелковом галстуке отразился свет.
– Итак, что нового в школе?
– Почему все всегда спрашивают меня про школу? Можно ведь поговорить о других вещах.
Он изобразил недоумение.
– О каких, например?
– Например, о погоде. Или о спорте.
– Ты ненавидишь спорт.
– Но школу я ненавижу еще больше.
– Довод принят, – с улыбкой ответил папа.
Он пустился рассказывать про свою работу, и как раз на середине истории о том, какую выволочку судья устроила секретарше за то, что та надела туфли на высоченных каблуках, мама позвала нас обедать. Когда папа был рядом, было куда легче смеяться, и той ночью я без труда заснула.
Но долго не проспала.