Глава 2
Внутренняя планировка здания Регионального управления не отличалась сложными архитектурными решениями. Она представляла собой череду бесконечных, пересекающихся друг с другом коридоров, по обеим сторонам которых с промежутком приблизительно 10 метров располагались облезлые деревянные двери с пластиковыми табличками. На табличках были указаны фамилии и должности сотрудников Управления, а также порядковые номера кабинетов. У дверей вдоль стен стояли деревянные стулья с высокими спинками. На некоторых из них с грустными выражениями лиц сидели усопшие, видимо ожидая приглашения на аудиенцию. Если бы не они, помещение можно было назвать безлюдным. Кругом царила гробовая тишина.
– Тихо как в могиле, – констатировал я, обращаясь к Стрельцовой. – Заметила, помещение замкнутое, а эха совсем нет?
– У меня опять голова разболелась, – вздохнула Лика, не обращая внимания на вопрос.
– Ты уже в который раз жалуешься. В чём дело? – участливо поинтересовался я.
– Сама не пойму. Постоянно слышу голоса. Вроде зовёт меня кто-то по имени, и ещё речь неразборчивая… Жуть.
– Думаю, бояться тебе нечего, хуже не будет.
– Откуда ты знаешь? – пожала плечами Лика.
– Ростислав, – обратился я к тувинскому шаману, который шёл с Ксюшей позади нас. – Вы ведь народный целитель?
– А в чём проблема?
– У Лики голова болит, а ещё она голоса слышит.
– Это один из симптомов болезни, известной в медицине как шизофрения. Я такое не лечу. Ей к психиатру надо. Уверен, Виктор, вы знаете, к кому обратиться.
– Имеете в виду Заболотного? Так его офис на вокзале. А возвращаться туда мне совершенно не хочется.
– Даже ради меня? – пролепетала Лика, томно посмотрев в мои очи.
– Не смотри так. Лощинский приревнует.
– Плохо ты Андрея знаешь, он другой.
– Какой другой? – усмехнулся я. – Мужик, он и в Африке мужик.
– Опять придуриваешься? – Лика сверкнула глазами. – Есть нормальные мужики, а есть кобели и бабники. Такие, как ты, Виктор! И вот ещё один, Фёдором зовут.
– Чем тебе Федя не угодил? – удивился я.
– А ты не видишь, куда он всё время пялится?
Я посмотрел на Кравчука. Мастер на все руки шёл впереди, впившись глазами в округлые бедра нашей провожатой.
– Федя, куда уставился? – ехидно спросил я, поравнявшись с заслуженным сантехником.
– Да ты посмотри, как она бёдрами раскачивает! Туда-сюда, туда-сюда, – восхищённо произнёс Кравчук. – Не девка, а огонь. Колготки видел какие? Чёрные, со стрелкой сзади… Как раз под цвет короткой облегающей юбки. Туфли лакированные с красной подошвой, на шпильке… Жалко, рубашка на ней белая, я синий цвет люблю.
– Это блузка, – улыбнулся я.
– Да, – протянул Федя. – Если б не жена, приударил за ней, честное слово.
– А в чём проблема? Ты сейчас в разводе.
– Это как? – удивился Кравчук.
– Да так. Ты в церкви венчался?
– Да.
– Брачный обет давал?
– Не было обеда, я и позавтракать толком не успел. До вечера голодным ходил… Хорошо, маманя бутербродов наделала, было чем водочку закусить.
– Я не про жратву тебе толкую, бестолочь ненасытная. Церковный обет давал? Клятву верности?
– Что-то было, – задумался Кравчук. – Плохо помню.
– Пить надо меньше. Так вот, – продолжал я, – жених и невеста при венчании дают клятву верности друг другу. Там ещё текст такой: «…хранить наш брак в радости и в горе, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии…» бла-бла-бла… И в конце: «… с этого дня и пока смерть не разлучит нас».
– И что? – Фёдор недоуменно посмотрел на меня.
– А то, Федя, что ты – труп, и, соответственно, в разводе, – я удовлетворённо потёр руки. – Гуляй, наслаждайся мёртвой холостяцкой жизнью, никто тебя не осудит.
