Некромант. Такая работа. *** (Сергей Демьянов, 2013)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

МОИ БЛАГОДАРНОСТИ

Андрею Уланову – за ответы на все вопросы, касающиеся оружия,

Ольге Громыко – за то, что поддерживала во мне уверенность,

и всей команде L’Borro – за то,

что дали мне физическую возможность закончить эту книгу.

Эта история не могла быть рассказана без вашей помощи.

Иногда мне кажется, что некоторые люди вообще не понимают человеческого языка. Им бесполезно говорить, что ты не хочешь и не будешь делать что-то. Они просто развалятся напротив тебя в твоем же кресле, закинут ногу на ногу, может быть, закурят и спросят: «Ну и сколько вы хотите за это?»

Деньги – отличная вещь, но многих они портят. Нет ничего хуже, чем решить, что можно купить абсолютно все. Это соблазнительный, но весьма опасный миф: однажды можно узнать, что именно то, что тебе действительно нужно, вообще не продается. Даже за очень большие деньги. Иногда владельцев этих самых больших денег такое положение вещей не устраивает.

Я знаю кое-кого, кто считает, что в наше время иметь принципы – это непозволительная роскошь. Но я уверен, что у любого человека должно быть право сказать «нет», если ему противно что-то делать. И даже без «извините».

Я не ем соевый творог.

Я не слушаю Диму Билана.

Я не поднимаю мертвых.

И что, я обязан за это извиняться? Не думаю.

Увы, некоторым мое «нет» почему-то не кажется убедительным. Именно поэтому я беру клиентов только по рекомендации, но даже это не всегда помогает. Далеко не все люди способны хорошенько подумать перед тем, как дать кому-то номер моего телефона.

Был канун Нового года. Все супермаркеты украсили снежинками, мишурой и разноцветными лампочками, а на каждом сколько-нибудь значительном перекрестке узбеки в куртках-дутиках торговали петардами и фейерверками. В город привезли елки, и теперь тротуары возле станций метро были усыпаны хвоей. В магазинах появились елочные игрушки, картонки с конфетами и баллончики с искусственным инеем по сорок рублей штука. Им оказалось очень удобно рисовать на стеклах пентаграммы.

Человек, сидевший напротив меня, был очень, очень напуган. Видимо, именно это и заставляло его быть таким наглым. Даже более наглым, чем я.

Возможно, дело было еще и в том, что он был воплощением зла.

Заметьте, я думал так вовсе не потому, что он положил ноги в черных замшевых кроссовках на мой любимый письменный стол, который обошелся мне почти в штуку баксов.

– Я надеюсь, Кирилл Алексеевич, мы все же договоримся, – мурлыкнул он, широко улыбнувшись.

– Повторяю еще раз, для тупых: я не поднимаю мертвых, – отозвался я. – И, кроме того, я не работаю на нежить.

– Не стоит оскорблять своего будущего работодателя. – Мой собеседник покачал головой. – Вы же знаете, мы не любим, когда нас так называют…

– Я не люблю белый шоколад, – сказал я. – И знаете что?

– Что? – нахмурился он, озадаченный.

– Я его не покупаю, – ответил я. – И все довольны. Дверь вон там.

Всем хотя бы раз в жизни попадался человек, не понимающий намеков. Это может быть кто угодно – сосед по лестничной клетке, регулярно пытающийся одолжить у вас полтинник на опохмел, или коллега, привыкший спихивать на вас всю грязную работу. Как правило, это очень самоуверенные типы, воспитанные в твердом убеждении, что мир и населяющие его люди существуют только для их удовольствия. В их характере ничего не меняется, если они становятся вампирами. Разве что дури прибавляется. Видите ли, они думают, что им ничего не грозит, раз уж они мертвы.

Они ошибаются.

Вы не верите в то, что вампиры существуют? Я очень рад за вас. Это значит, что вы живете спокойной и безопасной жизнью человека, ничем их не заинтересовавшего. Мой сегодняшний гость был клыкаст, плохо воспитан и безнадежно мертв. Мне казалось, этого вполне достаточно, чтобы отказаться на него работать. Вот только сам он считал иначе.

– Кирилл, мне хотелось бы думать, что вы разумный человек и мы сможем договориться, – мягко сказал он, не двигаясь с места.

– Одно с другим никак не связано. – Я пожал плечами. – То, что я разумный человек, вовсе не обязывает меня соглашаться на все, что мне предложат.

– Вы же понимаете, что они будут настаивать… – Он хмыкнул и покачал головой, видимо, не в силах поверить в то, что в мире еще встречаются люди, у которых есть принципы. Я имею в виду такие особенные капризы, которые никак нельзя обменять на сколь угодно большую сумму денег.

– Тут такое дело… – сказал я. – Я могу настаивать на том, чтобы меня сделали английской королевой. Но вы же понимаете, чем это кончится?

– О да! – согласился мой собеседник. – Но, похоже, вы не понимаете, чем это может кончиться.

Я не скандалист по натуре. Я хорошо отношусь к большинству людей. Я люблю собак, кошек и аквариумных рыбок. Разговариваю я почти всегда тихо и вежливо, руками не размахиваю, слюной не брызгаю – в целом меня можно назвать довольно-таки сдержанным человеком. Обычно я с большим уважением беседую со своими клиентами: в конце концов, это те самые люди, которые оплачивают мою еду, одежду и квартиру. В мире существуют всего две вещи, которые я действительно ненавижу.

Первая – вампиры.

Вторая – когда мне угрожают.

Мой собеседник был олицетворением их обеих. Можно ли винить меня в том, что я все-таки сорвался?

Жесткий воротничок-стоечка – неважная защита для тех, у кого шея – наиболее уязвимое место.

– А-авх! Гр-р! – причитал мой собеседник.

Ну хоть ноги со стола убрал – и то хлеб. Ему сейчас было очень страшно. Собственно, он и орал не столько из-за того, что ему было больно, сколько от страха. Я ведь мог и что-нибудь важное ему повредить. Правда, действительно необходимых для выживания органов у вампиров немного.

Мне известны все.

Для более старого немертвого я бы выбрал топор, а еще лучше – дробовик, заряженный картечью. Никому не говорите, но под крышкой моего рабочего стола спрятан ИЖ-81 «Ягуар» с ореховой рукояткой. Я предпочел бы облегченную Бенелли Нову или пятисотый Моссберг Крейсер, но достать такое в Москве за разумные деньги довольно трудно. Кроме того, именно это старенькое помповое ружье, купленное с рук по объявлению на каком-то форуме за двести пятьдесят долларов, пару раз уже спасало мне если не жизнь, то здоровье.

Моего нынешнего гостя особенно опасаться не стоило: он был обращен меньше года назад и к тому же не ожидал от меня подобной выходки. Я его понимал. Я – человек, а нормальные люди обычно не пытаются убить кого-то ни с того ни с сего. Нам нужна очень веская причина для того, чтобы даже просто задуматься об этом.

Кроме того, вряд ли ему приходилось часто встречаться с людьми, всегда готовыми к нападению вампира.

Ну или к нападению на вампира.

На правой руке я обычно ношу широкий кожаный браслет с серебряными клепками – для душеспасительных бесед, к предплечью левой пристегнуты ножны – в них я держу двенадцатисантиметровый обоюдоострый нож с симметричной заточкой для тех, кто остается глух к голосу разума. И еще у меня есть довольно толстая струна с серебряной оплеткой. Отличная вещь, придуманная как раз для подобных случаев.

При необходимости я мог бы порадовать моего гостя еще несколькими забавными сюрпризами. Не то чтобы я их коллекционировал, просто у меня довольно нервная работа.

– Вот теперь мы, наверное, поняли друг друга, – сказал я. – Мартынов, не приходи ко мне больше.

Он тут же заулыбался и принялся всячески демонстрировать полное свое со мной согласие. Он думал, что я собирался его убить, и был неправ. Если бы я собирался, я бы убил. Впрочем, ход его мыслей меня вполне устраивал.

Избегая резких движений, я снял струну с его шеи и уселся обратно в кресло.

При жизни Павел Мартынов был мелким бизнесменом, из тех, кто вечно экономит, зажимая сверхурочные сотрудникам, и при случае непременно кинет партнера, наемного работника или клиента, если это ему ничем не грозит. С его стороны было очень глупо пытаться убедить меня в том, что перед лицом вечности он изменился к лучшему. Это могло бы сработать, не знай я ничуть не хуже него, в какую именно сторону меняются люди, становясь немертвыми. По счастью, в детали моей личной жизни Мартынов посвящен не был.

– Еще раз увижу тебя рядом с моим домом – убью, – предупредил я, восстановив дыхание. Не люблю позволять себе злиться.

– Давай поговорим, как цивилизованные существа… – заныл Мартынов. – Это же была просто шутка.

– При обсуждении работы шутки неуместны, – отрезал я. – Считай, что у меня нет чувства юмора. Выметайся отсюда и даже мимо моей двери не ходи, если не хочешь стать окончательно мертвым. Это все, что я имею тебе сказать.

Он выбрался на лестничную клетку с таким видом, точно шел общаться с комиссией из СЭС, не имея ни соответствующих бумаг, ни крупной суммы наличными в кармане. Вообще-то я склонен жалеть людей, которым патологически не везет. Я сочувствую бездомным кошкам, героям Чарли Чаплина и иногда даже тем невезучим ребятам, которым приходится зимой раздавать у метро рекламные листовки. А вот Мартынова мне жалко не было. Может быть, он не притворялся и действительно ожидал наказания за то, что не сумел убедить меня взять этот заказ.

Может быть.

С другой стороны, вампиры частенько лгут, если их ложь может сделать вам больно или стать причиной неприятностей. Но я не стал бы ему сочувствовать, даже если бы доподлинно знал, что ему капитально влетит.

Для того чтобы жить, всякому пр€оклятому необходимо творить зло. Людям нужно дышать, пить, есть, спать. Лишенные возможности делать это, они заболевают и умирают. Именно поэтому воздух, еда, вода и сон считаются базовыми потребностями человека. У вампира базовая потребность только одна.

Зло.

В сочувствии они не нуждаются. Тем более – в моем сочувствии. Я предпочитал приберечь его для других случаев.

Понаблюдав за тем, как Мартынов садится в машину, я переключился на изображение с камеры на воротах и убедился, что он действительно уехал. И только потом позволил себе расслабиться и включить кофеварку. Нет, у меня нет паранойи, но всегда приятно точно знать, где находится тот, от кого ты ждешь подлости. Я не думал, что Мартынов может попытаться меня убить, но вот покалечить – запросто. Для того чтобы поднять покойника, обе руки мне не нужны. И ноги тоже, по большому счету.

Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть и пролить кофе на рубашку. Вот черт! Только пятна на груди мне для полного счастья и не хватало! Минут через пятнадцать нужно было выезжать к клиенту, поэтому я просто не успевал забежать домой, чтобы переодеться. Пора бы приучиться держать в офисе запасной комплект одежды на всякий случай. Впрочем, пятно от кофе – это еще куда ни шло. В прошлый раз это была кровь.

Предполагается, что красное на красном не должно слишком бросаться в глаза, но кровавое пятно даже на бордовой джинсе выглядит как кровавое пятно. Хорошо еще, что тогда у меня в запасе оказалось немного свободного времени и я успел быстренько замыть пятно в туалете. Рубашку даже не пришлось отдавать в химчистку.

Интересно, пройдет ли тот же номер с кофе?

Телефон зазвонил снова, я поставил кружку на стол и взял трубку. Звонила Лиза Островская, и это, кроме всего прочего, значило, что все мои планы прямо сейчас рисковали накрыться известным предметом.

– Кир, у нас «Курская», – коротко сказала она. – И это срочно!

Конечно, глупо записывать в ежедневник что-то вроде «17.00–17.30, понедельник. Упокоить зомби на «Китай-городе», но если я перестану планировать свою рабочую неделю и четко придерживаться составленных планов, то просто утону в трупах. Так всегда бывает, если ты соглашаешься делать что-то бесплатно. Сначала тебе говорят, что неплохо бы заниматься этим хотя бы по воскресеньям, а потом в пятницу у них возникает проблема, которую нужно решить срочно, и никто, кроме тебя, с этим не справится. И ты даже не успеваешь заметить, как твое волонтерство начинает пожирать кучу времени.

Нет, я до сих пор считаю, что делаю нужное дело. Я никогда не отказываюсь приехать, чтобы уложить зомби. В конце концов, каждый человек достоин смерти, и просто нечестно эксплуатировать несчастного покойника только потому, что у тебя есть такая возможность. Но я не могу заниматься благотворительностью двадцать четыре часа в сутки. Иногда мне нужно есть, спать, работать за деньги и ходить в кино.

– Я не могу сейчас, – сказал я. – Позвони кому-нибудь еще.

– «Кому-нибудь еще»?! – возмутилась Лиза. – Ни Марька, ни Макс сейчас не могут уйти с работы, Ларисы нет в городе, а Рашид в запое после субботней вылазки.

– У меня встреча с клиентом через час, – возразил я. – Я не могу ее отменить.

– Попроси его подождать, – предложила Лиза. – Блин, сейчас упустим, потом еще два месяца будем лапу сосать! Да кому я объясняю? Это ж «Курская»!

У человека, которому принадлежали нищие с «Курской», было на нас чутье. За весь прошедший год нам удалось выцарапать у него всего шесть тел – примерно столько же, сколько я укладывал еженедельно на «Комсомольской».

Вероятно, это было связано с тем, что на площади трех вокзалов не пытался делать бизнес только ленивый. Выколачиванием денег из прохожих здесь были заняты все: бабки с пирожками, цыгане с детьми, торговцы с китайскими шмотками, карманники с быстрыми и лживыми глазами, милиционеры с рациями и почти не говорящие по-русски таксисты.

И мертвые.

Эти обычно стояли у стен или сидели прямо на асфальте. Некоторые – с протянутой рукой. Некоторые – с шапкой или полиэтиленовым пакетом. Некоторые – с картонной табличкой «Памагите умирла… (нужное вписать)». Практически у всех были хорошо заметны типичные признаки начинающегося разложения, но какой нормальный человек будет разглядывать попрошайку? Большинство людей обычно хватает на то, чтобы кинуть горсть монеток в раззявленный у ног вонючего бомжа пакет, сунуть купюрку в раскрытую сумку бледной побирушки с ребенком, – и чувствовать себя праведником. Очень немногие удостаивают обитателя городского дна повторного взгляда.

Рано или поздно каждый такой любопытный прибивается к нам.

Согласно российскому законодательству, каждый человек после смерти имеет право на достойное отношение к своему телу и гарантированное погребение с учетом волеизъявления покойного. Исходя из этого, можно считать, что поднятие мертвых в целях использования их труда не только неэтично, но и незаконно, несмотря на то что это впрямую нигде не оговорено.

Незаконно, но очень выгодно.

Зомби не спят, не мерзнут, им не нужна водка и еда, они физически не способны подвести или предать того, кому принадлежат. Мертвые честны и послушны, они – идеальные исполнители воли того, кто поднял их. И не имеет значения, каким человек был при жизни. Вегетарианец будет заживо жрать орущего благим матом должника своего хозяина, мальчик-мажор встанет у ларька и примется бормотать «братец, помоги копеечкой здоровье поправить», а бывшая бизнесвумен, натянув на себя жуткие тряпки, отправится побираться по метровагонам.

Каждому из них приказ хозяина с успехом заменяет божью волю.

На «Комсомольской», которую Лиза полгода назад повесила на меня, с достаточной регулярностью появлялись мертвые, принадлежащие самым разным «лицам, занимающимся противоправной деятельностью». И лица эти никогда не упускали возможность подгадить конкурентам, что здорово облегчало мне зачистку вверенной территории.

У «Курской» хозяин был один.

И практически каждый из нашей группы мог предъявить ему довольно длинный счет.

– Я жду тебя у выхода с кольцевой, подъезжай, – добавила Лиза и повесила трубку.

Я с тоской посмотрел на стоявшую на столе чашку, настучал клиентке эсэмэску с извинением и просьбой перенести встречу, накинул куртку и поехал на Курскую.

Есть вещи, которые приходится делать даже тогда, когда не хочется. Просто потому, что никто не сделает их за тебя.

Здесь для меня всегда пахло мертвечиной.

Иногда слабенько. Иногда, как сейчас, совершенно невыносимо. Это не столько запах, который можно учуять носом, сколько ощущение. Оно возникает, когда ты, шестилетний, неожиданно проваливаешься в глубокую влажную яму, прикрытую опавшими листьями. Оно сродни тому чувству, которое испытываешь, взяв в руки изъеденный червями гриб-переросток, каким-то образом затесавшийся в компанию крепеньких боровичков в твоей корзине. Его отголоски начинают звучать в тебе, когда ты опаздываешь домой вечером и бежишь по эскалатору, понимая уже, что никак не успеть вовремя и непременно будет скандал.

Страх.

Смерть.

Неизбежность.

Невозможность что-либо изменить.

Лиза топталась у выхода из метро и время от времени поглядывала на экран мобильника: трогательный беспокойный ребенок с тонкими запястьями, растрепанными темными кудряшками, в красной лыжной шапочке и куртке-дутике. Я помахал ей комком розового меха (слоненок? обезьянка? фиг разберешь!), прихваченным с лотка по дороге. Пучок квелых роз говорил бы о якобы предстоящем мне свидании куда более явно, чем глупенькая мягкая игрушка, но тратиться на букет, который потом все равно придется выбросить, поскольку он жутко мешает работать, я считал неправильным.

Кроме того, я терпеть не могу срезанные цветы.

Мне и так слишком часто приходится иметь дело с покойниками.

– Извини, любимая, что опоздал, на Озерной пробка, – скороговоркой пробормотал я. Достаточно громко для того, чтобы мои оправдания могли услышать все заинтересованные в этом лица.

– Я знала, что ты меня выручишь! – прошептала Лиза, обнимая меня и чмокая в ухо.

– Это-то и плохо, – тихонько вздохнул я. – Неужели совесть тебя совсем не мучает?

– Ну и где логика? – спросила Лиза. – Опоздал ты, а совесть почему-то должна мучить меня.

– Имей в виду, мне ужасно плохо, – серьезно сказал я. – Ты вынудила меня перенести встречу с клиентом, который, между прочим, хотел дать много денег. Я не успел допить кофе и к тому же остался без обеда.

– Это дело поправимое, – легкомысленно отозвалась Лиза.

– Хочешь сказать, что поведешь меня пожрать? – удивился я.

Это что-то новенькое.

– Хочу сказать, что минут через пятнадцать, если мы поторопимся, ты уже успеешь потерять аппетит, – сказала Лиза.

– Да ладно! – Я пренебрежительно фыркнул. – Для того чтобы я отказался перекусить за чужой счет, нужно что-то пострашнее одного несчастного зомби.

– Зараза ты самоуверенная! – улыбнулась Лиза. – Иногда мне кажется, что тебя вообще ничем не проймешь.

Я мог бы покачать головой и сказать, что она глубоко ошибается: на самом деле я хрупкое и ранимое существо. Нестабильная самооценка – хроническая болячка, здорово мешающая мне жить. Действительно эффективно работать и выдавать приемлемого качества результаты я способен только тогда, когда твердо верю в то, что я – лучший в своем деле и все мне по плечу. Стоит мне почувствовать себя неудачником – и можно сразу прощаться и ехать домой, поскольку толку от меня ближайшую пару дней точно не будет.

Но вряд ли от того, что Лиза узнала бы об этом, было много пользы.

– Ты меня сюда потрепаться вызвала или все-таки покажешь клиента? – спросил я вместо этого. – И еще – обед за тобой.

– Вымогатель! – отозвалась Лиза.

– Ну с паршивой овцы – хоть шерсти клок, – сказал я.

– Я бы попросила! – возмутилась она. – Ладно, вон он.

Я проследил за ее взглядом.

Одна неделя, проведенная мертвым телом на открытом воздухе, равна примерно восьми неделям в земле и двум – в воде. Мало поднять труп и заставить его шевелиться. Без серьезной обработки он довольно быстро испортится, однако совсем свежий зомби внешне мало отличается от живого человека. Если не присматриваться – а никто не станет внимательно разглядывать ковыряющегося в мусорке бомжа или алкаша с бессмысленным лицом и трясущимися руками, – трудно что-то заподозрить. Этот был совсем свежий. Нам повезло, что сегодня по «Курской» дежурила Лиза. Вряд ли кто-нибудь из новичков обратил бы внимание на этого попрошайку лет тридцати на вид, слегка лысоватого, невзрачного, но выглядевшего вполне прилично. Его лицо, не успевшее еще оплыть, было покрыто тонким слоем стойкой аэрокраски, а под глазами и на подбородке, похоже, лежал дополнительный слой белого корректора, спрятавшего темные трупные пятна. Одет был наш сегодняшний клиент в потрепанный, но не слишком грязный свитер и мешковатые коричневые брюки, а в руках держал традиционную картонку «Памагите сабрат на апирацыю. Я нимагу гаварит».

Его выдавали только глаза.

Для того чтобы заподозрить в заразном и вонючем, потерявшем человеческий облик существе мертвеца, нужно хотя бы допустить, что перед тобой может быть мертвец. И то, что он ходит и канючит, еще не делает его живым. И еще нужно знать, что высматривать. Два буроватых треугольничка по обе стороны от радужки, пятна Лярше, чаще называемые просто «манкой», начинают проступать минут через двадцать после наступления биологической смерти и полностью проявляются до конца первого часа. У живых их не бывает.

– Времени у нас минут пятнадцать, не больше, – предупредила Лиза. – Постарайся сделать все аккуратно.

– А я-то всю жизнь мечтал размазать какого-нибудь зомби по стене, чтобы кишки и вопли! – хмыкнул в ответ я. – Испортила мне весь кайф.

– Тут уже часа полтора туда-сюда катаются ребята на черном джипе «Чероки», – добавила она.

– Записала номер машины?

– Разумеется. – Лиза кивнула. – Но не думаю, что нам это чем-то поможет. Такая хитрая сволочь, как местный заправила, вряд ли проколется на подобной ерунде.

– Хитрые сволочи, – назидательно сказал я, – как раз только на ерунде и прокалываются. Потому что слишком заняты, страхуясь от серьезных вещей. Ладно, все. Заткнулись, работаем.

Лиза вынула из кошелька купюру. Зомби слегка оживился, переступил с ноги на ногу и зябко поежился, привлекая к себе внимание.

Я натянул тонкие латексные перчатки телесного цвета (такие не слишком бросаются в глаза) и шагнул вперед. Два метра. Купюра перекочевала в раскрытый пакет, а в воздухе запахло полынью. Полтора. Лиза сделала вид, что читает надпись на картонке. Метр. Мертвый снова переступил с ноги на ногу, точно они у него затекли. Остро пахнуло застарелой мочой и вонью разлагающегося тела. Он чуял меня. Он знал, кто я. И это заставляло его мучиться совершенно невыносимо. Лиза вытащила еще одну купюру и пошуршала ею. Это подействовало буквально на пару секунд.

– Последи, чтобы он не подходил ко мне ближе, – попросил я, стараясь не дышать слишком глубоко.

Она кивнула и замкнула вокруг нашего сегодняшнего клиента защитный круг, пшикнув под ноги святой водой из распылителя.

Святая вода не делает с мертвыми ничего такого, что показывают в голливудских фильмах. Я имею в виду, в обрызганном ею ходячем трупе не появляются дырки и он не падает на землю как подкошенный. Фактически она для них безвредна, и я до сих пор не знаю, почему они так боятся ее. Но до сих пор это был лучший из известных мне способов придержать зомби, не навредив ему.

Я всегда надеюсь, что в этот раз у меня все получится без того, чтобы его касаться. Дело не в естественной брезгливости человека, точно знающего, какая зараза прямо сейчас активно размножается внутри и на поверхности кожи этого существа. И даже не в страхе перед возможным нападением покойника.

Сами по себе мертвые не представляют опасности и неагрессивны, как неагрессивен медвежий капкан. Он стоит там, куда его поставили, и делает то, что должен делать. Ни один известный мне медвежий капкан не будет с воплями гоняться за вами по лесу, даже если вы – медведь. Но он защелкнется и сломает вам ногу, если вы окажетесь достаточно глупы, чтобы активировать его. В практическом смысле поднятый мертвец – такая же тупая и примитивная тварь. Запертый в собственном медленно разлагающемся теле, он может очень страдать, но действовать это его не заставит.

Человек не способен оторваться от земли и взлететь. Для этого ему нужен самолет.

Ходячий покойник не способен сделать что-то без приказа хозяина. Даже умереть. Для этого ему нужен я. Точнее, не столько я, сколько моя свобода воли. Подошла бы и чья-нибудь еще, тут разницы нет, но вот беда – не у всех получается влезть в чужую шкуру.

А некоторые двери открываются только изнутри.

– Ты следишь? – уточнил я.

– Слежу, давай быстрее, – отозвалась Лиза.

Зомби изо всех своих дурных сил рвался ко мне. Он не пытался обойти Лизу, заступавшую ему дорогу, как это сделал бы живой человек. Просто тупо пер и пер, похныкивая от боли и страха.

Ни святая вода, ни разбрызганное тут эфирное масло Artemisia absinthium нашему целеустремленному мертвому другу особенно не мешали. Черт, паршиво. Я прикрыл глаза и велел себе успокоиться. Будем надеяться, что минут пять у меня еще есть в запасе. Мало, очень мало, но я успею. Должен успеть.

Один из базовых симптомов наступления преагонального состояния организма, а затем и агонии – расстройство дыхания, приводящее к гипоксии и нарушениям деятельности центральной нервной системы. Вдохи становятся резкими, естественный ритм дыхания теряется, а темп все нарастает и нарастает, пока не достигнет условного максимума, а потом человек просто перестает дышать, как будто система внутри него выгорает. Я вытянул руки так, как будто хотел обнять ходячий труп, удерживаемый Лизой, и принялся дышать по схеме Неговского – коротко и глубоко. Обычно мне хватает нескольких вдохов, чтобы голова закружилась и в ушах начала стучать кровь.

Это единственный известный мне способ быстро объединить свое сознание с сознанием мертвого человека, которого мне нужно положить обратно в землю. Все люди умирают по-разному. Смерть от инсульта не похожа на смерть от ишемической болезни сердца и здорово отличается от смерти, вызванной обширной кровопотерей, однако все они объединены четкой последовательностью смены терминальных, или пограничных, состояний.

