Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?. Глава 2. Разноликие сельские «подворья» (Джудит Пэллот, 2006)

В большинстве районов степного Заволжья количество осадков составляет половину потребностей растений, а то и меньше. Здесь до 1990 года «властвовали» крупные агропроизводители. Это зона стойлово-пастбищного животноводства и зернового хозяйства с очень низкой и неустойчивой урожайностью. Пахотные земли составляют до половины сельскохозяйственных угодий. Колхозы держали много скота, причем не только коров, но и овец. В 1990-х годах много земель коллективных предприятий оказались заброшенными, но зерновая специализация сохранилась и даже усилилась. А колхозное животноводство сильно пострадало. Во многих степных регионах вдоль Волги на предприятиях осталось от трети до половины былого поголовья крупного рогатого скота и в среднем 15 % поголовья овец. Однако почти все регионы Поволжья, особенно их заволжские сухостепные части, выделяются повышенным количеством скота у населения (по официальной статистике, это 30–50 голов КРС на 100 сельских жителей – самый высокий показатель в Европейской России, за исключением некоторых национальных республик). При этом та же статистика показывает, что у населения здесь меньше, чем где бы то ни было, земли. Ясно – здесь что-то не то: либо статистика врет, либо у людей какие-то особые отношения с колхозами. Оказалось, что верно и то, и другое. Свой скот люди держат благодаря колхозам. А приусадебной земли у местных жителей не так уж и мало, но это не столько огороды, сколько обширные скотные дворы.

Чтобы понять, какие же изменения произошли в 1990-х годах в хозяйствах населения, приведем примеры районов в двух соседних областях – Самарской и Саратовской.

Скот – основа жизни «степняка»

В степных районах Поволжья коллективный сектор меняет специализацию: предприятия избавляются от убыточного животноводства.

При этом основой выживания населения становится его частный скот.

Самарская область относится к числу основных житниц России и почти полностью обеспечивает свое население основными продуктами питания – кроме мяса. В ней есть районы с относительно устойчивыми агропредприятиями, это прежде всего пригородные при Самаре и Тольятти, Исаклинский район и некоторые другие. Однако когда меня и других моих коллег географов и экономистов Администрация Самарской области и Экспертный институт в Москве приглашали принять участие в анализе современных проблем области, особое внимание просили обратить на южные районы, где положение крупных агропредприятий наиболее плачевно, велика безработица, по официальной статистике, очень малы доходы населения.

Пестравский район – типичный представитель депрессивного юга области, хотя это не бросается в глаза, как, например, в депрессивных районах Нечерноземья. Бескрайние поля пшеницы, правда, перемежаются с заброшенными участками, но они не зарастают лесом и издалека кажется, что просто отдыхают. Села не очень крупные: более половины поселений имеют менее 200 жителей, еще 20 % – от 200 до 500. Но деревни ухоженные, с большим количеством частного скота. А общественные фермы почти все пустые, некоторые сохранили только остов. Из 12 предприятий, бывших колхозов, три – полные банкроты. Еще у двух есть инвесторы, которые переписали на себя их имущество, но земля тут по-прежнему не обрабатывается. Часть предприятий находится на грани банкротства. Несмотря на то что зерно – главная специализация района, урожайность зерновых культур низка, что отчасти связано с сильной засушливостью. В 1990-х годах произошло буквально обрушение общественного поголовья крупного рогатого скота (рис. 2.1.1), почти полностью вырезано поголовье овец.

Район наглядно демонстрирует смену специализации коллективных предприятий с животноводческо-растениеводческой на растениеводческую с избавлением от убыточного животноводства. Наиболее решительные руководители полностью избавились от скота. Не держат крупный рогатый скот и фермеры.

Рисунок 2.1.1. Поголовье коров в сельскохозяйственных предприятиях Пестравского района Самарской области, 1966–2004

Источник: данные районной администрации.

Те предприятия, которые на это не решаются, организовать кормопроизводство все равно не в состоянии, некоторые даже признались, что скот кормят зимой через день. Правда, сильные руководители, в том числе и фермеры (последние производят здесь около 6 % зерна), уже заговорили о восстановлении свиноводства на зерновых кормах. Но не на крупных предприятиях, как прежде, а на небольших комплексах. Зато, возможно, с переработкой и колбасными цехами, которые будут давать стабильный доход.

Можно выделить два основных фактора сохранения нерентабельного животноводства на предприятиях: экономический и социальный. Молочное животноводство дает почти круглый год живые деньги, а это – оборотные средства, поэтому часто предприятия с животноводством, как это ни парадоксально, более стабильны, несмотря на его убыточность. Кроме того, с точки зрения многих руководителей, животноводство необходимо для того, чтобы занять местное население.

