Книга вторая
Холст
Установите мольберт.
Сегодня мы будем работать с рукой.
I. Дома
Селия лежала в кроватке и слипающимися глазами рассматривала бледно-лиловые ирисы на обоях детской. Она чувствовала себя абсолютно счастливой.
За ширмой, стоявшей в ногах ее кроватки, няня при свете настольной лампы читала Библию. Ширму ставили специально, чтобы свет не мешал девочке спать. У няни была особенная лампа: медная и тяжелая, с абажуром розового фарфора. За тем, чтобы от нее не воняло керосином, следила горничная Сюзанна – высокая крупная девушка с локтями цвета сырой баранины. Сюзанна была хорошей горничной, но иногда излишне суетливой. Когда она начинала суетиться, то неизменно роняла или смахивала что-нибудь на пол.
Из-за ширмы доносился еле слышный шепот: няня бубнила себе под нос во время чтения. Этот звук усыплял Селию, веки смежались…
Дверь отворилась, и вошла Сюзанна с подносом. Она старалась ступать бесшумно, но ее туфли ужасно визжали и скрипели.
– Простите, няня, я задержала ваш ужин, – сказала Сюзанна вполголоса.
– Тсс… – зашипела няня, – девочка уже спит.
– Да ее пушкой не разбудишь, – ответствовала горничная, с тяжелым и шумным сопением заглядывая за ширму. – Какая она милашка, правда? Моя маленькая племянница с ней не сравнится.
Сюзанна попятилась назад и толкнула столик. Чайная ложка со звоном упала на пол.
– Сюзанна, дорогая, нельзя ли осторожнее? – с мягким упреком попросила няня.
– Но я же нечаянно, – скорбно прогнусавила горничная.
Она вышла из комнаты на цыпочках, отчего ее туфли заскрипели еще громче.
– Няня, – позвала Селия.
– Что, моя дорогая? Что такое?
– Я не сплю, няня.
Няня будто не поняла намека.
– Нет, дорогая.
Пауза.
– Няня?
– Что, мое золотце?
– А что у тебя на ужин?
– Вареная рыба и пирог с патокой.
– О-о! – восторженно протянула Селия.
С минуту ничего не происходило. Потом из-за ширмы появилась няня – маленькая седая женщина в батистовом чепце, завязанном под подбородком. В руке она держала вилку с крохотным кусочком пирога.
– Если только ты обещаешь быть хорошей девочкой и быстро заснуть.
– Да!
Какое наслаждение! Кусочек пирога с патокой был у Селии на языке. Невероятно вкусно.
Няня исчезла за ширмой. Проглотив угощение, Селия отвернулась к стене и свернулась калачиком. Ирисы на обоях танцевали в отблесках каминного огня. Из-за ширмы доносилось усыпляющее бормотание и шелест. Довольная и умиротворенная, Селия уснула.
Селии исполнилось три года. По случаю дня ее рождения все пили в саду чай с эклерами. Селия съела один эклер, а ее брат Сирил – три. Сирил был уже большим одиннадцатилетним мальчиком. Он хотел взять еще одно пирожное, но мама сказала:
– Нет, Сирил, тебе хватит.
– Почему, почему, почему? – как всегда, захныкал Сирил.
Крошечный красный паучок пробежал через стол по белой скатерти.
– Смотрите, – сказала мама, – это счастливый паучок! Он пришел на день рождения к Селии. Значит, ей скоро повезет.
Селия сразу почувствовала себя центром внимания и очень важной персоной. Сирил, перестав клянчить эклер, спросил:
– Ма, а почему пауки приносят счастье?
Наконец Сирил ушел, и Селия осталась одна с мамой. Мама сидела напротив и улыбалась ей. Так ласково улыбаться умела только мама.
– Мамочка, расскажи сказку, – попросила Селия.
Селия обожала мамины сказки – это не были сказки о Золушке, Красной Шапочке или Мальчике-с-пальчик, которыми взрослые обыкновенно пичкают детей. Правда, няня иногда рассказывала об Иосифе и его братьях и Моисее в пустыне. Еще реже – о приключениях детей капитана Стреттона в Индии. Но мама!
Мама умела сочинять сказки о детях, принцессах, мышах, цветах, лошадях, фруктах – обо всем на свете! Единственным, что не нравилось Селии, было то, что мама никогда не рассказывала одну сказку два раза. Она говорила, что забывает их (этого Селия совсем не могла понять).
– Хорошо, – согласилась мама, – о чем?
От предвкушения восторга Селия затаила дыхание.
– О Светлоглазке, Длиннохвостике и сыре.
– Ну нет. Эту я уже не помню. Сегодня у нас будет новая сказка…
Мамины карие глаза задумчиво смотрели на Селию, нежное удлиненное лицо было очень серьезным, точеные ноздри тонкого носа подрагивали.
– Сказка о Любопытной Свечке, – объявила она наконец, выходя из задумчивости.
– Ах! – Какое волшебное название – сказка о Любопытной Свечке!
Селия была очень серьезной девочкой. Она много думала о Боге и старалась хорошо себя вести, чтобы Бог забрал ее на небо. Если она находила камешек – «куриный глаз», который исполняет желания, то всегда загадывала попасть в рай. Иногда Селии казалось, что она слишком любит земные удовольствия – а это большой грех, – и ее охватывал ужас. Такое случалось, например, когда Селию переодевали к обеду в блестящее муслиновое платье с золотым кушаком.
Но в общем Селия была довольна собой. Она была в числе избранных. Она была спасена.
Однако участь родных вызывала у нее мучительные сомнения и беспокойство. Селия не была уверена даже в маме. Что, если мама не попадет на небо? Жуткая, невыносимая мысль.
Все знали, что играть по воскресеньям в крокет или на фортепьяно (если только не псалмы во славу Господа) – грех. Селия предпочла бы умереть мученической смертью, чем дотронуться до крокетного молотка в воскресенье, хотя с удовольствием лупила по шарам в другие дни. Но мама и папа играли в крокет в воскресенье. К тому же папа играл на фортепьяно и распевал песенки про то, как «мистер Си, вернувшись из Нанси, узнал, что миссис Си уехала в Арси». Ничего себе Псалтырь!
Все это ужасно тревожило Селию. Она решила спросить няню. Няня, честная, набожная женщина, даже слегка растерялась.
– Родители есть родители, – сказала она, – все, что они делают, правильно. Ты не должна осуждать их.
– Но крокет по воскресеньям – это грех.
– Да. Этот день нужно посвящать Господу.
– И что же… Но тогда…
– Рано тебе еще задумываться о таких вещах, детка. Просто продолжай исполнять свой долг.
И Селия, как и прежде, наотрез отказывалась, когда в воскресенье папа совал ей в руки молоток, предлагая хоть разочек ударить по шару.
– Но почему? – удивлялся он.
Однажды мама догадалась.
– Это все няня. Наверно, она ей сказала, что это нехорошо, – тихо зашептала она папе. И, обернувшись к Селии, произнесла уже громче: – Ничего, детка, не играй, если не хочешь.
Но иногда мама принималась ласково убеждать дочь:
– Знаешь, детка, Господь сотворил для нас этот прекрасный мир, и Он хочет, чтобы мы были счастливы, живя в нем. Воскресенье – это особый день, который мы проводим по-особому. В воскресенье нельзя работать и заставлять выполнять работу других людей, слуг например. Но развлекаться – это разрешается.
Но как бы Селия ни любила маму, ее уговоры не действовали. Раз няня говорит, что это грех, значит, так оно и есть.
И все же за маму волноваться она перестала. У мамы над кроватью висело изображение святого Франциска, а на тумбочке лежала книга под названием «Как мы должны почитать Иисуса Христа». Может быть, Господь, надеялась Селия, не замечает, как мама играет в крокет в Его день.
Папа же причинял девочке массу страданий. Он часто богохульничал. Как-то раз за обедом он рассказал смешной анекдот о викарии и епископе. Селия не смеялась – ей было страшно.
В конце концов Селия не выдержала и, однажды расплакавшись, призналась в своих ужасных опасениях маме на ушко.
– Ну что ты, деточка! Папа – очень хороший человек и верующий. Каждый вечер перед сном он молится на коленях, совсем как ребенок. Он один из лучших людей на земле.
– Он смеется над священниками, и играет в игры по воскресеньям, и поет песни. Я боюсь, что он будет гореть в адском пламени, – всхлипывала Селия.
– Какая ерунда! Что ты вообще понимаешь в таких вещах, как адское пламя? – возмутилась мама.
– Это место, где жарятся грешники.
– Да кто тебя запугал?
– Никто, – удивилась Селия. – Я туда и не попаду. Я буду хорошей и полечу на небо. Но, – ее губы задрожали, – я хочу, чтобы папа тоже был в раю.
И потом мама долго говорила о Боге, о его любви и милосердии и о том, что Он никогда не позволит жарить людей на костре.
И опять Селия не поверила. Она знала, что есть ад и есть рай, есть праведники и есть грешники. Если бы только она была точно уверена насчет папы!
Конечно, рай и ад существуют. Для Селии это было так же очевидно, как и то, что нужно мыть за ушами и говорить «спасибо» и «пожалуйста».
Селия часто видела сны. Некоторые сны были смешные и странные – в них перепутывалось все, что случалось на самом деле. Но иногда Селии снились особенно чудесные сны о знакомых ей местах, с которыми происходили невероятные превращения. Такие сны нравились ей больше всего.
За железнодорожной станцией начиналось поле. По-настоящему его пересекала железная дорога, но во сне вместо нее была река, убегающая в лес. По берегам росли желтые первоцветы. И каждый раз, видя во сне сверкающую голубую ленту и цветы, Селия испытывала приятное удивление:
– Надо же, а я думала, здесь железная дорога.