У каждого из этих состояний есть признаки, надолго запоминающиеся всякому испытавшему смерть. Пользуясь этими воспоминаниями, я открывал моего мертвого клиента, как студент открывает бутылку пива зажигалкой при отсутствии открывашки. Мне было бы проще, знай я заранее, как и отчего он умер, но такая удача подвалила мне только раз за все время моей работы с Лизой. Тогда на «Киевской»-кольцевой кто-то из наблюдателей обнаружил жутко испуганную мертвую тетеньку с плакатиком «помогите умирла мама» и собственным, заполненным от руки свидетельством о смерти с «острой двусторонней полисегментарной пневмонией» в графе «причина».

Я вскрыл его быстрее, чем рассчитывал, – и насторожился. Мне не нравится, когда что-то получается легче, чем должно бы. Как правило, потом за это приходится расплачиваться. И чаще всего – именно тем, чем ты платить не хочешь. Не то чтобы я был очень жадным типом, но свои траты предпочитаю планировать заранее.

Воздух, пропитанный вонью, казался мне теплым и густым. Я знал, что стою посреди промозглой московской зимы, но кожей чувствовал тяжесть худжандского августовского полдня, трескающегося по швам от жары. Московские минус семь ощущались как плюс двадцать восемь, не меньше. Не открывая глаз, я содрал с себя куртку и уронил под ноги.

Уже не страшно, почти закончил.

Простыть за пять минут я, скорее всего, не успею, а если и успею – невелика беда. В ушах так громко стучала кровь, что услышать, что кричит мне Лиза, я не сумел. Наверное, это было что-то важное, но я не мог позволить себе отвлечься.

– Потом. Все потом, – сказал я, изо всех сил стараясь не потерять связи с нашим покладистым мертвым клиентом.

Очень трудно долго держать руки на весу. Кроме того, часто не вполне очевидно, какие конкретно руки тебе нужно не уронить, если ты пытаешься одновременно контролировать два тела. Мертвый попрошайка оказался очень восприимчивым. Несчастный, измученный и перепуганный, он готов был поделиться со мной любой информацией, лишь бы я помог ему выбраться из этого кошмара. Обычно зомби с Курского вокзала – существа недоверчивые и плохо осознающие себя. Вы пробовали когда-нибудь решать рабочие вопросы с человеком, пьяным в хлам? Даже если он хорошо к вам относится и хочет помочь, легко это обычно не бывает. Заставить мертвого действовать хоть сколько-нибудь осознанно еще сложнее.

Это мертвый парень оказался исключением из правил. Ему было очень плохо и страшно. Его «плохо и страшно» длилось уже довольно долго, но мыслить с достаточной четкостью это ему не мешало. В своей нынешней жизни, которая началась вскоре после того, как небритый врач констатировал его смерть от остановки сердца, он был счастливо женат и последние десять лет вместе с женой занимался исследованием осознанных сновидений. И сейчас он полагал, что ему снится кошмар, что он спит и по какой-то причине не может проснуться.

Это было невероятно соблазнительно. Настолько соблазнительно, что я не удержался.

Я назвал его по имени.

– Кто тебя поднял, Давлат? – спросил я. И только потом сообразил, что допустил очень большую ошибку.

Старое имя воткнулось в него, как нож в подставленную ладонь.

Прошило насквозь.

Пришпилило к тяжелому мертвому телу.

Овеществило.

Я почувствовал, как он испугался. Сонная уверенность покинула его, уступив место панике, – так проваливаются в полынью, прежде захлебываясь ужасом, а потом уже ледяной темной водой. Зомби застонал, зачмокал – и вдруг резко дернул вперед. Руки убрать я не успел. Он прижался лицом к моим ладоням и удовлетворенно замычал.

– Не дай мне упасть, – крикнул я слегка растерявшейся Лизе.

Сердце успело стукнуть всего пару раз, когда на меня накатило. Больше всего на свете в своей работе я ненавидел именно это.

Тьма, бесконечная и гулкая, навалилась на меня, подмяла под себя и вошла так, как будто именно я был случайным гостем своего тела, а она – полноправной хозяйкой. Она пахла прозрачным холодным осенним днем, когда под ногами людей шуршат мертвые листья. В ней была уютная тяжесть земляных комьев, скрежет лопаты по камню, мягкое повизгивание колес железной тележки, приглушенный матерок, звяканье горлышка водочной бутылки, поцеловавшейся с краем стакана. И абсолютное, безусловное принятие меня – таким, какой я есть, потому что именно такой, отличающийся от других, похороненных здесь и приходящих сюда, я был хорош для нее. Тьма ждала меня параноиком и лентяем. Тьма ждала меня слабаком, не сумевшим бросить курить без посторонней помощи и привыкшим на ощупь искать свежие носки в груде выстиранного машинкой белья. Тьма ждала меня не умеющим разбираться в музыке и не понимающим Толстого. И для нее я был совершенством просто потому, что был собой.

Я боялся, что однажды мне не хватит сил от этого отказаться. Это было как скользить по ледяной горке в детстве – и весело, и жутко, и совершенно невозможно остановиться.

Очень немногие люди умирают без страха по одной простой причине: в том времени и в той части мира, где мы живем, принято противопоставлять жизнь смерти, отгораживаться от нее и делать вид, что она – отрицание и конец всего. Фактически это все равно что считать орла – концом решки или правую руку – отрицанием левой.

Или лед – небытием воды.

«Мысли позитивно! Конечно, ты выздоровеешь! Не сдавайся!» – говорят родственники человеку, уже физически осознавшему собственную смертность. Им кажется, что они могут отменить смерть, отрицая ее, но все, чем они на самом деле могут помочь умирающему, – не бояться за него.

Он вынужден слезть с печи, на которой пролежал тридцать лет и три года и наконец пойти, а они старательно уверяют его в том, что у него непременно получится лежать дальше, если он будет мыслить позитивно. Они делают это, даже если точно знают, что лгут. Как-то не принято говорить человеку: «Ты болен и теперь непременно умрешь. Мне будет жалко расстаться с тобой, но я рад, что все идет нормально». Однажды мир вдыхает человека со всеми его детскими травмами, неблаговидными поступками, предательствами и злыми мыслями, а потом выдыхает его обратно. Чистым. Тем, кто готов быть героем совершенно новой истории, которая, может быть, выйдет у него более совершенной. Но тело, которое он носил так долго, отказывается отпускать его без драки. И каждый из нас с детства привык сражаться против себя на его стороне.

Шестилетка боится воображаемого волка, притаившегося в шкафу, и волк этот для него достаточно реален, чтобы малыш описался.

Старик боится умирать, потому что жизнь – это свет и тепло и долгие разговоры с родными, а смерть, в противовес ей, – тьма, и холод, и молчание.

Такое противопоставление так глубоко въедается в сознание, что иногда даже поднятого некромантом покойника бывает трудно вытолкнуть через смерть обратно в его текущую нормальную жизнь. Он не думает: «О, как хорошо, что кто-то пришел и починил порядок вещей». Он думает: «А-а-а, я умираю, помогите!» И потом, спустя много лет, он будет в ужасе просыпаться ночью, внезапно вспомнив себя мертвым. Если, конечно, сохранит здравый рассудок после получения такого опыта.

Я думаю, это вполне годная причина ненавидеть тех, кто поднимает мертвых ради денег.

Некоторые верят, что человек, умирая, отправляется в специальное место, предназначенное для мертвецов, и больше никогда не покидает его. Если бы это было так, может быть, я относился бы к поднятию мертвых иначе. Вечность – это слишком долго для того, чтобы провести ее в одном месте, даже очень клевом. Но так уж вышло, что я знаю, как на самом деле устроена эта система.

Однажды ты умираешь.

Твое тело перестает иметь какое-либо значение – так же, как время, пространство и другие вещи, привязывающие живых к их реальности. Ты проходишь сквозь смерть, как игла сквозь ткань. Ты рождаешься другим человеком в другом месте, взрослеешь, иногда женишься, находишь работу и, может быть, строишь дом. Все у тебя хорошо. Или, наоборот, плохо. Это не имеет особенного значения, потому что это все равно твоя собственная новая жизнь, твое чертово настоящее, твоя нынешняя дорога, которую ты должен пройти – от появления на свет до того момента, когда тебе придется снова встретиться со смертью.

Но пока кости твоего прежнего тела лежат в земле, кто-нибудь вроде меня может дернуть за хвостик нитки. И втащить тебя назад, когда ты будешь возвращаться из школы, засыпать рядом с девушкой или пить виски с друзьями, отмечая рождение своего первенца. Через час, неделю, месяц тот, у кого есть власть над мертвыми, может взять твое прежнее тело и забрать тебя из любой минуты твоей новой замечательной жизни. Большинство людей уверено, что время линейно. Проблема в том, что это не так, если речь идет о смерти.

Пожалуй, это единственное, чем смерть действительно похожа на сон: бывает, что ты проживаешь в нем целую жизнь, а потом просыпаешься утром, понимая, что прошло всего несколько часов.

Только в нашем случае в пробуждении нет ничего хорошего.

Я не знаю, как объяснить это проще, не нарисовав схему, но вот так оно есть.

Парня, который приехал в Москву из Худжанда на заработки и умер здесь неделю назад от остановки сердца под именем Давлата Темури, в его текущей жизни звали Никласом. И он прекрасно помнил, где живет, чем занимается и с кем дружит. Я мысленно сказал «спасибо» всем, кого следовало за это поблагодарить. Частенько до этих воспоминаний очень трудно добраться. Сознание блокирует их; в этом есть очень много милосердия и столько же вреда. Человеку проще смириться с рабством, если он убедит себя в том, что у него никогда не было свободы. Но в этом случае даже Авраам Линкольн не сможет освободить его.

– Ландскруна, парень, – прошептал я, зная, что он услышит меня, как бы тихо я ни говорил. – Твоя остановка, пора выходить. Садишься на троллейбус возле Северного лазарета, выходишь в Шеппсброне – и ты дома. Слышишь – будильник звенит. Давай просыпайся, Никлас, у Линды уже завтрак готов.

Я услышал, как он протяжно ахнул, – и перестал его чувствовать.

Для того чтобы отправить человека, вдернутого в свое старое мертвое тело, обратно домой, нужно очень много энергии. Во время агонии, предваряющей смерть тела, умирающий организм обычно теряет от шестидесяти до восьмидесяти граммов веса за счет сжигания нуклеотидов и истощения митохондрий клеток, но агональное состояние редко длится больше нескольких минут. Поднятое же вторично тело, как только человек покидает его, распадается очень быстро и почти полностью – от него остается лишь немного попахивающей гнилью воды и фосфата кальция. Все то время, которое проходит от момента оживления трупа до положения его обратно, зомби существует как бы в кредит. И проценты у этого кредита более чем грабительские.

– Все, уходим! – нервно сказала Лиза. – Ты как?

– Подожди минутку, сейчас, – отозвался я, с трудом открывая глаза. Потеряв опору, я чуть не свалился прямо на вонючий асфальт площади Курского вокзала, но каким-то чудом сумел упасть на руки. На состояние перчаток это уже никак повлиять не могло.

Совершенно не помню, как я умудрился это сделать, но я молодец.

Трудно собраться сразу после того, как уложишь мертвого. Ощущение такое, словно долго-долго пер на гору санки, в которых кто-то уже сидит, потом встал сзади на полозья, оттолкнулся и поехал вниз, но почти сразу же спрыгнул. Обычно мне достаточно несколько минут, чтобы прийти в себя, но сейчас нужно было торопиться.

Лиза протянула мне руку, и я встал. Голова кружилась, в ушах шумело, и перед глазами все плыло. Утром сцепиться с вампиром, обещавшим мне кучу неприятностей, не успеть пообедать, отменить встречу с перспективным клиентом, а потом чуть не отключиться возле здания Курского вокзала, укладывая зомби в землю, – вот это я называю «действительно плохой день».

– Вот же лось здоровый какой! – вздохнула Лиза, глядя на то, что осталось от нашего сегодняшнего клиента, – кучку мокрой вонючей одежды и около полулитра жидкой грязи, вытекающей из-под нее.

Я хмыкнул. Это был ее способ сказать «прости, что я не уследила за ним». Некоторые люди вообще не умеют извиняться, но это еще не делает их плохими парнями. Все знают – для того чтобы быть плохим парнем, нужно гундосить, носить черную шляпу и стрелять без предупреждения.

Лиза не умела обращаться с оружием, а из всех головных уборов предпочтение отдавала выцветшей розовой бандане.

– Все потому, что это мертвый лось, – отозвался я. – У тебя вода есть?

– Только кола, – сказала Лиза.

Я вздохнул и решил, что умываться сладкой коричневой жидкостью будет верхом извращения.

Мобильник, прицепленный к моему поясу, задергался и квакнул, рапортуя о получении нового сообщения. Я аккуратно стащил перчатки, бросил их в заботливо подставленный Лизой полиэтиленовый пакет и внимательно осмотрел запястья. Царапин не было, но на всякий случай я вытащил из нагрудного кармана бутылочку антисептического геля и протер руки. Кое-кто из моих знакомых уверен, что у меня паранойя. Я предпочитаю называть это предусмотрительностью.

Насчет пятна от кофе я мог уже не волноваться. Теперь на рубашке было полно других пятен, к тому же омерзительно воняющих. Блин, да вся чертова рубашка была одним большим пятном!

– Вот теперь самое время ехать к клиенту, – сказал я.

– Я могу отдать тебе свитер, – примирительно предложила Лиза.

– Ага, – кивнул я. – И поедешь домой полураздетой. Молодец! Твой муж меня возненавидит на всю жизнь, и будет прав.

– Олежка тебя простит. – Лиза хихикнула. – Это не самый любимый его свитер. Серый с оленями я бы фиг тебе пожертвовала.

Мы стояли друг напротив друга и ржали как ненормальные. А что нам еще оставалось при такой-то работе?

Дюймовочка вышла замуж за короля цветочных эльфов.

У волшебного существа, жившего среди осколков мраморной колонны, были крылышки, с помощью которых он перелетал с цветка на цветок. Сразу после свадьбы к Дюймовочкиной спине присобачили такие же, чтобы она могла вести себя так же, как новоиспеченный муж. Он дал ей новое имя взамен ее собственного, показавшегося ему гадким. Он назвал Дюймовочку Майей, и она согласилась с этим, потому что хорошенький крылатый мальчик очень понравился ей.

И богатый крот, и сын жабы принципиально ничем не отличались от эльфячьего короля, кроме одного: Дюймовочка не любила их. И только поэтому дары их не имели ценности, а образ жизни казался неприемлемым.

Но все счастливые истории любви – это истории компромисса. Тот, кто любит, переломит себя, чтобы стать таким, каким его хочет видеть любимый человек. Это не так трудно, надо только постараться.

Спрятать книжку Рита опять не успела – зачиталась и не заметила появления мужа.

– Отлично! – прошипел Папернов. – Утупилась в свою похабную макулатуру, ничего вокруг не видишь и не слышишь! Сколько раз я тебе говорил, что не хочу видеть подобную низкопробную писанину у тебя в руках?

– Извини, – промямлила Рита. – На платформе ничего другого не было, а ехать полтора часа.

– Тот, кто хочет, ищет возможность, а кто не хочет, – оправдания, – отрезал Папернов и добавил ехидно: – Ты прекрасно знала, сколько тебе сегодня придется ездить. Могла бы утром взять из дома справочник по фестивальному менеджменту, все бы польза была. Ты его уже месяц осиливаешь.

– Извини, – повторила Рита. – Я не подумала.

– Ты никогда не думаешь, а пора бы уже научиться. – Папернов махнул рукой. – Ладно, пойдем. Опаздываем уже неимоверно. И выкинь эту пакость.

Рита послушно положила недочитанный роман на скамейку. На обложке загорелый полуголый варвар сжимал в объятиях блондинку не первой свежести. Дрянь. Напрасная трата времени. Бульварщина, которую стыдно читать. Фокус заключался в том, что она и не читала эту историю, как читают Стейнбека или Достоевского. Она открывала книжку и входила туда, чтобы ненадолго перестать быть собой.

Той тридцатилетней неудачницей, которая все время забывает класть ключи на положенное место, неправильно варит борщ и не способна запомнить элементарную последовательность действий по настройке почты на домашнем компьютере.

Конечно, это глупо – воображать себя на месте прекрасной Анны Марии, когда у тебя есть муж, который не упускает ни единой возможности сделать тебя лучше.

Задумавшись, Рита споткнулась и едва не вылетела на дорогу, прямо под колеса желтой маршрутной газельки. Папернов поймал ее за руку и вдернул назад.

– Смотри под ноги! – рявкнул он. – Спишь ты, что ли, курица слепая?

Люди часто становятся грубыми, когда волнуются за кого-то, кто им дорог.

Московскую зиму я не люблю, но терплю. В это время года тьма на город сваливается очень рано и от этого не спасают никакие фонари. Зимой здесь иногда кажется, что ночь длится круглосуточно, с кратким перерывом на обед. Дневных заказов у меня всегда не слишком много, зато с наступлением темноты я просто нарасхват. Именно поэтому мой «горячий сезон» обычно начинается в октябре и заканчивается в марте.

Я увидел ее сразу же, как только вошел в кафе: маленькую, довольно дорого одетую и совершенно несчастную женщину. Не заплаканную, а именно несчастную, привычно и без истерик. На первый взгляд, ей было не больше тридцати лет, однако уже со второго становилось понятно, что все дело в макияже. Казалось бы, ерунда – неяркая помада, почти прозрачная пудра, капелька того, капелька сего, но это было наложено с таким искусством, что позволяло выглядеть моложе лет на десять.

– Марина? – спросил я.

– Я рада, что вы все-таки смогли приехать, Кирилл Алексеевич. – Она кивнула, приглашая меня сесть.

Перед нею стоял нетронутый салат «Цезарь», от одного вида которого меня чуть не стошнило. Я молча порадовался тому, что Лиза меня уже не видит, и уселся в глубокое неудобное кресло по другую сторону стола. Почему-то владельцы всех гламурных кафе, в которых я бывал, предпочитали обставлять свои заведения дизайнерской мебелью вместо нормальной. Марина вздрогнула, и во взгляде ее промелькнуло что-то странное. Я нервно принюхался.

Так и есть.

Тухлятина.

Чего бы я сейчас только не отдал за возможность постоять хотя бы минут пятнадцать под горячим душем!

– Извините, издержки профессии, – выдавил я. – Только что со срочного вызова, не успел заехать домой.

Теперь еще не хватало, чтобы меня отсюда выставил высокомерный официант! Интересно, кстати, почему Марина так настаивала на том, чтобы встретиться именно тут, а не у меня в офисе?

– Что-то серьезное? – вежливо поинтересовалась Марина.

– Форс-мажор, – коротко сказал я. Очень сладкий черный кофе с долькой лимона – вот что мне было нужно. Голова гудела, и жутко хотелось спать. Марина понимающе покивала и жестом подозвала официанта.

Кофе здесь оказался отвратительный, но хотя бы крепкий. И то хлеб. Я утопил в чашке принесенную дольку лимона, насыпал по меньшей мере две столовые ложки сахара, сделал первый пробный глоток и зажмурился от удовольствия. Да, спасибо, я знаю, что я извращенец, но меня это вполне устраивает. По крайней мере, я перестал бояться, что засну прямо за столом в процессе переговоров с клиенткой. Не знаю, почему так, но мне всегда хочется спать после того, как я всерьез чего-нибудь испугаюсь.

Подождав, пока я допью свой кофе и закажу еще, Марина щелкнула замочком сумочки и выложила на стол небольшую, паршивого качества фотографию, чистую пластиковую расческу и дешевое мельхиоровое колечко с янтарем.

– Я не знала, что может вам понадобиться, поэтому принесла все, что у меня сохранилось, – сказала она. – Не знаю, поможет ли это.

На фотографии улыбающаяся Марина обнимала за талию неприятного худощавого мужика в гавайской рубашке, распахнутой на груди. За спинами парочки можно было разглядеть кусок пляжа, усеянного телами отдыхающих. Я задумчиво побарабанил пальцами по столу. Мужик не понравился мне сразу, причем настолько не понравился, что я с трудом подавил желание немедленно отказаться от этой работы.

Неприязнь была рефлекторной, как разгибание голени при ударе по колену. И на первый взгляд абсолютно беспричинной.

– Его зовут Ник, – сказала Марина. – Никита или Николай, я не знаю. Мы познакомились… на одном курорте несколько лет назад, провели вместе месяц и больше не виделись. Это его расческа из гостиницы, где мы жили, и кольцо, которое он мне купил. Мне нужно найти его. Вы сможете помочь?

Я коснулся лица мужчины мизинцем левой руки и чуть не подавился. Меня вдруг замутило так сильно, что скрыть это оказалось невозможно.

– Вам плохо? – обеспокоенно спросила Марина. – Это что-нибудь значит? Он умер?

Ненавижу, когда кто-то пытается интерпретировать мои реакции, ничего не зная ни обо мне, ни о специфике моей работы. Это могло значить что угодно. Что он умер. Что он занимается дайвингом и прямо сейчас находится глубоко под водой. Что ему делают операцию под общим наркозом. Что он занимается медитацией. Или что я устал и мне надо поспать хотя бы пару часов, чтобы прийти в себя.

– Сегодня – никаких результатов, – как можно спокойнее сказал я. – Я выслушаю вас, может быть, задам пару вопросов. Если я пойму, как вам помочь, я возьму предоплату и поеду домой. Все.

– Ясно. – Она нервно улыбнулась, положила руки на стол и переплела пальцы. – Поймите меня правильно – мне очень нужно найти этого мужчину. Он является биологическим отцом моего ребенка. Я обещала сыну, что он его увидит и… А неделю назад я узнала, что он в детском саду говорит, что его отец – волшебник и что он тайком от меня с ним видится. Максиму скоро шесть, он очень хороший мальчик, но ему нужен отец. Я обещала его найти. Доверие сына для меня значит очень много. Я не переживу, если он будет считать меня обманщицей.

У меня никогда не получалось серьезно относиться к людям, склонным произносить пафосные речи и заламывать руки вместо того, чтобы сделать что-то действительно полезное. Они называют это художественным преувеличением, необходимым, чтобы подчеркнуть глубину своих переживаний. Я – враньем. Может быть, это потому, что мне нет никакого дела до чужих переживаний. Меня самого иногда поражает, каким черствым и бездушным я становлюсь, когда хочу спать.

– Колечко можете забрать, оно не пригодится, – сказал я. – Если я правильно понимаю, он просто заплатил за него.

– Это символ нашей любви, – растерянно улыбнулась Марина. – Вы не верите в любовь?

Почему-то это вопрос не показался мне самым уместным в мире. Нет, я не думал, что она задала его с каким-то особенным подтекстом. Некоторые женщины используют его, чтобы быстро определить, с кем приходится иметь дело и в зависимости от полученного ответа относят собеседника либо к циникам, либо к неудачникам, либо к романтикам. Проблема была в том, что я вообще не очень понимал, что она имеет в виду. И был почти уверен в том, что она сама тоже не вполне понимает.

Найти партнера для стимуляции выброса в кровь фенилэтиленамина, а потом, когда кайф кончится, расстаться по обоюдному согласию? Я не назвал бы это любовью, хотя в мире существует множество людей, считающих, что это именно она. Просто она не бывает вечной.

Впрочем, даже многолетние совместные ужины и отпуска в Египте, штамп в паспорте, дача по выходным, пара детей и собака – все это не столько любовь, сколько элементы налаженного быта, маркеры удобного обоим сожительства. Не так плохо, если нет ничего другого. Проблема в том, что привычка получать по утрам чистые носки и завтрак, делить пополам траты и вместе смотреть телевизор никогда не оказывается сильнее смерти.

Я знаю это доподлинно.

– Кирилл Алексеевич, неужели вы не верите в любовь? – повторила Марина.

– Это никак не сказывается на моем профессионализме, – сухо отозвался я.

В стекла панорамных окон кафе стучал ветер. Сухой снег, легкий, как ангельская перхоть, сыпал и сыпал с неба, будто кто-то там, наверху, задумал утопить Москву в белом. Недовольно пофыркивали друг на друга машины, стоя в пробке. Неуклюжие с непривычки пешеходы месили ногами снег, толкались, поднимали воротники и ругались, поскальзываясь на льду. «Новогодний сейл!» – было написано в витрине магазина на другой стороне улицы. Я машинально прочитал это как «новогодний осел» и едва удержался от того, чтобы удивленно не заржать.

Марина закурила, нервно стряхнула чешуйку пепла в стеклянную пепельницу, как по волшебству материализовавшуюся перед ней.

– Спрашивайте, – предложила она. – А то я не соображу, с чего начать.

– Не возражаете? – Я вытащил из правого кармана диктофон и положил его между нами. – Естественно, я потом удалю файл.

– Все в порядке, – отмахнулась она. – Не такая уж это секретная информация.

Ник любил чернослив и терпеть не мог инжир. Говорил «буду скучать за тобой», однако по оставленному Мариной номеру телефона не позвонил ни разу. Нет, она не знает, кем он работал. Сказал, что родился в небольшом городке близ Харькова, но почти всю жизнь провел в Питере. У него были ухоженные руки, не как у других мужчин. Он любил, но совершенно не умел петь, увлекался велосипедными прогулками и изучением мертвых языков. У него были странного цвета волосы. Марина утверждала, что ее Ник – пепельный блондин. На самом деле он был просто серый. Как мышь.

Ни одна из этих черт по отдельности не казалась мне неприятной, однако все вместе почему-то раздражали. Я злился все больше и больше, но отказываться от работы не собирался. Не так часто мне попадаются такие простые и не требующие напряжения заказы. К тому же пора было платить за телефон и за электричество. И надо было купить наконец новые зимние ботинки. Блин, а ведь еще новогодние подарки! Ладно, подумаю об этом потом.

– Хорошо, достаточно. – Дослушав ее, я кивнул и выключил диктофон. – Я позвоню вам в четверг ближе к вечеру. Думаю, к этому моменту у меня на руках уже будут первые результаты.

– Так просто? – удивилась Марина. – Не понимаю, за что вы тогда берете такие большие деньги!

– За работу. – Я улыбнулся ей так вежливо, как только смог. – Шоу в цирке показывают.

