Глава 2. О мертвых бабушках и стихах
И вот мы вместе.
– У тебя очень странная квартира, – говорила Шаманка.
Мы лежали на диване и смотрели в окно на звездное небо. Разбросанная одежда валялась на полу, рядом стояли недопитая бутылка вина, дешевые пластиковые бокалы, купленные по такому случаю, блюдце с ломтиками сыра и шоколадом.
– Она очень пустая, – продолжила она, – и, как будто, потерянная в пространстве и вокруг никого, кроме нас нет. Очень непривычно. Не скажу, что плохо, но непривычно.
Дома у Шаманки и в самом деле все было по другому – небольшая квартирка на первом этаже с вечно завешенными окнами, чтобы, с одной стороны, не смотреть на помойку, а с другой, чтобы никто не заглядывал внутрь. Вдоль всех стен тянулись полки, где стояли причудливой формы стаканы, с перьями внутри. Лежали россыпью, в открытых коробочках, бусины. На столах стояли засушенные цветы, на каждой стене было по ловцу снов или какой-нибудь ритуальной вещице и, куда не кинь взгляд, всюду были черно-белые фотографии людей и картинки разных животных. Плед на ее кровати казался шкурой, пусть и искусственной, а в воздухе пахло кофе и какими-то пряностями. Даже типовая дешевая икеевская мебель была изрисована тонкими узорами под Ар Нуво.
– Мне квартира досталась благодаря программе помощи детям-сиротам, – ответил я, – Тут раньше жила бабушка, и после ее смерти, по закону, если за какое-то время не появляются наследники, квартира перешла государству, а оно квартиру потом отдает тем, кому захочет. В данном случае мне.
– Она умерла здесь?
– Да. В полном одиночестве. Тело обнаружили только спустя два месяца и то когда разгневанные коммунальщики пришли вместе с судебными приставами выламывать двери и описывать вещи в счет долга за электричество. Оказалось, что бабушка пять лет не платила за свет.
– Как ты об этом узнал?
– Соседи рассказали. К тому же ее вещи достались мне вместе с квартирой. Когда я впервые вошел сюда, то первое, на что обратил внимание – запах. Не знаю, как пахнут разложение и смерть, мне показалось, что в воздухе витал дух одиночества и неизбежности. Как будто бы она смирилась и ждала конца и это отложилось на всей квартире. Вот такой запах.
– Может быть до сих пор витает.
– Не витает. Мой друг работает в Департаменте Смерти и он сказал, что тут все чисто.
Шаманка только фыркнула. Она во всем видела свои знаки и Департамент Смерти, со своим прагматичным подходом к потустороннему, вызывал у нее раздражение. Так она сказала мне днем раньше, когда мы пили у нее кофе.
– В общем, я почти двенадцать часов проветривал квартиру. Стояла осень, было адски холодно, я ходил в куртке, по заполненной старой мебелью и вещами квартире с открытыми окнами, собирал чужие вещи и раскладывал по коробкам, которые до того собрал на ближайших мусорках. Очень странное ощущение – касаться вещей мертвого человека. Она явно относилась к ним бережно – бабушка все складывала очень аккуратно. Никто из тех, кто был до меня, ничего отсюда не взял, даже деньги – под стопкой простыней лежало несколько купюр. Странно было все это выбрасывать – фотографии, картинки, хрустальные бокалы для вина, древнюю люстру с розовым плафоном из чего-то, похожего на шелк. Все двенадцать часов – вещь за вещью, складывал в коробки, чтобы потом вынести. На следующий день с двумя друзьями мы все выбросили. Вот так. Был человек, были его вещи, а не осталось ничего.
– С одной стороны страшно, – Шаманка разглядывала тени на потолке, – но с другой стороны может и хорошо. Я бы, к примеру, не хотела, чтобы обо мне грустили или плакали. В этом есть что-то эгоистичное.
Я закрыл глаза. Что было по настоящему эгоистичным, так это обеспокоиться возможной смертью человека и… переспать с ним. Что с этим делать завтра?
– Почему у тебя в доме так пусто? – спросила она, – все выбросил и не стал покупать ничего нового?
– Не уверен, что мне нужно все то, что обычно есть в домах. Раньше я и столько не имел. Да и денег не так много, чтобы обставлять квартиру какими-то вещами.
В некотором роде моя квартира был антиподом ее. У Шаманки всегда было полутемно и сказочно. Мой дом – светлый и пустой, смотрит прямо в небо, а окна выходят на пустующую промзону, которую все никак не могли снести. Потолок я побелил, постелил новый линолеум, обклеил стены белыми листами бумаги и ненужными нотами. Получилось «почти концептуально», как позже выразился Скрипач. Из мебели – большой шкаф, купленный на весь гонорар с первого альбома и диван, на котором мы сейчас лежали. На полу стояли ноутбук и колонки. Электронное пианино, расположенное так, чтобы можно было смотреть на небо в окне, сидя за клавиатурой. На стене висели криво прикрепленные цветные распечатанные обложки моих альбомов. Четыре штуки, как напоминание о том, что я кое-чего все-таки стою.
