Мишка-хвастун
Мишка был известный хвастун. Посмотришь на него – герой, да и только. Даже над Стариком подтрунивал и насмехался: наш капитан никогда не брал в руки ружья. Однажды, попав в пургу, он чуть не погиб на охоте и после этого случая дал себе слово: никогда в руки ружья не брать. Слово своё держал крепко.
– Зарок какой-то, – рассуждал Мишка, – да мало ли что с людьми приключается? Что ж теперь? А как, братцы, сердечко сожмётся, когда после твоего выстрела утка закувыркается мокрой тряпкой или зайчик сделает последний кордебалет[9]…
– Миша, перестань! – уговаривал его Василий. – Какое тебе дело?
– Вася, может, и ты зарок дашь?
– Тьфу!
Никакие уговоры на Мишку не действовали.
Но однажды всю эту спесь с него как рукой сняло. А было вот как.
Рыбачили мы у мыса Восточного. В этот день улов сдали пораньше, решили на охоту сходить – уток там тьма-тьмущая! – до ночи, до фосфорического лова.
Как обычно, бросили яшку[10] у берега, спустили шлюпку.
– Вот и я сейчас зарок дам, – язвил Мишка, усаживаясь на кормовую банку[11], – полезу за уткой и начну вдруг тонуть в трясине. И как только смерть подойдёт, я сразу…
– Вот надоел! – в сердцах сказал Василий.
В шлюпку-то Мишка прыгнул первый, но вот за вёсла не сел. За вёсла сели боцман, Сергей, Василий и я. А Мишка, усевшись на корме, рулил. Он то и дело подносил бинокль к глазам, принимал осанистые позы. За спиной у него торчали два ружья: двуствольная тозовка[12], Васькин подарок, и малопульная винтовка.
Было жарко, плечи так и припекало, хотя с моря тянуло прохладой. Само море как из стекла, только мёртвая зыбь была – огромнейшие холмы тихо-тихо шли от горизонта, плавно поднимали наш «Оймякон», шлюпку, стаи чаек и усатые нерпичьи мордочки. У берега же эти волны превращались в бары – крутые-крутые волны. На отмели они падали исполинскими гусиными шеями, расцветая пеной, оглушительно урчали. На таких барах к берегу надо подходить умеючи: чуть зазевался на руле – и пиши пропало! – шлюпку поставит боком, закувыркает по отмели.
– Ты смотри, «капитан», – предупредил Василий Мишку, – не искупай нас.
– А вот когда, Вася, тонуть будешь, зарок дашь.
– Зарок – не знаю, – отозвался Василий, – а по шее получишь.
Вдруг вода под шлюпкой стала подниматься живой стеной и закипела. Мишка судорожно задвигал румпелем[13], пытаясь поставить шлюпку в разрез бару, но – увы! – шлюпку поставило боком и понесло к берегу. Не успели мы глазом моргнуть, как очутились в ледяной воде.
Смотрим: шлюпка вверх килем[14], а на ней Мишка – и как он туда взлетел?! Даже сапоги не намочил.
– Можно оступаться, – сказал Сергей, – не глубоко.
Воды было по грудь. Выплёвывая воду, мы потащили шлюпку к берегу. Ну уж и досталось Мишке! И медузой обзывали его, и рыбьим хвостом. А когда оказалось, что три ружья из четырёх утоплены да ещё папиросы и спички сырые все, Василий обозвал его акульим потрохом. Мишка, конечно, молчал.
Вытащили шлюпку на берег, выкрутили одежду. Сидим на песке, «дрожжи продаём» – даже костёр не разожжёшь.
Посидели, посидели, потом натянули сморщенные штаны и побрели кто куда: боцман, Сергей и Василий взяли уцелевшее ружьё и направились в кедрач[15], что у подножия сопки рос. Мишка с ними не пошёл, да они бы и не взяли его. Я тоже не пошёл с ними: одно ружьё на четверых – что это за охота? Я зашагал к сопке, где должны быть ягоды. Мишка уныло поплёлся за мной.
На склоне сопки ягод было так много, что ступить нельзя, чтобы не раздавить несколько штук. Наелись мы быстро. Я лёг на спину, прикрыл фуражкой глаза и стал дремать – так хорошо под жгучим солнцем после ледяной ванны. А Мишка снял рубашку, рукавами завязал её ворот – получилось нечто похожее на сумку – и стал собирать ягоды. Для ребят старался. Видно, оплошность свою хотел загладить. Он спустился к самым кустам, где ягоды пестрели сплошным полем, и ползал на коленях, наполняя «сумку».
Вдруг в кустах, под нами, раздался выстрел и отчаянно-испуганные крики наших ребят. Потом треск, будто ломали весь кедрач сразу. Я приподнялся. Кусты раздвинулись, и прямо на Мишку вывалился медведь. Он был как танк. Из его раскрытой пасти торчали жёлтые клыки.
Увидев Мишку, медведь рявкнул.
Какая-то сила подбросила меня вверх, подхватила и понесла над землёй. Внутри охолонуло, низ живота что-то щекотало, а спину обсыпали холодные мурашки. Ноги сами отталкивались от земли.
Мишка обогнал меня. Он делал четырёхметровые прыжки. Голову втянул в плечи. Локти прижал к бокам. И коротко подвывал…
Возле шлюпки мы повалились на песок – ни говорить, ни дышать не могли. Рот у Мишки был открыт, глаза выпучены – дорого ему досталось первое место в этом забеге. Подошли ребята. Они наперебой рассказали нам, как наткнулись на спящего медведя. Они, конечно, испугались, ружьё стрельнуло само, в воздух… А медведь испугался, наверно, ещё больше – он же спросонья!
Мы стояли возле шлюпки и смеялись. Перед глазами маячил этот страшный медведь. А Мишка молчал. Когда стали закуривать, он взял папиросу дрожащими пальцами и сунул в рот не тем концом.
С тех пор он уже никогда не смеялся над Стариком и никогда не говорил, что он герой и ничего не боится.