– И все же? – упорствовала она. – Как я могу быть уверена в том, что вы – действительно хороший специалист и результат действительно будет? Я же понятия не имею, каким образом вы получите свои сведения! Может быть, вы соизволите хотя бы рассказать мне об этом?

Я вполне мог бы соизволить, однако это ничем бы не помогло Марине. Ей не нужны были сведения, которые она никак не смогла бы не только применить, но и просто соотнести с чудесной, безопасной реальностью, в которой привыкла жить. Она хотела, чтобы я дал ей уверенность – из рук в руки, как она сама только что дала мне деньги.

– Я обращалась к хорошим частным детективам, и мне сказали, что найти человека, имея такой набор исходных данных, невозможно, – продолжила она. – Прошло много времени, он мог обманывать меня. Вы же смотрите на фотографию и говорите, что отыщете его к четвергу.

Я не стал поправлять ее, хотя вовсе не обещал к четвергу уже закончить поиски и сдать работу. Наверное, следовало бы.

– Мои контакты вам дала Олеся Бойнич, – сказал я вместо этого. – Вы могли бы спросить у нее, смог ли я ей помочь и можно ли мне доверять.

– Но у меня особая ситуация! – возмутилась Марина. – Да, вы отыскали ее собаку, но в моем случае все намного сложнее! Поймите, я просто хочу быть уверена в том, что ваш профессиональный уровень достаточен, чтобы мне помочь.

Почти все мои клиенты свято убеждены в том, что их ситуация – особая. И все ошибаются. Меня сложно удивить, зато вполне можно разозлить. Я не самый сдержанный человек в мире.

– По крайней мере, вы могли бы показать мне что-нибудь из того, что умеете, – с обидой добавила она. – Олеся сказала, что вы экстрасенс… Не знаю, чашку хоть подвигайте.

Наверное, я мог бы пропустить это мимо ушей. Глупость и бестактность – не такие уж страшные преступления.

Кофе в моей чашке оставалось на донышке. Я отставил ее и принялся аккуратно складывать бумажную салфетку – пополам, еще раз пополам и еще. Это плохая привычка, но, когда мне нужно сосредоточиться и успокоиться, я всегда верчу что-нибудь в руках.

– Этого вы тоже не можете? – не унималась Марина. – Не знаю тогда… карты Таро? Сеанс гадания на кофейной гуще?

Я знаю, что это не оправдание, но у меня был действительно плохой день. Больше всего на свете я хотел попасть домой. Я так вымотался, что в меня уже не лезла еда. Я мерз – не от холода, от усталости. И ругал себя за то, что согласился приехать. В таком состоянии меня не следует подпускать к другим людям. Ради их же блага.

Мне следовало извиниться и слинять.

Будь я немножко умнее, я наверняка нашел бы способ вежливо отделаться от зарвавшейся клиентки, забрать предоплату и поехать домой спать.

Вместо этого я закрыл глаза, чтобы не отвлекаться на посторонние вещи, и почти сразу увидел то, что было пригодно для гадания в значительно большей степени, чем кофейная гуща. Во всяком случае, для моего гадания. Он был совершенно незаметен под волосами – короткий, как выдох, белый шрамик чуть повыше Марининого виска. Его невозможно было обнаружить, расчесывая ей волосы или гладя по голове, и даже чуткие пальцы массажиста вряд ли отыскали бы его.

Маленький.

Такой маленький, что легко было вообразить, что его на самом деле не существует. Крошечная штучка, штрих на коже головы, перечеркнувший пару десятков волосяных луковиц. Фигня какая-то в самом деле – если смотреть со стороны. Но для Марины он все еще оставался свежим ожоговым рубцом, постоянно растущей дырой, которую не получалось заткнуть ни хорошей работой, ни квартирой, ни детьми. Для меня он был больше внешнего долга Великобритании.

Ты ведь знаешь, о чем я говорю, правда?

Давай попробуем вместе решить одну простую задачку. Дано: каждая третья женщина в мире была избита мужчиной, с которым живет, хотя бы раз в жизни, при этом примерно в половине случаев этому предшествовали затяжные семейные конфликты. Согласно статистике, упомянутые затяжные конфликты хотя бы раз имели место примерно в восьмидесяти процентах семей. Рассчитай вероятность того, что именно ты однажды получишь по морде от человека, которого любишь.

Возможно, это произойдет ранней осенью, когда еще не все листья на деревьях пожелтеют, а моросящие дожди уже станут привычным явлением. Тебя будет подташнивать всю дорогу до офиса, потому что ты проспишь и не успеешь позавтракать. Поспешно подкрашивая губы в вагоне метро, ты увидишь, что у тебя красные глаза, потому что ты спала всего три часа. Как только ты сядешь на свободное место, какой-нибудь придурок наступит тебе на ногу и обзовет шалавой, разлегшейся здесь, как будто другого места нет. Ты опоздаешь. Твой начальник поймает тебя у турникета и, сальновато улыбаясь, сообщит, что хотел выписать тебе премию, но теперь понял, что тебе она не так уж и нужна.

«Впрочем, – добавит он, – ты прекрасно знаешь, как именно ты могла бы ее заслужить».

Перед самым обедом тебе скажут, что проект, обещанный тебе, отдали новенькой, протеже начальника отдела маркетинга, а потерянный тобой степплер (за него тебе уже влетело) нашелся у того самого программиста, которого ты уже месяц пытаешься вежливо отшить. Около шести вечера ты узнаешь, что макет, техзадание на который тебе скинули час назад по внутренней почте, нужно доделать к завтрашнему утру.

Как хочешь, так и выкручивайся.

Вопросы?

Ты скрипнешь зубами, разболтаешь в чашке дрянной растворимый кофе и вернешься на рабочее место. Твой начальник выглянет из-за своего тридцатидюймового монитора (господи, зачем ему такой?!) и, как крыса, сверкнет зубами.

Ты приедешь домой около полуночи, несчастная, до предела вымотанная, доведенная до тихой истерики пошлыми шуточками начальника и к тому же голодная. У тебя будет зверски болеть голова, и все, чего тебе еще будет хотеться, – это горячая ванна и таблетка цитрамона. И, может быть, еще сдохнуть. Именно этот день выберет тот, кто есть источник любви, верный друг и твоя единственная защита от всего того кошмара, что происходит снаружи, чтобы устроить тебе твое личное, персональное «однажды».

Однажды ты узнаешь, что носишь слишком короткую юбку, слишком громко смеешься, слишком много болтаешь. Однажды тебя убедят в том, что у тебя неподходящие друзья, что ты обязана сидеть дома и не должна иметь собственных денег, а если ты не согласна с этим, значит, «ты все это время строила планы, как бы от меня избавиться!». Однажды тебе скажут, что ты сама во всем виновата, что ты истеричка, постоянно врешь и провоцируешь своего мужчину. А чтобы ты лучше усвоила все это, тебя накажут.

После того как это произойдет, ты больше никогда не будешь в безопасности.

Ты можешь попытаться уйти. Ты можешь сменить квартиру, имя, номер телефона, адрес офиса и образ жизни, вот только себя саму так просто не поменяешь. Мы не можем сдать себя по гарантии, если в нас что-то неожиданно ломается, чтобы получить взамен совершенно новенькую себя. Белый шрамик, крохотное молчаливое чудовище, поселившееся в тебе в то мгновение, когда ты кожей почувствовала, насколько беспомощна и уязвима, будет жрать тебя изнутри, сколько бы ты ни зарабатывала. Ты можешь иметь сколько угодно Gucci, и Louis Vuitton, и Cartier – это ничего не изменит.

Но поскольку всем на это глубоко наплевать, тебе придется разбираться с этим самостоятельно. Даже после того, как тебя унизили, у тебя все еще есть жизнь и ее надо жить дальше, причем желательно так, чтобы не приходилось постоянно оправдываться перед окружающими. Тогда ты прикрываешь свой шрам волосами и делаешь вид, что его не существует. Он не исчезает от этого, но – слава богу – при необходимости всегда можно соврать.

И ты говоришь: «Он разбил мне сердце, и я не могу еще раз полюбить».

Ты говоришь так, чтобы не признаваться в том, что он разбил тебе лицо и завернул руку за спину так сильно, что сломал ее, а сейчас у тебя ребенок, и ты просто не можешь позволить себе пустить в дом мужчину. Это равнозначно тому, чтобы держать в доме хищника. А ты ведь не дура, по крайней мере, не конченая дура.

Да, это другой мужчина.

Ты не чокнутая, ты прекрасно понимаешь, что он – не тот, от кого остался шрам у тебя под волосами. У него другое имя, другой номер телефона, и он может показать тебе паспорт, где будет написано, что он родился в Архангельске, а не на Сходне.

Но это мужчина. У него есть яйца, и волосатые ноги, и кулаки вдвое больше твоих. Когда он смотрит на тебя, ты поджимаешь живот. Он думает – это потому, что он тебе очень нравится. Иногда ты тоже думаешь так и потому в пятницу отправляешь сына к бабушке, а сама – прогулка, недорогой ресторанчик, бутылка вина на двоих у него дома – остаешься на ночь в его квартире.

Секс тороплив, неловок и не слишком удачен, но твой партнер вежлив и нежен, а это всегда внушает надежду на то, что следующий раз будет лучше. Он говорит, что ты – лучшее, что случалось с ним в жизни. Ты доподлинно знаешь, что он лжет, но улыбаешься и ласково касаешься его подбородка. Он шепчет тебе на ухо, что у тебя потрясающая улыбка и что сейчас в его постели ты похожа на довольную кошку. Тебе приятно, и ты засыпаешь, положив голову ему на плечо, – не столько потому, что тебе этого хочется, сколько потому, что он этого ждет.

Утром он говорит, что не хочет тебя торопить, но ты – именно та женщина, с которой он мог бы построить Серьезные Отношения. В этот самый момент у тебя начинает ныть живот. И тогда ты вспоминаешь, что это за щекотное чувство, зарождающееся в точке чуть ниже пупка, когда ты видишь мужчину, за которого могла бы выйти замуж.

Это страх.

Я открыл глаза и понял, что все то время, пока говорил, держал Марину за руки. Она не сопротивлялась, хотя это наверняка казалось ей неудобным и неловким. Ее пальцы были холодными и влажными. Я смущенно убрал руки и с трудом подавил желание вытереть ладони о штаны. Как будто лягушку погладил, честное слово!

– Ты сказала: «Пожалуйста, отпусти, не надо, я же люблю тебя, правда-правда!» И тогда он ударил тебя головой о край ванны, – торопливо закончил я и поднял голову, чтобы посмотреть на нее.

Она глядела на меня с ужасом, и ее нижняя губа тряслась, как у старухи. Самое противное во всем этом было то, что Марине было не столько страшно, сколько стыдно. Приличные женщины никогда не обсуждают подобных вещей с посторонними мужчинами. Строго говоря, с приличными женщинами такие вещи и не случаются. Марина уже много лет изо всех сил старалась казаться приличной женщиной, а тут появился я – и все испортил. Всем известно – если кто-то избил тебя, он был спровоцирован.

Тем, что ты слабее.

Тем, что не можешь дать сдачи.

Тем, что ведешь себя как жертва, как дурак или как шлюха.

Выйди и поспрашивай людей – каждый второй скажет, что если тебе дали по морде, то это не просто так и ты, наверное, сам в этом виноват. Конечно! Сколько угодно! Это первое, о чем ты думаешь: за что? что я сделал не так? почему это случилось со мной? Но тогда, когда у тебя лицо разбито и рука как-то странно вывернута, вряд ли в первую очередь стоит разбираться с собственной виной.

У меня изо рта на скатерть капнуло красным. Черт, больно-то как!

– Что это? – прошептала Марина.

Я вытер кровь с подбородка ладонью и только потом сообразил, что здесь есть бумажные салфетки. Красные, что отрадно.

– Поспешные браки редко бывают счастливыми. Сломанная рука и сотрясение мозга… Дороговато получилось, – сказал я, помолчал и зачем-то добавил: – Я отделался двумя выбитыми зубами и вывихом.

– Вы гей? – опешила Марина.

– С чего вы взяли? – ответил я. – Вы считали, что на такое способны только мужчины? Нет, увы, это я так удачно женился.

– Извините, я не хотела вас обидеть, – смутилась Марина.

И я принял ее извинения, хотя они ничего не меняли и на фиг не были мне нужны. Так делают все воспитанные люди.

Фотографию я забрал с собой. И все-таки, какого черта бывший ухажер моей клиентки так мне не понравился?

Толстый, очень крупной вязки черный свитер Лизы был мне коротковат, но по крайней мере не жал в подмышках, как жали бы любые другие шмотки на пару размеров меньше, чем надо. Лиза худая и мелкая, как сеттер. Рядом со своим огромным, как ирландский волкодав, мужем она выглядит совсем дюймовочкой. У нее острые лопатки и длинные пальцы прирожденной пианистки. Ей наверняка пошли бы платья от Диора и ажурные блузки с юбками-тюльпанами под длиннополую шубу, но она обожает мешковатые свитера, темные джинсы, тяжелые гриндерсы и мужские байковые рубашки. На худого, но довольно крупного в кости меня ее свитер, пусть с трудом, но налез. Теперь он слегка пованивал тухлятиной, но я надеялся, что стирка в машинке сможет это исправить.

В мире существует масса разноцветной химической дряни, позволяющей решать такие вопросы. Если бы все мои проблемы разруливались так же легко, я был бы очень счастливым человеком. Или, во всяком случае, куда более здоровым.

– С вас семьсот рублей сорок копеек, – сообщила кассирша, подозрительно глядя на меня. С ее точки зрения, я сейчас, скорее всего, был похож на начинающего бомжа. Я вытащил из внутреннего кармана куртки конверт с деньгами, врученный мне Мариной, и расплатился, получив в нагрузку пару бесплатных пакетов.

В супермаркетах я чувствую себя в безопасности. Яркий свет, круглосуточно дежурящий охранник, внимательно следящий за тем, как бы кто чего не украл, и куча сотрудников, которым нет до тебя никакого дела, – это меня успокаивает.

Дома меня ждал пустой холодильник, перегоревшая лампочка в ванной, гора старых носков, предназначенных на выброс, и пустая жестяная банка из-под кофе. После работы у меня частенько нет ни сил, ни желания тащиться в магазин. И тогда мне кажется, что было бы здорово, если бы кто-нибудь, кроме меня, заботился о пополнении запаса лампочек, сахара и кофе в моей квартире.

Но у меня есть правило. Я никогда и никого не пускаю к себе домой. Знаю, это похоже на проявление паранойи, но я уже дважды нарушал его раньше. И дважды меня пытались убить не самым безболезненным образом.

Я предпочитаю быть живым параноиком, даже если мое поведение со стороны выглядит странно. Стать психически стабильным трупом я всегда успею.

Это был неудачный день. Мне следовало понять это несколько часов назад. Об этом говорило все: и визит Мартынова с угрозами, и неожиданная резвость покойника с «Курской», и настырность моей клиентки с психологической травмой. Иногда такое случается: твоя судьба складывает все яйца в один мешок и со всей дури дубасит тебя этим мешком по голове. Может быть, этой стерве просто нравится наблюдать за тем, как ты стоишь и обтекаешь.

Неудивительно, что на выходе из супермаркета меня ждали.

Парень в грязно-зеленых штанах и клепаной кожаной куртке, подпиравший спиной колонну на входе, был бы похож на молодого Джонни Деппа, если бы помалкивал. Он неотрывно следил за стеклянными дверями и, заметив меня, подобрался, как кот перед прыжком.

– Эй, перец! Куда намылился? – неторопливо обронил он. – Дуй сюда. Разговор есть. По душам.

Его приятель отлепился от стены и, не вынимая рук из карманов, двинулся ко мне. Затянутый в камуфло и массивный, как БелАЗ, с первого взгляда он мог показаться довольно страшным противником, но такие парни обычно довольно неповоротливы.

– Извините, тороплюсь. – Я покачал головой, одновременно прикидывая, куда деть пакеты с продуктами, если ребята решат проявить настойчивость. Перспектива разбить банку кофе или бутылку коньяка о чью-нибудь голову меня совершенно не радовала. Если честно, я вообще предпочел бы избежать конфликта.

– Че дерзкий такой? – удивился клепаный.

– Ребята, поймите меня правильно, – сказал я. – Курить я бросил год назад, денег у меня с собой немного, мобильник старый, копеечный, золотых цепей и колец не ношу. За углом вон того дома находится районное отделение милиции. Может, все-таки по-хорошему расстанемся?

– Говорливый какой! – восхитился клепаный. – Че в бычку попер? Сказано же, поговорить надо. Вот стой и слушай, че тебе умные люди скажут.

Я не выгляжу опасным, и, случается, мне это здорово мешает. Там, где любому качку хватило бы одного недоброго взгляда, мне приходится задействовать тяжелую артиллерию. Многие уверены, что, если ты весишь меньше восьмидесяти кило и твои руки отнюдь не бугрятся мышцами, тебя нельзя считать серьезным противником.

Они ошибаются.

Камуфляжный взял меня за плечо и подтолкнул вперед. Даже через куртку я ощутил, какая горячая у него рука – так, словно он был пьян или болен. Я принюхался. Ни перегаром, ни потом от него не пахло. Странно. Но и сладковатой вампирьей вони не было тоже. И то хлеб.

– Лапу убери, козел, – негромко попросил я.

Может быть, мне следовало быть более вежливым с незнакомыми людьми. Нормальные люди всегда становятся вежливыми, если вдруг оказывается, что с ними хочет поговорить кто-нибудь, за кем по пятам ходит здоровенный амбал в камуфле. Вот только я сегодня серьезно вымотался и к тому же не ел с самого утра. Меня трудно было назвать нормальным человеком.

– Ты его не обижай, чувак, – велел клепаный. – Серому че сказали делать, то он и делает. Че, проблемы?

Я послушно шагнул, выставив перед собой руки раскрытыми ладонями вперед – «ты что, какие проблемы?» – и ударил своего конвоира локтем в низ живота. Серый ахнул, как девчонка, и мешком свалился на асфальт. Чтобы получить такой результат, не нужно быть мастером боевых искусств, достаточно просто немного знать анатомию и умудриться нарваться на неподготовленного и очень самоуверенного противника.

Для гарантии я добавил ему ребром ладони в основание черепа. Я терпеть не могу драться, но еще больше не люблю оставлять за спиной того, у кого есть повод пожелать мне зла. Даже если его не было раньше, когда парень очнется, он непременно появится. У меня бы появился.

– Ах ты, падаль! – прошипел клепаный. – Меня предупреждали, что доброго отношения ты не понимаешь.

Просто замечательно! Значит, это было «доброе отношение»… Как интересно.

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, – попросил я. – Кто предупреждал?

– Я те щас все объясню, – зловеще пообещал парень, смачно сплюнул себе под ноги и двинулся ко мне.

В том, как он двигался, было что-то не так. Клепаный не шел ко мне, как идут люди, он словно перетекал из одного положения в другое, время от времени замирая. Так, словно пытался осознать, как это у него так ловко выходит.

Ох как мне это не понравилось!

Пару раз мне приходилось сталкиваться с теми, кто так двигается. Есть несколько причин, по которым я ненавижу вампиров. И одна из них заключается в том, что в их присутствии я чувствую себя жертвой – с чернильной надписью «чмо» во весь лоб и запиской «ударь меня», прицепленной на спину. Трудно угрожать тому, кого вы боитесь, но часто это единственный вариант, если вы намерены остаться в живых.

Если хотите, это мой личный шрам, не слишком хорошо спрятанный под волосами.

– Сделаешь еще один шаг – сдохнешь, – предупредил я, расстегивая куртку, чтобы достать из внутреннего кармана свое оружие.

Клепаный усмехнулся, сверкнув зубами. Я уставился на них, давя панику, мутной волной поднимавшуюся внутри меня. Улыбка у него была роскошная. Ни помутнения эмали, ни продольных микротрещин, сеточкой ложащихся на зубы всякого покойника старше четырех лет. У того, кто собирается убить вас, как-то не принято спрашивать телефон его дантиста, но я бы рискнул попробовать, если бы мой противник не был вампиром.

Я мог бы поклясться, что он обращен недавно. Он собирался как следует поразвлечься за мой счет, прежде чем сказать то, с чем его прислали. Проклятые быстро привыкают к тому, что ножей и пистолетов можно уже не опасаться, а с людьми можно обращаться как с бродячими кошками.

Но вот беда – в этот раз ему попался ученый кот.

Никто и никогда не потребует у вас показать разрешение на ношение при себе обыкновенного водяного пистолета с помпой, даже заряженного. Он становится серьезным оружием только при выполнении двух важных условий.

Вода в пистолете должна быть святой, а ваш противник – недавно обращенным вампиром.

Я быстро огляделся – стоянка была пуста. Коротким змеиным движением клепаный скользнул вперед, и я выстрелил. Эффект был такой, точно я зарядил пистолет серной кислотой. Клепаный взвыл, схватился за лицо и тут же отдернул руки. Его обожженная кожа стремительно покрывалась пузырями, чернела, расползалась и кусками отваливалась.

Действительно могущественному вампиру мой выстрел показался бы чем-то вроде мышиного чиха. Но этот не был могущественным. Просто нагловатый немертвый ублюдок, который может позволить себе ходить к хорошему дантисту. Я ухватил его за шиворот кожаной куртки, вздернул и доволок до стены здания, туда, куда не доставал свет фонаря над входом. Есть вещи, к которым лучше не привлекать внимания окружающих.

– Вот теперь можно и поговорить, если тебе действительно есть что сказать, – предложил я.

У меня болела спина, и к тому же я хотел спать, а в этом состоянии я мало похож на хорошего парня. Даже белая шляпа тут не помогла бы.

– Конечно, я тебе все скажу, какие вопросы! – тут же заныл клепаный. На него было жутко смотреть – его лицо практически облезло. – Я сразу тебе все хотел рассказать, а ты…

Испугавшись, он тут же перестал косить под гопника – масочка слетела с него, как будто ее и не было. С точки зрения основных принципов медицины, разговаривать хоть сколько-нибудь внятно он сейчас не мог. Но вампиры плевать хотели на любые человеческие принципы.

– Ближе к делу, – оборвал его я.

У меня вдруг возникло странное ощущение. Холодок по спине, смутное неудобство – ничего отчетливого. Так, словно кто-то невидимый уставился мне в затылок из темноты. Я едва подавил желание обернуться.

– Рамона хотела, чтобы ты навестил ее как можно скорее, потому что дело не терпит отлагательства, – сказал он. – Она велела передать тебе приглашение. Я должен был убедить тебя принять его.

Хм, текущий расклад становился все более интересным.

– А теперь, дружок, объясни мне, кто такая Рамона, – попросил я.

Ни за одним из своих клиентов я не замечал привычки отправлять за мной вампиров. Один раз прислали чернявого водителя, который не говорил по-русски, но это совсем другое дело.

– Рамона – Мать, – произнес он с придыханием. Заглавная буква была слышна в его ответе так четко, что я вздрогнул. – Она старше города, в котором ты живешь. Когда она зовет тебя, нужно идти.

– Это пустые слова. – Я пожал плечами. – Возможно, для тебя они что-то и значат, но для меня – нет. Я не нанимался таскаться черт знает к кому по первому зову. Мне она не мать, так что можешь передать ей, чтобы поискала себе другого фрилансера, посговорчивее.

– Тебе придется наняться, – сказал клепаный. – Рамона хочет, чтобы это сделал именно ты.

– Сделал что? – уточнил я.

– Отыскал и вернул назад того, кто был убит, – ответил он. – Ты должен поднять для нее зомби. Можешь назвать свою цену, она заплатит.

И вот тогда в моей усталой голове наконец что-то щелкнуло и все встало на свои места. Спасибо, этот заказ мне сегодня уже пытались втюхать. Плюс пять баллов за настойчивость, минус десять – за отсутствие мозгов.

– Повторяю еще раз для тех, кто в танке. Я. Не буду. Этого. Делать, – сказал я. – Когда я говорю «нет», я именно это и имею в виду. Не «я подумаю», не «маловато денег», не «попозже». Достаточно ясно?

– Существуют разные способы убеждения, – негромко заметил клепаный. – Деньги – один из самых приятных, но далеко не самый эффективный из них.

Краем глаза я отследил движение слева от нас и повернул голову. Перед стеклянными дверями супермаркета никого не было, однако фотоэлемент сработал, заставив их разъехаться.

Этой одной моей ошибки оказалось достаточно, чтобы все изменить.

Мой собеседник вывернулся и, торжествующе оскалившись, всадил клыки мне в ладонь. Боль была такая, что я едва не заорал, рефлекторно отшатнувшись. В голове у меня как будто взорвалась маленькая бомба, и в глазах стало темно. Я упал, приложившись головой об урну. Руку дернуло, потому что он так и не выпустил ее, присосавшись к ране, как клещ.

Перед тем как уйти, он добавил мне ногой по ребрам, потом еще раз, с оттяжечкой. Внутри меня что-то хрустнуло, и дышать стало неудобно. Я открыл глаза. Клепаный стоял в нескольких шагах от меня над своим все еще валяющимся в отключке спутником.

– Я доберусь до тебя, падаль! – громко прошипел он, глядя на меня с ненавистью. – Ты сам приползешь ко мне на коленях! Следующей же ночью приползешь, и тогда тебе придется за все заплатить.

– Угу, мечтай больше, – прохрипел я в ответ, но он меня не услышал. Он был венцом эволюции, а я унизил его. И теперь он так сильно хотел отомстить мне за это унижение, что любые причины, препятствующие этому, для него попросту не существовали. Кроме того, власть – такая штука, к которой быстро привыкаешь.

Все кровососы одинаковы: для того чтобы дать им вами пообедать, вы должны доверять им или хотя бы умудриться не заметить, что вас уже начали есть. У каждого из них есть механизм, позволяющий обмануть жертву, внушить ей, что все идет нормально и рыпаться не следует.

Пиявки впрыскивают своей жертве гирудин, а летучие мыши семейства Desmodontinae, вампировые, – специфический гликопротеин, чтобы кровь не сворачивалась и жертва не чувствовала боли. Так удобнее жрать.