– Неправильно это, – замялся Кравчук, – всё-таки столько лет прожили…
– Не слушай ты его, – встряла в разговор Лика. – Брачный обет даётся в католической церкви. Ты же, небось, в православной венчался?
– Не знаю, я в них не разбираюсь… Да какая теперь разница, – с досадой произнёс Фёдор.
Между тем мы свернули к лестничному пролёту и стали подниматься на второй этаж. Я оперся на массивные деревянные перила.
– Сосна, что ли?
– Дуб, не меньше, – поглаживая перила, ответил Кравчук. – Дорогой материал… Говорю вам, солидные мертвяки здесь обитают.
– Так мы сейчас узнаем, – бодро произнёс я, догоняя нашу молчаливую провожатую.
Поравнявшись с Соловьёвой, я вежливо поинтересовался:
– Куда путь держим, Анастасия Павловна?
– Смирнов? – уточнила она, мельком взглянув на меня.
– Ага.
– Второй этаж, кабинет №2114. Почти пришли.
– Какой кабинет? – удивился я.
– Вы что, глухой? Зачем переспрашивать?!
– А сколько тут кабинетов?
– Много. Вам сюда, – она указала на облезлую коричневую дверь с потёртой металлической ручкой. – Ожидайте…
Соловьёва исчезла внутри кабинета, оставив нас в коридоре. Ко мне подошла Лика.
– Вот и всё, Виктор, – загадочно улыбнулась она. – Сейчас тебя выведут на чистую воду. Читал табличку на двери? «Старший следователь по загробным делам особой важности Синицын Тимофей Иванович».
Я безразлично посмотрел на табличку.
– Не волнуйся, тебя это тоже ждёт.
– Мне скрывать нечего…
– Ну конечно! Лощинскому своему сказки будешь рассказывать. Кстати, почему Ксюша всё время молчит?
– У неё депрессия.
– Отчего же?
– Думала в рай попасть, а попала на разборки с дознанием.
– Правильно. Рай заслужить надо.
– Вот ты и попробуй.
– Попробую, – ехидно выдавил я.
Из кабинета вышла Соловьёва.
– Ждите, Смирнов, вас вызовут, – бросила она. – Остальные за мной.
Группа послушно проследовала за Анастасией Павловной.
– А мы ещё увидимся?
Мой вопрос повис в воздухе. «Ну и ладно, – подумал я, присаживаясь на деревянный стул, такой же обшарпанный, как и всё, что было в этом здании. – Чем у них занимается отдел снабжения? Неужели нельзя приобрести новую мебель?»
Тут я заметил миловидную женщину, сидящую по другую сторону коридора. Она с любопытством посматривала на меня. На вид ей было лет 45. Серые зауженные брючки, бордовые туфли-лодочки с чёрным бантиком, серая водолазка с поперечными чёрными полосками. На коленях у женщины лежала огромная кожаная сумка со змеиным принтом.
Я уже хотел с ней заговорить, как дверь, возле которой она сидела, отворилась. Из кабинета вышла другая дама, чуть постарше. Поправив сзади бежевый плащ, она присела рядом с моей незнакомкой и произнесла вполголоса:
– Ну и натерпелась я, Надя, следователь все соки из меня выжал.
– О чём говорили?
– О жизни, – вздохнула дама, стряхивая невидимую пылинку с чёрных колготок. – О моей бездарной, никчёмной жизни. Представляешь, сорок восемь лет прожила, двух детей родила, а вспомнить нечего… Он мне так и сказал: «С пустым багажом вы к нам пожаловали, Серафима Редькина».
– Так и сказал? – испуганно пролепетала Надя. – А что ещё спрашивал?
– Про смерть мою в основном. При каких обстоятельствах погибла, кого подозреваю… Ну и прочую чепуху…
– Понятно, сейчас и меня мучить будут, – вздохнула Надежда. – Прямо как в детективном сериале «Ментовский беспредел»…
– Я другой сериал смотрю, бразильский. Называется «Шальная любовь». Оторваться не могу, жуть как интересно.
– Это ж мой любимый сериал, – подпрыгнула на стуле Надя. – Расскажи, что там произошло? Ты ведь позже меня померла?
– На 247-й серии.
