Вы здесь

Неизвестный Хлыноff. Популярно о важном. ПОЧЕМУ «ХЛЫНОВ»? (А. Г. Балыбердин)

ПОЧЕМУ «ХЛЫНОВ»?

Вопрос, вынесенный в заголовок этой статьи, связан с историей основания г. Хлынова (Вятки, Кирова), чем и интересен. Его не обошел ни один из крупных историков Вятского края, обзор мнений которых представлен Л.Д.Макаровым в 1 томе «Энциклопедии земли Вятской».62 Не пересказывая его статьи, заметим, что происхождение древнего названия главного города Вятской земли до сих пор остается неразгаданным.

При этом в последние годы особый вес приобрела гипотеза, согласно которой название «Хлынов» происходит от слова «хлын» в значении «тунеядец, мошенник, вор, обманщик в купле и продаже, барышник, кулак» (В.И.Даль).63 И если ученые еще готовы обсуждать состоятельность этой гипотезы, то обыватель, сознание которого не отягчено научной методологией, уж почти уверовал в то, что исторический Хлынов был городом хлынов – бродяг, мошенников и воров, отчего и получил свое название. Естественно, что это не могло не наложить отпечатка на отношение наших современников к древнему Хлынову, когда часть из них восторгается разбойным прошлым вятчан, а другая видит в их «хлыновстве» чуть ли не корни всех их бед.

Между тем, уже давно настало время спросить – на каких источниках основана эта гипотеза, их возможно ли на основе одного лишь толкования слова «хлын» бросать тень на прошлое нескольких поколений вятчан? Эту цель и преследует настоящая статья, которая вовсе не претендует на энциклопедическую полноту и не ставит целью дать оценку всем гипотезам происхождения названия Хлынов. Ее цель куда скромнее – критически оценить научную состоятельность лишь одной из них – той самой, что возводит древнее название города к прозвищу хлын.

«Ушкуйники», «хлыны», «слепороды»

В 1980-е годы эта точка зрения была высказана Л.Н.Макаровой и позже поддержана преподавателями Кировского пединститута Е.Н.Мошкиной, ныне директором Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского, и С.А.Гомаюновым, ныне протоиереем, духовником этой же гимназии. Единство позиций ученых, их интерес и глубокое уважение к личности преп. Трифона Вятского не случайны и во многом определены той оценкой духовного состояния вятчан, в котором, по мысли исследователей, они пребывали до прихода на Вятку преп. Трифона, совершившего перелом в духовной жизни местного сообщества. В свою очередь эта оценка в значительной степени предопределена ушкуйнической теорией А.В.Эммаусского и тем самым негативным отношением к слову хлын и названию Хлынов, о котором было сказано выше. Подробнее об этом.

В 1994 г. Мошкина в статье «Еще раз о древнем наименовании города Кирова – Хлынов»,64 полемизируя с Д.М.Захаровым, который считал возможным происхождение названия «Хлынов» от бесерменского названия Колло, или финского слова кюля – «деревня», или от апеллятива холуй – «сор, песчаный нанос, мусор, оставленный водой», отвергла эти построения и, поддержав точку зрения Макаровой, привела в ее пользу аргумент, который, по ее мнению, «может поставить точку в давнем споре». Это название реки Хлыновки в Лузском районе, на берегу которой расположен населенный пункт Хлындино, название которого, вероятно, восходит к онежскому хлында – «бродяга». Поэтому, как пишет Мошкина, «есть основания полагать, что два гидронима Хлыновка, ойконимы Хлынов и Хлындино образованы от прозвища хлын, хлында».65

Двумя годами позже, в 1996 г., к этой теме обратился С.А.Гомаюнов (ныне протоиерей), внимание которого было приковано к проблемам методологии местной истории.66 Движимый стремлением при изучении истории местного сообщества «постичь его не только как совокупность отдельных атомов, а как, в первую очередь, единое целое, самоидентифицирующее себя во временном потоке истории», Гомаюнов предложил сосредоточить усилия на изучении «местной идеи», через которую местное сообщество проявляет себя в истории как «коллективный индивид, обладающий соборным личностным началом» и которая указывает на его «совокупную духовную характеристику». Источником для изучения этой идеи, по мнению ученого, является местное предание, которое, как и православная икона, «часто идет на искажение отдельных моментов эмпирической истории и делает это для того, чтобы сосредоточить внимание не на деталях, а на целом – «идее», имеющей вневременной характер.67

Гомаюнов пишет, что вятское предание прочитывается в самых разнообразных источниках – пословицах и поговорках, древних летописцах и рукописях, так как «Повесть о стране Вятской» или «Житие преп. Трифона», главном городском празднике – вятской свистунье, гербе города, градостроительной композиции средневекового Хлынова (Вятки). При этом, по справедливому замечанию ученого, его «подлинный, неискаженный образ можно увидеть только, если будет выбран правильный угол зрения».68 Разделяя эту мысль, заметим, что к числу источников местного предания также относится и название города, которое активно участвует в формировании его образа в сознании горожан – не только ученых, но и обывателей.