Слюна вампира содержит в себе целый набор веществ, влияющих, помимо всего прочего, на выработку серотонина, и вызывающих привыкание с первой же дозы. Люди, укушенные вампиром, потом долго не могут заснуть, смеются и, судя по всему, прекрасно себя чувствуют. Через несколько часов эффект уменьшается, а ближе к вечеру следующего дня начинается ломка. Укушенный становится беспокойным и раздражительным, но в этом нет его вины, как нет вины курильщика в том, что он психует и не может работать, оставшись без сигарет. Он чувствует, что мир вокруг него начинает рушиться и ничто больше не имеет ценности.

Все, что ему нужно, – это получить еще один укус.

В цивилизованном мире производителей и распространителей таких веществ сажают, но есть одна тонкость: существование вампиров официально не признано ни в одной стране мира, за исключением Уругвая. Проблема в том, что ни один кровосос еще не исчезал только потому, что кто-то не верит в него. Как правило, нужны более жесткие меры.

У меня аллергия на какой-то из компонентов вампирской слюны. Пять лет назад именно это и спасло мне жизнь.

Клепаный потоптался еще немного, видимо пытаясь привести в чувство своего спутника, а потом выругался и растворился в темноте двора за супермаркетом. Я полежал, прислушиваясь к внутренним ощущениям, потом поднялся и пошел посмотреть, как там второй. Убить я его не мог, а вот переборщить с силой удара – вполне. Он не был вампиром, и, может быть, ему требовалась «скорая».

Он дышал глубоко и медленно, как будто очень крепко спал. Я отвернул воротник его куртки, оголив шею. И выругался. Что велели, говорите, то и делает? Ничего удивительного.

Парень был «нимфа», меченый.

Прикусив губу, чтобы не орать, я промыл укус остатками воды из пистолета. Толку от этого было примерно столько же, сколько от пузырька йода при сквозном ранении в плечо, но все лучше, чем ничего. Пальцы на руке сгибались плохо. Кисть отекла и покраснела, ладонь была горячей, а рука слегка онемела, точно я отбил ее обо что-то.

Стандартная реакция. До первого болевого приступа оставалось минут пятнадцать, так что «112» я набирал уже на ходу. Нечестно, конечно, вот так бросать кого-то на улице без сознания, даже если этот кто-то уже не вполне человек, а так – ходячая тарелка супа. Но собственная шкура, откровенно говоря, всегда была для меня более ценной штукой, чем чье-то чужое здоровье. За парнем вполне мог вернуться его хозяин, а я не чувствовал себя готовым к продолжению нашего разговора.

Кроме того, я ничего ему не сломал. «Нимфу» покалечить довольно трудно, хотя и проще, чем уже инициированного вампира.

Я шел домой, вцепившись в ручку магазинной тележки, чтобы не упасть. Мне очень хотелось бы думать, что утром я буду в состоянии ее вернуть, но шансов на это было немного. У меня болел желудок, наконец-то сподобившийся выдать реакцию на отвратный кофе, залитый в него пару часов назад. Ребра ныли так, что думать о чем-то другом было сложно.

– Господи, – шепотом попросил я, – если ты меня слышишь, пожалуйста, сделай так, чтобы это был просто ушиб. В крайнем случае – трещина.

В ушах стоял звон, и голова кружилась – не поймешь, от голода, от усталости или это последствия сотрясения мозга.

Принял бы я предложение, с которым ко мне пришел Мартынов, если бы знал, как все обернется? Черта с два. Даже тогда, когда больше всего на свете мне хочется лечь и умереть, у меня все еще остаются принципы. Не то чтобы я ими так уж дорожил, но иногда правила, которых ты придерживаешься, – это все, что привязывает тебя к реальности.

Сегодня ты соглашаешься работать на вампира, потому что он не просит тебя ни о чем особенном и хорошо платит. Завтра выясняется, что совершенно необходимо сделать для него всего одну не вполне законную вещь, разумеется, за соответствующее вознаграждение – и ты делаешь, потому что тебе трудно отказать давнему и проверенному клиенту. Послезавтра понадобится несколько большее отступление от правил, а еще через некоторое время ты не задумываясь будешь делать то, что сегодня вызывает у тебя ужас.

Эта дорога идет под уклон так плавно, что даже в самом конце ее ты все еще будешь считать себя хорошим парнем. А то, что ты, к примеру, поднимаешь мертвых, встаешь на задние лапки по вампирской команде, приносишь человеческие жертвы или пьешь кровь, – это ерунда, ведь у тебя есть на то причины. Люди замечательно умеют находить для себя оправдания, и я не исключение.

Именно поэтому для меня все очень просто. Я знаю, что существует добро и существует зло. Я знаю, как они выглядят, как себя ведут и каковы последствия их поступков. На причины мне в общем-то наплевать.

Для меня противная лысая собачка, охраняющая свою склочную старую хозяйку от шпаны, – добро, а вампир – зло. Каждый из них делает то, что он делает, потому что такова его природа, но для меня это не катит за аргумент. Добро я буду терпеть, даже если мне лично это неудобно. Со злом я не сотрудничаю даже на самых выгодных условиях, и никакие доводы в пользу зла не будут сочтены весомыми.

Да, я живу в очень черно-белом мире.

И мне это нравится.

Вытащив из тележки пакеты с барахлом, я добрался до лифта и поднялся на четвертый этаж. В кабине попахивало собачьей мочой и горелым пластиком кнопок, но меня так и не вывернуло.

Черт возьми, да я герой.

Ветер простукивал стены, как дятел – дерево в поисках личинок, которыми он мог бы пообедать. У меня не было сил разбирать все то, что я притащил, поэтому я просто прошел в кухню, как был, в кроссовках, поставил пакеты на пол и запинал их под стол. Ничего скоропортящегося там все равно нет.

Я плеснул себе в лицо холодной водой и сунул в рот дольку чеснока, надеясь, что это помешает мне заснуть на ходу до того, как я должным образом обработаю рану. У меня специфическая реакция на букет веществ, содержащихся в вампирской слюне. Вместо кайфа и заряда бодрости я получаю резкий подъем температуры, тошноту, головную боль и сонливость.

Нельзя сказать, чтобы я был этим недоволен. Те, кто ловит кайф, вынуждены впоследствии расплачиваться за него собой и своими близкими. А это слишком высокая цена, о каком бы товаре ни шла речь.

У меня в кухне под столом стояла початая бутылка гранатовой настойки. Открутив пробку, я прополоскал рот горькой темно-красной жидкостью и сплюнул в раковину. От вида красных потеков на белой эмали меня замутило еще сильнее. Я вытащил аптечку из полки над холодильником и промыл укус раствором хлоргексидина.

А потом пошел в ванную и включил воду погорячее – такую, чтобы только не свариться.

У нормальных людей, живущих нормальной человеческой жизнью, в аптечке обычно хранится лейкопластырь, набор жаропонижающих, йод, моток бинта и градусник. У меня там лежали запасные латексные перчатки, фляжка освященного кагора, флакон коллоидного раствора серебра, ритуальный нож и два маленьких пузырька темного стекла – масло лаванды и масло полыни. А также хлоргексидин, стрептоцид, шприц и шесть ампул новокаина.

Иногда я жалел, что не стал сисадмином.

Я сунулся в холодильник и обнаружил, что молоко безнадежно скисло. Пришлось слегка подогреть мед и накапать лаванды с полынью туда. Запашок получился кошмарный, но практический эффект в моем положении был куда важнее комфорта. Всякий, кому время от времени приходится приводить себя в порядок, довольно быстро находит оптимальный алгоритм действий, позволяющий добиться годного результата с помощью подручных средств.

Полынь изгоняет зло, лаванда оберегает, мед питает и стабилизирует.

А коньяк, принятый в процессе внутрь, успокаивает значительно лучше, чем валерьянка.

Вылив получившуюся смесь в ванну, я добавил туда серебряной воды и столовую ложку кагора. Жечь будет капитально, зато подохнуть не даст. Потом положил на язык две таблетки баралгина, запил гранатовой настойкой и заполз в ванну. Терпеть не могу мешать алкоголь, но признаки похмелья на фоне прочих эффектов я завтра вообще вряд ли замечу.

Ощущение было такое, словно в укушенную ладонь мне разом вогнали десяток вязальных спиц. Кожу щипало, и во рту стоял вкус крови. Мерзотно донельзя.

Все, что я мог, – это лежать, закрыв глаза и закусив губу, чтобы не орать, и молча молиться. Не то чтобы я был особенно религиозен. Я хожу в церковь только по делу и с большим подозрением отношусь к священнослужителям. Но при этом я почти уверен в существовании бога. У меня есть пара косвенных доказательств его бытия и довольно стройная теория на этот счет. Кроме того, в моей жизни нередко случалось так, что кроме него, мне некому было помочь. И я все еще жив.

Вероятно, бог, прячущийся за сырыми московскими облаками, услышал меня и проникся сочувствием, потому что спустя пять минут я отрубился.

Все.

Я в домике.

Два человека живут вместе, когда не могут жить по отдельности, и переделывают друг друга изо всех сил, потому что не умеют принять партнера таким, какой он есть. Если они делают это достаточно долго, это называют любовью, верностью и крепкими семейными отношениями.

Он терпеть не может костюмы и галстуки, но влезает во все это и отправляется на ланч с ее отцом, потому что любит ее. Она не любит футбол, но героически высиживает полуторачасовой матч «Спартак» – «Зенит», изо всех сил стараясь свистеть и хлопать вовремя.

Любовь – это когда ты позволяешь партнеру переделывать тебя под идеальный образ, существующий в его голове. Потому что никто, ни один человек в мире не захочет принять тебя такой, какая ты есть. Несовершенной.

– Как печенье? – спросила Рита.

– Есть можно, но снизу подгорело и сахара слишком много, – отозвался муж, не отрываясь от монитора.

– Спасибо, я учту, – кивнула Рита и забрала у него пустую тарелку. Все-таки доел ее ужасную стряпню. Заботится.

– И на кухне что творится вообще? Засрала тут все, – бросил Папернов ей в спину. – Хоть раз в неделю можно задницу оторвать от кресла и помойку разобрать? Целыми днями дурью маешься!

Асфальт был так близко, что Рита с легкостью могла бы дотянуться до него кончиками пальцев. Когда стоишь босиком на подоконнике девятого этажа, кажется, что лететь тут всего ничего.

Не падать.

Лететь.

Рита всегда боялась смерти, но именно смертность была той вещью, которая примиряла ее с жизнью. Очень многое можно вытерпеть, если знаешь, что всегда есть возможность сбежать.

Разбудил меня телефонный звонок. Я машинально нащупал трубку на крышке стиральной машинки и поднес к уху, не открывая глаз. Больше всего на свете я хотел, чтобы меня все оставили в покое. Я умер. Во всяком случае, до завтрашнего утра. Но мои желания редко совпадают с моими возможностями.

– Алло! – буркнул я.

Звонил мой бывший одноклассник Олег Селиверстов, ныне – майор милиции. Пару раз я помогал ему по мелочи. Мне не сложно определить местонахождение украденных вещей или наложить заговор от травм, тем более если мне за это платят. Обычно я не против лишнего заказа.

Но мне не хочется чувствовать, что я на работе двадцать четыре часа в сутки. По-моему, это вполне простительная слабость.

– Кир? Извини, что так поздно, но у меня к тебе срочное дело, – сказал он.

– Насколько? – спросил я. Ладонь жутко чесалась, а в самом ее центре белела жирная точка новенького шрама. Вампирский укус заживает куда быстрее собачьего, хотя процесс лечения весьма болезненный. Проблема не в аккуратной дырочке, а в том, что попадает через нее в твою кровь.

– Скажем так – твоя консультация нужна мне вчера, – ответил Олег. – Ты можешь поймать машину и приехать?

– Сейчас два часа ночи, – заметил я. – И, откровенно говоря, я довольно паршиво себя чувствую.

– Хорошо, – покладисто сказал он. – Не поймать машину, а вызвать такси. Кир, у меня на руках очень странное убийство. Настолько странное, что Грищенко сам предложил обратиться к тебе. Я уже вписал тебя в ведомость.

– А ты не мог бы в следующий раз сначала спросить, какие у меня планы? – поинтересовался я. – Может, я вообще не в Москве!

– А ты не в Москве? – забеспокоился он. – Так… Я думаю, мы сможем организовать тебе оплату билета на самолет, но ты должен прямо сейчас…

– Я дома, – мрачно признался я, перебив его. – Я только что вернулся с очень тяжелой встречи с клиентом.

Мне было интересно, оставит ли он меня в покое, если я сейчас наору на него матом. Нет, вряд ли. Не думаю, что я мог бы сказать ему что-то, что бы его удивило. Если честно, я был уверен, что Олег ругается матом куда лучше, чем я. У него практики больше.

– Отлично! – обрадовался Селиверстов. – В следующий раз, обещаю, я позвоню тебе заранее.

Я знал, что он врал. Каждый раз, когда мы с ним работали вместе, моя консультация требовалась уже вчера. В крайнем случае – прямо сейчас. Олег почему-то считал, что это вполне согласуется с правилами хорошего тона.

– Все, – сказал он. – Жду тебя через час.

И тут же отключился. Я набрал номер круглосуточной службы такси и обреченно полез в шкаф искать свежую футболку.

Зачем, спрашивается, я вообще взял трубку?

Мой дом – моя крепость. Офис обходится мне недешево, но мне приходится позволять себе эту роскошь. Мне нравится думать, что никакой монстр не придет ко мне тогда, когда я сплю, только потому, что однажды мне пришлось на него работать. Один раз я нарушил этот принцип, и последствия аукаются мне до сих пор. Бывает, что я вообще никого не хочу видеть, но некоторые наши желания выходят за пределы наших возможностей.

Если вы живете в Москве, у вас в любом случае будут соседи. И вам крупно повезет, если ваши взаимоотношения сведутся к приветствию друг друга на лестнице. Мне в таких вещах везет редко.

– Кирилл Алексеевич! – Голос Аллы Семеновны был тих, но полон справедливого негодования. – Вы не могли бы придерживать дверь подъезда, когда в очередной раз идете на улицу в два часа ночи? Ей-богу, издевательство какое-то! У меня мигрень, бессонница, а вы все ходите и долбите, ходите и долбите!

Дверь квартиры напротив была приоткрыта, и в прихожей горел свет. Прямо над накинутой цепочкой маячил гневный подбородок и осуждающе вздернутый нос Аллы Семеновны. Лоб ее был обмотан полотенцем, без которого я свою соседку не видел ни разу за те пять лет, что мы делим лестничную площадку.

– Извините, – покаянно пробормотал я, нажимая на кнопку вызова лифта.

– Сколько можно? – поинтересовалась Алла Семеновна. – Сколько, по-вашему, можно измываться над пожилым человеком? Все нормальные люди приходят с работы не позже восьми, смотрят телевизор и ложатся спать. Только вы вечно по ночам шастаете! Никакого покоя нет!

– Извините, пожалуйста, – повторил я и проскользнул в двери наконец-то подъехавшего лифта.

– Притон какой-то! – громко прошипела она мне в спину. – Ходят, долбят, звонят! Дня им не хватает, чтоб вам всем провалиться!

Отличное напутствие, я считаю. По крайней мере, она не пожелала мне сдохнуть.

Олег курил прямо в кабинете, пользуясь служебным положением. Большой парень с квадратным подбородком и ладонями-лопатами, пронзительно-рыжий и громогласный, сейчас он выглядел слегка пришибленным. Даже места, казалось, занимал меньше, чем обычно. На столе перед ним стояла забитая окурками высокая пепельница и кружка с холодным чаем. На поверхности чая поблескивала подозрительная маслянистая пленка. Иногда мне кажется, что кружки здесь вообще никогда не моют. Не то чтобы я был брезглив, но сейчас меня от этого передернуло. После укуса мне каждый раз недели на две жить становится довольно трудно: почти постоянно тошнит, нормально поесть не получается, а обоняние обостряется так, что хоть из дома не выходи. Разве что на табачный дым нет никакой особой реакции. Странно, но факт.

– Быстро приехал, – одобрительно заметил Олег.

– Вообще-то я еще рассчитываю сегодня вернуться домой и доспать, – отозвался я. – За последние двое суток я спал часа три, не больше. Поэтому опасен для бодрствующего человечества.

– Кофе хочешь? – спросил Селиверстов.

– А коньяк есть? – уточнил я.

– Сейчас будет, – заверил он, тут же вызвал дежурного и отправил его в ближайший круглосуточный магазин. Можно подумать, что парень в милицию именно за этим пришел – приглашенным специалистам за выпивкой бегать.

– Что, все настолько плохо? – спросил я, оценив меру селиверстовского великодушия.

– Я не дергал бы тебя, если бы без твоей помощи можно было обойтись. – Олег выдвинул ящик стола и вынул оттуда тонкую картонную папку. – Здесь у меня материалы по делу, которое не просто плохо пахнет. Оно воняет, Кир. И воняет оно висяком. Пять или шесть жертв в центре города, в элитном доме – и никто ничего не видел и не слышал. Ни одной зацепки, личности погибших до сих пор не установлены, подозреваемых нет.

– Ладно, – сказал я. – И что ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты посмотрел съемку и сказал мне, что здесь произошло, – ответил Олег. – Потому что я не понимаю, кто и как мог сделать такое с пятью взрослыми людьми и уйти незамеченным. И до утра мне нужна хотя бы одна версия.

Фотографии он положил на стол, чтобы мне удобнее было смотреть. Но мне все равно не было удобнее. Это никогда не бывает удобно.

Сначала я даже не понял, что изображено на фотографиях: темная, захламленная комната, повсюду валяются какие-то тряпки, обломки мебели, стены и пол заляпаны чем-то темным… Клочки меха. Ременная пряжка с изображением орла, раскрывшего крылья. Потеки и брызги на двери, покрытой белой эмалью.

И пирсинг. Фотограф специально сделал ее крупным планом – оторванную нижнюю челюсть с сережкой-гвоздиком из какого-то светлого металла в губе.

Выключатель в моей голове перещелкнулся в другое положение, и я наконец осознал, что именно я вижу. Кровь. Куски тел. Обрывки одежды. Комната на фотографии выглядела так, точно кто-то включил внутри нее гигантскую мясорубку.

Вот теперь меня точно вырвало бы, если бы было чем.

Селиверстов поглядел на меня, отобрал у вернувшегося дежурного бутылку, выплеснул в мусорку чай из собственной кружки, наполнил ее коньяком и сунул мне под нос. Я выхлебал коньяк в два глотка – так, словно в кружке все еще был чай.

Олег хмыкнул, но ничего не сказал.

Все хорошие медиумы, которых я знаю, – истерики и алкоголики. Несложно понять почему. Слава богу, из меня медиум довольно паршивый: там, где другому хватило бы фотографии с места преступления, чтобы оказаться внутри произошедшего события, мне требуется нечто большее. Но сегодня предельно обостренная после укуса чувствительность сыграла со мной дурную шутку. Я ощущал тьму, просачивающуюся сквозь глянцевую поверхность фотографий. И она ничем не походила на спокойную, ласковую, всепрощающую темноту смерти. В ней были зло, и страх, и жадность. Она давила на меня, как давит на дно океана многокилометровая толща воды. Только вот я не был дном океана. Виски у меня заломило и стало трудно дышать. Я уселся в кресло Олега и закрыл глаза.

– Дом – в пяти минутах езды от нас, там пока дежурит группа, – сообщил Селиверстов. – Если надо, можем подъехать.

По-хорошему я должен был соврать ему. Я вполне мог сказать, что необходимости в этом нет. Не было никакой гарантии, что на месте мне удастся выловить какую-нибудь конкретику. Разбирать отдельные слова довольно трудно не только тогда, когда их едва слышно, но и тогда, когда тебе их очень громко орут в самое ухо. А вокруг оркестр Минобороны вовсю наяривает «Прощание славянки».

К тому же я не выспался. Я неадекватно реагировал на запахи. Уровень восприимчивости к чужим эмоциональным отпечаткам, всегда остающимся на месте трагедии, сейчас у меня был феноменальный – куда там даже Рашиду, лучшему медиуму нашей группы. Проблема в том, что некоторые вещи не могут ждать две недели, пока я приду в себя. Та тварь, которая устроила бойню в центре города и ушла безнаказанной, непременно захочет большего.

Так всегда бывает.

Преступление должно укомплектовываться наказанием в обязательном порядке, иначе оно перестает быть преступлением и становится частью обыденности.

Я молча протянул Олегу кружку и, нашарив в кармане упаковку цитрамона, запил две таблетки коньяком.

– Поехали, – сказал я. – Поглядим, кто там наследил.

Во всяком случае, в служебной машине Олега было тепло.

– Десять утра, оживленный район, дом с консьержем. Кто, по-твоему, мог это сделать так, чтобы никто ничего не заметил? – спросил он.

Интересный вопрос. С намеком. Или я параноик, или у Олега есть версия, к которой – увы – не прилагается никаких, даже косвенных, доказательств.

Лучше всех наводить тень на плетень и маскировать свои темные дела умеют вампиры. В этом им нет равных. Они способны поймать кого-нибудь в двух шагах от вас, и вы ничего не заподозрите, если им это не будет зачем-нибудь нужно. Но ни у одного из них нет привычки без толку тратить кровь. Загнать людей в комнату, перепугать до усрачки, а потом убить – вполне в их духе. Но не вымазывать стены фаршем и кровищей. Кровь – слишком большая ценность, чтобы расходовать ее на спецэффекты.

– У соседей собаки есть? – спросил я.

– В квартире напротив – здоровенный ризен, – ответил Олег. – Злющий, как Грищенко с похмела.

– И?

– Ты меня что, за идиота принимаешь? – Он хмыкнул. – Ничего. Такое впечатление складывается, что чужих людей поблизости не было вообще. При этом консьерж с пеной у рта уверяет, что квартиру сдавали и жильцы в ней постоянно менялись. Весь последний месяц там жила семья с ребенком, но они съехали за два дня до происшествия. С ними уже говорили – все живы, здоровы и ни одной зацепки.

– А почему уехали? – спросил я.

– Денежные сложности, – не глядя на меня, ответил Олег. – Жена сломала ногу, мужа уволили с работы, и семья решила временно перебраться к родителям. Все чисто.

Я покивал и задумался. Все выглядело совершенно естественно. Такое случается сплошь и рядом, потому что беда – тварь стайная и в одиночку ходит редко.

– А хозяйка квартиры что говорит? – поинтересовался я.

– Не учи меня делать мою работу, и я не скажу, куда тебе идти, – хмуро буркнул Олег. – Я же говорю – никаких зацепок. Тетка в больнице. Плановая операция по женской части. Квартиранты предупредили ее за месяц, что съезжают, сами привезли ей ключи в палату, а новых жильцов она найти не успела.

Еще одно совпадение? Как-то очень уж гладко все выходит. Никакого криминала, все естественно. Однако тот, кто устроил в квартире бойню, вполне мог заранее озаботиться подбором подходящего места для этого. Сломанная нога, проблемы на работе – и все это именно в то время, когда владелица квартиры не имеет физической возможности неожиданно нагрянуть в гости к своим квартирантам. Все вместе это попахивало грамотной порчей. Не сильной, но тщательно продуманной.

– Не думаю, что тут поработал вампир, – сказал я. – На любую нежить собака бы среагировала.

– Тогда кто? – спросил Селиверстов.

Ответ на этот вопрос я собирался найти как можно быстрее. Как-то некомфортно мне было жить в городе, где какая-то тварь превращает людей в фарш. И никто даже не подозревает о том, что происходит что-то неладное, пока не становится слишком поздно.

Мы затормозили возле самого подъезда в аккуратном огороженном дворе, где на въезде стоял шлагбаум и будка чоповца. Дорожки, мелкие туи, огороженные низким заборчиком, разноцветные лавочки, детская площадка и въезды на подземную парковку – все выглядело уютно, спокойно и очень дорого. А чего вы хотели? Центр Москвы, элитный район, монолитный дом. Кто попало здесь не селится. Местные жители ценят хороший ландшафтный дизайн, тишину и безопасность. Но если с первым и вторым дела тут обстояли отлично, то третья составляющая элитного жилого комплекса подкачала.

Я вышел из машины. Ноздри и губы тут же обожгло холодом. Минус семнадцать, не меньше. Такой теплолюбивой скотине, как я, столичный климат вообще мало подходит. Приходится как-то выкручиваться.

– Коньяк будешь еще или я его в машине оставлю? – спросил Олег.

– Давай еще грамм пятьдесят, не больше, – попросил я. – И хватит на сегодня, а то засну прямо здесь.

Он протянул мне бутылку, и я хлебнул прямо из горла. Честно говоря, не так уж я его люблю. Просто не знаю более эффективного средства понижения восприимчивости. Коньяк сработал на отлично. Во всяком случае, меня почти перестало трясти.

– Все нормально? – с опаской поинтересовался Селиверстов.

– Нет, – ответил я.

Чтобы учуять этот запах, мне не надо было даже подходить к подъезду. Оттуда, из-за двери, несло болотом, гнилой кровью и содержимым канализационных труб.

Здесь что-то не так.

Это было совершенно очевидно для всякого, кто обладал минимальными способностями к сверхчувственному восприятию. Вы наверняка удивитесь, но таких очень много среди жителей крупных городов. Это все те, кто хоть раз в жизни ощущал беспричинную тревогу или радость, внезапно отменял запланированную поездку или вдруг понимал, что именно собеседник собирается ему сказать. Мегаполис – опасное место. Там, где на небольшой территории постоянно находится слишком много людей, выживает сильнейший.

Или тот, кому известно больше, чем другим.

– Ты смотри, не хлопнись тут в обморок, – проворчал Олег, глядя на меня с таким беспокойством, словно прямо сейчас решал, не подхватить ли меня под локоток, как нервную барышню.

– Никаких обмороков, – пообещал я. – Просто здесь осталось слишком много всякой дряни.

Смерть вообще неприглядна, если умирает кто-то, не готовый к ней. А уж насильственная – тем более. На том месте, где произошло убийство, даже вполне психически стабильные люди еще долго будут вздрагивать и озираться.

– Пойдем, – сказал Олег. – Отметимся, что приехали.

Два сотрудника милиции безвылазно торчали в комнатушке консьержа и пялились в экран переносного телевизора. На канале «Спорт» крутили повтор ноябрьского матча между московским «Спартаком» и самарскими «Крыльями Советов». Счет был по нулям.

Не думаю, что кто-то всерьез полагал, что преступник сюда еще вернется, но подстраховаться все-таки решили. И правильно. В такой ситуации очень важно дать людям понять, что у высокого начальства есть план, как поймать мерзавца, устроившего в подшефном районе бойню. Нет ничего хуже, чем чувствовать себя беспомощным.

