НАТАЛИЯ ИВАНОВА
Это поэзия кровяных телец
Это поэзия кровяных телец,
Шумом в ушах, рябью предглазий,
Эта поэзия, как свинец,
Давит невыполнимым приказом
Разлить чернилами на листах
(Всегда есть риск захлебнуться словом),
Пульсирует болью в седых висках,
Бьет зеркала, бродит по дому,
Не отбрасывая теней шумит,
Заслоняет, туманит зрение…
Это поэзия бледных дней,
Бреда в иносказаньи времени.
Не в свинце…
Ты однажды поймешь: поэзия
Это все, что случилось в начале,
А не то, что было в конце.
Что поэзия – не в свинце,
А в печально-тихом причале,
Или в светлом небесном дворце,
Где застыли мечты и мерцали
Звезды-камни в волшебном ларце.
Ты поймешь, что поэзия —
Это в начале…
Но уверуй сперва, что она —
Не в свинце.
Еврейская ночь
Прикрой глаза ладонью,
Закусив свой рот,
В священном страхе.
Не пей крови вороньей —
Убьет.
Смотри, как бьется кровь
В перстнях,
Как на губах
У вурдалака…
Сегодня еврейская ночь,
Ночь священного брака.
Где солнца круг сошелся с лунным рогом,
И звездами усеялся покров,
Они звенят и пляшут над пологом,
И выкипает кровь
Из камня
Из камня душ,
Где в клети заключен
Мой дух
Обвенчан? Разлучен?
..Смотри, как бьется кровь…
Не ты, не я…
Не ты, не я – здесь, не другой,
Не разойдемся, не сойдемся.
Мой мир остался за чертой
Непревзойденных парадоксов.
Антрацит
Я антрацит, я отсутствую,
Я выпадаю из ряда
Плена логики смыслов,
Значения их выкрадывая.
В черноте чернот буйствую,
Исхожу соками,
И, растворяясь в Господе,
Я отрицаю Бога.
Я антрацит, отражающий
Весь спектр реальности,
Падающий, дрожащий,
Вбирающий все тональности.
У мира себя выигрываю,
И в вакууме безличностном,
Я в пустоте вибрирую,
Воссоздавая смыслы.
Метелица
Ой, в рядок стоят сестры белые,
То березоньки от снега дебелые,
По зиме я босиком бегу к матушке,
Бегу к ласковой моей, на оладушки.
Мать меня накроет метелями,
Да пуховым платком отогреет,
Убаюкает своей колыбельной,
Я у матушки усну на коленях,
Я у матушки усну на коленях,
Я у матери засну на коленях…
Рябина
Перья летят, пух и перья.
Смотрю – не верю.
Багряной покров стелится,
Сажа на белых лицах,
Пух и перья…
Рябиной давленой на снег
Лягу.
Снег кровавый жнут
Ятаганом.
Светлеют лики,
Свет льется
Сквозь бойницы-оконца.
Солнечные блики
В глаза бьются.
Над стаей вороньей
Руки простерлись —
Воровьи.
Вербену жевать с ветвей,
Сжимать в ладонях.
Крик в рассвете застыл —
Славься!
На одном поле
Ложью молитвы
Колосятся.
Звоном колокола
Зайдутся.
Братья перелетят тьму —
Вернутся.
В светлый час, день весенний —
Славься!
Восстану из гроба —
Воздастся.
За черные перья,
За крик осенний,
За холод зимний,
И за рябину.
Кот. Диалог на террасе
– Сегодня дивно цветут пионы, вы не находите, кот?
– О, как вы правы, они безупречны, и милы, как Бармаглот.
– Сегодня до странности тихий вечер, вы не находите, кот?
– О, как вы правы, и плавятся свечи, приоткрывая вход.
– И даже чудны сырые туманы, и вы так нынче чудны.
– О, как вы правы, сырые туманы сегодня также милы.
– Вы словно смотритесь в свою тайну, зрачками
ключи творя.
– О да, мадам, вы полностью правы, по совести говоря.
– Я сплю? Мне мерещится призрак, он движется от аллей…
– Вы правы снова, к вам едет рыцарь,
вернувшийся из Теней.
Ах, сколько можно Вам писать…
Ах, сколько можно вам писать?
Как вам, должно быть, надоело
В отрепьях строчек получать
То, что совсем не близко телу,
Разуму, душе!..
Однако же вся жизнь поэта —
– В карандаше.
Райские врата
Я уходил. За дверью рая
Ждала любовь до синевы.
Я обретал себя, играя,
Но не искал я той игры.
Я ждал, молился, помнил, жаждал,
Искал, любил, крича молчал.
Но мне уже, увы, не важно,
Кого молчанием предал.
Я уходил. Я разбегался
Лбом в бронзу светлых райских врат.
И с петель бронзовых срывался,
И крик срывался невпопад.
Так невпопад, некстати, дико,
У райских врат я вновь кричал,
И шелестели рядом тихо
Крыла безумных ангельчат.
Я возвращался, снова падал,
На облака, и дальше, вниз,
И вновь, не достигая Града,
Стремился ввысь…
Бегут барашки в океане…
Бегут барашки в океане
Сквозь пелену,
А я в таком дурмане
В твоем аду.
И пена бесконечней
От сна ко сну.
Накатывают волны
Сквозь пелену…
Безымянный
Зима, прохлада, обреченность,
Я не смогу себе помочь,
И в тьме острожной, беспроглядной,
Я ощущаю шкурой ночь.
Я снова стану безымянным,
Беспамятным, и без нужды
Дотлею, словно окаянный,
Без суеты.
Я растворен в чернилах на столе,
Я лист бумаги и перо позера,
Я растворен. И именем в золе,
Я тлею безымянным сором.
Собою разрушаю тишину,
И трепещу, и разгораюсь снова,
И угасаю, тихо ухожу,
И только слово, слово, слово, слово,
Конец ознакомительного фрагмента.