Какую же оценку или, говоря словами самого ученого, «совокупную духовную характеристику» счел он возможным дать вятчанам? Гомаюнов считает, что «найти ее словесную характеристику довольно просто: за вятскими прочно закрепилось прозвище «слепороды». Причем эта «слепота относится не к внешнему человеку, имеющему какие-то физические недостатки, а к человеку внутреннему, и слепота здесь – слепота душевная». И далее: «Слепород, таким образом, на языке предания – это человек, отделивший себя в душе от Бога и погрузившийся в мрак распадающегося мира, в котором каждая противостоящая слепороду часть воспринимается не просто как иная, но как враждебная. Слепород в борьбе за жизненное пространство не останавливается ни перед чем, в том числе и перед братоубийством».69

В качестве примера автор приводит битву вятчан с устюжанами в Раздерихинском овраге, когда «своя своих не познаша и побиша». Задумаемся, пусть эта битва произошла ночью, но могли ли русские не узнать русских в «брани», в том числе по брани? Следовательно, перед нами – не просто описание военного конфликта, но некий духовный урок, который можно истолковать так, что вятчане, по причине своей душевной слепоты, не признали в устюжанах своих соотечественников и собратьев по христианской вере.

Другой «намек» на слепородство вятчан, по мнению Гомаюнова, можно найти в истории основания города Хлынова ушкуйниками, в том виде, как она изложена в малоизвестной рукописи краеведа П.М.Сорокина «О начале Вятской земли».70 Оказывается, место, на которое чудесным образом были перенесены бревна, заготовленные новгородцами, было уже занято вотяками – здесь находилась их языческая кумирница. Обнаружив это, новгородцы, сожгли и селение и кумирницу, за что поплатились слепотой. Возможно, Промысл Божий был другим, однако, ушкуйники, по мысли ученого, «поступили как типичные слепороды: иной – значит враг».71

И далее:

«Хлыны – так их звали в те времена, то есть, по толкованию современного филолога (Е.Н.Мошкиной – автор), бездельники, мошенники, барышники. Предание добавляет: хлын – беспутный (сбившийся с истинного пуи), не любящий (или не могущий?) жить на месте, человек без корней, «перекати – поле». Так из глубины местного предания напоминает о себе библейское повествование. Хлыны подобны каинитам. Убийство, совершенное из корыстных, эгоистических интересов, по зависти – смертный грех. … И наказание Каину и его потомкам предрекает судьбу всех нераскаявшихся каинитов: «Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя, ты будешь изгнанником и скитальцем по земле (Быт. 4, 12). Так и хлыны скитались по многим землям, нигде долго не задерживаясь».72

Как видно из приведенных выше цитат, представления о разбойном прошлом вятчан, основании города Хлынова ушкуйниками и происхождении его названия от прозвища хлын являются существенным звеном в концепции Гомаюнова о слепородстве вятчан. На первый взгляд, эта концепция кажется вполне органичной, а ссылки на Священное Писание и вятское церковное предание, придают ей еще больший авторитет. С момента выхода этой работы прошло 15 лет, и нам не известно, разделяет ли отец Сергий сегодня эти взгляды? Тем более что в последние годы его научный интерес всецело сосредоточен на вопросах православной педагогики. И именно то глубокое уважение, которое мы питаем к его трудам, побуждает нас критически оценить его концепцию.

Приведем тому еще две причины. Несколько лет назад официальным символом г. Кирова снова был признан исторический герб г. Вятки, изображающий исходящую и облака руку Божьего Промысла с туго натянутым луком и стрелой. По мнению Гомаюнова, этот герб также напоминает о слепородстве вятчан, так как стрела на нем будто бы указывает жителям города свыше на место, которое они не смогли самостоятельно выбрать по причине своей душевной слепоты. Но так ли это? В следующем 2012 году Православная Вятка будет отмечать 400-летие преставления преп. Трифона, что также делает актуальным критическую оценку концепции Гомаюнова, так как, согласно ей, именно преп. Трифон своим служением излечил вятчан от слепородства и хлыновства, понимаемого как синоним духовно ущербного состояния местных жителей.73

Вообще, нельзя не заметить, что в контексте озвученных выше взглядов название Хлынов, являющееся, как было отмечено выше, одним из источников по истории нашего города, несет исключительно негативную информацию. «Хлынов – город хлынов и слепородов»? И дело даже не в том, что подобное видение древней истории родного города откровенно не вдохновляет. Вопрос в другом – насколько оно исторично?