– Парни, это Кир. По личному распоряжению Грищенко, – сказал Олег. – Ключи где?

– Не поздновато? – с сомнением протянул тот, что был помоложе. Кажется, сержант, но я не поручился бы за это. Ничего не понимаю в погонах. – Там и следов уже никаких не осталось, смотреть нечего.

– Разговорчики! – рявкнул Селиверстов. – Зачем и когда начальство кого присылает, это не твоего ума дело, Рыбка.

Я чуть было не поперхнулся.

– Ржать намылился? Отставить. Фамилия у парня такая, ничего смешного, – мрачно объяснил Селиверстов.

Сержант Рыбка хмуро зыркнул на меня, но ничего не сказал и протянул Олегу связку ключей с пластиковым зайцем, болтающимся на кольце. Брелок был трогательный, домашний, из тех, которые не снимают с ключей годами – слишком много он значит для владельца. Хозяйская связка.

– Гражданка Соколова все еще в больнице, выпишется не раньше четверга, – пояснил сержант Рыбка. – Какие-то осложнения после операции, я не вникал.

– Лишь бы отделаться, – покачал головой Селиверстов. – Вот отправлю тебя за копией медкарты и консультацией лечащего врача, будешь знать!

– Так ведь она потерпевшая, а не подозреваемая, – удивился Рыбка. – Мне разве велели инициативу проявить? Что сказали, то и делаю.

Формулировка неприятно резанула мне слух, и сперва я даже не понял почему.

То же самое говорил подловивший меня вампир о «нимфе», которого он притащил с собой для внушительности. Плохо дело. Еще немного, и я начну на каждое дурацкое совпадение стойку делать. Надолго меня в таком режиме не хватит. Проверено.

«Смотреть нечего» – так это назвал сержант. Молодец. Хороший человек. С юмором. Тот, кто здесь прибирался, несомненно, сделал все, что мог. Но мог он, мягко говоря, немного. Свежая кровь, когда ее много, впитывается в дерево и бумагу быстро. Некоторые следы потом не ототрешь ничем – их можно уничтожить только вместе с обоями и паркетом. Есть и такие, которые не удаляются вовсе, но их трудно обнаружить, если ты – нормальный человек. «Глухарь». Я очень надеялся, что никто вроде меня, с зашкаливающей восприимчивостью, в этом подъезде не живет.

Потому что тут было отчего занервничать.

Все здесь сияло. Темно-красный болезненный свет сочился из-под обоев в желтый цветочек, как кровь из-под сорванных ногтей. Шестнадцатиметровая комната пропахла болью и ужасом. Гигантская мясорубка? Не совсем так. Те пятеро, что навсегда остались в этой недавно отремонтированной квартире, умирали медленно. Так, чтобы успеть в полной мере прочувствовать вкус своей смерти.

Повсюду темнели уродливые коричневые пятна, следы брызг и потеков. Ими были покрыты стены, пол, белый раскладной диван без чехла и корешки книг в полках, поставленных друг на друга. В углу валялся сломанный стул.

Я сглотнул, задержал дыхание и уставился в темное окно.

На подоконнике стояла маленькая белая чашка. Рядом с ней на бумажной салфетке лежало два кусочка сахара. Кто-то собирался пить чай.

– Шторы сняли, – пояснил Селиверстов. – Хочешь посмотреть?

Я покачал головой, потоптался, выбирая место почище и сел на пол, скрестив ноги. Обычно не слишком-то удобно садиться на скрещенные ноги, если ты обут в грязные уличные кроссовки. Но не тогда, когда на тебе кожаные штаны, толстые, непромокаемые, которые не нужно стирать, посадив пятно. Можно просто снегом оттереть, хуже они от этого выглядеть не станут.

Вам никогда не снилось, что за вами гонится чудовище? В таком сне нет никого, кроме вас, и все двери закрыты. Негде спрятаться, и преследователь всегда намного быстрее, чем вы. Разум говорит вам – бегите, но все, что вы на самом деле можете, – это остановиться и развернуться навстречу своей смерти. Это почти невозможно сделать, если вы полагаете, что не спите. Единственный выход никогда не бывает легким. А очень жаль.

Потому что именно им я и собирался сейчас воспользоваться.

– Прикрой дверь, – попросил я.

– У тебя лицо зеленое, – сказал Олег. – Не хочешь выйти на воздух?

Я, наверное, ничего так не хотел в жизни, как выйти из этой квартиры, чтобы кто-нибудь занялся всем этим вместо меня. Только вот свалить это мне было не на кого. И я совсем не был уверен, что смогу заставить себя зайти обратно, постояв немного на улице. Я знал, что здесь плохо, еще не войдя в подъезд. Но даже не представлял, что настолько плохо вообще бывает.

– Все нормально, – сказал я. – Просто присмотри за мной, ладно? При хорошем раскладе я посижу тут тихонько минут десять, а потом смогу сказать тебе что-нибудь дельное. Тебе нужно только закрыть входную дверь и постоять рядом со мной. И не трогай меня, пока все нормально. Идет?

Олег кивнул мне с таким видом, словно у него был собственный план на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. Честно говоря, у него всегда есть собственный план, даже если речь идет о наступлении конца света. Я на его помощь не очень-то рассчитывал, но мне было приятно знать, что он не запаникует, если я начну биться в корчах.

Я выдохнул, осторожно коснулся паркета ладонями, и меня тут же накрыло по самую макушку. Даже коньяк не помог.

Кровь – идеальный носитель. Ни на одну болванку нельзя записать столько информации, сколько запросто влезает в размазанную по полу каплю крови. Пол, возраст, физическое состояние, набор эмоций, коллекция якорьков – вещи, лица, запахи. Обрывки внутренних правил, цветные ролики воспоминаний, нити мотиваций, приказов и принципов. Последнее испытанное чувство, самое свежее воспоминание всегда лежит сверху, и добраться до него несложно. На подсознательном уровне такие записи могут считывать почти все. Для этого даже не нужно чувствовать, что здесь пахнет кровью. От остроты вашего обоняния такие вещи не зависят. Я знаю многих людей, которые наверняка почувствуют что-то необычное, скажем, на месте давней аварии. Но если не сказать им, что именно здесь произошло, разум быстренько отфильтрует из потока восприятия те сигналы, на которые человек обычно не обращает внимания.

Мало кто способен вовремя осознать, что за странное ощущение возникло вдруг где-то в области солнечного сплетения и теперь поднимается к горлу. Это и к лучшему. В большинстве случаев неведение – благо. В том, чтобы регулярно впускать в себя чужие эмоции, нет ничего приятного. Я дорого бы заплатил за возможность снова стать «глухарем» и спокойно работать в одном из многочисленных чистеньких московских офисов. Кем угодно, хоть менеджером низшего звена. Худшее, что там могут сделать со мной, это навесить штрафов за опоздание на работу.

Иногда умирать больно, это правда. Но это не главное.

Ни один начальник никогда не заставит меня бояться так, как боится своего неизбежного будущего большинство умирающих. Я знаю, о чем говорю.

Я покачнулся, и комната поплыла у меня перед глазами. Кровь на обоях из коричневой сделалась сначала темно-красной, а потом алой, глянцевой, словно пьяный шабашник ухнул об стену банку с краской. Резко запахло кровью, спиртом и дерьмом. К горлу подкатило, и я прикусил губу. Подушечки пальцев мгновенно онемели, в ушах застучало, и дышать стало тяжело, как в бане.

Я слышал, как топчется и беспокоится позади меня Селиверстов. Будь я на его месте, тоже бы беспокоился. Никому не нравится быть ответственным лицом в ситуации, когда ты не понимаешь, что происходит, и не способен никоим образом повлиять на результат. Но он молчал, и за это я был ему благодарен. Любая ерунда может на хрен сбить мне рабочий настрой. Много лет мне внушали, что это всего лишь недостаток дисциплины, легко исправимый с помощью дрессуры. Оказалось – вранье.

Причина моего рассеянного внимания крылась не в характере, а в физиологии. В основе множества популярных психологических теорий лежит простое утверждение: люди – разные. Та, верным адептом которой являюсь я, относит каждого человека к одной из двух больших групп.

Есть «люди камня» – те, кто упорно идет к своей цели, не видя препятствий перед собой и не отвлекаясь на посторонние вещи. Из них получаются серьезные бизнесмены, солидные политики и топ-менеджеры. Это те, кто привязан к материальному миру так крепко, что никаких иных пластов бытия для них попросту не существует. И есть «люди пера». Такие, как я. Из них получаются отличные хилеры, шаманы, медиумы, запойные алкаши, писатели, актеры и психи.

Я довольно-таки паршивый медиум и, кроме того, кинестетик, а это здорово усложняет дело. Попробуйте рассказать кому-нибудь о том, что вы видели, если вы это не столько видели, сколько ощущали, обоняли и пробовали на вкус. Вот только никого получше под рукой не оказалось. Впрочем, за неимением гербовой бумаги вполне можно писать на туалетной.

Слабый свет уличного фонаря просачивался в щель между шторами. Тяжелые, добротные, очень плотные куски красной в белых ромашках ткани. Их задернули, прежде чем загнать в эту комнату людей, но задернули недостаточно аккуратно. Не думаю, что кто-то с улицы мог бы подсмотреть за тем, что творилось в однокомнатной квартире на втором этаже элитного жилого комплекса, но мне света было достаточно. Может быть, даже слишком много. Иногда бывает так, что видеть все, что тебе показывают, совсем не хочется, но в моем кинотеатре нет возможности выбрать фильм или почитать аннотацию к нему. И, что самое поганое, никогда не выходит зажмуриться в особо неприятные моменты. Или ты смотришь все, или не идешь на это кино. И тогда никто не узнает, о чем оно было и какие актеры снимались в главных ролях.

Я сидел на тонком тряпичном половичке лицом к открытому гардеробу, и под ладонями у меня хлюпало. Я не стал опускать взгляд, чтобы увидеть, что такое здесь пролили.

Я знал.

Общий объем крови в организме взрослого человека составляет от четырех до шести литров. Ни одна известная мне нежить не способна выпить столько в одиночку. Среди немертвых нередко встречаются стайные твари, но большинство из них не рискнет высунуться в людное место. Гули, упыри, мавки и «мертвые гости» – четха, чьи гнезда в последние шесть или семь лет стали часто встречаться в заброшенных промзонах вокруг Москвы, опасны, но трусливы и не слишком умны. Такая стая вполне способна зажрать поддатого прохожего, если тому не повезет наткнуться на место их обитания. Правда, никаких следов после их пиршества обычно не остается. У безмозглой нежити отличный аппетит и луженый желудок, способный переварить даже подошвы ботинок. Их жертвы числятся пропавшими без вести.

Устроить бойню – вполне в их духе.

Вот только никаких признаков жора я не видел. Никаких других причин находиться здесь у нежити быть не могло. Во всяком случае, я не мог придумать ни одной такой причины. Паршиво.

В коридоре кто-то кричал. Истошно. Захлебываясь слезами. Подхрипывая, точно устал орать, но не умолкая. В этом крике не было ни надежды, ни мольбы о помощи – одна безнадежная жуть. Так кричат не потому, что кто-то может услышать и спасти тебя, а потому, что не кричать невозможно.

Сладковатый, гнилостный запах мертвечины растекался по комнате, плыл над полом, как ядовитый туман. Над ухом у меня глухо чавкало – звук был долгий и влажный. Звякнуло железо. По полу заскребли жесткие подошвы ботинок. Так, словно их владельца тащили, схватив за плечи. И что-то подвывало и елозило по полу – там, у стены, на границе моего сознания. Что-то красное. И мокрое. Моей шеи коснулось холодное и скользкое. Фантом. Это обычное фантомное ощущение. Незачем добавлять Олегу беспокойства только потому, что мне страшно.

Мне страшно.

Поймав себя на этой мысли, я разозлился. Какого черта мне должно быть страшно? Позади меня мой хороший приятель, майор милиции, протаптывал тропинку в паркете. Он ждал, что я скажу ему, в каком шкафу прячется чудовище, чтобы он мог открыть дверцу и зарубить его. Ну хорошо, не зарубить. Застрелить из табельного ПМ, хотя зарубить было бы надежнее. Я знаю кое-кого, кому мало повредит пуля из пистолета Макарова, всаженная в башку с расстояния в два шага. Но таких существ, надо признать, в Москве водится немного.

И хорошо, что Олег Селиверстов о них не знал. Быть героем намного проще, если ты уверен, что у тебя есть подходящее оружие против монстров. Нет, он не струсил бы выйти и против такого чудовища, для которого разве что танк мог бы считаться годным противником. Наверняка не струсил бы. Но не нужно ему думать о том, что такие бывают.

Лишнее.

Мне даже изображать из себя героя не требовалось, только выследить эту тварь. Посидеть спокойно посреди комнаты, залитой кровью, пока монстр не выйдет на свет. Не такой уж и подвиг, честно говоря. Бывают задачки и посложнее.

Если вам хотя бы однажды снился кошмар, вы знаете – самые страшные чудовища всегда появляются там, где вы не можете их увидеть. За приоткрытой дверью подвала. Под кроватью. С той стороны окна, в темноте. Сначала ты чувствуешь, что там кто-то есть. Кто-то злобный, намеренный убить тебя. И только потом – видишь, что это действительно так.

Он стоял прямо у меня за спиной, в дверном проеме.

Я развернулся к нему медленно и очень аккуратно, чтобы Олег понимал, что у меня пока все в порядке. Так в кино вынимают руки из карманов под прицелом пары стволов, чтобы показать, что у тебя нет оружия.

Я бы прошел мимо него на улице и не понял, что с ним что-то нечисто. Обыкновенный менеджер, не топ даже, а так, пожиже и поскромнее. Не толстый, но уже рыхловатый. На нем был длинный зеленый дождевик. Такой можно купить на любой распродаже «все по 10 рублей». У него длинные рукава с тугими манжетами и он отлично защищает от дождя, пока не порвется. А поскольку он тонкий, то рвется быстро. Сквозь прореху мне была видна пряжка ремня с логотипом D&G. Рот и нос владельца дождевика закрывала медицинская маска. Этой зимой в Москву занесли особо свирепый штамм гриппа, и маски неожиданно стали очень популярным аксессуаром.

Глаза карие, нос прямой, брови темно-каштановые, волосы коротко стриженные, светлее на пару тонов. Обычный, ничем не примечательный человек.

Вот только властности, звучащей в его голосе, хватило бы на десяток президентов. И еще осталось бы.

– Встань, – сказал он. – Я тот, кто ждет на пороге, кто открывает врата для тебя, чтобы ты мог пройти. Я дал тебе живую кровь, чтобы ты мог отыскать путь, и я принес железо, чтобы ты был послушен мне. И землю, которой я упокою тебя, когда ты исполнишь мою волю, я приготовил для тебя. Встань!

Мертвец с разбитым лицом и сломанной правой рукой, лежавший у его ног, протяжно застонал и поднялся. Я прикусил губу и задержал дыхание, чтобы не вскочить вслед за ним. Обычно это помогает собраться и прояснить сознание. И только тогда понял, что именно не позволяло мне все это время чувствовать себя в безопасности. В квартире, где было убито пять человек, не осталось ни одного призрака.

Нормальный человек, получив по морде, непременно даст обидчику сдачи или, на худой конец, пожалуется кому-нибудь, кто может сделать это вместо него. После смерти с его чувством справедливости не происходит ничего фатального. Всякий убитый намного дольше умершего естественной смертью болтается возле места своей гибели вместо того, чтобы отправиться в новую полноценную жизнь. Его держит здесь желание расквитаться с убийцей. Конечно, если он помнит, что с ним произошло и кто он вообще такой.

Все, что есть у мертвого человека, – это его память. Украсть ее – преступление куда более серьезное, чем подрезать кошелек или ломануть кредитную карту. Вы не перестанете быть собой оттого, что у вас украдут деньги. У всех нас есть место, где мы храним свои воспоминания; все приятные моменты и все обиды, все наши достижения и допущенные ошибки спят там, сбившись в одну большую теплую кучу, как котята. Попробуйте представить, что у вас украли ваш первый брак. Или все школьные воспоминания, включая ту поездку на море, во время которой вы впервые поцеловали девушку. Или ваши велопутешествия и щенка, которого принес отец, когда вам исполнилось десять. Или вообще все – от момента рождения до момента смерти. Как будто вы вообще не жили эту жизнь.

Нравится?

Этот парень в зеленом дождевике не просто убивал людей, чтобы потом поднять их как зомби. Он забирал себе их воспоминания. И он был сильнее всех, кого я когда-либо видел. Я еще на лестнице должен был понять, кто тут наследил. Понять – и сдать назад. Любой разумный человек на моем месте поступил бы именно так.

Он не был менеджером или кем-нибудь в этом роде.

Он был некромантом. Многие профессии накладывают свой отпечаток на личность человека, но есть такие, которые формируют ее.

Он поднял руку, и мертвец, как марионетка, послушно двинулся вперед. Сквозь меня. Я вздрогнул. Ощущение было такое, словно мне по лицу мазнули теплой и вонючей мокрой тряпкой. Губу саднило – прокусил. Я действительно довольно посредственный медиум. Общий настрой, пара-тройка чужих мыслей, коротенький выплеск эмоций, чуть-чуть запахов и тактильных ощущений – вот все, что я обычно выцепляю на месте происшествия. Этого хватает, чтобы достроить в голове картинку. И уж конечно, я никогда не забываю о том, где я нахожусь и что на самом деле происходит вокруг меня. Такого не случалось никогда до сегодняшней ночи.

Впрочем, все когда-нибудь случается в первый раз.

– Кир, все нормально? – негромко спросил Селиверстов.

Нормально?!

Черта с два. Я дрожал так, что у меня стучали зубы. Точно зная, что я в безопасности, я никак не мог заставить себя почувствовать это. Страх заразнее гриппа. Он впитался в стены этой маленькой комнаты, и теперь я дышал им, понимая, что монстр, убивший всех этих людей, все еще ходит по моему городу.

Где-то рядом со мной.

И я не узнаю, что это он, пока он не схватит меня.

Отличная новость.

Подвывая, искалеченные зомби медленно сползались к центру комнаты. Там на выщербленном паркете обычной черной краской из баллончика был нарисован круг. Никаких свечей, плошек с водой, рассыпанной соли – никакого ритуального барахла, которое здорово помогает сосредоточиться на том, что ты делаешь. Трое мертвых мужчин разного возраста, две женщины, старая и совсем молоденькая, укладывались головами друг к другу, устраивая посреди комнаты нечто вроде огромной кошмарной ромашки. Я чувствовал, как крепнет ее стебель, уходящий вниз по этажам и дальше, под землю.

Что пряталось там, внизу? Я сомневался, что хочу это знать.

– Черт возьми, что с тобой происходит? – спросил Олег.

Он нервничал, и я должен был успокоить его. Хреново. Когда люди боятся, они часто делают совсем не то, что нужно было бы делать. Картинка перед моими глазами поплыла, словно у меня резко село зрение, а из всех запахов остался только один – густой железистый запах крови. На мгновение мне стало полегче, а потом некромант сделал шаг вперед. И там, где сейчас сидел я, он остановился. Мой желудок подкатил к горлу, и уши заложило – так бывает, когда падаешь. Удачное я выбрал место, ничего не скажешь.

Везунчик.

– Воды! – рявкнул я, уже не задумываясь о том, как бы не напугать Селиверстова. Мне было так плохо, что я не мог думать ни о чем другом. Я чувствовал некроманта, и одно это отнимало у меня столько сил, сколько ни одна реальная схватка до этого. В сравнении с этим парнем я был слаб, как новорожденный котенок. Он мог походить на страхового агента или специалиста отдела маркетинга, но это было сродни тому, как бородавчатка притворяется камнем на дне, пока вы не потревожите ее.

Никогда раньше я не ощущал столько силы. Его мощь пугала. И я не знал, что можно противопоставить ей.

Олег тут же метнулся на кухню и вернулся с кружкой. Застыл надо мной, не понимая, что делать дальше.

– Лей! – велел я, не отрывая рук от пола. – На макушку!

Вода оказалась холодной, и это привело меня в чувство. Губу дергало, и по подбородку стекала кровь. Ладно, могло быть и хуже.

– Ну что там? – спросил Олег и, когда я не ответил, потряс меня за плечо.

Я сказал, что могло быть и хуже? Сглазил.

Все окна в квартире были закрыты, да к тому же коммунальщики топили, как черти. Не представляю, как Олег умудрился замерзнуть, но его ладонь показалась мне ледяной. Я знал, что этого не могло быть, но ощущение было совершенно четким. Сквозь куртку-мембранку, сквозь свитер, сквозь футболку я чувствовал холод его пальцев. Чертова метафизическая дрянь!

Что-то не так было не с ним. Со мной.

Ни оттолкнуть Олега, ни закрыться я уже не успел. Тьма, скопившаяся в комнате, учуяла живого незащищенного человека рядом со мной и ударила, пройдя сквозь меня. Олег закричал, потом закашлялся, упал на колени и заскреб пальцами по полу.

Когда тебя впервые накрывает смерть, это так страшно, что почти больно.

Если бы не я, он был бы здесь в безопасности. Сейчас я был тем сторожевым волоском в ловушке венериной мухоловки, которого ему опасно было касаться. Когда ты глядишь во тьму, тьма, скорее всего, тоже глядит в тебя. Мне не стоило забывать об этом только потому, что я был для нее негодной добычей.

Есть причина, по которой я ненавижу работать в команде.

Когда ты не один, ты всегда должен помнить о тех, кто слабее, и делать все, чтобы защитить их. Даже в ущерб результативности твоих собственных действий.

Я не альтруист. Я никогда даже не притворялся альтруистом. Просто сейчас это был единственный способ обеспечить вменяемость хотя бы одного из нас. Я закрыл глаза, на ощупь нашел плечо Олега и вцепился в него. А потом зачерпнул внутри себя столько силы, сколько смог, и вбросил ее в Селиверстова, пользуясь собственной рукой, как переходником. Рашид в таких случаях обходился без прикосновения, но у меня так никогда не получалось. Если совсем честно, у меня вообще этот трюк получался не всегда.

Но в этот раз повезло. Голова слегка закружилась, но в остальном все было нормально.

– Что… это? – ухитрился выдавить Олег. Он все еще стоял на коленях, и зрачки у него были расширены, но потребовать, чтобы я ввел его в курс дела, это ему не помешало. Если бы у меня оставались силы на хоть какие-нибудь эмоции, я бы гордился им, ей-богу.

– Что ты видишь? – спросил я, почти не разжимая губ. С мокрых волос по моему лицу стекала вода и кружка валялась на полу. Я мог протянуть руку и коснуться ее. Она была реальной.

– Они ползут, – прошептал Олег. – Боже, они ползут сюда! Сделай что-нибудь!

Не то чтобы существование зомби было для него тайной. Невозможно больше десяти лет работать в отделении милиции и ни разу не наткнуться на поднятого мертвеца. Пару раз он даже скидывал мне наводки на строительные площадки, где предположительно использовался труд мертвых людей. У него не было возможности прикрывать такие лавочки – не того полета птица. Но у меня была. В последний раз нам с Рашидом хватило получаса, чтобы уложить всю строительную бригаду, пока прораб – единственный живой человек за забором – ходил обедать.

Когда он вернулся, его ждал большой сюрприз.

Вот только Рашид, лучший и самый сильный из всех нас, на этой вылазке здорово перенапрягся и на следующий же день ушел в запой. У себя на Белорусской он с тех пор не появлялся. Когда Лиза наконец дозвонилась до него, Рашид спел ей о том, как холодно зимой маленькой елочке, а потом сказал, что простудился, и попросил подменить его. На неделю. Может быть, на две. Он позвонит, когда ему станет лучше.

– Олег, успокойся, – сказал я. – Они не видят тебя.

Олег схватил меня за руку. Его трясло. Сейчас он был как маленький мальчик, позволивший маме убедить его в том, что монстров не существует, выключить свет в комнате и закрыть дверь в коридор. Храбрый маленький мальчик, вдруг увидевший, как Бука на самом деле выходит из шкафа.

– Я чувствую это, – прошептал он. – Он убил их, Кирилл. Он убил их совсем, так, как будто они никогда не рождались. Как я это чувствую?

Это растерянное, беспомощное выражение странно смотрелось на его лице. Олег Селиверстов никогда ничего не боялся и даже осторожничал крайне редко. При его появлении сами собой прекращались драки и доставались паспорта, буйные алкаши трезвели, а зарвавшаяся шпана превращалась в кучку малолетних идиотов. Он был выше меня на полголовы и почти вдвое крупнее. Может быть, в этом и крылась его слабость. Привыкнув быть самым сильным парнем, он не знал, что делать со страхом, нахлынувшим на него.

– Ты чувствуешь то же, что и я, – ответил я. – Постарайся не обращать на это внимания, потому что мы ничем не можем помочь. Это нереально.

Меня прервал сдавленный всхлип. Не глядя, некромант протянул руку и за волосы выволок из коридора некрасивую, очень худую женщину. Еще живую, но словно обколотую успокоительным. Ее белая дубленка была измазана кровью, а на правой щеке темнел тонкий разрез. Женщина поскуливала от страха, но не делала попыток вырваться.

Шестая. Здесь было убито шесть человек.

В правой руке он держал длинный обоюдоострый нож с черной костяной ручкой. Ритуальный нож для жертвоприношений. У меня тоже такой был. Он валялся под ванной, и я ни разу им не пользовался. Коротким, привычным движением человек в зеленом дождевике перехватил женщине горло, и кровь забрызгала его ботинки.

– En, Magister male, Dominus, ego tibi, – произнес он. – Responde! Da quod vis!

Против своей воли я шевелил губами, беззвучно повторяя за ним слова. Внутри у меня все дрожало, словно я был собакой, внезапно услышавшей голос давно потерянного хозяина.

Встать и идти искать его!

Бросить всю ту лабуду, на которую я потратил так много времени!

Это было так очевидно, что даже странно – как я не понял этого раньше. Наконец-то я нашел того, кто позволит мне больше ни о чем не беспокоиться. Быть жертвой и жаловаться на то, как сложилась твоя судьба, намного легче, чем жить свою жизнь самому.