– А я на 213-й…
– Так ты ничего не знаешь? – ахнула Серафима. – Там сейчас полный финиш!
– Не тяни, рассказывай! – Надежда нервно задёргала коленками.
– Значит, так. Роберта родила тройню!
– Да ты что!
– Причём от разных мужиков…
– Офигеть, я щас сама рожу, – серые глаза Нади вылезли из орбит. – Как такое возможно?
– Легко, – кокетливо улыбнулась Серафима, мельком взглянув на меня. – В Рио, куда она поехала прошвырнуться по магазинам, случайно встретила Педро, свою давнюю любовь. Ну, там они выпили кофе, затем он пригласил её к себе показать новую квартиру… В общем, Роберта проснулась вечером одна, на кровати записка: «Прости, это была моя ошибка, больше такого не повторится. Закроешь квартиру, ключ оставь внизу у консьержа. Прощай…» – и подпись: «Педро».
– Вот козлина! – с чувством выругалась Надя. – И что дальше?
– А дальше она на нервной почве выпила у него весь запас алкоголя и рванула на тачке в Help, самый злачный ночной клуб (он находится прямо на пляже Копакабана). Ну и зажигала она там, скажу я тебе. Мужики с неё глаз не сводили. В конце концов проснулась Роберта с молодым парнем по имени Мигель, футболистом одной местной команды. Глядит на часы, а время-то уже десять утра!
– Ну и что?
– А то, что у неё самолёт в 11—30 в Сан-Паулу. Через два дня помолвка с Леонсио. Он, кстати, тоже в Рио прилетел инкогнито, обручальные кольца купить. Хотел сюрприз ей преподнести. Очень положительный мужчина, нравится мне…
– А третий, что за мужик? – не унималась Надя.
– Да так, проходной персонаж, помощник капитана воздушного судна, Рафаэль. Роберта выпросила у него бутылку рома на опохмелку, взамен он склонил её к интимной близости. Представляешь, прям в туалете!
– Бедняжка, – пожалела героиню бразильского сериала Надежда.
– Так что теперь у неё тройня: мальчик и две девочки… Врач Орландо, старый знакомый…
– Я его помню, у них ещё лёгкий флирт был в начале сериала, – перебила Серафиму Надя.
– Так вот. Орландо сообщил: тесты показали, что все дети от разных отцов, но Леонсио среди них нет.
– Проболтается!
– Не думаю. Он в глубине души любит Роберту и вреда причинить ей не сможет… Тем более дети… Дети-то здесь ни при чём!
– А про первого ребёнка она Леонсио рассказала? – Надя вопросительно посмотрела на подругу. – Ну того, что родила в 24-й серии от бродяги Джулиано, когда ещё в трущобах жила?
– Да что ты! – отмахнулась Редькина. – Если мать Леонсио узнает, конец их свадьбе. Вот и мучается теперь. Жалко её, такая девушка порядочная…
– Это точно, – согласилась Надежда.
– А тут ещё эта Карла!
– Кто такая?
– Продавщица из обувного, прохода ей не даёт. Влюбилась по уши.
– Вот это поворот. Умереть не встать! – Надежда снова выпучила глаза. – И что Роберта?
– Трудно сказать, – Редькина поправила упавшую на лоб прядь волос. – Она вроде бы тоже её любит. Но Леонсио… Куда его денешь? Да и деньги на дороге не валяются. Всё-таки банкир, не какой-то там забулдыга…
– Нельзя бросать Леонсио, – твёрдо произнесла Надежда. – Опять на помойке окажется… Да и о детях надо подумать…
– Я тоже так считаю, – согласилась Серафима. – Тем более, как выяснилось в последней серии, Карла – её сводная сестра, только они пока об этом не знают…
– Твою ж мать, – снова выругалась Надежда. – Ты меня сегодня раз двадцать удивила.
– Да что я… – вздохнула Редькина. – Это они в Бразилии живут, а мы так, существуем…
Девушки замолчали.
В этот момент за дверью кабинета Синицына послышалась возня. Дверь отворилась. Из проёма показалась лысая голова следователя.
– Смирнов, проходите. Нечего на казнённом стуле штаны просиживать.
Я послушно зашёл в кабинет.