Возможно, одним из первых, еще в 1998 г., оспорил мысль о слепородстве вятчан В.В.Низов, заметив, что это прозвище могло появиться по вполне объяснимой причине – значительном влиянии на генотип и внешний вид жителей «Вятской страны» племен финно-угорской группы – вотяков (удмуртов) и черемисов (марийцев), от рождения имеющих более узкий разрез глаз, чем у жителей центральной России. Отчего те и казались слепородами, то есть «слепыми от рождения». Впрочем, как видно из работы Гомаюнова, автор предвидел такой вопрос, настаивая на том, что данная слепота относится не к какому-то физическому, а внутреннему, душевному недостатку вятчан.

Справедливо заметить, что в историографии Вятского края уже звучало подобное мнение. Так еще в 1904 г. А.С.Верещагин писал в статье «Из истории древнерусской Вятки»: «Вятчане XV века – это знакомые со многими, даже далекими землями, „бывальцы“, „шестники“, „хлыны“, „изгои“ разного рода по каким-либо „уважительным и настоятельным“ причинам покинувшие свою родину и забравшиеся в спасительные для них дебри между двумя, враждебными одно другому, племенами инородцев – черемис и арян… Это своего рода северные запорожцы, прототипы донцов, уральцев и других казаков».74

Нельзя не заметить, что здесь Верещагин, почти дословно, цитирует другого автора – Михаила Николаевича Макарова, который в 1846 г. опубликовал в «Московских ведомостях» статью «Московское урочище Хлыново», в которой связал историю этого поселения с вятчанами, переселенными под Москву после покорения Вятки войсками войсками великого князя Ивана III. О вятчанах Макаров писал, что «их в незапамятных времен называли «хлыновцами», «барышниками» и, следовательно, по предубеждению о всяком торгаше-барышнике, обманщиками, людьми нехорошими». И далее: «Хлыновцы, меняя и продавая, клялись Богом и святым угодником чудотворцем Николаем, и его часовнею, на месте которой теперь сооружена церковь. «Самим хлыновцам, – думал народ московский, – нельзя верить, но к их божбам да клятвам христианским как не иметь веры? Это была та же история, что и доныне читается нашим народом с цыганами».75

Удивительно, что спустя почти семь десятилетий, статья «московского сочинителя» привлекла внимание Верещагина, который в 1904 г. в статье «Хлынов старше или Хлыново?» подверг их заслуженной критике, заметив, что факт заселения подмосковной слободы вятчанами не подтверждается письменными источниками. Но его пассаж о том, что «вятчан с незапамятных времен называли «барышниками», то есть хлынами, Верещагин оспаривать не стал. Почему? Потому что это было также и его убеждением. К тому же Верещагин опирался на куда более авторитетный труд, чем статья Макарова – «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И.Даля, в котором автор приводит похожее толкование слова хлын – «тунеядец, мошенник, вор, обманщик в купле и продаже, барышник, кулак».76

Популярность Словаря В. И. Даля была настолько велика, что в 1861 г., после выхода в свет первых его выпусков, автор был удостоен «Золотой Константиновской медали» – высшей награды Императорского Русского географического общества, а в 1868 г. избран почетным членом Академии наук. Спустя несколько лет, в 1880—82 гг., последовало второе издание Словаря, «исправленное и значительно умноженное по рукописи автора». Заметим, что по времени это событие совпало с отмечавшимся в 1880 году 100-летием Вятской губернии и началом научной деятельности плеяды вятских историков во главе с Верещагиным, в глазах которых Словарь являлся наиболее современным и авторитетным источником. Несмотря на то, что сам В.И.Даль не считал свой труд «ученым и строго выдержанным», справедливо замечая, что «общие определения слов и самих предметов и понятий – дело почти неисполнимое и притом бесполезное».

Обращение Верещагина к Словарю В. И. Даля представляется вполне органичным. Непонятно другое. Во-первых, почему он решил связать слово хлын именно с Вятской землей, когда в своем отрицательном значении его бытование отмечено автором словаря также в Нижегородской и Сибирской губерниях, а выражение Берегись, тут хлыны есть! автор словаря приводит со ссылкой на Тульскую губернию, весьма далекую от Вятки. Во-вторых, у слов с корнем хлын есть и другие значения. Так, если в Саратовской губернии слово хлынить означает мошенничать или плутовать, то в Вологодской губернии это же слово означает вяло, лениво идти или ехать. В Сибири хлынью, хлынцой называют, говоря о верховой езде, самую тихую рысь – поехал хлынью, хлынцой. И, конечно, всем известен глагол – хлынуть или нахлынуть в значении натечь, набежать, налететь во множестве, потоком, толпой – вода хлынула с гор, дождь хлынул как из ведра, народ хлынул из церкви на площадь.