И вот тогда я испугался всерьез. Никогда раньше мне не приходилось встречаться с таким уровнем силы. Кровососы с их примитивной вампирьей химией могут отойти и нервно покурить в сторонке.

– Что ты делаешь? – спросил Селиверстов, с ужасом глядя на меня.

Я знал, как сейчас выгляжу. Занятия некромантией никого не делают привлекательнее, но это было сильнее меня. Мораль? Принципы? Осознанный выбор? Все эти стены, которые я выстраивал в течение долгих лет, были слабой защитой от инстинктов. Чувствовать мертвых, владеть ими, бездной взывать к бездне – это было единственным, что я умел делать действительно хорошо. Мне противно было признавать это, но у нас с человеком в зеленом дождевике было много общего. Внутри нас обоих жила тьма. Именно она позволяла нам говорить с мертвыми. Он мог топить котят, а я – тушить горящий дом. Но воду мы брали из одного и того же колодца.

Просто он позволил себе стать по-настоящему плохим парнем.

Если всего увиденного мной раньше оказалось бы мало для того, чтобы я возненавидел его, то вот это стало бы последней каплей.

– Sic jubeo, hoc absolvero, – произнес он, и в комнате поднялся ветер.

Я не знал, как еще можно назвать это. Ветер танцевал, пятная стены красным, выдавливая на пол алое и коричневое, похрустывая и влажно чавкая. Он прошел сквозь меня, как вода проходит сквозь песок, и я знал, что он почуял мое присутствие, просто не счел это важным. Меня качал мертвый ветер, в котором были боль, и страх, и власть, и несвобода. Я стал его частью, и ничто иное меня уже не интересовало. Чертова тварь!

– Magnus vis, volo, – завывал человек в дождевике.

Не знаю, кто преподавал ему латынь, но она была хуже моей. Значительно хуже. Гордыня – грех? Безусловно. Но иногда она может оказаться единственным спасательным кругом, до которого ты сумеешь дотянуться.

– Валим. – Я едва мог пошевелить губами, но Олег услышал меня.

Олег распахнул входную дверь пинком и, кажется, выбил замок. Он выволок меня из квартиры за шкирку, как котенка. Уже на лестнице я выскользнул из собственной куртки и рванул вперед, мечтая оказаться как можно дальше отсюда. Потом впечатался мордой в чью-то обтянутую дерматином дверь, и тут меня все-таки вывернуло. Трехзвездочным киновским коньяком.

В квартире напротив горестно и протяжно завыл ризеншнауцер. Так, словно мертвого почуял. Надо же, проснулся! Все прошляпил, дружок. Поздно пить боржом, когда почки в малом тазе.

Подняв голову, я увидел сержанта Рыбку, взирающего на меня с брезгливой снисходительностью человека, сутками не снимающего форму и регулярно выезжающего на трупы.

– Товарищ майор, вы кого привели? – спросил он. – Он же нам тут заблюет все.

Да, у меня слабый желудок. На мои профессиональные качества это никак не влияет, правда, моей уверенности в себе редко хватает на то, чтобы я не обижался на подколки. Но если кому-то станет легче от возможности поржать над неподготовленным к зрелищу цивилом – велкам. Каждый самоутверждается, как умеет.

У Олега тоже был свой способ.

– Сержант Рыбка! – рявкнул он, все еще слегка бледный от увиденного, но уже успевший худо-бедно взять себя в руки. – Десять отжиманий! Выполнять!

Я знаю, есть организации, в которых не принято спорить с начальством, но еще полчаса назад и отданный Олегом приказ, и та готовность, с которой сержант бросился его выполнять, меня бы взбесили. Сейчас я смотрел, как он старательно отжимается на заплеванном полу лестничной клетки, и ничего не чувствовал. Хреново. Впрочем, моральные терзания вполне можно было отложить на потом.

– Олег, – сказал я. – Это было жертвоприношение.

– Поехали, – бросил он. – Потом поговорим.

Селиверстовский «Форд-Фокус» шуршал шинами по снежной каше. За ночь талую коричневую бурду на проезжей части слегка приморозило, и теперь она по крайней мере не чавкала, когда ее месили колесами. На улицах было безлюдно.

В канун Нового года Москва на две недели превращается в шумный торговый центр, куда отовсюду стекается народ. Подарки, детские елки, вечеринки, корпоративные пьянки… Да мало ли какую причину может выдумать человек, не желающий уныло сидеть дома, пока другие люди проживают яркую настоящую жизнь!

И никого не волнует, что это только иллюзия.

Каждый из тех, на кого ты смотришь с завистью, при определенном раскладе может с такой же завистью посмотреть на тебя. Встречаешь праздник с семьей? Ты счастлив, тебя кто-то ждет, и у тебя есть с кем разделить дурацкий новогодний салат. Идешь в кабак? Ты счастлив, у тебя есть финансовая возможность как следует оторваться, кто-то будет развлекать тебя до утра, и, может быть, ты даже кого-нибудь снимешь. Идешь к друзьям? Да это же лучший способ провести новогоднюю ночь, жаль, что меня жена не пустит. Ждешь боя курантов один, без елки и с бутылкой пива? Ты просто не умеешь ценить своего счастья – свободный, независимый человек.

Никто не мечтает о том, что у него уже есть, а вот то, что тебе вряд ли достанется, всегда кажется более привлекательным, чем оно есть на самом деле.

Лично я в новогоднюю ночь мечтал выспаться.

Селиверстов молча довез меня до самого подъезда. Машина вползла правым передним колесом на тротуар – припарковалась. Достал сигареты, выудил из бардачка зажигалку. Руки у него подрагивали. И в этом состоянии он вел машину? Зимой? По ночной Москве? Круто. Я запоздало испугался.

Олег прикурил и только потом посмотрел на меня.

– Что сидишь? Иди домой, отчет мне пришлешь в письменном виде, – сказал он.

В большинстве случаев лучше не давить на приятеля, если он не готов прямо сейчас говорить с вами о том, что его мучает. Когда захочет, тогда и расскажет, что не так. Вот только в моем положении ждать, пока Олег созреет до разговора по душам, было слишком рискованно. Я уже сутки чувствовал себя так, словно меня постирали в машине на высоких оборотах. У меня кончилась медицинская страховка – именно в тот момент, когда тысячелетняя вампирша захотела, чтобы я поднял для нее зомби. К тому же моему школьному приятелю поручили поймать убийцу, способного выдернуть с улицы и завести в пустующую квартиру шестерых взрослых людей.

Тактичность – вещь хорошая, но я не мог сейчас позволить себе эту роскошь. Однажды это уже дорого мне обошлось.

Если с Олегом что-то неладно, я должен узнать об этом.

На всякий случай.

Поэтому я не сдвинулся с места.

– Сначала ты скажешь мне, что случилось, – попросил я.

Селиверстов покатал дымящуюся сигарету между пальцами, как карандаш. Усмехнулся.

– Я все понимаю, Кир, – сказал он. – Мы друзья, и все такое. Но если ты еще раз провернешь что-нибудь вроде того, что сделал со мной в квартире, обещаю, я тебя пристрелю.

Я сделал? Отлично. Ладно, это была моя вина. Мне следовало выставить Олега из квартиры, как только я понял, в чем там дело. Мне следовало все предусмотреть просто потому, что Селиверстов не мог этого сделать. Я вообще был единственным медиумом, которого он знал. И он верил мне.

Вот только я не представлял, что нечто подобное вообще возможно.

Если налить воду в один из сообщающихся между собой сосудов, она непременно перетечет во все остальные сосуды этой системы. Но не в стакан с карандашами, который стоит на том же столе, что и учебное пособие. Олег был тем самым стаканом, и тьма нашла его через меня. Стресс, перегрузка, сила воздействия, вампирий укус – я не знал, что спровоцировало этот эффект, и очень надеялся, что это больше не повторится. Латание чужой психики на скорую руку исключительно за счет своих собственных внутренних ресурсов – не то приключение, которое вы захотите пережить снова.

Я уже открыл рот, чтобы объяснить ему это. Меня остановил его взгляд.

В пятом классе ему вместо меня влетело за разбитое окно директорского кабинета, и он так и не сдал меня. В седьмом Олегу влепили пару за контрольную по русскому, и я тут же случайно испортил классный журнал во время драки с ребятами из параллельного класса. В девятом, когда в нашу школу перешла Валя Кононенко, мы просто бросили монетку, чтобы решить, чьей девушкой она будет. Теперь Олег Селиверстов смотрел на меня, как на бомбу с часовым механизмом. Так, словно прикидывал, какие проводки стоит перерезать у меня внутри, чтобы не рвануло.

Нельзя сказать, что я не ожидал этого, но все-таки надеялся, что обойдется.

Я молча вылез из машины Селиверстова и потопал к подъезду, так ни разу и не обернувшись. И не нужно было, собственно. Олег взял с места так резко, как будто боялся, что я передумаю и брошусь за ним в погоню. Ну и ладно. Мне все равно.

На поспать у меня оставалось всего пять часов, и дурак бы я был, если бы решил потратить их на переживания по поводу его душевного состояния и наших испорченных отношений. В конце концов, Олег – взрослый мужик. Хочет психовать, пусть психует.

Есть набор правил, как быть нормальным человеком.

Как совершенно верно заметила Алла Семеновна, нормальные люди приходят домой не позже восьми, смотрят телевизор, ужинают и ложатся спать. Обычно у них есть кто-то, с кем можно вместе пялиться в экран, есть мясо по-французски и ложиться в постель. У них вообще есть много такого, чего нет у меня.

Дача.

Собака.

Дети.

Оплачиваемые отпуска.

Машина, с которой можно спокойно возиться в гараже по выходным.

Новогодние корпоративы в пивном ресторанчике, где подают немецкие колбаски с капустой и пряную австрийскую свинину, приготовленную на открытом огне.

Возможно, будь у меня все это, я не думал бы, что это так уж хорошо. Но чужой кусок пирога всегда кажется больше и слаще. Кроме того, если бы я стал добропорядочным сисадмином, хозяином толстолобого лабрадора, нормальным мужем и отцом, кто бы делал мою работу? У меня есть долг. Звучит высокопарно, но мне нравится так думать.

Во всяком случае, это дает мне иллюзию того, что у меня был выбор – кем быть.

Я вылез из штанов еще в прихожей и тут же бросил их в ванну.

Они были чистые.

Правда.

Но у меня все равно возникло дикое желание залить их горячей водой и бухнуть в ванну полпачки порошка. Надо было бы еще поесть, но сил уже не оставалось. Я отключился сразу же, как только добрался до дивана и обнял подушку.

Иногда мне хочется, чтобы по моей квартире шлялся кто-нибудь, кроме меня самого. Кто-то, кто мог бы разогреть мне замороженную еду в микроволновке, сварить кофе и накрыть меня одеялом, когда я выпаду в осадок. Кто-то, кому было бы небезразлично, когда и в каком виде я приползу домой с вызова. Кто-то, на чьи колени я мог бы положить голову, когда внутри становится так мерзко, что жить не хочется. Наверное, это нормально. Время от времени всякому одиночке хочется перестать быть таковым, но в моем случае обниматься с подушкой все-таки предпочтительнее.

Во всяком случае, она еще ни разу не пыталась меня убить.

Одиночество – привилегия сильных.

Тот, кто несет ответственность за семью, кто принимает решения и хорошо зарабатывает, имеет право на раздражение. Он может сказать: «Хватит трахать мне мозги своей болтовней, я устал». Тем, кто сидит на шее у кормильца и кого с позором вышвырнут с любой приличной работы, этого делать нельзя. В самом деле, что такого Рита делала для того, чтобы устать? Разве трудно встать по будильнику, пробежаться в магазин, приготовить легкий завтрак, придумать годные планы на вечер, почистить аквариум, покормить рыбок, рассортировать и постирать белье, стараясь не шуметь и не мешать вкалывающему мужу, а потом узнать, почему все это она сделала неправильно?

И уж конечно, никто не должен уставать от того, что на него ругаются. Кроме того, «дура» – это же не ругательство. Это констатация факта. Ей стоило бы быть благодарной Папернову за то, что он до сих пор терпит в доме такую криворукую истеричную дуру, как она. Другой бы давно выгнал, а он все мучается.

Любит.

Даже работу всю домой перетащил, чтобы не оставлять ее без присмотра. Рита хорошо понимала – без его контроля она давно бы устроила в квартире, оставшейся ей от родителей, потоп, пожар или помойку. Она всегда была мечтательницей, плохо приспособленной к реальной жизни. Ей повезло, что Папернов ее подобрал.

Прикосновение холодного воздуха заставило Риту открыть глаза. Ванная была тем местом, где она могла побыть одна, имея на то уважительную причину. Но, конечно, не два часа. Вода уже почти остыла. Папернов стоял возле ванны, рассматривая этикетку на пузырьке с пихтовым ароматизатором.

– Сколько можно валяться? – спросил он. – Я уж думал, ты тут сдохла.

– Извини, я задремала, – пискнула Рита.

– Всю квартиру провоняла дрянью своей, – брезгливо потянув носом, сказал Папернов. – Ты смерти моей хочешь!

– Прости, я не нарочно. – Рита закусила губу. – Может, форточку открыть?

– Бесполезно, – отказался он. – Я так понимаю, на все наши планы ты, как обычно, наплевала?

– Нет-нет, – заторопилась Рита, панически пытаясь вспомнить, что именно из ее утренних предложений одобрил муж. – Я сейчас волосы высушу, это пять минут.

Фен, включенный в розетку, лежал на краю раковины, уставившись на нее черным глазом кнопки. Так неудачно лежал, что достаточно было бы одного неловкого движения, чтобы он упал в ванну.

Той зимой меня украли бомжи.

Не знаю, на кой черт я им сдался, но факт – украли. Подвал, где они свили себе гнездо, был сырым и темным, он пах гниющими тряпками и мазью Вишневского. Труба, тонким щупальцем вытянувшаяся вдоль стены, подтекала. Старые ковры и газеты, картонные коробки и драные пальто, брошенные прямо на пол, – все, что догнивало здесь вместе со своими владельцами, было мокрым и холодным.

Накануне меня сильно избили за попытку удрать. Я лежал ничком, лицом на грязном голом бетоне, и во рту у меня был привкус крови. В темноте кто-то ходил, приволакивая ногу, время от времени наступал на меня и ругался.

Жрать хотелось неимоверно.

Умыться? Согреться? Да, это тоже, но в первую очередь – жрать.

Я заставил себя встать на четвереньки и подползти к окну, сияющему под самым потолком. На улице был вечер, и слабый свет стекал на неровный подвальный пол. Снизу я видел только ноги: женские в изящных сапожках, мужские в толстоподметочных ботинках, детские в резиновых ботиках и старушечьи в убогих растоптанных мокасинах. Цокали по асфальту каблуки, хрустела тонкая корочка льда, проламываясь под нажимом, изредка взвизгивали мелкие камешки. Там, наверху, шумел мир обутых людей, куда мне, босому, путь был заказан.

Тем, кого украли бомжи, ботинок не положено.

Я точно знал, что сделаю в следующий момент. Я подниму руки и ухвачусь за железный штырь, вбитый в тротуар перед окном. Я подтянусь и улягусь животом на ледяной асфальт. Я буду осторожен и не издам ни единого звука, когда бутылочный осколок прочертит длинную красную полосу у меня на животе. И тогда, когда я уже решу, что пора праздновать победу, одновременно случатся две вещи.

Увидев меня, выползающего из подвала, истошно завизжит какая-то женщина в коротком белом полушубке, с лысой собакой на руках.

И кто-то крепко схватит меня за ногу, равнодушно поинтересовавшись: «Эй, борзый, далеко собрался?»

В этот момент я всегда просыпаюсь.

Я провожу в этом подвале пару ночей в год с тех пор, как мне исполнилось восемь. И мне ни разу не удавалось выбраться наружу. Специфическое развлечение, кто бы спорил. Но с людьми нередко случаются куда более неприятные события, чем временное пребывание на чужом месте. Гадкое, но вполне безопасное.

Проблема в том, что это снится мне только тогда, когда я понимаю, что не способен справиться с бардаком в моей жизни без посторонней помощи.

Под бубнеж телевизора я быстро отыскал в шкафу чистые и хотя бы похожие между собой носки, влез в джинсы и длинный синий свитер пристойного вида, а сверху, посомневавшись немного, натянул пальто. Сунул в карман «Удар». Не бог весть что, но всяко лучше, чем совсем ничего. В слегка потертой кожаной куртке я чувствовал бы себя куда увереннее, но после вчерашнего она выглядела неважно. И главное, странно пахла.

Честно говоря, мне вообще захотелось ее выбросить. Терпеть не могу держать дома вещи, которые напоминают мне о том, что я умею бояться. Хорошо умею. Лучше, чем что бы то ни было еще.

Но равноценной замены этой куртке у меня не было. Не заработал.

Лиза сначала прислала эсэмэску, дождалась моего ответа и только потом позвонила. Ничего особенного, обычная вежливость человека, которому самому слишком часто приходится просыпаться от телефонного звонка. Но я это оценил. Москва – город офисных работников, уверенных, что жизнь начинается в девять утра и заканчивается около часу ночи. Они твердо знают, что звонить после десяти вечера – неприлично, зато абсолютно уверены, что звонком в два часа дня разбудить никого невозможно.

Когда у меня есть работа, мои сутки раскладываются на девятнадцать часов бодрствования и пять – сна, но эти пять редко выпадают на ночь.

– В эту субботу у нас планируется зачистка промзоны в Выхино, – сообщила Лиза. – Хорошие деньги.

– Это вместо новогоднего корпоратива? – хмыкнул я.

– Ну какая работа, такие и корпоративы, – отозвалась она. – Будут Макс и Марька, Лариса тоже обещала подъехать, но без гарантии…

– А что Рашид? – перебил ее я.

– Он трубку не берет, – тут же помрачнела она. – Так как?

Терпеть не могу работать без страховки там, где в любой момент на тебя может вывалиться какая-нибудь пакость. Рашид – неважный боец, но он всегда успевает почуять любую нежить до того, как она нападет. Если он сдулся, это будет паршиво. Рано или поздно это случается со всеми талантливыми медиумами – как будто однажды они осознают, что получили впечатлений больше чем достаточно.

В стакан, который уже полон, нельзя налить еще немного, чтобы содержимое не вылилось через край.

– Можете на меня рассчитывать, – сказал я. – И… я доеду до него сегодня.

– Ты нас очень выручишь, – серьезно ответила Лиза. – Звони, если что, я на связи.

У меня уже было «если что», но я не стал говорить ей об этом. Она все равно ничем не смогла бы мне помочь.

Отчет я отправил Селиверстову электронной почтой с запросом подтверждения о прочтении. Я хотел быть уверенным, что он его получит.

В декабре всегда есть один или два таких дня, которые оправдывают существование всего этого месяца. Светает поздно, однако небо с самого утра ясное и высокое, как своды католической церкви. Ветра нет. Все затянуто блескучей снежной паутиной, и, как огромные леденцы, торчат из снега старые, черные от влажности деревья. На стеклах – морозные разводы, на припаркованных машинах – снежные шапки, а по белым газонам тянутся цепочки собачьих следов. Возле метро не видно ни птиц, ни крыс – холодно, только гастарбайтеры в оранжевых жилетах споро скалывают ломами лед, перебрасываясь между собой непонятными москвичу словечками.

Судя по часам над дверью банка, я слегка опаздывал, но пробежаться так и не рискнул. Приходить на тренировку позже всех, конечно, неприятно, но менее неприятно, чем свернуть себе шею. Зимняя Москва с ее почти сплошь покрытым тоненькой корочкой льда асфальтом – не лучшее место для пробежек.

Особенно если ты не в кроссовках.

– Сдвигаем ступни, колени выпрямлены, руки свободно опущены вдоль тела, лицевые мышцы расслаблены, – медленно и очень четко, как для иностранцев, проговаривал тренер. – Спина прямая-прямая, и мы тянемся макушкой к небу… Еще выше, еще сильнее тянемся!

Допускаю, что для этого смуглого парня, родившегося в Питере, но большую часть своей жизни проведшего в Бангалоре, Нью-Дели и Катманду, мы и впрямь были иностранцами. Он говорил на английском, хинди, тамильском и малаяме почти так же свободно, как на русском, однако не спешил зарабатывать деньги переводами.

За каждое проведенное занятие руководство центра изучения индийской культуры выдавало ему какие-то донельзя смешные гонорары, но финансовые вопросы этого парня, казалось, совершенно не парили. Он занимался тем, чем считал нужным заниматься.

– Представьте, что из вашей макушки выходит луч яркого света, который устремляется вверх, – продолжал тренер, не глядя на нас, но совершенно точно зная, где и как именно сейчас стоит каждый. – Постарайтесь почувствовать его. Он соединяет вас с небом.

Санскритское слово «йудж» означает «связь».

Как и для других древних языков, для санскрита характерна многозначность употребляемых слов, а потому «йудж» – это еще и гармония, и обуздание, и упражнение. Весь комплект по цене одного предмета. Есть люди, которые считают йогу еще одним модным велнес-направлением, вроде пилатеса. Это примерно то же самое, что считать микроскоп специализированным учебным оборудованием для кабинетов биологии.

В самом деле, регулярные занятия йогой способствуют похудению, укреплению сосудов и повышают общий тонус организма. Но это не главное. Йога – способ стать тем, кем ты должен быть, и это работает даже тогда, когда ты просто пытаешься убрать брюхо.

В этой группе я всегда выглядел даже не белой вороной, а фиолетовым сириусянским ежиком. Чисто теоретически это была смешанная группа для продвинутых пользователей, посвящающих самостоятельным тренировкам не меньше часа в день и два с половиной – групповым каждую неделю. Под руководством самого толкового тренера, которого я смог найти в нашем районе. Я ничего не имею против фитнес-йоги, которой можно позаниматься в каждом втором спортивном клубе, но для решения моих задач она не годится. Мне плевать на индекс массы тела и объем мышечной массы. Как правило, меня вообще не очень интересует, как я выгляжу.

Гораздо важнее то, как я себя чувствую.

Каждую неделю в этом зале в течение двух с половиной часов занималось йогой двенадцать женщин в возрасте «чуть за тридцать». И я.

Они ходили сюда, чтобы подтянуть живот, сбросить вес, улучшить общее состояние и после занятий потрепаться с подругами за стаканом сока из моркови и сельдерея. Я – чтобы не дать себе окончательно спятить.

Конечно, я мог бы заниматься сколько угодно правильной йогой дома, один, поглядывая на экран телевизора. Я вообще очень много могу один. И делаю. В этом и проблема.

Сочетание молока, аниса, имбиря и зеленого кардамона способно творить чудеса, превращая в приличный напиток даже самый дрянной дешевый чай. Я не знал, почему Рам Джатравала, осевший в Москве после окончания института, решил открыть свое кафе именно здесь, на задворках, но меня это вполне устраивало. Это скромное заведение с низкими потолками и еще более низкими ценами располагалось дверь в дверь со спортивным залом, так что даже зимой можно было накинуть куртку и идти пить чай, не опасаясь простудиться.

Волосы у меня все еще были мокрыми после душа.

Я сидел у самого окна, высокого, очень тщательно отмытого, выходящего на безлюдную узкую улочку, и беспардонно жрал карри, запивая чаем. Вообще-то сразу после тренировки есть не положено, но я не знал, когда у меня в следующий раз будет время этим заняться.

Я ел и краем уха слушал, о чем разговаривают нормальные люди. Подслушивать чужие разговоры, конечно, невежливо, но что поделать, если кто-то говорит слишком громко? К тому же – каюсь – мне действительно нравится время от времени получать доказательства того, что большая часть мира все еще живет так, словно смерти не существует вовсе. Нормальные люди умеют находить для себя нормальные проблемы.

Любовь.

Деньги.

Социальный статус.

У женщины, потягивающей латте из высокого стакана, были красивые ноги, длинные каштановые волосы и лицо тициановской Марии Магдалины.

– Я не понимаю, хоть убей, почему ты не можешь забыть этого совершенно никчемного парня, – говорила ее подруга с волосами цвета клюквенного джема, сидевшая спиной ко мне. – Тебе всего тридцать пять, ты красивая умная женщина, отлично зарабатываешь и уже могла бы найти себе кого-нибудь поинтереснее.

– Он был особенный. – Магдалина мечтательно улыбнулась. Такая улыбка кажется уместной на губах кого-нибудь не старше восемнадцати, но в ее исполнении она выглядела странно.

– Чем? Тем, что не боялся тратить твою зарплату на свои увлечения? – хмыкнула красноволосая, принимаясь ожесточенно листать меню.

– Тебе не понять. – Магдалина отодвинула свой стакан. – Когда появляется кто-то… мужчина, способный сказать тебе «пойдем со мной» так, что ты вскочишь и побежишь за ним, – это большое счастье. И это никогда не забывается. Иногда даже через много лет ты думаешь, что это и есть любовь, которую ты прошляпила по собственной глупости.

«Стоп», – сказал себе я. Мне очень, очень не понравилось это «пойдем со мной». Это выглядело так, словно мироздание активно намекало мне на что-то, что я упустил, а я не мог понять, что это. Воображаемая собака внутри меня сделала стойку на это словосочетание.

– К тому же он женат! – отрубила красноволосая.

– Ну Мариш… – улыбнулась Магдалина. – Пора бы уже как-то научиться считаться с объективной реальностью. К этому возрасту все приличные парни оказываются женатыми.

– Ты полагаешь? – Красноволосая обернулась ко мне. – Простите за нескромный вопрос, вы женаты?

Мне, наверное, должно было польстить, что она сочла меня приличным парнем. Но я был не в том настроении.

– Мы с женой расстались пять лет назад, – сухо ответил я. – Но – да, официально я все еще женат.

От необходимости говорить что-либо еще меня спасла эсэмэска. Мельком взглянув на экран, я извинился, оставил деньги на столе и торопливо вышел на улицу. Может быть, даже излишне торопливо. Без особой необходимости я стараюсь не врать. Вовсе не потому, что я такой уж честный парень в белой шляпе. Просто врать вредно. У курящего человека дрянь накапливается в легких, у лгущего – в голове. Не то чтобы от этого можно было умереть, но я знаю нескольких ребят, с которыми мы одно время занимались одним и тем же делом, вляпавшихся в большие неприятности исключительно из-за того, что у них внутри было слишком много дряни.