Еще был сон о том, что за их садом нет этого уродливого дома из красного кирпича, а тоже начинается поле. Но в самом увлекательном сне Селия видела потайные комнаты в своем собственном доме. Иногда, чтобы попасть в такую комнату, требовалось пройти через кладовую, иногда – через папин кабинет. Комнаты были всякий раз новые, но в то же время как будто прежние, так что Селия узнавала их, когда ей опять снился этот сон. И всякий раз, обнаружив потайную комнату, она приходила в восторг.
Еще был кошмар – про Стрелка, в напудренном парике и красно-синей униформе. Самое жуткое, что у него выше локтя не было рук – одни обрубки. Увидев его, Селия с визгом просыпалась и тотчас оказывалась в своей комнате, где была няня, где было все хорошо. Селия боялась Стрелка вовсе не потому, что он мог застрелить ее, – Стрелок не носил ружья. Но выражение его каменного лица и неподвижных, с металлическим блеском глаз было до того зловещим, что он представлялся Селии воплощением самого ужаса.
Еще Селия обожала мечтать. Никто и не догадывался, что на прогулке она не просто бредет по дороге, а скачет на белой верховой лошади. (Имея смутное представление о верховых лошадях, она воображала некое животное величиной со слона.) Балансируя на узком кирпичном бордюрчике у огуречной теплицы, Селия на самом деле шла по краю обрыва над бездонной пропастью. Она могла быть принцессой, герцогиней, нищенкой или прислугой. Селия постоянно пребывала в своих выдуманных мирах, и взрослые считали ее «хорошей девочкой», потому что она всегда тихо играла сама где-нибудь в уголке, не надоедая им просьбами. В куклы Селия играла неохотно и только из чувства долга, то есть когда предлагала няня.
– Такая хорошая девочка, – говорила няня. – У нее, правда, совсем нет фантазии, но что поделать – нельзя же иметь все сразу. Вот мастер Томми – старший сын капитана Стреттона – тот просто изводил меня вопросами.
Селия редко спрашивала о чем-либо старших. Все интересное заключалось внутри, в ней самой, а внешний мир не возбуждал ее любопытства.
После одного случая в апреле Селия стала бояться всего на свете.
Они с няней отправились за первоцветами. День был чудесный: солнце припекало, в ярко-голубом небе плыли редкие облачка. Они прошли вдоль железной дороги (там во сне текла река), поднялись на холм, где была небольшая рощица и желтел ковер из первоцветов. Первоцветы чудесно пахли – их аромат слабо отдавал лимоном. Селия очень любила этот запах. Нарвав уже по охапке цветов, они все не могли остановиться.
И вдруг (как в ночном кошмаре про Стрелка) в роще раздался грубый хриплый голос:
– Эй, вы! Что это вы здесь делаете?
Голос принадлежал большому краснолицему человеку в бриджах. Он злобно пялился на них.
– Это частное владение. Посторонним сюда вход воспрещен!
– Простите, я не знала, – сказала няня.
– Убирайтесь отсюда! Немедленно!
И когда они пошли прочь, страшный голос несся им вслед:
– Если через три минуты вы не уберетесь из леса, я вас заживо сварю!
Селия бежала, спотыкаясь и таща за руку упирающуюся старушку-няню. Почему няня не торопится? Он же поймает их. Они будут вариться в огромном котле! Селия задыхалась и дрожала от ужаса. Он приближается, сейчас он их схватит – и сварит… Она почти теряла сознание. Быстрее же!
Наконец они вышли на дорогу. Из груди Селии вырвался глубокий вздох.
– Все, теперь не поймает, – пробормотала она.
Няня с изумлением смотрела на девочку, пораженная мертвенной бледностью ее лица.
– Что с тобой, детка? Неужели ты испугалась этого человека? Поверила, что он нас сварит? Но он же пошутил! Разве ты не поняла?
Селия, как и все дети бессильная перед обманом взрослых, покорно согласилась:
– Да, няня, он пошутил.
Но еще долго она не могла оправиться от страха, и этот эпизод навсегда врезался ей в память. Она знала, что это была не шутка.
Когда Селии исполнилось четыре года, ей подарили кенара по кличке Голди. Он быстро стал ручным и мог полдня просидеть, как на жердочке, на пальце у хозяйки. Селия очень его любила и кормила конопляными семенами. (И сама их тоже ела немерено.) Голди стал ее товарищем по воображаемым играм. Селия представляла, что она королева, а кенар – ее сын, принц Голди, и они вместе путешествуют по миру и с ними происходит много всего интересного. Принц Голди был красавцем и носил платья золотого и черного бархата.
Позже для Голди купили подругу Дафну – невзрачную и неловкую коричневую канарейку, чуть ли не в два раза больше Голди. Дафна не стала такой же ручной, она проливала воду из блюдца и опрокидывала предметы, на которые садилась, за что папа прозвал ее Сюзанной.
Иногда Сюзанна забавы ради шуровала прутиком в клетке у птичек, чтобы «посмотреть, что они будут делать». Канарейки боялись ее и при приближении горничной от страха начинали биться о прутья клетки. Сюзанна любила дурацкие шутки. Найдя в мышеловке мышиный хвост, она покатывалась со смеху.
Сюзанна обожала Селию и даже пробовала играть с ней. Она пряталась за занавеской, а потом выскакивала оттуда с воплем «Бо!», что Селия находила довольно глупым. Признаться, шумная и неповоротливая Сюзанна ей не очень нравилась. Не то что миссис Раунсуэлл, кухарка. Раунси, как Селия называла ее, была огромной, величественной женщиной, олицетворением самого спокойствия. Невозможно было себе представить, чтобы она суетилась или спешила. По кухне она двигалась неторопливо, с достоинством исполняя ритуал приготовления пищи. Стол она накрывала строго в назначенное время. Раунси была лишена воображения. Всякий раз, когда мама спрашивала, что она собирается приготовить на обед, Раунси неизменно отвечала:
– Цыпленка и имбирный пудинг, мэм.
Несмотря на то что Раунси умела готовить суфле, рагу, волован[1], все виды тортов и пирожных и самые изысканные французские блюда, ничего, кроме цыпленка и имбирного пудинга, она не предлагала.
Селия любила ходить на кухню. Кухня, как и сама кухарка, поражала ее величиной, чистотой и тишиной. Челюсти миссис Раунсуэлл, царящей в этом пространстве и чистоте, беспрерывно двигались – она не переставала есть. Кусочек того, кусочек этого, и так все время.
– И зачем же вы пришли, мисс Селия? – вопрошала Раунси.
И с загадочной улыбкой шествовала к шкафчику, открывала жестяную банку, и в сложенные ковшиком руки Селии сыпались изюм, курага или миндаль. Иногда она получала ломтик хлеба с патокой, или кусочек клубничного пирога, или еще что-нибудь.
Селия мчалась со своим лакомством в дальний угол сада. Там, под садовой стеной, среди кустов, она превращалась в принцессу в изгнании, которую под покровом ночи верные друзья снабжают пропитанием.
Наверху в детской сидела за шитьем няня. Хорошо, что в саду нет прудов, колодцев и других опасностей, и мисс Селия может там спокойно играть, в то время как она, няня, сидит себе, шьет и вспоминает. Она с нежностью думала о маленьких Стреттонах – сейчас они все взрослые, о мисс Лилиан – она уже невеста, о мастере Родерике и мастере Филе – оба учатся в Винчестере… Память возвращала ей чудесные годы, когда ее воспитанники были детьми…
Однажды случилось страшное – исчез Голди. Он был таким ручным, что дверцу его клетки оставляли открытой. Кенар порхал по детской, садился на голову няни и принимался теребить ее чепец. Няня ворчала:
– Ну-ну, мастер Голди, перестаньте. Так не годится.
Тогда он, перелетев к Селии на плечо, брал семечко у нее из губ. Голди был совсем как испорченный ребенок: если на него не обращали внимания, он, сердясь, громко и обиженно верещал.
И в одно ужасное утро Голди пропал. Окно детской было распахнуто. Голди, наверное, вылетел на улицу.
Селия проплакала до вечера. Тщетно мама и няня пытались ее утешить.
– Он вернется, деточка.
– Он просто решил погулять. А мы повесим его клетку за окно, чтобы он ее видел и не потерялся.
Все было впустую. Большие птицы заклевывают канареек до смерти – кто-то говорил Селии об этом. Мертвый Голди лежит где-то под кустом, и его не вернешь. Она больше никогда не почувствует, как маленький клювик нежно пощипывает ее щеку. Слезы лились сплошным потоком. Селия отказалась от обеда и от ужина. Клетка за окном оставалась пустой.
Наконец подошло время сна. Всхлипывая, Селия лежала в своей белой кроватке. Рядом сидела мама. Селия крепко сжимала мамину руку. Она не хотела, чтобы рядом была няня, сказавшая, что папа купит ей другую птичку. Мама же все понимала. Селии нужна не просто птичка – есть же Дафна, – а Голди, ее Голди! Она любила Голди, и вот теперь его заклевали до смерти. Она еще сильнее стиснула мамину руку. В ответ мама накрыла ее пальчики другой рукой.
И тут в тишине, нарушаемой только прерывистыми вздохами Селии, раздался легкий шорох маленьких крыльев.
Мастер Голди спорхнул вниз с карниза, где он спокойно просидел целый день. Селия на всю жизнь запомнила невообразимую радость того волшебного момента.
С тех пор в семье повелось ссылаться на этот случай, когда кто-то начинал слишком беспокоиться:
– А помнишь, что было, когда Голди сидел на карнизе?