Совершенно иной дом, чем у Шаманки.
– Ты как будто от чего-то защищаешься, – сказал я, впервые войдя к ней домой, слегка ошеломленный атмосферой кофе и амулетов.
– Может и защищаюсь, – на полном серьезе ответила Шаманка так, что сразу становилось понятно: слова «мой дом – моя крепость» для нее имели самое наипрямейшее значение, – все может быть. А разве у тебя не так?
Теперь мы с Шаманкой засыпали, обнявшись, у меня дома и нам светила луна сквозь окно без штор.
– Ты и твой дом выглядите совершенно открытыми и беззащитными. Это очень подкупает, – услышал я.
Я не нашелся чем ответить, а когда спустя несколько минут повернул к ней голову, то увидел, что Шаманка спит. Лунный свет делил ее лицо на две части – светлую, почти светящуюся, и темную. Как инь и ян. По равномерному дыханию казалось – она спала уже довольно давно, и я только что говорил сам с собой.
Я тихо встал, поднял с пола телефон и вышел на балкон. Промзона внизу чернела, исполосованная ровными квадратами участков там, где угадывалось ограждение. Казалось, что дом стоит на одной из клеток шахматного поля. Сейчас не было видно всех развалин и в разлинованной строгости, которая сейчас представала передо мной, читалась какая-то красота в противовес разрухе, которую можно было наблюдать днем.
Все было хорошо, как и бывает после хорошего секса – устало и хорошо, но внутри что-то свербило, неприятно скреблось, создавая диссонанс с внешним состоянием.
Изначально я не собирался спать с Шаманкой, хотя уже этим вечером знал, что это произойдет. Это походило на плохую сказку – случайно увидел, случайно встретил после, как-то переспали. Будто незримая волна подхватила нас и несла вперед, а мы, ну или я, не знаю, как у Шаманки, просто сидел на гребне и пытался удержаться, хотя изначально сам собирался удерживать.
Слишком быстро и слишком просто, в этом есть что-то неправильное и требовался взгляд со стороны на эту ситуацию.
Я закрыл дверь и набрал номер друга.
Прошло пять гудков, прежде чем я услышал его сухое «Да.»
– Ты не спишь?
– Если и спал, то теперь точно не сплю. Но вообще-то, я на работе, – сказал друг, – сегодня моя смена. Чего ты хотел?
– Слушай, помнишь ты показал мне на одну девушку, а потом сказал, что у нее очень высокая вероятность умереть?
На некоторое время в трубке воцарилось молчание. Я, опершись на перила балкона смотрел на квадраты и представлял, как друг, где-то там, в городе, на какой-нибудь неосвещенной и пустой улице вспоминает, что же он тогда мне сказал, а белый глаз луны смотрит на него также, как на меня сейчас.
– Ну и что? – сказал он в итоге.
– Так получилось, что она у сейчас у меня дома.
Еще несколько секунд молчания.
– Как это вышло?
– Мы встретились через пару дней, познакомились…
– …и?
– …и все такое.
Мой друг медленно и отчетливо выругался.
– А ты понимаешь, – продолжил он еще немного помолчав, – что трахаться с человеком из жалости – не самая лучшая затея? Или ты решил, что раз она умрет, то можно напоследок?
– Послушай, – сказал я, – я сам до конца не понимаю, как так вышло. Просто мне захотелось ее увидеть и убедиться, что все с ней в порядке. Я даже не был уверен, что мы встретимся. И что теперь с этим делать – не совсем понимаю.
– Ты на самом деле инкуб…
– Скажи лучше вот что: Та вероятность в четырнадцать процентов – что это означает? От кого ее беречь, если что?
– Не надо никого ни от кого беречь! Ты вообще ничего не должен об этом знать. Почему, думаешь, этим занимаются специальные люди? – спросил мой друг и тут же сам ответил, – Как раз поэтому, чтобы другие не искали везде угрозу.
– Теперь уже поздно. В следующий раз промолчишь.
Он только вздохнул.
– Четырнадцать процентов – это, как ты понимаешь, вероятность смерти человека. Но вероятность не значит, что в четырнадцати случаях из ста он может погибнуть, все считается иначе. Отчего люди умирают – я не знаю. И никто не знает. Болезнь, неосторожность, самоубийство, тут кто к чему больше предрасположен. Как правило, проценты растут у человека с течением жизни. Исключения бывают, но в редких случаях. Когда, например, человек вернулся из какой-то опасной зоны.
– Например с войны?
– Например с войны. Во всех остальных случаях, я говорю о самых бытовых ситуациях, в большинстве случаев все прогнозируемо и тут ничего не поделаешь. И ничего делать не надо. Ты меня понял? Ни-че-го.
– А как понять, когда все?
– Ты издеваешься?
– В смысле, как понять, что она уже одной ногой в могиле?
– Этим занимаются специальные люди. Мой тебе совет – держись от нее подальше.
– Да поздно уже.