Но есть вопросы, которые я не готов обсуждать так, чтобы оставаться действительно честным. Иногда у тебя нет ничего, кроме той лжи, которую ты выдумал для себя, чтобы продолжать жить. И даже понимая, что это ложь, ты не в силах от нее отказаться.

Просто потому, что тебе больше не на что опереться.

Удивительно, но Рашид открыл мне практически сразу. Мне даже не пришлось барабанить в дверь. В полутьме коридора за его спиной поблескивали пустые бутылки.

Он стоял в дверях, похожий на больного гнома, и дышал на меня перегаром – худой, очень смуглый человек небольшого роста. В его темных волосах кое-где проглядывала седина, и майка в желтых разводах висела на нем как на вешалке. Странно, но раньше я никогда не думал о Рашиде как о старике, хотя он был старше меня почти вдвое.

Здесь, в большой и очень запущенной квартире, доставшейся ему от родителей, он жил один. Он вообще всегда был один, сколько я его знал.

Таким, как мы, в одиночку безопаснее.

– За тобой никто не следил? – спросил он.

Я покачал головой. Он недоверчиво хмыкнул и прикрыл на секунду глаза, сосредотачиваясь на своих ощущениях. Потом кивнул и все-таки впустил меня внутрь. По сравнению с ним я вовсе не был параноиком.

– Хочешь выпить? – спросил он, проходя на кухню. – А то полный дом живых людей, а выпить не с кем.

– Можно подумать, ты звал их в гости, а они отказались, – хмыкнул я.

– Чертовы твари, – отозвался Рашид. – Неужели так трудно понять, что человеку плохо? Ты не думай, у меня все в порядке с головой, но есть же очевидные вещи!

Я давно привык к тому, что очевидных вещей в мире не существует вовсе, но спорить с ним не стал. Возражать Рашиду всегда было совершенно бесполезно. Как все хорошие медиумы, он существовал в какой-то своей, параллельной реальности.

– Лиза волнуется за тебя, – вместо этого сказал я.

– Как же, держи карман шире! – буркнул он, доставая из холодильника запотевшую бутылку водки. – Ей просто не на кого повесить мой участок. Срань господня, если бы это что-то меняло. Если бы хоть что-нибудь что-то меняло!

Очень мне не понравилось, как он это сказал – спокойно и совершенно обыденно. Без возмущения.

– Что ты имеешь в виду? – Я уселся напротив него и водрузил локти на стол.

– Что я имею? – переспросил Рашид, свернул пробку с бутылки и сделал несколько длинных глотков прямо из горлышка. – У старика, живущего прямо надо мной, неделю назад умерла жена. Симпатичная такая, чистенькая бабушка-одуванчик. Умерла быстро, вероятно, даже без мучений, за несколько дней. В тот день, когда она уехала на «скорой» в больницу, он простыл. Зима. Холодно. Пожилой и не слишком здоровый человек. Ничего удивительного. А когда смог подняться, ему сообщили, что труп его жены уже сгорел в больничном крематории – вот, пожалуйте забрать урну с прахом и соответствующие бумаги. И теперь я все время думаю – чье место она заняла? Того парня из автомастерской, которого мы отправили домой неделю назад? Той грустной старухи в дурацкой розовой шапке? Той маленькой девочки, которую ты нашел на Трех вокзалах в прошлом месяце? Нам кажется, что от нас есть польза. Но хозяева отпущенных нами мертвых все еще хотят получать свои легкие деньги. Вся наша работа, Кир, только вынуждает подонков искать себе новых рабов.

– По-твоему, было бы лучше оставить их в покое? – спросил я. – Пока мы делаем то, что мы делаем, те, кто поднимает мертвых, не могут чувствовать себя в безопасности. Это уже кое-что.

– Удобная философия. – Рашид зло усмехнулся. – Ты видел, как хомяк крутит колесо? У него клетка тридцать на тридцать и на сорок пять. Ему надо чем-то заниматься, чтобы не спятить. И вот он бегает в этом колесе, как дурак, и думает, что изменяет мир.

– У тебя есть другие варианты? – поинтересовался я.

– У меня есть водка, – сказал Рашид. Взял со стола стакан, дыхнул в него зачем-то, поставил обратно. – Бывает, это все, что остается. Вчера ко мне заходила одна… Принесла вот. У нее муж дурной, любит ее по двору гонять, детям тоже достается… Все просила, чтоб я его закодировал. Экстрасенс хренов. Пришлось постараться.

– Ты это сделал? – опешил я. – Как?

Вам не скажет об этом ни один «белый маг в десятом поколении», ни одна «приворожу любимого 100 % гарантия», но на самом деле живого человека практически невозможно заставить сделать что-то против его воли. Можно запугать. Можно соблазнить. Но он без раздумий воспользуется для бегства первой же лазейкой в вашем договоре, которую отыщет. У живого в рукаве всегда прячется джокер – его свободная воля. Хочет быть алкашом? Как ни кодируй, извернется, найдет себе оправдание и напьется. Хочет изменять или лупить жену? Отыщет причину, по которой это будет совершенно необходимо.

Абсолютное послушание знакомо только тем, кто уже мертв.

– Как-как… Лопатой по хребту, вот и вся кодировка. – Он хмыкнул. – Просто и надежно, никакой гребаной мистики.

– Для этого нужно сначала найти того, кому следует дать по хребту лопатой, – заметил я. – А лучше тебя этого никто не умеет.

– Уговариваешь? – прищурился Рашид. – Не надо, не трать время. Это единственная настоящая ценность, которая есть у нас обоих. Я знаю, зачем ты пришел. У тебя проблемы с Рамоной Сангре. Но я тебе тут не помощник, нет, не помощник, даже не думай.

Пожалуй, я бы меньше удивился, если бы он и мне врезал лопатой по спине. Исключительно из благих побуждений.

– С чего ты взял? – спросил я.

– От тебя воняет, – объяснил он. – Это же очевидно.

Я ничего не чувствовал, но, если Рашид говорил, что от меня воняло, значит, так оно и было. Во всяком случае, для него. Почти все знакомые мне медиумы пьют, чтобы не ощущать того, что большинству людей недоступно, но во всем мире не нашлось бы столько спиртного, чтобы сделать Рашида «глухарем». Его мир был полон запахов. То, что для меня было бы холодным и скользким, ему казалось вонью.

– Ты сцепился с одним из кровососов Сангре, – добавил он. – С молодым кровососом, следовательно, живой ты ей нужнее, чем мертвый. Она вряд ли хочет, чтобы ты вошел в число ее детей – для этого она слишком умна. Значит, ей требуется, чтобы ты выполнил для нее какую-то работу. Заметь, я не спрашиваю тебя, что это за работа. Чем меньше я знаю, тем крепче сплю. Может, я и рад был бы помочь тебе, но не могу. Те, кто знаком с Рамоной Сангре, не рискнут пытаться отбить у нее ее добычу.

Интересно, остался еще в Москве кто-нибудь, кто знал о ней меньше, чем я?

У Рашида дрожали руки и, наливая, он выбил стеклянную дробь по краю стакана. Но выпить это ему не помешало. Он почти не пьянел, сколько бы ни заливал в себя. Спиртное делало его более спокойным, чем обычно. Практически нормальным. Но даже это сейчас помогало ненадолго – разговаривая со мной, он трезвел на глазах.

– Я должен бояться? – спросил я.

– Да, вообще-то должен. – Он кивнул. – У нее есть власть. Некоторые болтают, что она появилась здесь еще до того, как русские построили Москву, но я этому не верю. Хотя бы потому, что в то время ей нечего было делать здесь.

– Она всего лишь вампир, – отозвался я.

– Она очень, очень старый вампир. – Рашид покачал головой. – Не стоит ее недооценивать. В тот день, когда ей понадобится твоя голова, ты сам ее отрежешь и заплатишь за доставку. Если ты скажешь ей «нет», она сделает из тебя фарш, чтобы нажарить котлет к ужину. Она не из тех, кто прощает такие вещи.

– Уже сказал, – признался я.

– Тогда ты труп, – сообщил мне Рашид. – Водки хочешь?

Пожалуй, что да, я хотел водки.

Рашид встал, чтобы достать второй стакан, а я остался сидеть. Трудно выглядеть крутым парнем, глядя на кого-нибудь снизу вверх, но рядом с ним я в любом случае не был крутым парнем.

– Спасибо, что предупредил, – сказал я. – Но я к тебе вообще-то не за этим приехал.

– Ты нашел проблему более серьезную, чем тысячелетний вампир, у которого возникла идея насчет того, как тебя использовать? – Медиум восхищенно покачал головой. – Талант! Самородок! И где таких делают?

– Это был опытный образец, который так и не выпустили в массовое производство, – успокоил я его. – Дело вот какое – в столице объявился новый некромант. Я видел следы его работы, и он сильнее любого из тех, кого я знаю. Он смог оморочить и убить шестерых человек в центре города – никто не заметил ничего подозрительного. На месте убийства не осталось даже призраков.

– Некроманты обычно не убивают. – Рашид нахмурился. – Если только…

– Именно, – подтвердил я. – Это было жертвоприношение.

– Шесть трупов… – пробормотал он. – Кто ему отозвался? Должно быть, у него интересный напарник с той стороны границы.

– Я не смог понять, кто это был, – сказал я. – Что-то очень старое… и легкое. И еще одно – что бы это ни было, оно не питается кровью.

– Существуют ритуалы, позволяющие забирать у живых силу, не трогая кровь. – Рашид пожал плечами и раздраженно отодвинул ополовиненную бутылку. Для него это был подвиг.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Ты отлично понимаешь, – буркнул он. – Не делай вид, что это не так.

Черт. Это было то, чего я боялся больше всего. У меня с самого начала было такое чувство, словно мне достался худший из возможных раскладов, но я надеялся, что у Рашида найдется другая версия. Во всяком случае, обычно она у него была.

– Смерть, – сказал я.

– Смерть. – Рашид кивнул. – Во тьме живет множество тварей, которым кровь без надобности, но они ни за что не откажутся попировать ужасом последних минут. Все складывается один к одному, Кир. Тебе придется поговорить с Рамоной Сангре.

– Ты думаешь, это ее работа? – спросил я.

– Нет. – Он покачал головой. – Но если в чьем-то доме завелись крысы, хозяин наверняка захочет об этом узнать. Рамона – очень старая и мудрая женщина. Она не будет устраивать неприятности тому, кто ловит крыс в ее доме. Если кто-то может помочь тебе поймать убийцу, то только она.

– По-твоему, она захочет помочь мне? – спросил я.

– Это неправильный вопрос. – Рашид усмехнулся. – Правильный вопрос – чего тебе это будет стоить. И готов ли ты заплатить эту цену.

Пожалуй, это была самая плохая из сегодняшних новостей.

В том мире, где живет большинство нормальных людей, очень многое можно сделать с помощью денег.

Надоело мыть посуду вручную? Купи посудомоечную машину.

Ненавидишь убираться в квартире? Найми кого-нибудь, кто будет заниматься этим за тебя.

Не разбираешься в налоговой отчетности? Найди компанию, которая на этом специализируется, заплати деньги и забудь о своей проблеме.

Солидный счет – причина для гордости и неплохой аргумент в любом споре, инструмент для решения вопросов и ключ от всех дверей. Тот, кто платит, обычно получает право заказывать музыку и танцевать девушку, если ему это зачем-нибудь нужно. Мне нравятся те, кто любит деньги, – с ними легко иметь дело. Расход, приход, прайс-лист, счет за услуги – все это простые и безопасные вещи.

Для кровососов деньги не имеют ценности – они могут получить сколько угодно в любой момент, когда им это потребуется. Соседям с той стороны мира, куда нормальные люди обычно не заглядывают, финансовая сторона человеческого бытия и вовсе не понятна: миллион долларов представляет для них такой же интерес, что и бутылочный осколок. Но это совсем не значит, что хоть кто-то из них будет готов сделать для вас что-нибудь бескорыстно.

Просто платить за эту помощь вам придется не той валютой, к которой вы привыкли.

К вечеру на улице стало как-то совсем холодно и противно. Снег вихрился под ногами и пытался пробраться за шиворот – не то чтобы полноценная метель, но довольно поганая погода. Чертовски хотелось спать. Вот только нормально выспаться мне не светило совершенно точно. Если бы я был офисным менеджером, я вставал бы каждое утро в одно и то же время, чтобы вечером вернуться домой, выбросив из головы капризы клиентов, придирки начальства и бумажные заморочки. И никто бы не считал это ненормальным. График моей работы нестабилен. Бывает, что я никому не нужен в течение пары месяцев – тогда я уезжаю из Москвы, взяв с собой только банковскую карту и мобильник. Сплю. Ем. Купаюсь. Разговариваю с людьми. А потом наступает время, когда мне приходится бежать как можно быстрее только затем, чтобы оставаться на одном месте. Результат нужен уже вчера, в крайнем случае – прямо сейчас. И если его не выдать, случится дедлайн, причем не только у меня.

Вероятно, я сам виноват в этом.

На этой неделе мне было чем заняться. Целый букет проблем, требующих немедленного решения. Идеи Рамоны Сангре по моему трудоустройству. Бешеный некромант. Пропавший бойфренд Марины. И еще кое-что следовало докупить к субботней вылазке в промзону.

Я решил начать с самого простого.

По-хорошему за мятой и имбирем мне следовало отправиться на Тульский рынок, но в пять вечера там уже делать нечего. К тому же имбирная крошка в бумажных пакетиках, валяющаяся на полках практически каждого супермаркета, действует ничуть не хуже натурального корня имбиря. Минус у нее только один – потом кухню пылесосить надо, поскольку крошка во время ритуала разлетается по всему полу. Но ведь это не так страшно, правда?

К имбирю я добавил пучок чуть подвядшей мяты, бутылку безглицериновой водки, соль и десяток обыкновенных хозяйственных свечей. Декоративные синие были бы лучше, но и такие сойдут. При проведении большинства ритуалов цвет рабочей свечи не так важен, как принято считать. Гораздо важнее то, что ты сам думаешь по этому поводу. Все предметы, используемые в ритуальной магии, – всего лишь инструмент для сосредоточения, костыли, помогающие настроиться на нужную волну. Теоретически можно вообще обойтись без них и работать напрямую с образом алтаря у себя в голове.

Наверное, в критической ситуации я был бы на это способен, но наличие материальных расходников облегчает работу. К тому же кроме свечей, соли и земли существуют вещи, без которых действительно нельзя сделать ничего серьезного. По большому счету, я пришел в магазин именно за ними, но почему бы не прихватить по дороге и все остальное?

Карпы в аквариуме были слегка облезлыми и сонными, но, во всяком случае, живыми. Они печально тыкались носами в стекло, разевали рты и ждали смерти. Фиговая судьба, если подумать, но другой им все равно не было положено.

– Почистить? – поинтересовался улыбчивый таджик, занося нож над моей рыбой.

– Нет, спасибо, – торопливо отказался я. – Я сам. Дома.

Еще не хватало, чтобы он убил ее. Некоторые вещи в своей жизни мы должны делать самостоятельно, никому другому это не поручишь.

Всем известно, что убийство – это плохо. Почти все нормальные люди придут в ужас, если вы скажете им, что вам приходилось совершать жертвоприношения во время проведения магических ритуалов. При этом ежедневно в мире убивается около миллиона коров и около двух миллионов цыплят только для того, чтобы каждый желающий мог вовремя получить свой гамбургер или куриную котлетку на ланч.

Мне это кажется ханжеством.

Почему отнимать у животного жизнь, чтобы съесть его мясо или напялить на себя его шкуру, – нормально, а сделать то же самое в иных целях – противоестественно? Я знаю кое-кого, кто в качестве платы предлагает своим помощникам с другой стороны мира собственную кровь. Иногда это работает, если речь идет о существах, достаточно могущественных, чтобы принять ее. С такими я стараюсь не иметь дел, а многие духи вполне могут обойтись кровью жертв с неразвитым сознанием. Цыпленка. Голубя. Рыбы.

И сейчас мне нужно было поговорить с одним из них.

Во всяком случае, это лучше, чем просить совета у тысячелетнего вампира. Ну по крайней мере, безопаснее.

Рыба слабо трепыхалась.

Через кончики пальцев в меня переливалась ее сонная, равнодушная безнадежность. В воде, налитой в термопакет, кислорода уже практически не оставалось, но умирающий карп все равно открывал и закрывал рот, прокачивая ее через жабры. Инстинкты работают даже тогда, когда от этого нет никакого толку.

Я открыл дверь и тут же почувствовал – что-то не так. В моей квартире кто-то побывал. Мои любимые мохнатые тапки валялись в углу прихожей, зонт был небрежно прислонен к стене, а пачка старых газет лежала на полу, а не на обувном ящике. И главное, теперь здесь иначе пахло.

Я терпеть не могу, когда кто-то перекладывает мои вещи, даже если это просто старые газеты. Мне очень не нравится, когда в мое отсутствие ко мне приходят гости, которых я не приглашал. Во-первых, это невежливо. Во-вторых, моя личная статистика утверждает: если кто-то пробрался к вам в дом без вашего ведома, он хочет вас либо ограбить, либо убить. Ни один из предложенных вариантов меня, понятное дело, не устраивал.

Некоторые из моих знакомых считают, что у меня паранойя. Меня утешает только то, что паранойя бывает у живых. Я вдохнул, выдохнул, поставил пакет у двери и, вынув из кармана «Удар», вошел в комнату. Все равно это пришлось бы когда-нибудь сделать.

В моей постели лежал незнакомый мужик. Голый. И мертвый.

Я метнулся на кухню, в ванную, на всякий случай проверил туалет. В квартире больше никого не было. Это смущало меня больше всего. Труп в твоем доме – штука очень неприятная. Вдвойне неприятно, если ты не знаешь, откуда он там взялся. Чужаку трудно попасть ко мне домой – с некоторых пор я стал относиться к гостям с большим подозрением. Но трудно – еще не значит невозможно. Некромант, на которого наткнулся Селиверстов, вполне мог бы провернуть нечто подобное. Мое счастье, что мы еще не были представлены друг другу. Подозреваю, что его подарок оказался бы более… подвижным.

На всякий случай я внимательно осмотрел труп.

Обычное мертвое тело, ничего особенного.

В этот момент в дверь позвонили, а потом еще и принялись стучать ногой. Просто отлично! Кто-то не только подкинул мне труп, но и позаботился о том, чтобы его нашли. Смысл шутки немедленно прояснился, но легче мне от этого не стало.

Я вывел на монитор изображение с камеры на лестничной клетке. За дверью стоял мужчина в толстой кожаной куртке, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. На его левой щеке росла бородавка, в самой середине которой торчало два черных волоска.

– Кто там? – спросил я.

– Охранное агентство «Лютик», – представился визитер. – К нам на пульт пришел сигнал из вашей квартиры, а потом мы получили звонок, что из этой квартиры доносятся крики о помощи и кого-то явно убивают. Откройте дверь, я должен произвести проверку.

– Не стоит беспокоиться, у меня все в порядке, – отозвался я, лихорадочно соображая, куда и как мне прятать труп, если мужик соберется ломать дверь. Не уверен, что у него было такое право, но тот, кто решил устроить мне неприятности, явно хорошо подготовился. С него бы сталось подкинуть охране липовые доказательства моей преступной деятельности.

– У нас есть основания предполагать, что у вас в квартире труп, – сообщил мужик. – Немедленно откройте дверь, или мне придется ее выломать.

Ненавижу оказываться правым!

– Это какой-то розыгрыш? – спросил я. – Я вас впервые вижу и пускать в дом не намерен. Уходите, или я вызываю милицию.

– Вот мое удостоверение, – сказал мужик и, достав из кармана куртки коричневую книжицу, аккуратно раскрыл ее перед глазком видеокамеры. – Вы откроете дверь по-хорошему?

Черт, это действительно было удостоверение сотрудника охранного предприятия, обслуживавшего наш дом. Того самого, на чей пульт шел тревожный сигнал из моей квартиры.

– Нет, – твердо сказал я. – Это плохая идея. Во-первых, я собираюсь спать, во-вторых, мне долго одеваться, потому что я не помню, куда бросил штаны, а в-третьих, у меня очень сильно болит голова.

– Напрасно. – Стоящий за дверью противно цокнул языком и вздохнул.

Зажужжал движок, и из подъехавшего лифта на лестничную площадку вышли два человека в милицейской форме. Одного из них я знал в лицо.

– Участковый уполномоченный старший лейтенант Хуснутдинов! – представился он. – Получили ваш сигнал. Возникли какие-то проблемы?

– Да вот, открывать отказывается, – наябедничал охранник.

Гамзат Хуснутдинов, присматривавший за порядком в нашем районе уже пару лет, проникновенно уставился в камеру.

– Кирилл Алексеевич, не глупите. Не надо создавать сложности нам и себе, – сказал он. – Откройте дверь, и мы вместе во всем разберемся. Не сомневаюсь, что это какое-то недоразумение. – И добавил, обращаясь к охраннику: – Да я его знаю, нормальный мужик, хоть и с прибабахом – незнакомых людей в дом старается не пускать. Наверняка с кем-нибудь не поладил, но порядок есть порядок. Проверить надо. Удачно, что мы недалеко тут были.

Конечно, я так и поверил. Они оказались здесь совершенно случайно. Так всегда и бывает. Особенно если это кому-нибудь выгодно. Я бы не отказался узнать имя продюсера этого шоу.

– Так мы можем войти? – нетерпеливо спросил сотрудник «Лютика».

– Подождите, – попросил я. – Мне одеться надо.

Я постарался перетащить его в ванну как можно аккуратнее. Черт с ним, потом засыплю все хлоркой и залью «Белизной». Должно помочь. В крайнем случае куплю новую акриловую ванну, не такие уж это огромные деньги.

Вполне подъемные, если подумать.

Эти трое вошли в мою квартиру так, как будто имели на это полное право. Охранник тут же рванул в комнату, словно знал, где и что искать. Хотя почему «словно»? Он сказал, что у него есть основания предполагать, что у меня в квартире труп. Тот, кто предоставил ему эти «основания», уж наверное знал, где оставил свой сюрприз.

Его ждало разочарование: не только трупа, но и никаких следов оного в комнате не осталось. Перепугавшись, я способен на многое. Жаль, не на все, что нужно.

– Чем это у вас пахнет? – спросил Хуснутдинов. Его взгляд мгновенно стал тяжелым и колючим. Может быть, до этого он и впрямь считал, что все происходящее – дурацкое недоразумение. Вот только его нос был с этой версией не согласен.

– Извините, ребята, меня рвало, – сказал я. – У меня температура, и я двое суток не спал, потому что прошлой ночью консультировал на месте преступления ваших коллег – майор Селиверстов может это подтвердить. Я вас очень прошу, посидите две минуты на кухне. Там есть чай, кофе и бутылка коньяка. Чувствуйте себя как дома. А я, простите, сейчас пойду и лягу, потому что мне надо поспать хотя бы пару часов перед дежурством. Если вам действительно обязательно нужно поговорить с кем-нибудь о том, что происходит в этой квартире, поговорите с моим другом. Я скажу, чтобы он поторопился.

– Вы не один? – подобрался охранник, выходящий из комнаты. Странно, что это его удивило. Предполагалось, что он ничего обо мне не знает.

Или нет? Интересное дело…

– Да. У меня приятель гостит, – сказал я. – Надеюсь, он сможет все вам объяснить, а потом закроет за вами дверь. Я отсюда никуда не денусь, будет очень надо – потом разбудите и заберете с собой.

Это было довольно глупо – стучаться в дверь ванной, где лежит труп. И говорить: «Заканчивай там, потому что пришли люди в форме и очень хотят поговорить с тобой». Но, если честно, я был бы очень счастливым человеком, если бы дурацким монологом возле двери все и ограничилось. На моей памяти никто не блевал от того, что глупо выглядел.

Подобно другим предметам, мертвое тело способно хранить память о своем владельце, хотя и весьма недолго. Именно этим я и собирался воспользоваться. У меня была проблема и целых два варианта ее решения – несказанная роскошь. Я мог поднять своего гостя как зомби, выдернув его душу из следующего рождения и засунув ее обратно в покинутое тело. Или напялить это тело на себя, молясь о том, чтобы клиент умер недавно, без мучений и не был носителем никакой опасной заразы. Плоть хорошо умеет помнить свои страдания. Это довольно рискованный фокус – дать ей возможность поделиться ими с тобой.

Угадайте, что я выбрал.

Да, иногда я веду себя как придурочный идеалист. Но это мое решение и мой риск. У тех, кого поднимают насильно, нет возможности отказаться от этого приключения.

Мужика звали Максим, и он работал на автобазе. Накануне ему исполнилось сорок семь, и он умер на второй день празднования этого события. Я знал, что теперь у меня пару недель будет ныть правый нижний зуб мудрости, придется чистить печень, и сердце время от времени будет пошаливать. Чужие болячки очень заразны, а мой гость редко посещал врачей, зато много и беспорядочно пил.

Он был холодный и липкий изнутри, как мороженое, забытое ребенком на скамейке и уже успевшее прокиснуть. Мое собственное тело сейчас посапывало носом на диване, лицом к спинке, накрытое шерстяным клетчатым пледом. Впору взвыть было, так мне хотелось вернуться в него. Вместо этого я открыл чужие глаза, слегка растерялся, пытаясь приноровиться к чужой близорукости. И аккуратно, стараясь не совершать резких движений, выбрался из ванны. Мышцы работали вполне прилично.

В контейнере для грязного белья обнаружилась кое-какая одежда. Я напялил на тело старые джинсы с разлохмаченными понизу штанинами и футболку не первой свежести, из тех, что никогда мне не нравились, но выкидывать было жалко. Максим оказался пошире, чем я. Джинсы едва застегнулись, и молния все время норовила разъехаться.

Его собственные шмотки, заляпанные кровью, комом лежали под ванной, а бедренная артерия оказалась аккуратно вскрыта. В его теле почти не осталось крови. С точки зрения законов биомеханики, двигаться он не мог, однако в некоторых случая суровость законов нивелируется необязательностью их исполнения. Искусство некромантии сродни искусству давать взятки, чтобы заставить нужных людей закрывать глаза на то, что ты делаешь.

Только в моем случае взятку следует совать мирозданию, а это весьма жадный чиновник.