Кошмар про Стрелка стал еще страшнее.
Сон начинался хорошо, даже счастливо, как будто праздник или пикник. И вдруг, в разгар веселья, Селии становилось не по себе. Что-то было не так. Что? Ну конечно, Стрелок. Но теперь он не был собой, а был одним из гостей.
Самое жуткое, что он мог превратиться в кого угодно. Селия озиралась вокруг. Все были веселы, болтали и смеялись. И тут она догадывалась, кто это. Это могла быть мама, или папа, или няня. Говоря с мамой, Селия смотрела ей в лицо и видела его стальные глаза, а в рукаве маминого платья замечала – о ужас! – отвратительный обрубок вместо руки. Это не мама! Это Стрелок! Она кричала от страха и просыпалась.
Никто – ни мама, ни няня – не понимали, чего она боится. Когда она пересказывала свой сон, он уже не казался страшным.
– Ничего, детка, это только сон. Поворачивайся на другой бок и засыпай, – говорили ей. – Он не вернется.
А Стрелок возвращался.
Лежа в темноте, Селия отчаянно твердила про себя:
– Нет, мама – не Стрелок. Мама это мама. Я знаю, что мама – не Стрелок.
Но ночью, в неверном царстве теней и снов, так легко ошибиться. Все могло быть не тем, чем казалось, – это-то и пугало Селию.
– Сегодня ночью мисс Селии опять приснился кошмар, мэм, – докладывала утром няня.
– Какой кошмар?
– Какой-то человек с ружьем, мэм.
– Нет, мама, – уточняла Селия, – не человек с ружьем, а Стрелок.
– Ты боялась, что он тебя застрелит? Да, детка?
Селия качала головой. Объяснить она не могла.
Мама не заставляла ее объяснять. Она просто говорила:
– Мы все тебя любим. Здесь тебя никто не обидит.
Мама знала, чем утешить.
– Няня, что это за слово вон там на рекламе?
– «Утешение», детка. «Чашка нашего чаю принесет вам утешение».
И так каждый день. У Селии развился ненасытный интерес к словам. Она уже знала буквы, но мама не торопилась учить ее чтению. Мама была уверена, что рано начинать читать – вредит здоровью.
– До шести лет – никаких книг.
Но действительность часто противоречит теории воспитания. Когда Селии исполнилось пять с половиной, она уже читала все сказки на полках детской и почти все слова в рекламах. Иногда слова приводили ее в замешательство. Тогда она спрашивала у няни, показывая ей слово в книге:
– Няня, что оно значит, я не помню: «жадный» или «глупый»?
Писать Селия научилась гораздо позже, чем читать, и поэтому всю жизнь писала с ошибками.
Селия всей душой полюбила чтение. Ей открылся целый новый мир, мир, населенный феями, колдунами, домовыми и троллями. Особенно ей нравились сказки. Настоящие истории о настоящих детях не нравились совсем.
У Селии было мало знакомых сверстников, потому что их дом стоял на отшибе. Иногда в гости приходила Маргарет Маккрей – девочка годом старше Селии. Селию тоже приглашали в гости к Маргарет, но в этом случае она неизменно упиралась.
– Почему ты не любишь ходить к Маргарет? Разве она тебе не нравится? – спросила однажды мама.
– Нет, нравится.
– В чем же тогда дело?
– Она стесняется, – презрительно скривился Сирил.
– Странно, что она не хочет играть с другими детьми, – сказал папа. – Это противоестественно.
– Может быть, Маргарет дразнит ее? – предположила мама.
– Нет! Нет! – закричала Селия и расплакалась.
Она не умела объяснить. А между тем причина была проста. У Маргарет выпали передние зубы, и она ужасно шепелявила – Селия почти не понимала, что она говорит. Кульминация наступила однажды на прогулке, когда Маргарет решила рассказать Селии «офень интефефную фкафку пфо пфинцеффу и отфафленный пфяник». Селия слушала, терзаемая ужасными мучениями. Иногда Маргарет, прервав рассказ, интересовалась:
– Ну фто, нфавитфя?
Селия, героически утаивая факт полного своего невежества, старалась изобразить на лице одобрение. А про себя она молила Бога, чтобы все это скорее закончилось: «Пожалуйста, Господи, пусть я скорее буду дома. Пожалуйста, пусть она не узнает, что я не понимаю».
Позволить Маргарет догадаться о том, что ее речь непонятна, было бы верхом жестокости. Она не должна была знать.
Спокойствие Маргарет стоило Селии титанических усилий. Домой она пришла бледная и в слезах. Все подумали, что ей не нравится Маргарет. На самом деле все было наоборот. Селия слишком любила Маргарет, чтобы ее обижать.
Никто не понимал. Никто. Селии было одиноко и страшно.
По четвергам Селию отводили в танцевальный класс. Попав туда в первый раз, она испугалась. Зал был полон детей – больших девочек в блестящих шелковых платьях.
Посреди зала, натягивая длинные белые перчатки, стояла мисс Макинтош – фея, внушающая благоговение и одновременно вызывающая любопытство. Мисс Макинтош была очень высокой – «самой высокой на земле», подумала Селия. (Впоследствии девочка была страшно разочарована, обнаружив, что рост учительницы танцев лишь чуть выше среднего. Эффекта она добивалась при помощи юбок с воланами, прямой осанки и несгибаемого характера.)
– А вот и Селия, – пропела мисс Макинтош. – Мисс Тендерден?
Мисс Тендерден, особа не первой свежести, которая превосходно танцевала, но не имела характера, с готовностью поспешила на зов. Она забрала Селию и поставила в шеренгу малышей, тянущих эспандеры – голубые резиновые ленты с ручками на концах. После эспандеров их учили танцевать польку. Затем они, сидя на полу, смотрели, как большие девочки в переливающихся костюмах исполняют танец с тамбуринами.
Когда объявили лансье, к Селии подошел маленький мальчик с темными несчастными глазами:
– Послушайте, давайте танцевать вместе.
– Я не могу, – вздохнула Селия. – Я не умею.
– Как жаль.
Над ней склонилась мисс Тендерден:
– Не умеешь? Будешь учиться. Вот твой партнер.
«Партнер» был рыжий и весь в веснушках. Темноглазый мальчик и его партнерша встали напротив. Когда в середине они встретились, он укоризненно произнес:
– А говорили, что не умеете.
Селию пронзило острое сожаление, которое впоследствии ей придется испытать не раз. Как же ему объяснить? Как сказать, что она очень хочет танцевать с ним, что все это недоразумение? Так Селия допустила просчет, роковой для многих женщин, – она ошиблась в выборе партнера.
Танец развел их. Потом они еще раз встретились в общем круге, но мальчик только с упреком взглянул на нее и сильно сжал ей руку.
Больше он не приходил в танцевальный класс. И Селия даже не узнала, как его зовут.
Когда Селии исполнилось семь лет, няня ушла от них. У няни была сестра – еще старше, чем сама няня, и эта сестра тяжело заболела, и няне пришлось за ней ухаживать.
Селия неутешно рыдала. Когда няня уехала, девочка своим корявым почерком стала каждый день писать ей короткие письма. Сочинять письма было ужасно трудно, но Селия не жалела труда.
Мама сказала ей:
– Детка, не стоит писать так часто. Няня от тебя этого не ждет. Два раза в неделю будет вполне достаточно.
Селия упрямо замотала головой:
– Няня может подумать, что я ее забыла. А я не забуду ее – никогда.
Мама сказала папе:
– Она слишком привязчива.
– Да уж, – усмехнулся папа, – не то что мастер Сирил.
Сирил писал из школы домой, только если его заставляли или если ему было что-нибудь нужно. Но делал это в такой очаровательной манере, что все прегрешения тотчас ему прощались.
То, что Селия долго не может примириться с отъездом няни, беспокоило маму.
– Это ненормально, – говорила она, – в ее возрасте дети быстро все забывают.
Место няни оставалось свободным. Вечером Сюзанна купала девочку, а утром поднимала – и все. Одевшись, Селия шла в спальню к маме. Мама всегда завтракала в постели. Съев тост с джемом, Селия принималась пускать маленькую фарфоровую уточку в маминой ванне. Рядом была комната папы. Он иногда звал Селию к себе и давал ей пенни, который отправлялся затем в маленькую деревянную шкатулку. Шкатулка наполнялась, и ее содержимое высыпали в большую копилку. Селия ждала, когда копилка будет полна, чтобы купить что-нибудь замечательное на собственные деньги. Мечтать о том, что она купит, было любимым занятием Селии. Объекты вожделения менялись каждую неделю. Прежде всего это был большой черепаховый гребень для мамы. Он так красиво смотрелся бы в ее черных волосах! Однажды, показав на такой гребень, лежавший в витрине магазина, Сюзанна благоговейно прошептала:
– Знатная дама должна это иметь.
Селия запомнила. Потом ей хотелось плиссированную юбку из белого шелка – для танцев. Такие юбки носили только девочки старшей группы, но ведь Селия тоже будет когда-нибудь в старшей группе. Еще – туфельки из чистого золота (она не сомневалась, что такие бывают), и летний домик в лесу, и пони. Одна из этих волшебных вещей появится у нее, когда большая копилка наполнится доверху.
Днем Селия играла в саду. Катая по дорожке обруч, она представляла его всеми средствами передвижения по очереди: от почтового дилижанса до железнодорожного экспресса. Она осторожно и неумело лазала по деревьям, забиралась в густой кустарник, где можно было затаиться и без помех предаваться мечтам. Если шел дождь, Селия читала или раскрашивала номера «Queen». После обеда они забавлялись с мамой: строили «дома» из покрывал и стульев, играли в паровозики, надували шары, – мама была неистощима на выдумки.