Тимофей Иванович Синицын, невысокий мужчина лет пятидесяти, не спеша направился на своё рабочее место, немного прихрамывая на левую ногу. Одет он был в серый бесформенный костюм и голубую рубашку с галстуком. На ногах блестели чёрные поношенные ботинки со шнурками. Единственный атрибут одежды, который выглядел более или менее сносно. Доковыляв до заляпанного синими чернилами небольшого деревянного стола, Синицын тяжело вздохнул и плюхнулся на стул, махнув мне рукой, предлагая присесть напротив. Я покорно сел на предложенное место. На столе стояли чернильница с перьевой ручкой и зелёная электрическая лампа, шнур от которой болтался у моих ног. «Интересно, – подумал я, – зачем нужна лампа, если электричества нет? Или я чего-то не знаю?» Между тем Тимофей Иванович достал из верхнего ящика знакомую папку-скоросшиватель с надписью: «Дело №», открыл её на первой странице и, внимательно посмотрев в мою равнодушную физиономию, тягуче произнёс:
– Меня зовут Тимофей Иванович Синицын. Старший следователь по загробным делам особой важности… Если вы, конечно, не знаете.
– Знаю, читал на табличке, – сказал я, осматривая помещение. Кроме стола и двух стульев в кабинете ничего не было.
Перевернув несколько страниц, Синицын отложил папку в сторону, откинулся на стуле и сомкнул пальцы в замок.
– Ну, рассказывайте, Виктор Николаевич, как вы докатились до такой жизни? – добродушно произнёс он, просверливая меня пристальным взглядом.
– На поезде, как все остальные, – ответил я, продолжая осматривать кабинет в поисках электрической розетки. – К сожалению, не успел купить билеты на самолёт. В кассе сказали – все билеты проданы.
– В какой кассе? – удивился следователь.
– Известно в какой, которая на вокзале, левее справочной, – не моргнув глазом соврал я, решив заглянуть на всякий случай под стол. Розетка под столом также отсутствовала.
– Иронизируете, – догадался Синицын. – А напрасно… Что вы там забыли под столом? Потеряли чего?
– Да, – я выпрямился и наконец посмотрел следователю в серо-зелёные глаза. – Вещичку одну обронил, амулет против нечистой силы. Достался по случаю на праздничной распродаже в загробном супермаркете.
– Правда? – улыбнулся Тимофей Иванович. Он определённо пребывал в позитивном настроении. – И как там Игнат?
– Как обычно, хамит, – ответил я и, поразмыслив, добавил: – Но вы ведь не для того меня пригласили, чтобы выведывать информацию о привокзальных мертвяках? Предупреждаю, я не стукач и сотрудничать с вами не собираюсь… Так что давайте перейдём сразу к делу.
– К делу так к делу, – тягуче произнёс Синицын. – Только ведь дело ваше, Виктор Николаевич, как говорится, труба.
– Это ещё почему? – напрягся я, подозрительно посмотрев на следователя.
– Да сами посудите, – продолжал он, подвигая к себе папку. – Одни у вас в жизни недоразумения, если не сказать больше.
– Это что, моё жизнеописание? – поинтересовался я, пытаясь прочитать информацию, изложенную корявым женским почерком на листе формата А4.
– Угадали. Только в усечённом варианте. Основные моменты, так сказать.
– А где полная версия?
– У нас проблемы с грузчиками. Жить стали лучше, жить стали дольше. Да и места тут всё равно не хватит. Помещение маленькое… Сами видите, – Синицын окинул грустным взглядом крохотный рабочий кабинет, – двадцать квадратных метров… Ну куда это годится?
– Неужели так много про мою жизнь написано? – удивился я.
– А что вы хотите? Каждое мгновение, слово в слово. Но, как я уже говорил, сотрудниками нашего аналитического отдела отобраны только основные моменты, кусочки информации. Мы их тут склеили, и получилась вот эта папка, – Синицын бережно погладил исписанные страницы.
– У вас прямо как в песне: «Я его слепила из того, что было»… Только любая информация может по-разному интерпретироваться. Поэтому там, где вы видите чёрное, другие увидят белое, – начал философствовать я.