Его тело точно знало, что оно мертво, и теперь изо всех сил старалось убедить в этом меня. Я был вынужден схватиться за раковину, чтобы не упасть – горло перехватило, и внутри, там, где у живых бьется сердце, заболело так сильно, что я едва не прикусил губу. Мне хотелось лечь и сдохнуть прямо сейчас, вот на этом самом месте, чтобы все это наконец-то кончилось.

Вместо этого я нащупал на угловой полке дезодорант и брызнул себе в лицо. Жжение привело меня в чувство. Я торопливо закапал в глаза «искусственную слезу», достал из кармана брюк, спрятанных под ванной, паспорт и вышел к представителям органов правопорядка.

Будем надеяться, что никому не придет в голову вызвать мне врача.

Я провел гостей по квартире, чтобы они могли убедиться, что никаких покойников здесь нет, однако сколько-нибудь пристального внимания удостоилось только мое собственное тело, негромко похрапывающее на диване.

– Может, в тумбочке посмотреть? – задумчиво интересовался Хуснутдинов, едва сдерживая смех. – Или вот под кухонной раковиной еще неизученное пространство осталось…

Участковый был уверен, что над охранным агентством кто-то зло подшутил, потому что на недоразумение это было мало похоже.

Я, пожалуй, тоже решил, что это чья-то неудачная шутка, если бы не одно «но».

Охранник из «Лютика», увидев выходящего из ванной Максима, резко побледнел и теперь глядел на него как на привидение. Тело действительно уже начало потихоньку отекать и неважно выглядело, но это легко было принять за последствия алкогольного марафона. Неприятно, конечно, но ничего неестественного. Ничего такого, что могло бы напугать взрослого мужика с травматическим пистолетом в кобуре.

И тем не менее охранник смотрел на меня с таким ужасом, точно я был дьяволом. Раньше у меня никогда не получалось читать мысли, но этот парень думал так громко, что этого нельзя было не услышать.

Он знал, что разговаривает с мертвецом, боялся его до усрачки и все равно продолжал задавать вопросы. Храбрый чувак. Очень храбрый, но глупый. Похоже, он только сейчас действительно начал понимать, во что ввязался. Хотел бы я знать, кому взбрело в голову организовать это странное шоу.

Кто я такой? Что я тут делаю? Как сюда попал? Хорошего объяснения у меня для него не было – к моменту появления в моей квартире Максим был уже полчаса как мертв. Пришлось импровизировать.

Есть причина, по которой я не люблю врать. Я не очень-то умею делать это. Даже самое простое и банальное вранье вроде «жена-сука ушла к другому, пил, еще пил, не помню, как оказался в этом районе, завалился к знакомому пожаловаться» на самом деле всегда тянет за собой необходимость выдумывать кучу подробностей. Когда ушла ваша жена? Сколько времени вы пьете? Вы живете по месту прописки? Откуда вы знаете владельца квартиры, где ночевали? В котором часу вы приехали? Вы уверены, что здесь не было никакой драки? А кто и по какой причине кричал?

Говорить правду, какой бы неприятной она ни была, в миллион раз проще. Но не в этот раз.

Трудно надеяться на снисходительное отношение, заявив: «Я понятия не имею, кто сообщил вам, что здесь произошло убийство, но – да, у меня в квартире труп. И я клянусь, что даже не представляю, откуда он мог тут взяться». Тем более что кое-какие догадки на этот счет у меня все-таки были. Другое дело, что я не рискнул бы озвучить их даже под дулом пистолета.

Смерть – далеко не самая худшая вещь, которая может с вами случиться.

Не знаю, что течет в русле Москвы-реки, но это точно не вода. Вода замерзает при нуле по Цельсию. Москва-река – нет.

Было около девяти вечера, когда я вывел труп на улицу, заверив участкового в том, что хорошо себя чувствую и, наверное, уже поеду домой. Бородавчатый охранник из «Лютика» старался держаться от меня подальше, пока мы ехали на лифте вниз. И он избегал встречаться со мной глазами. Серьезно, он не глядел на меня даже тогда, когда докапывался с вопросами – уткнулся в какие-то свои бумаги, бормоча вопросы, как молитву. Не знаю, с чего он взял, что покойнику опасно смотреть в глаза. Если какому-нибудь мертвецу понадобится вас убить, ему будет все равно, смотрите вы на него или нет. Но он вцепился в меня как клещ и не отставал, пока не выяснил все, что ему было надо.

Чертовски храбрый парень, я серьезно. Хотел бы я, чтобы он играл на моей стороне.

Шел снег. Ледяное московское небо, обросшее тучами, низко нависало над улицами. Внутри у меня было холодно и скользко, ноги все норовили подогнуться, но я ни разу не потерял концентрации, пока шел пешком до набережной. Я мог бы гордиться собой, если бы у меня еще оставались на это силы.

Немного найдется идиотов, гуляющих вдоль Москвы-реки в районе промзоны зимним вечером, когда ветер все время норовит швырнуть тебе в лицо пару горстей колкого снега. Здесь под ногами скрипит битое стекло, присыпанное снежной крошкой, на пару километров вокруг нет ни одного целого фонаря, и от воды так явственно несет дерьмом и бензином, что даже утки не рискуют греться у стоков. Должна быть очень серьезная причина, чтобы погнать кого-то в такую погоду шляться в подобное место.

У меня она была.

Я убедился в том, что никто не смог бы разглядеть меня в темноте, а потом неторопливо перелез через ограду, посмотрел на воду, подернутую радужной нефтяной пленкой, и прыгнул. Черт с ними, с ботинками. Они мне все равно никогда не нравились.

Я открыл глаза, перевернулся на живот, и меня вывернуло. В мире существует не так много вещей, более унизительных, чем сблевать на ковер. Кто бы ни прислал мне этот остроумный подарок, он будет мне должен. Как минимум я заставлю его заплатить за химчистку.

Мобильник в кармане джинсов, висевших на спинке кресла, выдал вступительные аккорды «Лунной сонаты». Меня нельзя назвать фанатом классической музыки, и я лет пятнадцать, с тех пор как закончил школу, не был в консерватории. Но во всяком случае, она не бесит меня, когда я вымотан. Некоторые вещи не становятся хуже от того, что ты их не понимаешь. Я протянул руку, достал трубку и нажал громкую связь. Прежде чем подносить что-то ко рту, мне следовало хотя бы умыться.

– Кир, – Селиверстов явно обрадовался тому, что я все-таки ответил, – хорошо, что ты еще не спишь. Ты мог бы…

– Никуда не поеду! – перебил его я. – Совесть имей, я уже на ногах не стою.

– Ты мог бы приехать завтра утром? – закончил Селиверстов подозрительно мягко. – У нас появились новые… факты по делу.

Он сделал такую маленькую паузу, что в обычном состоянии я бы вообще ее не заметил. Но сейчас каждая его фраза была для меня чем-то вроде гиперссылки, ведущей на картинку-демотиватор. Он думал прямо мне в голову и делал это очень громко. Я предпочел бы не знать, что происходит в его голове, но меня в этот раз почему-то забыли спросить. Мой желудок снова подкатил к горлу, но я сумел удержаться.

– Сколько? – спросил я. Мне было жутко холодно. От этого холода не спасал даже толстый серый плед, в который я замотался до самого подбородка, пытаясь согреться. Перед глазами у меня все еще стояла черная речная вода. Знаете, иногда натянутое на голову одеяло помогает справиться с ночными страхами, но у меня был не тот случай.

– Двое, – ответил он. – Способ убийства по предварительной версии тот же, что и в той квартире, куда я тебя возил. Я хотел бы, чтобы ты подъехал на место преступления.

– Нет, – сказал я. – К тебе в отдел – еще куда ни шло, но не туда, где только что кого-то убили. Я сейчас не в том состоянии, чтобы рисковать. Не хочу повторения того, что произошло в прошлый раз, а это вполне вероятно.

– Да, я как раз хотел тебя спросить… – Олег замялся. – Там, в квартире… Что это было?

Он хотел знать, откуда взялось то, что его напугало. Ему нужен был четкий и простой ответ. Проблема в том, что мне он тоже был нужен, но я понятия не имел, где такие раздают.

– Послушай, я знаю, что подверг тебя опасности, – помолчав, отозвался я, – но я действительно не мог предположить, что такое реально случается. У тебя было нечто вроде… эпилептического припадка. Человек, который устроил там жертвоприношение, призвал тварь, присутствие которой ты почувствовал, но не смог осознать. Мне приходилось встречаться с чем-то подобным, но я не знаю никого, кто был бы способен задержать здесь такое существо после того, как ритуал завершен. Невозможно остановить грузовик голыми руками. И так вышло, что эта тварь смогла заметить и достать тебя прежде, чем я сообразил, что происходит и…

– Это ты меня достал, Кир, – перебил меня Селиверстов. – Тебя не об этом спрашивают. У меня такие припадки через раз при температуре случаются, так что срал я на них с колокольни. Объясни мне, какого хрена я видел в пустой квартире ползающих зомби? Что это за, черт побери, новая мода?

– Это как раз неопасно. – Я пожал плечами, забыв о том, что мой собеседник находится по ту сторону телефонной трубки. – Отпечатки. Следы того, что там происходило. Когда я выдернул тебя из приступа, ты просто увидел то, что с самого начала видел я.

– Я теперь на эту долбаную хрень, наверное, до пенсии во сне буду любоваться, – сказал Селиверстов.

– Не думаю, – отозвался я. – Месяц, может быть. Я орал во сне около двух недель, но взрослые хуже приспосабливаются к таким вещам.

– Ты никогда мне этого не рассказывал, – пробормотал Селиверстов.

Я ошибся или в его голосе действительно проскользнула обида? Хорошо бы. Никто не обижается на монстра, если тот забывает поделиться с тобой своими проблемами.

– Олег, мне тогда было восемь. – Я усмехнулся. – И единственный, кто успел тогда об этом узнать, – мой отец. Он меня выдрал за дурацкие фантазии и отправил на все лето в трудовой лагерь. После этого мне было проще считать, что молчание – золото. Тем более, что ты все равно не смог бы ничего для меня сделать. Забей.

– И каждый раз, когда я прошу тебя помочь, ты вынужден этой дрянью любоваться? – зачем-то уточнил Олег.

– Все в порядке, – сказал я. – Воображаемые зомби не кусаются. И, кроме того, на днях я умудрился поцапаться с одним немертвым и поэтому сейчас такие вещи ощущаю острее, чем обычно. Через пару недель пройдет.

– Ты чокнутый, – сказал Олег. – Ты гребаный чертов псих. Я постараюсь выбить тебе премиальные, но ничего не обещаю.

Я мог бы возразить ему. Действительно, в мире полно людей, более чокнутых, чем я. Театральные актеры – из тех, кто годами работают в массовке и на третьих ролях в надежде получить однажды возможность сыграть Гамлета. Медики, сутками пашущие за копеечную зарплату на «скорой помощи». Школьные учителя. Сотрудники МЧС. Бесплатные психологи в кризисных центрах. Ребята из общественных организаций, занимающиеся поддержкой детских домов и приютов для престарелых. Все те, кто тащит на себе чужие проблемы, хотя это тяжело и неудобно, просто потому, что кроме них это делать некому. Но правда заключалась в том, что я на самом деле был чокнутым. В нашей профессии других не бывает.

– И, знаешь, – добавил Олег, помолчав немного, – ты звони, если что. Если подумать, я ближайшую пару недель не так чтобы очень занят. По пиву дернем или шашлыки какие…

Я чувствовал себя так, словно содержимое моей черепной коробки выложили в блендер, хорошенько взбили, а потом залили обратно. У меня страшно болела голова и желудок крутило так, словно он взбесился. Мне только что пришлось утопиться в Москве-реке.

Я лежал на кровати с трубкой, прижатой к уху, и улыбался как дурак.

Когда я смог встать, скатал ковер ногами в рулон и оттащил в ванную. Ладно, если честно, его давно пора было почистить, просто все руки не доходили. Всегда можно найти дела более важные, чем заниматься ковром.

Вот только рыба в пакете сдохла.

Прекрасно. Просто офигенно. Именно тот штрих, которого мне не хватало для полного счастья.

Было около двух часов ночи, когда я наконец вышел на улицу в собственном теле. Под подошвами кроссовок похрустывал лед. Вокруг фонарей, как пчелы, вились снежинки. Для меня зимой это, пожалуй, лучшее время суток – нормальные люди уже спят, во дворах стоит тишина и, может быть, пара машин проезжает в час по улице, нашаривая дорогу впереди желтыми лапами фар. По черному небу рассыпана белая манка зимних звезд, а желтый круг луны едва не касается нижним краем крыши пятиэтажки напротив.

Красотища феерическая, стоял бы и втыкал во все это, честное слово. Но в два часа ночи очень трудно найти кого-нибудь, кто сделал бы мою работу за меня. И в идеале так, чтобы ее не пришлось потом переделывать.

Зоомагазины в такое время уже не работают, а в супермаркетах вся свежая рыба давно выпотрошена и выложена на лед. Я прошелся до метро и обратно: голубей видно не было и даже помойные крысы, обычно отирающиеся возле шаурмовочной, куда-то попрятались. Не иначе предчувствие сработало.

Из тех проблем, с которыми мне предстояло разобраться, подождать до утра могли практически все. На поиски бойфренда Марины у меня оставалось еще несколько дней, и даже если бы я прямо сейчас выяснил, где следует накрывать некроманта-маньяка, внятные доказательства его виновности все равно пришлось бы собирать еще некоторое время.

И не мне.

В том, что иногда мне приходится работать в команде, есть и свои положительные стороны. Предполагалось, что я должен только найти монстра, чтобы большие страшные парни в разгрузках и кевларовых бронежилетах смогли прийти и убить его. Вот только я понятия не имел, что это за монстр. И сильно подозревал, что парни Селиверстова могут и не оказаться для него достаточно большими и страшными. Согласно одной популярной теории, ты – это то, что ты ешь. Если верить Рашиду – а на моей памяти он никогда не ошибался, – мне предстояло отыскать того, кто питался смертью.

Как его можно убить, я и близко не представлял. В любом случае для построения нормального плана у меня пока было маловато информации.

На самом деле существовала только одна вещь, которую мне действительно необходимо было выяснить немедленно. Мне не улыбалось ночевать в квартире, в которую кто-то умудрился пронести труп. Тот, кто оказался способен обойти все мои замки и защитные контуры, мог и вернуться. Нельзя сказать, что я вообще не люблю гостей, но я всегда предпочитал приглашать их сам.

Жить по принципу «мой дом – моя крепость» можно только до тех пор, пока не обнаружишь, что кто-то проложил тоннель, ведущий черт знает куда прямо из твоей спальни. Можете называть меня пессимистом, но я совершенно уверен – из любого темного тоннеля, который ты так и не собрался проверить, однажды непременно вылезет чудовище.

Для большинства ритуалов, связанных с вызовом сверхъестественных существ, требуется довольно много пространства, так что кухню мне пришлось все-таки разобрать. Не столько потому, что в бардаке принимать гостей неприлично, сколько потому, что в процессе мы вполне могли что-нибудь разнести. Стол отправился на балкон, стулья – в коридор, а плиту, мойку и столешницу я просто накрыл чистой простыней. Не очень эстетично, зато дешево, надежно и практично. Кажется, я уже говорил, что шоумен из меня паршивый?

Пара свечей, щепотка каменной соли, копеечная икеевская плошка с водой, мелок от тараканов и пожелтевшее от возраста гусиное перо, купленное на распродаже «все по десять рублей», – по большому счету это все, без чего трудно обойтись при организации сеанса связи с миром, отделенным от нашего неощутимой, но вполне реальной границей.

Пучок мяты я сунул в карман, имбирь высыпал прямо на линолеум.

Мята – для безопасности, имбирь – чтобы открыть дверь.

Начинающие часто добавляют к этому набору небольшое зеркало – так легче представить, что пробиваешь в этой границе дыру, через которую соседи смогут пролезть к тебе, но это довольно опасная практика. Рано или поздно каждый серьезно практикующий понимает – не он открывает дорогу и не он ее контролирует. И чертовски глупо стоять на железнодорожных путях, если кто-то другой может в любой момент перевести стрелку.

Поколебавшись, я достал с полки свежекупленную бутылку водки и открутил пробку. Среди моих знакомых есть кое-кто, к кому без взятки лучше вообще не соваться, и не у всех из них есть удостоверение личности, не говоря уж о совести и человеческом облике. Многие предпочитают называть это подарком. Но с моей точки зрения, когда ты даришь что-нибудь тому, от кого ожидаешь ответной услуги, иначе чем взяткой это назвать нельзя. Я вполне способен на лицемерие, но не в тех случаях, когда самообман опасен для жизни.

Оставалась еще одна важная деталь. Зажмурившись, я полоснул бритвой по пальцу. Неглубоко, только чтобы добраться до крови. Иногда количество не так важно, как качество.

Я точно знал, кто придет на ее запах.

Свечи потрескивали, плюясь плавленым парафином. Круг, начерченный на линолеуме мелком от тараканов, невозможно было разглядеть в их слабом свете, но мне было достаточно просто знать, что он есть. Самые поганые вещи, которые могут произойти с медиумом, берут начало в его собственной голове. И защищаться от них следует в первую очередь именно там.

– Здравствуй, Кир, – прошуршало в полутьме кухни. Так в ночном воздухе прочерчивает крылом зигзаг летучая мышь, выцелив добычу. – Звал?

Он стоял за моей спиной, тяжело опираясь на ручку своей тележки, – Эшу, открыватель дверей, пребывающий на границах между всем, что способно иметь границы, хозяин перекрестков и владыка сумерек. Он всегда выглядит так, словно ему некуда спешить. В любой момент времени он находится там, где ему следует находиться, поскольку пространства как такового для него не существует. На моей кухне он чувствовал себя так же уместно, как в собственном храме. На одно мгновение, даже зная доподлинно, что это всего лишь наваждение, я поверил в то, что он был там всегда, просто не позволял мне заметить это. Считается, что за последние сто лет он здорово сдал. Если это действительно так, то я не хотел бы встретиться с ним в дни его могущества.

– Я рад видеть тебя снова, – сказал я.

– Врешь, – спокойно констатировал он.

– Вру, – согласился я. – Стараюсь сделать все как положено.

– Лучше сделай все как налито, – отозвался он.

– Ох, извини. – Я протянул ему водку. – Конечно. С благодарностью и надеждой я вручаю этот дар тебе, о проводник и хранитель энергии.

Он сделал большой глоток прямо из горлышка и хмыкнул. Я вздохнул и уставился себе под ноги. На самом деле не очень хорошая идея предлагать водку тому, кто по старой памяти предпочитает дешевый ямайский ром или бразильскую кашасу, но ничего более подходящего в магазине не нашлось. Если бы я купил ему виски – напиток американских плантаторов, он счел бы это оскорблением.

В бутылке оставалась едва ли половина, когда Эшу наконец соизволил перейти к делу. Некоторых не стоит торопить, если ты не хочешь вообще остаться без помощи.

– Дрянь, – сказал он. – Но я вижу, в этот раз ты решил залить пол своей собственной драгоценной кровью. Не иначе решил поговорить с кем-то из тех, кому другая пища кажется слишком пресной?

– Никогда этого не делал. – Я пожал плечами. – С чего бы начинать теперь? Мне нужно кое-что узнать у тебя именно сейчас, когда никакой другой крови я достать просто не смог.

– С людьми все когда-то приключается впервые, – философски заметил Эшу. – Именно этим они и отличаются от нас. К примеру, сегодня ты впервые припас для меня феноменально дерьмовую выпивку.

– Но я все еще могу рассчитывать на твою помощь? – уточнил я.

Эшу скептически взглянул на этикетку бутылки и постучал ногтем по стеклу.

– Дрянную выпивку вполне можно компенсировать хорошей закуской. – Он облизнулся.

– Могу пельменей сварить, у меня еще полпачки осталось, – предложил я. Не то чтобы я всерьез надеялся, что он согласится, но попробовать стоило. В конце концов, они были с мясом. Скажем так – и с мясом тоже.

– Хорошая попытка. – Он ухмыльнулся. – Но сегодня ты открыл свою кровь только для того, чтобы позвать меня. И значит, тебе очень нужна моя помощь. А вкус крови куда лучше ее запаха.

Нельзя сказать, что я такой тупой парень и даже не подозревал, что этим все кончится. Оно всегда этим кончается.

– Капля моей крови как плата за ответ, который поможет мне гарантированно решить мою проблему? – уточнил я.

Согласен, сформулировано это было не слишком художественно, зато точно, а это куда более важно. При заключении договоров нельзя допускать двусмысленностей. Эшу поморщился, но кивнул. Он неплохой парень, особенно если сравнивать его с остальными. Во всяком случае, он никогда не желал мне смерти. Я в этом был почти уверен.

Ему это попросту невыгодно.

Свет фонаря втекал через окно в кухню, как вода в бутылку с маслом, раздвигая тьму, но не делая ее прозрачнее. Эшу, хозяин сумерек и всего, что находится между – именно так звучит один из его официальных титулов, – курил трубку, выпуская в потолок клубы темноты. Считается, что, если быть достаточно внимательным, в них можно разглядеть ответ на любой мучающий тебя вопрос, не задавая его хозяину трубки. Примерно с той же долей вероятности любопытствующий рискует досмотреться до собственного превращения в безвольный сгусток тьмы, но многие считают риск благородным делом.

Я к ним не отношусь.

Делать вид, что ты тут самый крутой и ни в чьей помощи особенно не нуждаешься, имеет смысл только тогда, когда это действительно так. Ну или почти так. Я говорю это вовсе не потому, что я такой уж честный парень. Просто всегда могут найтись желающие проверить, так ли ты крут, как тебе кажется. И если ты не уверен в своей способности в нужный момент достать кролика из шляпы, не стоит даже начинать выпендриваться перед ними. Серьезно, сверхъестественные существа – это не совсем та аудитория, которая будет снисходительна к твоим промахам.

– Задавай уже свои вопросы, – ворчливо предложил Эшу. – Я же вижу, что тебя распирает.

– Кто притащил в мою квартиру труп сегодня днем и как он это сделал? – спросил я.

– Это уже два вопроса, – заметил Эшу.

– Ты можешь ответить на любой из них, – я усмехнулся, – но так, чтобы это позволило мне закрыть дыру, через которую мой гость сюда попал.

Точность формулировок – наше все.

– Зануда, – вздохнул он. – Твой, как ты изволил выразиться, гость попал внутрь очень просто. Дверь была открыта, и он вошел.

Это был феерически прекрасный ответ. И еще он был бы очень, очень полезным, если бы я понимал, как это возможно. Нет, я был совершенно уверен, что Эшу не врет – это не в его правилах. Но как-то это не укладывалось в рамки того, что я считаю собственной нормальной жизнью. Безусловно, мои представления о ней несколько отличаются от общепринятых. Но чтобы кто-то мог попросту проигнорировать некоторые основные законы мироздания – это было уже как-то слишком. Вот так взял и зашел? А потом разделся и помер на моей кровати, непонятно куда слив из собственного тела почти всю кровь? В квартире, заговоренной от чужого проникновения всеми известными мне способами, которую я сам запер на все замки? Потрясающая новость. Что я в следующий раз обнаружу у себя дома? Слона в балетной пачке, отплясывающего чечетку?

– Не годится, – решительно сказал я. – Кто-то же должен был открыть для него эту чертову дверь!

– Каков вопрос – таков и ответ. – Эшу пожал плечами. – Не позволяй своей двери быть открытой, и ты будешь в безопасности.

– То есть это точно не полезет через окно? – спросил я. – И другие, не настолько очевидные, пути ему не подходят тоже? Уже что-то.

– Мне нравится твое легкомыслие. – Эшу усмехнулся, на мгновение став похожим на доброго дедушку. – Кто-то обладает властью открывать твою дверь, когда пожелает, а ты радуешься, что этот кто-то не сможет проникнуть к тебе иным путем.

– Это сужает список подозреваемых. – Я пожал плечами. – Я знаю кучу народа, которая могла бы хотеть меня убить. И очень немногим было бы выгодно меня подставить. Кто из этих немногих способен в любой момент зайти ко мне, но только через дверь?

– Это уже третий вопрос, – заметил Эшу.

– Это не вопрос, – возразил я. – Это констатация факта.

Это был чертовски хороший темный тоннель – широкий и вполне надежный. Не знаю, как насчет слона, но приличный гроб для меня через него вполне можно было бы протащить. И, что самое неприятное, тем идиотом, который его выкопал, был я сам.

Это случилось, когда мы с Вероникой только-только начали встречаться. В те дни с моего лица даже во сне не сползала улыбка, я с легкостью тратил гонорары на дурацкие подарочные безделушки, охапками таскал из магазинов цветы и был уверен, что моя жизнь наконец-то удалась.

Я чувствовал себя атлантом, освобожденным от необходимости держать мир. Я мог все, поскольку рядом со мной появился человек, который изо всех сил верил в меня. Я сочинял несерьезные статьи, которые с удовольствием публиковали такие же несерьезные журналы. Мою щенячью возню сразу с несколькими безумными проектами никак нельзя было назвать работой, поскольку за выполнение всей рутины в них отвечал какой-то другой парень, менее везучий, чем я. Денег было много, больше, чем когда бы то ни было раньше. Меня не мучили дурные сны, и я даже почти перестал вздрагивать, когда снова чувствовал, что кто-то смотрит на меня из темноты подъезда. Одним словом, я был счастливым тридцатилетним балбесом с удавшейся личной жизнью и вполне приличной, хотя и нестабильной работой.

Считается, что от любви люди глупеют. Это было единственное оправдание моему поступку, которое я смог потом придумать. Именно тогда я пообещал Веронике, что моя дверь всегда будет для нее открыта. Даже если из нашего романа ничего не выйдет.

Это только в книжках можно отменить выданное кому-нибудь приглашение, если этот кто-то вдруг перестает соответствовать твоим представлениям об адекватном человеческом существе, рядом с которым можно чувствовать себя в безопасности. В реальности не бывает ни безопасности, ни справедливости, зато у всякого совершенного тобой поступка есть последствия. «Забудь дорогу в мой дом» работает только тогда, когда твой бывший партнер придерживается некоторых очевидных правил. Даже если ситуация ему очень, очень не нравится. Не ворует твои вещи. Не звонит общим знакомым, чтобы рассказать, какой ты на самом деле подлец. Не прокалывает колеса твоей машины. И, конечно, не пытается тебя убить.

Конец ознакомительного фрагмента.