Отчего же именно вятчане «оказались» хлынами, а спустя сто лет еще и слепородами? Несмотря на то, что до сих пор не обнаружено ни одного письменного источника, в котором бы они так именовались, и хорошо известно, что, как русские летописи, так и местные летописцы называют наших предков не хлынами и не хлыновцами, но всегда вятчанами. Даже тот факт, что вятчане, случалось, нападали на своих соседей, не дает оснований говорить об их какой-то уникальной духовной ущербности. Поскольку так поступали многие народы – и устюжане, и владимирцы, и новгородцы, и киевляне, жители Твери, Москвы и других городов.

Вятчане стали хлынами и слепородами исключительно по воле авторов этих концепций, поскольку эти допущения играли в них не последнюю роль. Как известно острие критики Верещагина было направлено против авторитета «Повести о стране Вятской», со страниц которой вятчане предстают благочестивыми наследниками новгородцев. Поэтому мысль о «Хлынове – городе хлынов» казалась ему одним и аргументов, опровергающих этот авторитетный источник. И он, действительно, преуспел. Если в «доверещагинских» изданиях по истории Вятского края77 мы не встретим и слова о хлыновстве вятчан, то уже в начале 20 века благодаря, прежде всего, публикациям А.С.Верещагина, гипотеза о «вятчанах – шестниках, хлынах и изгоях» прочно утверждается в историографии Вятского края.

Важное место она занимает и в концепции Гомаюнова, усердного почитателя преп. Трифона Вятского, «земная миссия» которого, по мысли ученого, состояла в излечении вятчан от «родового греха» слепородства.78 Эта мысль представляется вполне логичной для методолога, педагогичной – для учителя и богословски обоснованной – для священника. Поскольку все мы, отчасти, духовно слепы и тем самым доставляем немало бед, как ближним, так и самим себе. Вопрос в другом – насколько она исторична? Существуют ли, действительно, веские основания называть именно Хлынов городом хлынов и утверждать, будто именно это прозвище, в его отрицательном значении, предопределило название нашего города?

А что говорят источники?

Для ответа на этот вопрос историк должен обратиться к источникам. Важнейшими из них принято считать письменные, и среди них – общерусские летописи или памятники местного летописания. Однако, как было отмечено замечено выше, ни один из этих источников не называет жителей Хлынова хлынами или слепородами, но всегда вятчанами.79 В том числе при описании битвы с устюжанами в Раздерихинском овраге, в которой, по мнению Гомаюнова, особенно ярко проявилось слепородство вятчан.80 Нет этих слов в «Повести о стране Вятской», «Вятском времяннике» и «Летописце старых лет».

Казалось, следовало бы ожидать, что хлыновство и слепородство вятчан должны были бы получить соответствующую оценку в памятниках духовной литературы. Но ни в «Повести о Великорецкой иконе», ни в «Житии преп. Трифона Вятского», ни в его духовном завещании братии Успенского монастыря81 о них также нет ни слова. Нет этих слов и даже намеков на них и в древних богослужебных текстах (тропаре, кондаке, молитве), посвященных преп. Трифону или Великорецкому образу. В 8 икосе акафиста преп. Трифону упоминается исцеление от слепоты, но в прямом смысле, как исцеление от физического недостатка: «Радуйся, расслабленных укрепителю. Радуйся, беснующихся от насилия диавольского свободителю. Радуйся, слепым зрение возвращаяй. Радуйся, хромыя еже право ходити устрояяй. Радуйся, немым проглаголание даруяй. Радуйся, неисцельныя язвы дивно врачуяй». Также и при описании чудес от Великорецкого образа о слепоте каждый раз говорится в прямом, а не в переносном смысле – как о физическом недостатке.

Ни один из этих источников не называет вятчан хлынами в уничижительном смысле. Напротив, мы встречаем совсем другие примеры. Так составитель Жития преп. Трифона пишет, что жители Хлынова с любовью встретили старца —

«Преподобный же Трифон, видя их любовь нелицемерную и веру яже по Бозе имущих несумненну, всегда о них моляше Господа Бога, яко да подаст им милость Свою». Когда же вятчан достигло известие о полученном благословении на строительство монастыря, то, по слову Жития, «зело возрадовашася и прославиша Бога и таков си течаху о препдобному с радостною душею и примаху от него благословение».82