– И ей ни в коем случае ничего не рассказывай. Сделаешь только хуже, причем всем – и ей, и себе, и мне тоже.
– Хорошо.
– Ладно, я потом позвоню.
Я остался один в пустом и безмолвном мире. Часа через четыре, первые солнечные лучи, высветят ржавые трубы и пустые цехи, асфальт и бетон, и стайки бродячих собак – единственных местных жителей – беспородных потомков тех, кто охранял эти места. Сейчас же он был пуст и лишь две ниточки связывали меня с ним – телефон в руке и дверь за спиной, за которой спала девушка, которая должна была умереть.
Повернувшись и дернув за ручку двери, я обнаружил, что дверь на балкон заперта.
Шаманка продолжала спать в той же позе, в какой я ее оставил – свернув одеяло и поджав под себя ноги. Выглядела она так, словно собиралась проспать целую вечность. Свет и здесь делил ее лицо не две части и если долго всматриваться начинало казаться, будто бы из одной Шаманки выглядывает другая.
Одна ниточка.
Я оперся спиной о перила балкона.
Учитывая все обстоятельства, слова Шаманки о том, что она защищает свой дом, не лишены смысла. Если моя квартира – квинтэссенция пустоты, то ее – концентрация смыслов. Прямо как поэзия в лучшем воплощении.
Интересно, Шаманка пишет стихи?
В детском доме и школе писать стихи казалось чем-то стыдным, признаком тонкокожести, что презиралось. Хотя почему – сейчас уже не вспомню. А в консерватории, как оказалось, стихи были нормой. Писали все, или почти все – преподаватели, студенты, даже охранник – седой старикан с трясущимися руками, способный поддержать порядок только вопросом о том, куда ты идешь.
Каждый из писавших считал свои опусы эталоном утонченности, даже если стихи состояли сплошь из глагольных рифм. Даже стихи о несчастной любви, хотя что может быть банальнее в поэзии? Даже если они были простыми, как рекламные слоганы. Интеллигентные люди, музыканты, готовы были, в буквальном смысле, начистить морду тому, кто назовет их опусы бездарными. И это нисколько не преувеличение.
Как сказала наша деканша:
– Эти интеллигенты Родину защищать не готовы, но вполне способны убить за пару своих строчек.
А уж она воспитала не одно поколение интеллигентов.
До консерватории я вообще не задумывался о сочинительстве стихов, но там, в семнадцать лет, вдруг осознал, что слова, сказанные в правильной последовательности и нужном порядке, произнесенные в нужном ритме, могут, оказывается, иметь огромную силу. Это была просто еще одна форма музыкальности. Я начал ходить на все поэтические вечера и слушать людей, читающих свои и чужие стихи. Добыл в библиотеке несколько томов с поэзией Серебряного века и читал в свободное время, стремясь найти свою истину. Тогда, в семнадцать лет, казалось, что еще немного и я открою тот самый философский камень творчества, настолько все было сильно и по-настоящему.
Набравшись опыта, я начал видеть недостатки в творениях окружающих меня людей, но вместо того, чтобы перестать ходить на встречи поэтов, сам взялся за перо, дабы достичь той гармонии, которой не хватало в стихах других людей. Но не очень надолго. Скрипач, ставший первым и последним моим читателем, когда увидел эти строки, своим смехом сильно уронил мою самооценку и больше таких ошибок я не совершал и отныне писал только в стол. Мой сожитель, кстати говоря, тоже увлекался стихами, причем примерно того же качества, с тем лишь нюансом, что все его творения были о любви к той самой идеальной женщине, которая примет его в объятия и навсегда там оставит. В отличие от меня он цитировал свои сочинения нескольким дамам, но те то ли не любили поэзию, то ли слишком хорошо разбирались в стихосложении…
Когда я переезжал в квартиру из общежития, собирая вещи, то вытащил две своих тетрадки со стихами и две тетрадки Скрипача. На мой вопрос, что с ними сделать, Скрипач, к тому времени тоже признавший свою неспособность к этому виду творчества, безапелляционно резюмировал: «Сжечь».
Я потратил пару часов и прочитал их все – и свои, и его, а после разорвал тетрадки так, чтобы восстановить содержимое было невозможно.
– Ты что здесь делаешь? – Шаманка выглянула в приоткрытую дверь балкона и озадаченно смотрела на меня. Луна мерцала в ее глазах.
– Похоже, что сплю, – я обнаружил себя сидящим на полу балкона, – дверь заперлась. Тут замок дурацкий, все никак не могу починить…
– А почему не постучал?
– Не знаю, – я встал, чувствуя, как все тело онемело. Было холодно, – ты не подумай, я не люблю спать голым на балконах. Просто так получилось.
Так получилось. Самые популярные слова за последние дни.
Мы вернулись на диван, я прижался к Шаманке, радуясь ее теплу.
– Так что ты там делал-то? – спросила она.
– Сперва разговаривал по телефону о судьбе, потом размышлял о стихах.
Шаманка только покачала головой.
Вот так просто все у нас и вышло. А дальше уже начались проблемы.