Утром Селия «занималась», с полным ощущением важности происходящего. Арифметике ее обучал папа. Селия любила арифметику и любила, когда папа говорил:
– У девочки математический склад ума. Она не станет считать на пальцах, как ты, Мириам.
– Да, – смеялась мама, – для меня все эти числа – темный лес.
Сначала Селия одолела примеры на сложение, вычитание, умножение и деление, а потом начались «Задачи». Селия обожала решать задачи. В них были мальчики, яблоки, овцы, пироги и рабочие. Пусть эти персонажи служили лишь маскировкой для четырех арифметических действий, Селии все равно нравилось. После арифметики она занималась чистописанием. На первой строчке тетрадной страницы мама записывала какое-нибудь предложение, а Селия должна была переписывать это предложение до конца страницы. Селия была равнодушна к чистописанию, но иногда мама придумывала что-нибудь смешное, вроде «рыжий Рикки рыскал в риге», и тогда Селия смеялась до колик. Затем нужно было написать еще страницу простых коротких слов, что у Селии выходило с трудом. От большого усердия она вставляла в слова лишние буквы, изменяя их до неузнаваемости.
Вечером, когда Селия после ванны уже лежала в постели, в детскую приходила мама подоткнуть ей одеяло. И потом Селия старалась лежать смирно, чтобы утром все было так, как сделала мама, но этого ей никогда не удавалось.
– Оставить тебе свет, детка? – спрашивала мама перед уходом. – Хочешь, я не буду закрывать дверь?
Селия отказывалась – темнота ее не пугала. Наоборот, в темноте ей было спокойно и уютно.
– Надо же, ты не боишься темноты, – дивилась Сюзанна, – а вот моя маленькая племянница орет как резаная, когда выключают свет.
Про себя Селия уже давно решила, что эта пресловутая Сюзаннина племянница, должно быть, круглая дура. Бояться темноты? Единственное, чего действительно стоит бояться, – так это кошмаров, потому что в кошмарах обыкновенные вещи кажутся не тем, что они есть на самом деле. Увидев во сне Стрелка, Селия вскакивала и скорее бежала к маме. В детскую они возвращались вдвоем, и мама, сидя у нее на постели, приговаривала:
– Я с тобой, детка, я с тобой. Тут нет никакого Стрелка.
И Селия засыпала, зная, что мама рядом и все хорошо. Несколько минут спустя она уже бродила по берегу реки, рвала первоцветы и удивлялась:
– А я думала, здесь – железная дорога!
II. За границей
Однажды мама сообщила Селии очень приятную и неожиданную новость: они едут за границу, во Францию.
– И я поеду?
– Да, детка, и ты.
– И Сирил?
– Да.
– А Сюзанна и Раунси?
– Нет, они останутся дома. Только папа, я, ты и Сирил. Папа не очень хорошо себя чувствует, и врачи советуют ему провести зиму там, где тепло.
– А во Франции тепло?
– На юге – да.
– А как там, на юге?
– Ну… Там есть горы, а на горах – снег.
– А почему снег?
– Потому что горы очень высокие.
– Высокие? Какие?
И мама стала объяснять, насколько высокими бывают горы на юге. Но Селия все равно плохо себе это представляла. Здесь она взбиралась на Вудбери Бикон, до вершины которого нужно было идти не меньше получаса, но Вудбери Бикон вряд ли мог считаться горой.
Сборы были очень приятными и волнующими. Особенную радость Селии доставил ее первый в жизни чемодан темно-зеленой кожи. Внутри она обнаружила бутылочки, карманчики для зубной щетки, расчески и для одежной щетки, и даже дорожные часы и дорожную чернильницу! Такой роскошной вещи у Селии еще не было.
Путешествие оказалось чрезвычайно увлекательным. Сначала они плыли через Па-де-Кале. Мама лежала внизу в каюте, а Селия, как взрослая, вместе с папой и Сирилом оставалась на палубе. Франция поначалу Селию разочаровала – ничего особенного, все как в Англии. Но потом она увидела носильщиков в синей униформе, говорящих по-французски, и странный высокий поезд, который повез их на юг из Кале. Больше всего Селию поразил тот факт, что они должны будут спать в этом поезде. Они с мамой заняли одно купе, а Сирил и папа – соседнее. Шестнадцатилетний Сирил, конечно, притворялся бывалым путешественником и делал вид, что его ничто не трогает и не удивляет. Но и он не сумел скрыть любопытства и восторга, охвативших его при виде огромного французского паровоза.
Селия допытывалась у мамы:
– И там правда будут горы?
– Будут, детка.
– Очень-очень высокие?
– Очень-очень.
– Выше, чем Вудбери Бикон?
– Гораздо выше.
Закрыв глаза, Селия попыталась представить горы – огромные холмы, – такие огромные, что не видно, где они кончаются.
– Что с тобой, детка? Шею свело? – спросила мама.
– Нет. Я воображаю горы.
– Вот дурочка, – хмыкнул Сирил.
Предстояло еще провести восхитительную ночь в поезде, а утром, проснувшись, они будут на Юге Франции.
В десять часов утра поезд прибыл в По. В купе набились носильщики и стали вытаскивать их багаж – не меньше дюжины чемоданов и несчетное количество сумок и сумочек. Мама отдала распоряжение насчет вещей, все сели в такси и поехали в гостиницу. Селия отчаянно крутила головой.
– Где же горы, мама?
– Вон там, посмотри. Видишь снежные вершины?
Ах, вот это… Низко над горизонтом тянулась зигзагообразная полоска, словно вырезанная из белой бумаги. А где же величественные громады, поднимающиеся в небо на невообразимую высоту?
– Ох, – только и сказала Селия.
Какое разочарование!
Впрочем, Селия быстро оправилась от удара и наслаждалась жизнью в По. Французская кухня была чудесной. Обедали за необычно длинным столом. Обед под странным названием «табльдот» состоял из различных экзотических блюд. В гостинице жили еще двое детей, сестры-близнецы годом старше Селии – Барбара и Беатриса. Они быстро подружились. Селия, все восемь лет своей жизни считавшаяся примерной девочкой, впервые озорничала на всю катушку. Они ели апельсины на балконе, а корки швыряли в прохожих. Когда прохожие поднимали головы, чтобы посмотреть, кто это хулиганит, девочки ныряли в глубину комнаты. Они сыпали соль и перец на тарелки для табльдота, чем страшно досаждали старому метрдотелю Виктору. Спрятавшись в нише под лестницей, они длинными павлиньими перьями щекотали ноги проходящим. Однажды их проделки довели злющую горничную с верхнего этажа до белого каления. Они незаметно вошли за ней в маленькую кладовку, где хранились швабры, ведра и тряпки. Горничная обернулась и, увидев детей, обрушила на них поток французских ругательств. Они слегка оторопели, хотя и не поняли ни слова. И тут коварная женщина проскочила мимо девочек и, хлопнув дверью, замкнула ее с обратной стороны. Проказницы оказались в ловушке.
– Вот мы и попались, – горько констатировала Беатриса. – Интересно, выпустит она нас когда-нибудь или нет?
Пленницы угрюмо переглянулись. Глаза Барбары блестели решимостью.
– Мы должны что-то придумать. Какой стыд, что эта корова нас провела. – Барбара была заводилой.
Единственное окно кладовой представляло собой узкую щель в стене, закрытую ставнями. С трудом им удалось открыть ставни.
– Не такие уж мы и толстые, чтобы в него не пролезть. Селия, посмотри, есть что-нибудь с той стороны? – распорядилась Барбара.
– Здесь карниз. Кажется, по нему можно пройти, – доложила Селия, выглянув наружу.
– Здорово! Корова умрет от изумления, когда увидит, что мы сбежали, – воскликнула Барбара. – Пошли!
Они по очереди протиснулись в окно и двинулись по карнизу. Это был водосточный желоб примерно фут в ширину и два дюйма в толщину, который тянулся вдоль всего здания на высоте пятого этажа.
Дама в номере 54 послала вежливую записку даме из номера 33. В записке она интересовалась, знает ли мадам, что ее девочка вместе с девочками мадам Оуэн гуляет по карнизу под крышей гостиницы. Переполох, который затем последовал, был, по мнению Селии, большой несправедливостью по отношению к ней. Ей ведь никогда не говорили, что нельзя ходить по карнизам.
– А что, если бы ты сорвалась и разбилась насмерть?
– Да что ты, мама! Там полно места – двоим хватит разойтись.
Инцидент сохранился в памяти Селии примером того, как взрослые умеют делать из мухи слона.
Мама и папа хотели, чтобы Селия училась французскому. К Сирилу каждый день приходил молодой француз. Для Селии пригласили девушку, которая тоже должна была гулять с Селией и говорить по-французски. Девушка на самом деле была англичанкой, дочерью английского книготорговца, но с рождения жила в По, и французский язык был для нее как родной.
Мисс Лидбеттер производила впечатление чрезвычайно утонченной молодой особы. Изъясняясь по-английски, она жеманничала и сюсюкала.
– Посмотри, Селия, моя сладкая, вон магазин, где продают хлеб – boulangerie.
– Да, мисс Лидбеттер.
– А вон маленький песик переходит дорогу. Un chien qui traverse la rue. Qu’est-ce qu’il fait? Это значит «что он дела…».
Здесь мисс Лидбеттер стыдливо осеклась. Собаки – грубые животные, не способные щадить чувства утонченных молодых леди. Вот и этот «песик», остановившись посреди дороги, занялся кое-чем, от чего мисс Лидбеттер бросило в краску.