Также и «Повесть о Великорецкой иконе» весьма уважительно отзывается о хлыновцах, называя их «православными и боголюбивыми людьми града сего». В другом списке «Повести» сказано, что, осознавая себя недостойными принять чудотворный образ, хлыновцы сравнивают себя с жителями Ниневии и потому налагают на себя для очищения церковный пост.83

На этом фоне резким диссонансом звучат слова из посланий вятчанам московских митрополитов Ионы (1452—56) и Геронтия (1486—89) с «убеждением их покориться великому князю, прекратить грабежи и разбои и возвратить полон».84 Как известно, эти послания полны резкой критики и упреков. Тем не менее, в них также нет слов о хлыновстве и слепородстве. Можно встретить критику в адрес вятчан и в других источниках. Например, в «Устюжском летописце», автор которого называет их «жестокосердечными», в том числе для того, чтобы превознести своих земляков устюжан – «усердных споборников и верных служителей московских великих князей».85 Как и послания московских митрополитов эта оценка относится к конкретным событиям политической истории второй половины 15 века и на фоне остальных источников выглядит, скорее, исключением, чем нормой.

Столь же ненадежным аргументом является вятский герб, основной элемент которого – туго натянутый лук со стрелой – впервые появился на большой печати царя Ивана Грозного еще в 1577 году, то есть еще до прихода на Вятку преп. Трифона. Следовательно, не может считаться результатом осмысления вятчанами (с участием преп. Трифона или без него) их слепородства и хлыновства. Но, может быть, это произошло позже – после 1780 года, когда Хлынов стал Вяткой, центром самостоятельного наместничества, а позже и губернии? Однако и в письменных источниках этого времени мы также не встречаем суждений о хлынах. Как известно, именно в это время получила широкое распространение «Повесть о стране Вятской», в которой нет никаких хлынов и ушкуйников. Столь же уважительное отношение к вятчанам мы встречаем в сочинении П.И.Рычкова (1772)86 и А.И.Вештомова (1808),87 и также – никаких хлынов.

Особое место в концепции Гомаюнова занимает праздник Вятской Свистуньи, отмечавшийся в четвертую субботу по Пасхе. Праздник начинался панихидой, которая, по мысли ученого, являлась «и памятованием о всех живших на Вятской земле, и молитвой за неправедно погибших, и покаянием за свои собственные проступки, выдающие в современнике хлыновца-слепорода». И далее: «Такое начало праздника заставляло вновь и вновь вспоминать, кому вятчане обязаны своим душевным исцелением, благодаря чему они и способны приносить покаяние и убегать от бездны тьмы».88 Золотые слова. И все же факты говорят о другом.

Прежде всего, напомним, что битва с устюжанами произошла, по разным источникам, в 1417 или 1421 г., а первые описания праздника Вятской Свистуньи известны только по документам XVIII – XIX веков. Ученому этот факт известен, но не смущает его. При этом на плане Хлынова 1759 г. овраг, в котором произошла битва и на склоне которого в память о погибших была поставлена часовня св. Михаила Архангела, назван не Раздерихинским (от слова «раздраться»), а Вздерихинским, так как по нему «вздирались», то есть взбирались от реки в город. Это свидетельствует о том, что в середине XVIII века праздник Вятской Свистуньи не осмысливался как актуализация слепородства вятчан, и место общегородской панихиды в календаре городской жизни было другим.

Эта общегородская панихида не начинала праздник Вятской свистуньи, а завершала цикл церковных и гражданских событий, приходившихся на четвертую неделю по Пасхе. Богослужебным и смысловым центром этой недели (седмицы) был праздник Преполовения Пятидесятницы, традиционно совершаемый в среду. Накануне его в Хлынов особым крестным ходом приносили «начальную» вятскую икону – местночтимый образ святых Бориса и Глеба из Никульчино – первого русского, православного поселения на Вятской земле. Согласно вятскому преданию, зафиксированному «Повестью о стране Вятской», именно выходцы из Никульчино основали город Хлынов и таким образом были прародителями вятчан. В среду, после праздничного богослужения в честь Преполовения Пятидесятницы, горожане, взяв этот местночтимый образ и другие иконы, шли крестным ходом к реке Вятке и совершали малое освящение воды. После чего в субботу – последний день церковной седмицы – в часовне у Вздерихинского оврага совершалась общегородская панихида, за которой вятчане молитвенно поминали своих прародителей.