– Ну, так давайте разбираться, – невозмутимо отчеканил Тимофей Иванович.
– Давайте, – с вызовом сказал я.
Следователь взял папку и углубился в чтение.
– Так, – через некоторое время произнёс он, – младенческие годы опустим… Хотя вот. В 4 года и три месяца, находясь в квартире без присмотра родителей (папа работал, мама отошла на кухню) Смирнов схватил без спросу отцовскую отвёртку и засунул её в электрическую розетку, в результате чего произошло короткое замыкание. В доме отключился свет, ровно на 24 минуты.
– Ну и что?
– В это самое время, – не обращая внимания на мою реплику, продолжал Синицын, – соседка из 35-й квартиры снимала с газовой плиты кастрюлю с макаронами с целью пропустить мучной продукт через дуршлаг. По причине внезапно наступившей темноты она поскользнулась и вылила закипевшие макароны себе на голову, в результате чего получила ожоги различной степени и месяц пролежала в больнице №4 по улице Кирова, в палате №12.
– Протестую, я был ребёнком… Да все дети такие. И вообще, где свидетели?
– Свидетелей пока нет, – вздохнул следователь. – Живы ещё.
– Ну, – вспомнил я крылатую фразу: – На нет и суда нет.
– Так мы не в суде. Продолжим, что там у нас? – Тимофей Иванович перевернул страницу. – А, вот… В 6 лет и четыре месяца, Смирнов, насмотревшись в кинотеатре «Родина» фильмов про американских индейцев племени апачи, атаковал самодельной стрелой с железным наконечником, выточенным из гвоздя, проходящего мимо его дома мальчика Павлика Круглова. В результате выстрела, произведённого из окна подъезда пятого этажа, Круглов получил серьёзное ранение в голову.
– Да это царапина была. Моя мать ему голову промыла, забинтовала – и все дела. Мы потом даже друзьями стали.
– Кстати, хотел спросить, зачем вы надували лягушек, засовывая им соломинки в задний проход?
– Не знаю, – неожиданно покраснел я. – Они потом так смешно по воде прыгали…
– Ясненько, – Синицын покачал головой. – Тогда про тритонов, майских жуков и голубей говорить нечего… Детские шалости…
– Ребёнок познает мир, что тут такого?
Тимофей Иванович перевернул ещё пару страниц.
– В девять лет и два месяца, – продолжал он монотонно, – Смирнов, играя в популярную детскую игру «Салочки» на крыше пятиэтажного дома №3 по улице Циолковского, столкнул вниз своего товарища Диму Жукова, пробегавшего по краю этой самой крыши. Только по счастливой случайности десятилетний мальчик в полете ухватился за сук растущего рядом дерева – канадского тополя, по стволу которого Дима благополучно спустился на землю.
– Вот видите, – с горячностью произнёс я, – все живы-здоровы. Чего зря бумагу тратить…
– Однако в результате полученного стресса мальчик начал бояться высоты (диагноз: акрофобия), что не позволило ему впоследствии поступить в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище, о котором он с детства мечтал. Вместо этого Дмитрий Константинович Жуков окончил Якутский сельскохозяйственный техникум по специальности «Зоотехник», по окончании которого был принят на работу в местный совхоз им. Чапаева, где благополучно спился. В настоящее время проходит стационарное лечение в реабилитационном центре «Остановись, алкоголик!» в г. Якутске… Кроме того, Жуков страдает сложным психическим заболеванием. Ему ангелы мерещатся. Данное заболевание носит приобретённый характер, являясь следствием тяжёлой алкогольной депрессии. Не женат. Детей не имеет.
– Послушайте, Тимофей Иванович, – вновь возмутился я, – по-моему, это перебор. Получается как в фильме «Эффект бабочки». Бабочка взмахнула крылом на крыше дома, а через двадцать пять лет где-то на задворках нашей империи спился человек. Не хорошо проводить такие параллели…
– Но ведь жизнь-то ему вы сломали? – беззлобно заметил Синицын.
– Это спорный вопрос.
– Это факт. Но не будем отвлекаться, – следователь перевернул ещё пару страниц. – В одиннадцать лет и девять месяцев, находясь на отдыхе в пионерском лагере «Щелкунчик», Смирнов, претворяя в жизнь коварный план пионервожатого второго отряда Антона Петухова, переоделся в спортивную форму девочек своего отряда с целью выступления на соревнованиях по настольному теннису.