– Я не знаю, как это по-французски, – сказала Селия.
– Давай посмотрим в другую сторону, – быстро затараторила наставница. – Видишь церковь напротив? Voilà une église.
Во время этих прогулок Селия изнывала от скуки. Промучившись так полмесяца, она попросила маму избавить ее от мисс Лидбеттер, что и было исполнено.
– Такая оказалась зануда, – сказала мама папе, – любое развлечение превратит в тоску зеленую.
Папа одобрил. Он вообще считал, что к Селии нужно пригласить настоящую француженку. Селии этого не хотелось – как и подобает англичанке, она с подозрением относилась ко всем иностранцам. Впрочем, если только для прогулок…
Мама обещала, что мадемуазель Моро (какая смешная фамилия) обязательно ей понравится.
Мадемуазель Моро была высокой полной женщиной. Она носила платья, состоящие из бесчисленных маленьких и больших пелерин и пелеринок, которые развевались вокруг нее, когда она двигалась, и смахивали на пол мелкие предметы. Этим она напоминала Сюзанну.
Мадемуазель Моро обладала пылким темпераментом.
– Oh, la chère mignonne![2] – вскричала она, увидев Селию. – La chère petite mignonne!
Она бухнулась на колени перед Селией и радостно рассмеялась прямо ей в лицо. Селия оставалась по-английски сдержанной и бесстрастной. Поведение француженки вызывало у нее лишь недоумение.
– Nous allons nous amuser. Ah, comme nous allons nous amuser![3]
Снова начались прогулки. Мадемуазель Моро болтала без остановки, а Селия покорно сносила всю эту тарабарщину, хотя и не понимала ни слова. Мадемуазель была очень добра, и чем добрее она становилась, тем сильнее Селия ее ненавидела.
Через десять дней Селия простудилась. Ее слегка знобило, и мама предложила:
– Останься сегодня дома, а мадемуазель придет сюда.
– Нет, нет! – закричала Селия. – Я не хочу, чтобы она приходила.
Мама посмотрела на нее долгим внимательным взглядом.
– Хорошо, детка.
– Скажи, чтобы она вообще больше не приходила, – потребовала Селия.
В этот момент дверь распахнулась, и в гостиную, шелестя пелеринами, вплыла мадемуазель.
Мама заговорила с ней по-французски. В ответ мадемуазель разразилась потоком сочувственных восклицаний.
– Ah, la pauvre mignonne[4], – вскричала она, выслушав маму, и плюхнулась на диван рядом с Селией. – La pauvre, pauvre mignonne.
Селия бросила на маму умоляющий взгляд. Она корчила страшные гримасы, которые означали: «Ну, прогони ее, пожалуйста». Мадемуазель, к счастью, не видела. Она успела уже опрокинуть вазу с цветами и была целиком поглощена тем, что с жаром приносила извинения. Когда она, наконец, удалилась, мама ласково упрекнула:
– Зачем ты так гримасничала? Мадемуазель Моро хотела сделать как лучше. Она могла бы обидеться.
– Разве она понимает? Я ведь гримасничала по-английски.
К изумлению Селии, мама долго чему-то смеялась.
Вечером Мириам сказала мужу:
– Эта женщина тоже Селии не понравилась. Мне кажется, сегодня у портнихи я видела подходящую девушку. Не поговорить ли с ней?
Женни – так звали девушку – была ученицей портнихи и помогала клиентам на примерке. Ей было девятнадцать лет, у нее были темные волосы, тщательно убранные в шиньон, курносый нос и пухлые розовые щеки. Когда английская дама подошла и спросила, не хочет ли Женни отправиться в Англию, она растерялась. Это зависит от Maman, сказала она. Мириам взяла у нее адрес. Родители Женни содержали небольшое чистенькое кафе. Мадам Буже с удивлением выслушала Мириам. Женни – и присматривать за маленькой девочкой? Но Женни еще слишком юна, к тому же застенчива и нерасторопна. Может быть, Берти, ее старшая сестра? Но дама хотела именно Женни. Для консультации был призван месье Буже. Он сказал, что они не должны мешать Женни. Да и деньги дама обещала платить гораздо большие, чем те, что дочка получала у портнихи.
Три дня спустя Женни, взволнованная и гордая, приступила к новым обязанностям. Она ни слова не знала по-английски и немного боялась своей подопечной. Выучив одну фразу, она кое-как произнесла при встрече:
– Доброе утро, ми-ис.
Увы, у Женни был такой акцент, что Селия ничего не разобрала. Утренний туалет проходил в молчании. Селия и Женни словно обнюхивали друг друга, как это делают незнакомые собаки.
– Мама, а Женни совсем не говорит по-английски? – спросила Селия за завтраком.
– Совсем.
– Как интересно.
– Она тебе понравилась?
Селия на минутку задумалась.
– У нее такое смешное лицо. Скажи ей, чтобы она сильнее нажимала на гребень, когда расчесывает мне волосы.
К концу третьей недели Женни и Селия научились понимать друг друга. Еще через неделю во время прогулки они встретили стадо коров.
– Mon Dieu! – закричала Женни. – Des vaches, des vaches. Maman, maman![5]
Схватив Селию за руку, она потащила ее прочь.
– Что случилось? – удивилась Селия.
– J’ai peur des vaches[6].
Селия взглянула на нее с улыбкой:
– Если нам попадутся еще коровы, прячься за меня.
С того дня они стали настоящими друзьями. Женни умела развеселить. Она сшила одежду для кукол Селии и разыгрывала с ними сценки. Куклы были: горничная (препротивная), maman, papa – военный с закрученными усами – и трое непослушных детей. Однажды Женни устроила спектакль, в котором они исповедовались кюре в своих грехах, а он налагал на них страшные проклятия. Селия, во время представления визжавшая от восторга, потребовала бисов.
– Non, non, мисс, c’est très mal ce que j’ai fait là[7].
– Pourquoi?[8]
Женни объяснила:
– Я посмеялась над кюре, а это грех.
– Ну, пожалуйста, Женни, повтори еще, это так смешно.
И добрая Женни, рискуя навлечь на себя гнев Божий, уступила ее просьбе. Причем во второй раз получилось еще смешнее.
Селия теперь знала все о семье Женни. Берти была trés serieuse[9], Луис – si gentil[10], Эдуар – spirituel[11], la petite[12] Лиза недавно в первый раз ходила к причастию. Еще был кот – такой умный, что спал в кафе среди стеклянной посуды и ни разу ничего не разбил. Селия в свою очередь рассказала Женни о Голди, Раунси и Сюзанне, а также о том, как они вместе будут играть в саду, когда приедут в Англию. Женни никогда не видела моря. Предстоящая поездка на пароходе из Франции в Англию пугала ее.
Однажды во время прогулки, когда они с папой проходили мимо небольшого открытого кафе, папу окликнули:
– Джон! Черт возьми, это же Джон!
– Бернард!
Вскочив из-за столика, к ним бросился большой, с виду не очень трезвый человек и схватил папу за руку.
Оказалось, это мистер Грант, старый знакомый папы, с которым они не виделись несколько лет. Семья Грантов жила в другой гостинице, но после обеда они встречались где-нибудь, чтобы выпить кофе.
Таких прелестных женщин, как миссис Грант, Селия еще не видела. У миссис Грант были чудесные ярко-синие глаза, точеное личико и звонкий голосок. В золотистых волосах, уложенных в замысловатую прическу, уже мелькала седина. Селия немедленно придумала новый персонаж по имени королева Марис. Обожаемая своими подданными, королева Марис внешне была, конечно, вылитая миссис Грант. Она пережила три покушения, но всякий раз ее спасал молодой человек Колин, за свою преданность возведенный в рыцари. Королева Марис носила одежды из зеленого бархата, а ее голову украшала серебряная корона с алмазами.
Мистер Грант не удостоился роли короля. Нельзя сказать, что Селии он не нравился, но у него было слишком толстое и красное лицо – совсем не такое, как у папы. Красивый папа носил каштановую бороду. Смеясь, он имел привычку запрокидывать голову, а борода при этом торчала вверх. Папа всегда смешно и по-доброму шутил, а мистер Грант, случалось, откалывал такие шутки, от которых всем становилось неловко.
Сын Грантов Джим был приятный веснушчатый мальчик с абсолютно круглыми голубыми глазами, отчего с его лица не сходило удивленное выражение. Джим был неизменно весел и улыбчив. Он боготворил свою мать. К Сирилу Джим относился с большим почтением, потому что Сирил был на два года старше и учился в частной школе. Оба мальчика высокомерно не замечали Селию, считая ее недостойной внимания малявкой.
Гранты уехали три недели спустя. Накануне их отъезда Селия случайно подслушала, как мистер Грант говорил маме:
– Я был поражен тем, как плохо выглядит Джон. Но он утверждает, что здесь стал чувствовать себя гораздо лучше.
Потом Селия спросила:
– Мама, папа заболел?
– Нет-нет, – ответила мама, – сейчас он здоров. Просто дома было сыро, и он немного простудился.
Селии показалось, что мама говорит без большой уверенности, но она все равно успокоилась. Селия не помнила, чтобы папа когда-нибудь болел. Правда, он иногда кашлял, но это из-за того, что много курил. Селия знала это наверняка – папа сам ей объяснял.
В начале мая они переехали в Арго у подножия Пиренеев, а затем в Сен-Пале – город, расположенный высоко в горах.