По сути это была «общегородская родительская суббота». Такие бывают и сегодня. Причем гости г. Кирова всегда удивляются размаху этой вятской традиции, когда тысячи горожан отправляются на кладбища, и администрация города выделяет для этого десятки автобусов, перекрывает движение на главных городских магистралях. Местом же совершения этой общегородской панихиды Вздерихинский овраг стал не потому, что здесь когда-то произошло сражение, обличившее вятчан в их слепородстве и хлыновстве, а потому что такие панихиды принято совершать на кладбищах, и именно в верховьях этого оврага, за северной границей города, возникло одно из первых в Хлынове кладбищ, где были похоронены убитые воины – вятчане и устюжане. Но поминали не только их, а всех предков. Как это происходит и сегодня во время родительских суббот. Именно по этой причине в середине XVIII века овраг продолжал называться Вздерихинским, а не Раздерихинским.

Фактически это была «вторая Радуница», совершать которую в 9 день по Пасхе не всегда было возможно, так как снег в наших северных широтах сходит довольно поздно – в середине апреля. Особенно, когда Пасха была ранней и приходилась на последнюю неделю марта. В такие дни весенней распутицы было не то что до кладбища не добраться, но даже дорогу не перейти. К последней декаде апреля земля обсыхала. Теперь можно было выйти в поле и на большую дорогу. На четвертой неделе после Пасхи в Хлынов приходил первый и самый древний на Вятке крестный ход из Никульчино, приезжали крестьяне из соседних сел, и горожане собирались на праздник. Спустя еще неделю другую начинались полевые работы, а затем уже и пора на Великую – поклониться месту явления чудотворного Великорецкого образа святителя Николая. Всему – свое время, и все – вовремя: и труд, и молитва. Никакого слепородства и хлыновства.

Косвенным свидетельством того, что такой перенос поминовения усопших с 9 на 27 день по Пасхе был уместен для наших широт, является Покровская родительская суббота, которая широко отмечается на Вятке несмотря на то, что ее нет в общецерковном календаре. Фактически – это перенос Дмитровской родительской субботы с конца октября на его начало. Так как, бывает, что на память святого Димитрия Солунского на Вятке уже сугробы – по пояс и на кладбище без лопаты не пройти. Кстати, шаг переноса здесь – те же без малого три недели, что и в случае со Свистуньей. Наверное, неслучайно.

Вообще, поверить в то, что праздник Вятской Свистуньи являлся «актуализацией слепородства вятчан» можно только в том случае, если будет обнаружено богослужебное последование панихиды с конкретными прошениями и молитвами, где присутствует подобное понимание праздника. Возможно, в будущем этот текст будет обнаружен. Но пока его нет.

Таким образом, ни общерусские летописи, ни памятники вятского летописания, ни богослужебные тексты, ни сочинения первых историков Вятского края, ни вятский герб, ни праздник Свистуньи – ни один из этих источников не дает оснований говорить о слепородстве и хлыновстве вятчан и утверждать, будто Хлынов был городом хлынов, отчего и получил свое название.

Мы проделали довольно большую работу. В принципе можно было поступить проще. Так как название Хлынов впервые появляется в летописях под 1457 годом, то произойти от прозвища хлын, оно могло лишь в том случае, если в более ранний исторический период в источниках было бы зафиксировано бытование этого прозвища. Но таких источников нет.

Кроме того, приведем еще два немаловажных факта. По данным списка населенных мест Вятской губернии89 в середине XIX века в ней было всего три населенных пункта с корнем «хлын» в названии – это город Хлынов, а также пригородные Хлыновская слободка и село Хлыновское. Не встретим мы прозвище хлын и «Материалы для объяснительного словаря вятского говора» Н. М. Васнецова (1908). Все это говорит о том, что слово «хлын» в прошлом не получило распространения в Вятской губернии. Не надо его навязывать вятчанам и сегодня.

Чем же тогда можно объяснить происхождение названия города Хлынова?

«Хлынов», «Хлыновица», «хлынуть»

Все современные исследователи, рассуждающие о хлыновстве вятчан, в той или иной степени повторяют, развивают мысли А.С.Верещагина, высказанные им в конце XIX – начале XX века. Но, если указанная им дорога, завела нас в тупик, может быть, следует вернуться к тому, как объясняли название Хлынова предшественники Верещагина?

Все они, как правило, основывались на «Повести о стране Вятской» писали, что «град был назван Хлыновым по имени реки Хлыновицы» (Рычков).90 Следовательно, ключом к объяснению названия города является название реки. Но здесь-то и подстерегала их определенная трудность, так как в ПСВ сказано, будто Хлыновица получила название оттого, что «в то время по реке оной летевше птицы и кричавшее хлы-хлы».91 Это сообщение мы встречаем в списках наиболее ранней, Толстовской редакции «Повести».92 В списках более поздних редакций – Миллеровской и Синодальной – его уже нет. Вероятно, переписчики сочли это объяснение несерьезным.