– Я же не виноват, что во всём пионерском лагере из девчонок в теннис никто не играл!
– В результате подлого обмана «девочка Смирнова» дошла до финала турнира по настольному теннису между соседними пионерскими лагерями, где в финале с разгромным счётом 3:0 по партиям обыграла ничего не подозревающую пионерку Алину Маслову…
– Она тоже спилась? – ухмыльнулся я.
– Не стерпев обидного поражения, – не обращая внимания, продолжал Синицын, – Маслова в бешенстве швырнула теннисную ракетку в пионерку Ларису Зуеву, стоявшую неподалёку. Тяжёлая ракетка угодила ей прямо голову. От полученного удара у Зуевой ухудшилось зрение. В настоящее время женщина страдает прогрессирующей близорукостью средней степени, четыре диоптрии на оба глаза.
– Да помню я эту девочку, – воскликнул я с негодованием. – Она уже тогда очки носила. Её постоянно дразнили: «Очкарик – в попе шарик!»
– У вас, Виктор Николаевич, на все случаи отговорки имеются. А как вам это? – усмехнулся следователь, перевернув очередную страницу. – В двенадцать лет и семь месяцев Смирнов, находясь в продуктовом магазине №19 по улице Стаханова (недалеко от своего дома), воспользовался невнимательностью продавщицы магазина Пелагеи Муськиной и украл прямо с витрины четыре куриных яйца, две консервные банки «Килька в томатном соусе» и червивое яблоко сорта «Антоновка». В результате недостачи продавщицу уволили…
– Чепуха! Из-за такой ерунды её не могли выгнать с работы.
– Говоря по правде, – с грустью произнёс Тимофей Иванович, – Муськину давно хотели уволить. Искали предлог… Мы об этом потом узнали, когда она померла от инфаркта, побираясь по помойкам…
– Вот видите, – тут же преобразился я.
– Однако, Виктор Николаевич, – резонно заметил Синицын, – вы тоже приложили к этому руку. Или, точнее, обе руки… Вот такой у нас получается портрет.
Следователь вновь отодвинул папку в сторону, откинулся на стуле и сложил пальцы в замок.
– Какой портрет? – напрягся я.
– Ваш, так сказать, моральный облик. И картина, скажу я вам, невесёлая… Животных мучили? – Мучили. Детей обманывали? Людям вред причиняли, воровали… И это, заметьте, только детские годы… Представляю, что дальше будет, – Тимофей Иванович кивнул на бумажную папку.
– Можно подумать, у вас в жизни всё было гладко, – огрызнулся я, поглядывая на входную дверь. – Тоже небось дел наделали… До сих пор в кабинете штаны просиживаете, измываетесь над несчастными усопшими…
– Не надо грубить, Смирнов, – недовольно сказал Синицын, нахмурив мохнатые брови. – За мои дела я отвечу сам, а вы извольте отвечать за свои.
– А я не грублю. «Просиживать штаны» – ваше выражение. Забыли?
– Ну, будет, будет, – смягчился следователь, отечески посмотрев на меня. – Нам ещё долго беседовать…
– А как же перерыв на обед? – рискнул пошутить я.
– Вы разве не знаете? Покойники не едят.
– Откуда ж мне знать?
– А профессора Лощинского тоже не знаете? – неожиданно сменил тему разговора Синицын.
«Ага, – подумал я, – вот где собака порылась! Ловко этот следователь-прохвост паутину сплёл. Не на того напал, злодей!»
– Не знаю, – невозмутимо заявил я, вызывающе посмотрев на Синицына. – Первый раз эту фамилию слышу.
– Да знаете, Виктор, – раздался за спиной моложавый голос. – Нехорошо от старых приятелей отрекаться.
Я резко обернулся.
В дверном проходе, улыбаясь и поглаживая тонкую седую бородку, стоял Андрей Борисович Лощинский собственной персоной.
– Вот тебе бабушка и Юрьев день, – только и смог сказать я, подскочив со стула. – Здрасьте, приехали…