Когда они жили в Арго, Селия влюбилась. Предметом ее страсти был мальчик-лифтер Огюст. Именно он, а не другой мальчик – его напарник Анри, который иногда участвовал в их проказах. (Барбара и Беатриса тоже приехали в Арго.) Восемнадцатилетний Огюст был высокий, темноволосый и очень серьезный. Пассажиры лифта, которых он развозил по этажам, совсем его не интересовали. У Селии не хватало смелости заговорить с ним. Никто, даже Женни, не знал о ее любви. По ночам, лежа в постели, Селия представляла себе различные волнующие сцены. Например: она спасает жизнь Огюста, схватив за повод и остановив на скаку его взбесившегося коня. Или: после кораблекрушения только они вдвоем с Огюстом остаются в живых. Огюст ранен. Они плывут к берегу, Огюст теряет силы, и она поддерживает над водой его голову, чтобы он не утонул. Он, естественно, не тонет, и они добираются до суши. Иногда Огюст спасал Селию во время пожара, но это было менее интересно. Кульминацию Селия воображала себе так: Огюст со слезами на глазах произносит: «Мадемуазель, я обязан вам жизнью. Как я могу отблагодарить вас?»
Это была короткая, но пламенная страсть. Через месяц они уехали в Сен-Пале, и там Селия влюбилась в Дженет Петерсон.
Дженет было пятнадцать лет. Она была миловидной шатенкой с добрыми голубыми глазами. Дженет не блистала красотой, но зато любила детей, и ей не приедалось играть с ними.
Селия мечтала вырасти и стать похожей на Дженет. Однажды она тоже наденет полосатую блузку с воротничком и галстучком и заплетет в косу такую же черную ленту. У нее, как у Дженет, будет эта загадочная вещь – «фигура»; у Дженет под полосатой блузкой была очень заметная фигура. Селия, которую Сирил дразнил «дохлым цыпленком», страстно желала пополнеть. В один распрекрасный день у нее тоже начнет оттопыриваться блузка на груди, и все остальное будет как надо.
– Мама, когда у меня появится грудь? – спросила однажды Селия.
– А тебе очень хочется?
– О да!
– Ну, когда тебе исполнится четырнадцать или пятнадцать – как Дженет.
– Ты купишь мне тогда полосатую блузку?
– Может быть. Не знаю. На мой взгляд, они не красят девушек.
Селия посмотрела на маму с упреком:
– А мне кажется, что они премилые. Ну, мамочка, пожалуйста, обещай, что купишь.
– Хорошо, обещаю, если тебе они к тому времени не разонравятся.
Ну конечно нет!
И Селия отправилась разыскивать своего кумира. К ее разочарованию, Дженет прогуливалась в компании своей французской подруги Ивонн Барбье. Селия испытала жалящий укол ревности. Она ненавидела Ивонн Барбье. Эта Ивонн была очень красива, элегантна и необычайно развита – в свои пятнадцать лет она выглядела на все двадцать. Обняв Дженет за талию, она что-то рассказывала ей по-французски.
– Беги играй, детка, – ласково сказала Дженет, заметив Селию. – Мы с Ивонн сейчас заняты.
Селия грустно побрела прочь. О, как она ненавидела эту гадкую Ивонн!
Увы, две недели спустя Дженет с родителями уехала из Сен-Пале. Ее образ быстро стерся в памяти Селии, но она по-прежнему предвкушала наступление дня, когда у нее появится «фигура».
Селии нравилось в Сен-Пале. Прежде всего, вокруг здесь были настоящие горы, хотя и не такие, какие она представляла себе раньше. Потом она до конца жизни не могла восхищаться горным пейзажем – каждый раз у нее было чувство, что ее обманули. Главной достопримечательностью и развлечением в Сен-Пале считались «воды». С утра совершалось довольно утомительное восхождение к источнику, где мама и папа стаканами пили вонючую жидкость. После этого шли покупать леденцы – крученые палочки разнообразных цветов и запахов. Обычно Селия выбирала ананасную палочку. Маме нравилась зеленая анисовая. Папа, что удивительно, леденцов не ел. С тех пор как они приехали в Сен-Пале, папа выглядел бодрым и счастливым.
– Это место мне подходит, Мириам, – говорил он. – Здесь я стал другим человеком.
– Мы пробудем в Сен-Пале сколько возможно, – отвечала мама.
Мириам тоже выглядела лучше и больше смеялась. Тревожная складка меж бровей разгладилась. Поручив Селию заботам Женни, Мириам могла теперь посвятить себя мужу.
С утренней прогулки Селия и Женни возвращались по лесным извилистым тропинкам. На особенно крутых участках пути им, к восторгу Селии и неудовольствию Женни, приходилось съезжать по склону с разрушительными последствиями для панталон.
После обеда Женни садилась за шитье. Селия шла в парк поиграть с другими детьми. Девочка по имени Мэри Хейз казалась маме самой подходящей подругой для дочери.
– Какой прелестный ребенок, – говорила мама, – так хорошо воспитана. Тебе следует подружиться с Мэри, Селия.
Увы, «прелестный ребенок» Мэри Хейз была невыносимо скучна. Селия играла с ней только тогда, когда ничего другого не оставалось. Любимой подругой Селии была маленькая американка Маргарет Пристман. Маргарет жила в одном из западных штатов и говорила с уморительным акцентом. Она научила Селию новым играм. За Маргарет присматривала няня – забавная старушка в огромной черной шляпе, хлопающей полями на ветру. Няня то и дело повторяла:
– Чтоб ты у Фанни как шелковая была, понятно?
Фанни приходила на помощь, когда девочкам случалось поспорить. Однажды она застала обеих чуть ли не в слезах, что-то горячо доказывающих друг другу.
– Ну-ка быстро рассказали Фанни, в чем дело, – скомандовала она.
– Я рассказывала Селии историю, а она говорит, что я все вру.
– Какую историю?
– Про одну бедную девочку, которая жила одна в лесу, потому что доктор забыл принести ее маме в своем черном саквояже.
– Нет-нет, – перебила Селия. – Маргарет говорит, что детей находит в лесу доктор и приносит маме. А я говорю, что их приносит ночью ангел и кладет в колыбель.
– Нет, доктор.
– Нет, ангел.
– Нет.
Фанни подняла свою большую руку:
– Слушайте меня.
Прекратив спор, они выжидающе уставились на Фанни. Ее маленькие черные умные глазки поблескивали.
– Нечего тут спорить. В Америке детей приносит доктор, а в Англии – ангел. Вот и все.
Как, оказывается, просто! Селия и Маргарет улыбнулись друг другу и забыли про недавнюю ссору.
– Чтоб вы у Фанни как шелковые были, – пробормотала няня, снова принимаясь за вязание.
– Ну тогда я доскажу мою историю, да, Селия? – спросила Маргарет.
– Конечно. А потом я расскажу тебе сказку про фею, которая жила в персиковой косточке.
Ужинали в Сен-Пале рано – в половине седьмого, и Селии дозволялось не ложиться спать сразу после ужина. Обычно все оставались сидеть за маленькими круглыми столиками на веранде. Один или два раза в неделю приходил фокусник.
Селия обожала фокусника. Ей нравилось его имя. Папа сказал, что его зовут иллюзионист. Селия, смакуя, медленно, по слогам повторяла про себя это слово.
Фокусник был высоким мужчиной с длинной черной бородой. Самым потрясающим из его фокусов был трюк, когда он вдруг начинал вытягивать у себя изо рта метры и метры разноцветных ленточек. В конце представления фокусник объявлял лотерею. Он пускал в «зрительный зал» большое деревянное блюдо, куда следовало положить взнос. Затем он оглашал выигрышные номера и раздавал призы: бумажный веер, маленький фонарик, горшочек с бумажными цветами. Дети всегда выигрывали. Селии мучительно хотелось получить бумажный веер, но она так его и не выиграла. Зато дважды ей доставался фонарик.
Однажды папа спросил:
– Хочешь поехать на вершину вон той горы? – Он указал на гору за гостиницей.
– Я? На вершину?
– Ну да. Верхом на муле.
– А кто это – мул?
Папа объяснил, что мул – это осел и лошадь вместе. Селию необычайно взволновало предстоящее приключение.
– Ты уверен, что это безопасно, Джон? – сомневалась мама.
Папа был совершенно уверен.
Решили, что поедут папа, Сирил и Селия.
– Что – и плаксу берем? – возмутился Сирил.
Участие Селии задевало его мужскую гордость. Это серьезная экспедиция, женщины и дети должны оставаться дома.
Рано утром Селия была уже готова и наблюдала с балкона, как ведут мулов. Они появились из-за угла и неспешно приближались – крупные животные, скорее лошади, чем ослы. Селия, радостно-возбужденная, помчалась вниз. Маленький смуглый человек в берете разговаривал с папой. Он говорил, что с petite demoiselle[13] ничего плохого не случится, он сам будет за ней присматривать. Это был их проводник. Папа и Сирил сели на своих мулов. Проводник, подхватив Селию, тоже усадил ее в седло. Как высоко, подумала она. Но так здорово!
Тронулись в путь. Мама с балкона махала им рукой. Селию, которая чувствовала себя совершенно взрослой, распирало от гордости. Рядом бежал проводник, тараторя по-французски. Из-за сильного испанского акцента Селия не понимала, что он говорил.
Поездка проходила замечательно. Путешественники поднимались по зигзагообразным горным тропинкам, которые становились все круче и круче. Потом они ехали вдоль отвесной скалы над пропастью. Мул Анисид, на котором сидела Селия, почему-то норовил пройти по самому краю. «Какое странное имя для лошади», – думала Селия.
В полдень они достигли вершины и увидели маленький домик, а перед ним – стол. Не успело все общество устроиться за столом, как из домика вышла женщина и подала им обед. Все было очень вкусным: омлет, жареная форель, сыр и хлеб. В домике, кроме женщины, жил еще огромный лохматый пес, с которым Селия немного поиграла.