Л.Д.Макаров заметил, что эта гипотеза о происхождении названия реки Хлыновицы от крика пролетавших мимо птиц, аналогична легендам слободских удмуртов: «Пролетает коршун и кричит „кылно-кылно“. Вот сам Господь и указал, как назвать город: Кылнов» (М.Г.Атаманов, запись 1971). Однако, заметим, что и сам вятский книжник не считал эту гипотезу единственной. Неслучайно он пишет – «иные реша», то есть «как говорят некоторые люди». Таким образом, сам составитель ПСВ дал повод к дискуссии. И ученые откликнулись.

Так первый историк Вятского края Александр Вештомов в своей «Истории вятчан» повторив рассказ автора ПСВ, в сноске к основному тексту своей работы замечал: «Я догадываюсь, не спруживали ли сию речку, которая прорвавшись стремлением своей воды выражается ныне у простолюдинов словом Хлынуть. Причину же в спруживании оной могли они иметь по нужде в большом количестве и глубине воды по тогдашним их, в диком сем месте, обстоятельствам нужной».93 Далее Вештомов объяснял, зачем первым жителям Хлынова понадобилось спруживать реку – по его предположению, переселившись с Никулицкого городища на Кикиморскую гору они вскоре уже не могли удовлетвориться одни только источниками, истекавшими с этой горы, которые первоначально так их обрадовали. А что же река Вятка?

Вештомов писал:

«Река же Вятка текла тогда довольно далеко от подошвы той горы, на которой выстроили город Хлынов, о чем свидетельствуют по изустным преданиям сами нынешние вятчане, а более доказывает тот оставшийся поныне след от прежнего течения расстоянием от нынешнего ее при подошве горы Кикиморки течения же около 2,5 в самой большой излучине верст, изображающие дно речное в виде впадины идущей поясом мимо села Макарья и Архиерейской Богородской дачи».94

Итак, Вятка в те годы, прорываясь за Заречным парком к слободе Макарье и делая там поворот, возвращалась в современное русло только в районе старого моста. Примечательно, что А.Г.Тинский, сопоставив известия письменных источников с данными геофизиков, также пришел к выводу о том, что в те стародавние времена река Вятка текла по своему старому руслу за Заречным парком, на расстоянии примерно 3 километров от Боляскова поля (Вечного огня). Тогда, во-первых, понятно, почему новгородцы не смогли сразу оценить преимущества Боляскова поля, и причина тому вовсе не в их слепородстве, как писал об этом Гомаюнов. Идя рекой Вяткой, новгородцы просто не смогли подойти к нему, так как в районе Кикиморской горы река резко поворачивала вправо в свое старое русло. Сходить же на берег было не безопасно, так как места были населены вотяками, враждебно настроенными к новгородцам после утраты Болванского городка.

Увидев Кикиморскую гору с ее источниками, новгородцы сделали свой выбор, решив основать новый город именно на этой горе, на берегу небольшой реки – притока Вятки, которая пока еще не имела своего названия. По версии Вештомова, вскоре, когда население города умножилось, им пришлось спруживать эту речку, пока однажды вода не хлынула и не прорвала плотину. После чего речка стала называться Хлыновицей, а город на ее берегу – Хлыновом. Добавим, что причиной прорыва плотины могли стать обильные дожди, которые вместе с источниками, истекавшими с Кикиморской горы, вызвали быстрый подъем воды в реке, протекавшей под ее склонами. Скорее всего, такие прорывы плотины случались не однажды, и именно это обстоятельство подсказало новгородцам название для реки и города.

Эта гипотеза не противоречит авторитетному мнению В.И.Даля, который, как мы уже отмечали выше, упоминает в своем словаре глаголы хлынуть или нахлынуть в значении «натечь, набежать, налететь во множестве, потоком, толпой» – вода хлынула с гор, дождь хлынул как из ведра, народ хлынул из церкви на площадь. Причем в той же статье, где говорится о хлынах. Но Верещагин оставил это без внимания.

И хотя составитель «Повести о стране Вятской» не упоминает глагол хлынуть для объяснения названия реки Хлыновицы, в рассказе об основании Хлынова он представляется вполне уместным. Приведем этот рассказ по Толстовскому списку:

«… И по общему согласию во уреченную годину сошедшеся народи мнози новгородцевъ на оной горе начаша къ созиданию града место устрояти древеса готовити располагающе како созидати градъ. И заутра воставше обретоша некако Божиимъ промысломъ все изготовлению принесено по Вятке реке ниже на высокое жъ пече пространнейшее место и широкое поле иже въ то время нарицашеся Балясково поле. Новогородцы жъ со всею дружиною своею моляся Господу Богу и Его Богоматере пресвятей Богородицы о показании места къ созиданию града хвалу возсылающе и молебная пения воспевше. И на томъ благоизбранномъ месте вначале поставиша церковь во имя Воздвижения честнаго и животворящаго креста Господня и градъ устроиша и нарекоша его Хлыновъ градъ речки ради Хлыновицы».