– C’est presque un Anglais, – сказала женщина, – il s’appelle Milor[14].
Добродушный Милор позволял Селии делать с собой все, что ей хотелось.
Наконец папа, взглянув на часы, объявил, что пора трогаться в обратный путь. Подошел улыбающийся проводник: у него было что-то в руке.
– Посмотрите, что я поймал, – сказал он.
Двумя пальцами он держал прекрасную большую бабочку.
– C’est pour Mademoiselle[15].
И не успела Селия понять, что сейчас произойдет, он извлек откуда-то булавку и ловко пришпилил бабочку к тулье ее соломенной шляпы.
– Voilà que Mademoiselle est chic![16] – сказал он, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой.
Путешественники сели на мулов, и спуск начался.
Селия была несчастна. Она чувствовала, как бьются о ее шляпу крылья. Наколотая на булавку бабочка жила! Это было ужасно. Крупные слезы скатывались по щекам Селии.
Наконец папа заметил:
– Что случилось, крошка?
Селия замотала головой. Всхлипы стали громче.
– Что у тебя болит? Ты устала? Голова болит?
В ответ на все расспросы Селия только яростно мотала головой.
– Она боится лошади, – сказал Сирил.
– Не боюсь.
– Тогда чего ты ревешь?
– La petite demoiselle est fatiguée[17], – предположил гид.
Селия заливалась слезами. Все смотрели на нее, допытывались, в чем дело. Но как она могла признаться? Это значило обидеть проводника. А он хотел как лучше, ловил бабочку специально для нее, был очень горд тем, что додумался приколоть бабочку к шляпе. Как она могла вслух сказать, что ей вовсе не нравится его идея? И как это они не могут сами догадаться? От налетевшего ветерка бабочка сильнее забилась о шляпу. Селия зарыдала еще безутешнее.
– Поехали быстрее, – сказал встревоженный папа. – Мама была права. Зря мы не оставили ее дома.
Селия проплакала всю дорогу. Ее горе было безмерным. У гостиницы папа снял ее с седла и на руках отнес к маме.
– Ты была права, Мириам. Такие поездки не для маленьких детей. Я не знаю, почему она плачет. Наверное, у нее что-то болит или она устала.
– Нет, – промычала Селия, не переставая всхлипывать.
– Она боялась спускаться вниз, – сказал Сирил.
– Не боялась.
– А чего же ты плачешь?
Селия безмолвно уставилась на маму. Она не могла сказать. Причина ее страданий навсегда останется тайной для всех. Как же ей хотелось рассказать! Но, словно заколдованная, она молчала. Если бы только мама знала! Мама бы поняла. Но и маме невозможно было признаться, потому что все стояли вокруг, смотрели на нее и ждали, что она скажет. А Селия не сводила страдальческого, умоляющего взгляда с мамы. И – о чудо! – мама догадалась.
– Может быть, ей не нравится эта бабочка на шляпе? Кто ее туда приколол?
Какое облегчение – чудесное, невероятное, мучительное облегчение!
– Ерунда… – начал папа, но Селия не дала ему говорить. Слова вырывались из ее горла, как потоки воды из затора.
– Гадость! Гадость! – рыдала Селия. – Она бьется. Она живая. Ей больно.
– Какого черта ты раньше молчала? – взорвался Сирил.
– Наверное, не хотела обижать гида, – ответила за нее мама.
– О, мама! – выдохнула Селия.
Все ее облегчение, благодарность и любовь к маме были заключены в этом вздохе.
Мама поняла.
III. Бабушка
Следующую зиму папа и мама проводили в Египте. На этот раз Селию брать с собой не стали, а отправили их с Женни к бабушке.
Бабушка жила в Уимблдоне, и Селия очень любила бывать у нее. У бабушки все было не так, как дома. Прежде всего, садом там назывался квадратный газон величиной с носовой платок, обсаженный розовыми кустами. От бабушки Селия знала название каждого сорта, растущего в саду. Красой и гордостью сада был огромный старый ясень, от которого во все стороны тянулись проволоки, страхующие его на случай падения. Селия считала ясень настоящим чудом света, так как он был самым старым и большим деревом из всех, виденных ею. Потом, в бабушкином туалете лежало старомодное резное сиденье красного дерева. Удалившись в туалет после завтрака, Селия представляла себя королевой на троне. За закрытой дверью она величаво кланялась, подавала воображаемым придворным руку для поцелуя и разыгрывала другие сцены дворцового этикета, оставаясь в туалете как можно дольше. Еще у бабушки был чулан у двери, ведущей в сад. Каждое утро, бряцая ключами, старушка отпирала чулан. Заслышав это бренчание, Селия неизменно оказывалась рядом. Бабушка доставала сахар, масло или горшочек варенья. Затем она вступала в продолжительные переговоры со старой кухаркой Сарой. Внешне Сара ничем не напоминала Раунси: это была маленькая костлявая старушка, с лицом, похожим на печеное яблоко. Пятьдесят лет она прислуживала бабушке и все пятьдесят лет изо дня в день обсуждала с ней одно и то же: куда подевался последний фунт чаю, нельзя ли уменьшить расход сахара и все в таком духе. Каждое утро бабушка неуклонно исполняла ритуал бережливой домовладелицы – ведь слуги такие транжиры, и за ними нужен глаз да глаз. Произведя внушение кухарке, бабушка как бы в первый раз замечала Селию и притворно удивлялась:
– Господи! А что здесь делает эта маленькая девочка? Может быть, она чего-нибудь хочет?
– Хочу, хочу, бабушка!
– Ну что же, давай посмотрим, что у нас есть. – И бабушка начинала неторопливо рыться в глубинах чулана, а немного погодя извлекала оттуда пакетик чернослива, палочку дягиля или горшочек айвового джема. Для «маленькой девочки» в чулане всегда что-нибудь находилось.
Бабушка была очень приятная пожилая дама. Ее розовое лицо обрамляли два бублика седых завитых волос. Большой полный рот свидетельствовал о доброте и жизнелюбии. Величественную фигуру с обширной грудью и необъятными бедрами облачали одежды из бархата или парчи. Пышные понизу юбки на талии стягивались насколько это было возможно.
– Фигура у меня всегда была великолепная, – говорила бабушка Селии. – Из всех нас самое красивое лицо было у моей сестры Фанни, но фигуры у нее – никакой. Худая, как доска. Когда мы были вместе, ни один мужчина на нее не смотрел. Запомни, детка: мужчинам нужна фигура, а не лицо.
В бабушкином сознании мужчины занимали главное место. Она воспитывалась в те времена, когда мужчина был центром вселенной, а женщина существовала только для того, чтобы восхищаться этим божественным созданием и прислуживать ему.
– Красивее мужчину, чем мой батюшка, трудно было отыскать. Рост – шесть футов. Мы, дети, ужасно его боялись. Он был очень строг.
– Расскажи мне про свою маму, бабушка.
– Ах, бедняжка. Она умерла, когда ей было всего тридцать девять лет. Десять человек детей, и все хотят есть. После рождения ребенка, когда она лежала в постели…
– Это зачем, бабушка?
– Так надо, детка. Так вот, она всякий раз месяц лежала, и это был ее единственный отдых. Завтрак ей приносили в постель. Но и в это время мы, дети, вечно надоедали ей: «Мамочка, можно попробовать твой бутерброд?», «Мамочка, дай мне верхушку от твоего яйца». Короче, нашей бедной матери доставались крошки после того, как мы все по разочку пробовали ее завтрак. Она была сама доброта. Мне – самой старшей – было четырнадцать, когда она умерла. Наш бедный отец страшно горевал. Они так любили друг друга. Через полгода он последовал за ней в могилу.
Селия понимающе закивала. Рассказ бабушки соответствовал ее представлениям о том, как все должно быть. В любой детской книжке описывалась сцена смерти: умирал обычно ребенок – абсолютно святой и ангелоподобный.
– Отчего он умер?
– От чахотки.
– А твоя мама?
– От изнурения, детка. – Бабушка немного помолчала. – Всегда укутывай горло, когда ветер дует с востока. Это все из-за восточного ветра – он убивает. Бедняжка мисс Сэнки пила здесь со мной чай всего месяц назад. Она пошла в эти ужасные плавательные ванны, а когда выходила, подул восточный ветер. А у нее на шее не было боа. И вот пожалуйста – через неделю ее не стало.
Все бабушкины рассказы кончались одинаково. Будучи человеком жизнерадостным, она странным образом любила потолковать о неизлечимых болезнях, внезапных смертях и мистических недомоганиях. Селия так к этому привыкла, что иногда в середине повествования, не дожидаясь конца, уверенно вставляла:
– Ну и потом он умер, да, бабушка?
– Конечно, умер, бедняжка, – всегда подтверждала бабушка.
Еще бабушка пичкала Селию загадочными предостережениями:
– Если на улице незнакомый человек предлагает тебе конфету, не вздумай ее взять. А когда вырастешь, никогда не садись в поезде с незнакомым одиноким мужчиной.
Последнее предостережение озадачило Селию. Она была застенчива. Если же нельзя садиться с одиноким мужчиной, то следует его спросить, женат ли он, ведь с виду не поймешь. При одной мысли о том, что придется задавать такие интимные вопросы совершенно незнакомому человеку, ей стало неловко.
Селия не слышала, как знакомая бабушки, присутствовавшая при разговоре, заметила:
– А не рано ей забивать голову такими вещами?
– Нисколько, – сухо ответила бабушка. – Молодежь должна знать, что случается в жизни. И чем раньше, тем лучше. А еще, моя дорогая, есть вещи, о которых и вы навряд ли знаете. Мне говорил муж – мой первый муж. – Всего у бабушки было три мужа – благодаря ее прекрасной фигуре и умению прислуживать представителям божественного мужского пола. Всех она уже похоронила. О первом долго плакала. Со смертью второго быстро смирилась. А когда умер третий – всего лишь соблюла этикет. – Так вот, он говорил, что женщинам необходимо об этом знать.
Тут бабушка перешла на шепот.
То, что Селии удалось расслышать, показалось ей скучным, и она пошла в сад.
Женни страдала. Она соскучилась по дому и родным. Она жаловалась Селии, что слуги-англичане ее обижают:
– Кухарка Сара – хорошая женщина, хотя и называет меня паписткой. А вот Мэри и Кейт смеются надо мной, потому что я не трачу деньги на одежду, а посылаю их домой Maman.
Бабушка попыталась приободрить Женни:
– Ты делаешь все правильно, а их не слушай. Все эти наряды не добудут для девушки приличного жениха. А если ты будешь посылать деньги домой, со временем получишь солидное приданое. Ты хорошая девушка, потому что одеваешься просто и аккуратно.
Но Женни все равно расстраивалась, когда Мэри или Кейт дразнили ее. Что поделать, англичане не любят иностранцев. К тому же Женни была католичкой, а католики, как известно, поклоняются блуднице в пурпуре.
Бабушка по простоте душевной не могла скрыть, что кое в чем согласна со своими слугами.
– Правильно, девочка моя, что ты держишься своей веры. Но сама я не одобряю Римской церкви. Большинство из католиков, которых я знала, оказались обманщиками. Я им не доверяю. Вот если бы ваши священники женились – тогда другое дело. А все эти католические монастыри! Сколько прекрасных девушек было заключено в монастырях и пропало бесследно! Что с ними, интересно, сталось? Вот бы расспросить ваших святых отцов. Они-то уж наверняка знают.
К счастью, Женни еще недостаточно владела английским, чтобы понимать такие сложные высказывания, сделанные в таком быстром темпе.
Madame очень добра, сказала Женни, и она постарается не обращать внимания на то, что говорят другие девушки.
Вызвав к себе обидчиц Женни, бабушка устроила им нагоняй за то, что они третируют бедную иностранку. Мэри и Кейт очень удивились. Они принялись уверять хозяйку, что ни словом не оскорбили Женни, которая сама горазда выдумывать всякую чепуху. Бабушка, предвкушавшая удовольствие от вида раскаявшихся грешниц, осталась ни с чем. Впрочем, ей удалось получить некоторую сатисфакцию. Мэри попросила разрешения завести велосипед, в чем бабушка с негодованием ей отказала:
– Удивляюсь я тебе, Мэри. Да я ни за что в жизни не позволю ни одной из моих горничных покупать это изобретение дьявола!
Мэри, насупившись, пробормотала, что ее кузине в Ричмонде разрешили.
– Не хочу больше ничего об этом слышать! – перебила ее хозяйка. – И потом, для женщин это опасно. Многие женщины, ездившие на этих штуках, не могли потом иметь детей.
Мэри и Кейт удалились, разобиженные. Следовало бы, конечно, уволиться, да место слишком хорошее: кормят отлично и работа нетяжелая. Хозяйка, хоть и бывает сущей мегерой, но по-своему добра. Когда дома случается что-нибудь и срочно нужны деньги, она никогда не отказывает. А на Рождество щедрее, чем она, и не найдешь. Что же до сварливой кухарки Сары с ее противным языком – пусть себе болтает. Это можно вытерпеть ради ее стряпни.
Подобно всем детям, Селия любила ходить на кухню. Сара была гораздо менее добродушной, чем Раунси. Селия отнесла это на счет ее старости. Если бы кто-нибудь сказал Селии, что Саре уже сто пятьдесят лет, она бы не удивилась. По мнению Селии, Сара была самым древним человеком на свете.
По необъяснимой причине Сара от некоторых вещей могла взбеситься на ровном месте. Например, однажды Селия пришла на кухню и спросила Сару, что она готовит.
– Суп из гусиных потрохов, мисс Селия.
– Что такое потроха, Сара?
Кухарка поджала губы:
– Юные леди не задают таких вопросов, мисс.
– Ну что это такое? – Селия была заинтригована.
– Хватит, мисс Селия.
– Са-ра! – Селия затанцевала вокруг кухарки. – Что такое потроха? Потроха, потроха, потроха!
Разъяренная кухарка замахнулась на нее горячей сковородой, и Селия выскочила из кухни. Но через секунду снова, просунув голову в дверь, закуковала:
– Сара, что такое потроха? По-тро-ха! – а потом, захлопнув дверь, попыталась добиться ответа через кухонное окно.
Сара, с потемневшим от обиды лицом, упорно не отвечала, что-то бормоча себе под нос.
В конце концов Селии надоело и она пошла к бабушке.
Бабушка сидела в столовой. Это была запоминающаяся комната, которую Селия могла бы в точности описать и двадцать лет спустя: тяжелые бархатные шторы с золотыми шнурами на окнах, темные бордово-золотые обои, общая атмосфера угрюмости, разбавленная легким ароматом яблок. Там был широкий викторианский обеденный стол, покрытый чопорно белой скатертью, массивный буфет красного дерева, маленький чайный столик со стопкой газет у камина, тяжелые бронзовые статуэтки на каминной полке. («За эту вещь твой дедушка отдал семьдесят фунтов на Парижской выставке».) В углу помещался блестящий красный кожаный диван, на котором Селия иногда пыталась «отдыхать». Диван был такой скользкий, что она неизменно съезжала на пол. По правую руку от него стояли две этажерки, набитые всякими безделушками. Напротив – еще этажерка, с книгами, и кресло-качалка, отделанное красным бархатом. Однажды Селия, сильно раскачавшись, перевернулась вместе с креслом и получила такой удар по голове, что у нее на затылке вскочила шишка величиной с яйцо. Еще в этой комнате вдоль одной стены выстроился ряд стульев с кожаными сиденьями и, наконец, стоял стул с высокой спинкой, похожий на кожаный трон, на котором восседала бабушка.
Бабушка всегда была чем-нибудь занята. Например, она писала письма. Будучи крайне бережливой, она никогда не тратила целый лист почтовой бумаги на одно письмо – только половину, испещряя ее без остатка своей малоразборчивой клинописью. Еще она вышивала тамбуром шали – чудесные шали в пурпурных, голубых и лиловых тонах, которые обычно предназначались для родственников ее слуг. Знакомые младенцы получали от бабушки вязаный чепчик или какой-нибудь другой пушисто-шерстяной предмет туалета. Еще бабушка занималась плетением. За чаем под всеми блюдцами и чашками можно было видеть собственноручно ею изготовленные салфетки. Кроме того, бабушка вязала и вышивала жилеты для своих знакомых пожилых джентльменов, что было ее самым любимым делом. Хотя бабушке уже исполнился восемьдесят один год, она по сию пору посматривала на мужчин. Некоторые «мужчины» в придачу к жилету получали вязаные шерстяные носки, чтобы ночью не мерзли ноги.
Под руководством бабушки Селия мастерила набор подставок под предметы умывания – вот мама удивится, когда приедет! Для этого брались круглые образцы полотенечной ткани разных размеров и обметывались по срезу. Затем можно было приступать к вышивке. Селия вышивала свой набор в бледно-голубых тонах, и результаты восторгали ее, равно как и бабушку. После ужина бабушка и внучка любили поиграть в бирюльки и в криббидж. Разложив карты на викторианском столе, обе с серьезными лицами повторяли, как заклинание: «Два в кармане, шесть в башмаке, десять в петлице, король в сундуке».
– Знаешь, почему криббидж – такая хорошая игра?
– Почему, бабушка?
– Потому что она учит считать.
Бабушка твердо знала, что все на свете существует, чтобы приносить пользу. Она не допускала и мысли, что некоторые вещи можно делать просто ради удовольствия. Есть, например, нужно, потому что это полезно для здоровья. Питая слабость к маринованным вишням, бабушка ела их чуть ли не каждый день, так как «они хороши для почек». Сыр, который она тоже любила, «переваривает пищу». Выпивать за обедом бокал вина полагалось, потому что «прописал доктор».
– Неужели тебе не нравится вино, бабушка? – с сомнением спрашивала Селия.
– Нет, детка, – делая первый глоток, бабушка корчила кислую гримасу, – но оно укрепляет здоровье. – И с наслаждением приканчивала бокал.
Единственным исключением был кофе. Кофе бабушка выпивала по нескольку чашек зараз, не приписывая ему никаких лечебных свойств.
Позади столовой находилась комната, где сидела Бедняжка мисс Беннет, швея. О мисс Беннет иначе как «бедняжка» не говорили.
– Бедняжка мисс Беннет, – вздыхала бабушка, – святая женщина. Наверное, ей и голодать приходилось. Давать ей работу – богоугодное дело.
Если в доме появлялись какие-либо особенные деликатесы, львиную долю всегда получала Бедняжка мисс Беннет.
Бедняжка мисс Беннет была маленькой женщиной с растрепанной копной седых волос, которые образовывали на ее голове нечто вроде вороньего гнезда. Убогой она, скорее всего, не была, но вид имела чрезвычайно убогий. Говорила она тихо, пришептывала и сюсюкала, называя бабушку «мадам». К шитью мисс Беннет была абсолютно не способна. Платья, которые она шила для Селии, оказывались при примерке настолько велики, что рукава свешивались до колен, а талия приходилась на бедра.
Конец ознакомительного фрагмента.