Как Хлыновица хлынула

Итак. Решив построить город на Кикиморской горе, новгородцы сошлись на ней и стали рубить лес для строительства города. Однако, «заутра воставше» неожиданно обнаружили, что все приготовленное ими перенесено ниже по течению – на следующий увал, называемый Болясковым полем, где ныне располагаются «Вечный огонь», Преображенский монастырь и Александровский сад. Но как это могло произойти? Составитель ПСВ, опиравшийся на устное предание и не знавший подробностей этого удивительного события, не стал ничего выдумывать и потому написал просто и ясно: «Некако Божиим промыслом». Мы же дерзаем предложить следующую реконструкцию этого события:

В ПСВ не сказано, в какое время года новгородцы сошлись на Кикиморской горе. Но известно, что на Руси строительный лес начинали рубить в январе, после Крещенских морозов, выжимавших из дерева максимум влаги, после чего оно становилось сухим, легким и прочным и долгое время не гнило. Исходя из этого, можно предположить, что новгородцы начали заготовлять лес еще зимой, причем непосредственно на Кикиморской горе или под горой, чтобы не транспортировать его затем по реке Вятке или Хлыновице до места будущих работ.

Как известно, здания в то время возводили без фундаментов. Однако, новгородцы строили не хлев, а, как сказано в ПСВ, «замок крепкий во утверждение от супостат-иноверцев», то есть крепость с опоясывающим ее частоколом из заостренных вверху бревен. Такой частокол невозможно соорудить без земляных работ, а работы эти, как известно, нельзя вести зимой, так как почва в нашей местности глубоко промерзает. Это заставляет предположить, что, срубив лес под будущий город, новгородцы были вынуждены на какое-то время оставить его, а сами возвратились в «град Никулицын», расположенный всего в 10 км. от Кикиморской горы. Сделать это пришлось еще до того, как лед на Вятке станет тонким и опасным для человека.

Когда же Вятка вскрылась, то, придя по большой воде на Кикиморскую гору, новгородцы с удивлением обнаружили, что заготовленный ими лес перенесен ниже, на соседний увал. Как именно? Составитель ПСВ пишет: «Некако Божиим промыслом». Самым же простым и очевидным представляется следующий ответ: с тающим снегом часть бревен сошла с Кикиморской горы к реке, которая затем вскрылась, хлынула и перенесла бревна к Боляскову полю, которое в те годы находилась вовсе не на берегу Вятки, но на берегу Хлыновицы. Поскольку, как отмечал Вештомов, Вятка в те годы текла по старому руслу, под Макарьем, и Хлыновица впадала в нее в районе старого моста. Таким образом, весь город оказывался стоящим на берегу не Вятки, а Хлыновицы, отчего и был назван Хлыновым.

Не здесь ли кроется разгадка двух названий нашего города. Когда позже Вятка вернулась к Боляскову полю (не позднее 1615 г., так как в Дозорной книге за этот год уже сказано «Город Хлынов древян над рекою над Вяткою») оказалось, что называющийся Хлыновом, в действительности, он стоит на другой реке. Название же реки в те годы было не пустой формальностью, но важным ориентиром, поскольку реки служили путями сообщения. Какое-то время оба названия бытовали вместе. Но в 1780 году императрица Екатерина II положила конец этой путанице, и город на берегу реки Вятки стал Вяткой.

Подводя итог поискам ответа на вопрос, вынесенный в заголовок нашей статьи, мы проделали большой путь, коснувшись многих тем и загадок. Рассмотрев гипотезу, которую условно можно назвать «Хлынов – город хлынов», мы не нашли ей подтверждения в письменных и других источниках по истории Вятского края. Мы также не нашли оснований для обвинения наших предков в хлыновстве и слепородстве, и предлагаем считать эти рассуждения за гранью серьезного научного разговора о предках вятчан.

Наиболее же приемлемой гипотезой происхождения названия нашего города мы предлагаем считать точку зрения, высказанную еще Вештомовым: Хлынов получил название по имени реки Хлыновицы, а та, в свою очередь, от глагола хлынуть и хранит тем самым память о каком-то удивительном событии, произошедшем при основании города. Для Вештомова – это было разрушение построенной на реке плотины. Для кого-то – крики пролетавших над рекой птиц. Но также вполне возможно, о чем мы говорили, размышляя над рассказом ПСВ, что названия реки и города сохранили память о чуде, с которого началась его история и о котором мы не вправе забывать.

Слава Богу, что мы не хлыны!