В Пестравском районе нашли способы обойти эти факторы. Вместо постоянной сдачи молока здесь стремятся не к разовой, а постепенной сдаче зерна. Для этого нужно место для его хранения, и этим в первую очередь озабочены относительно сильные хозяйства. А проблемы занятости местного населения решены в районе путем его перевода на почти полную самозанятость.

Земельные паи здесь большие – 12 га. Работники предприятий получают от колхозов за их аренду по 2 т зерна, пенсионеры и работники социальной сферы – по 1,5 т плюс натуроплата работы – тоже зерно.

В результате от трети до половины зерна предприятий уходит населению, в основном на содержание его частного скота. Весь зерновой юг Самарской области, куда входит и Пестравский район, резко отличается от других районов области повышенными объемами производства молока и мяса в индивидуальных хозяйствах населения. Например, здесь на одного сельского жителя производится 700-1000 л молока в год – при среднегодовом потреблении (включая цельномолочные продукты) 230–250 л.

В таблице 2.1 л приводятся данные одной из волостных администраций Пестравского района, Майской, по занятости местного населения и количеству у него скота. Кажется, ситуация действительно почти катастрофическая. В некоторых селах доля неработающих составляет от трети до половины экономически активного населения, т. е. тех, кто, находясь в трудоспособном возрасте, может реально трудиться. Однако, судя по количеству у населения скота, работы здесь достаточно (надо учесть, что приводятся данные на начало года, к лету количество скота увеличивается в 2–3 раза). При крайне низких зарплатах в Майском колхозе (в 2003 году – от 300 до 1300 руб. в месяц) и их постоянных задержках район формально может быть отнесен к крайне неблагополучным как по доходам населения, так и по доле безработных. Тем не менее, по оценкам самих жителей, коровы помогают людям выжить, а полученные от продажи своей продукции деньги дают возможность обучать детей в городе, снимать для них квартиры. Около трети домохозяйств имеют машины, причем машинный парк увеличился именно в последние, кризисные годы.

Таблица 2.1.1. Некоторые характеристики поселений Майской волости Пестравского района Самарской области, на 1 января 2004 года

Источник: данные районной администрации.

В среднем по району статистические показатели поголовья скота у населения скромнее – 38 голов КРС и 49 свиней на 100 сельских жителей, или соответственно и и 15 голов на 10 домохозяйств. Но все равно это самые высокие показатели из всех обследованных нами районов за исключение саратовского Заволжья.

Рисунок 2.1.2. Частное товарное свиноводство в Заволжье

Индивидуальные животноводческие хозяйства Пестравского района даже имеют известность, своеобразную торговую марку – район славится качеством маточного поголовья свиней, и многие занимаются разведением и продажей поросят, в том числе и за пределы Самарской области (рис. 2.1.2). Основные жалобы населения – сложности со сбытом продукции, особенно молочной. Прежде молоко сдавали в колхозы, теперь, с упадком коллективного животноводства, они не принимают молоко индивидуальных хозяйств. Приходится перерабатывать его в творог, сметану, сыр и возить на рынок самим. Правда, для 1990-х годов характерно спонтанное развитие частной перекупки, причем чем больше перекупщиков, тем лучше населению, так как при их конкуренции закупочные цены возрастают. Но скупают перекупщики в основном скот.

Пример Пестравского района показывает, что роль хозяйств населения в агропроизводстве не просто велика. Они вплетены в общее производство и сильно зависят от специализации коллективных предприятий, во многом их дополняя. При отказе крупных предприятий от животноводства частный животноводческий сектор усиливался, что прямо связано с усилением зерновой специализации крупных предприятий.

Перспективы коллективного агросектора Пестравского района связаны с растениеводством. Крупный рогатый скот сохранят лишь единицы, и восстановление его поголовья на крупных предприятиях в ближайшие годы маловероятно. Зато частное животноводство заметно укрепилось и, при сохранении колхозов и специфики отношений с ними, имеет перспективы развития. Еще нагляднее они видны в соседней Саратовской области.

Закон выживания в саратовском Заволжье

Чтобы выжить, нужна корова, чтобы жить относительно хорошо – две-три коровы, свиньи, овцы, а чтобы прокормить скот – нужен колхоз.

Почти вся расположенная южнее Саратовская область напоминает Пестравский район. И предприятия здесь слабее, чем в Самарской области, и доля фермеров выше. А население производит около 60 % молока и 68 % мяса. На душу сельского населения получается более 700 л молока и но кг мяса. Излишки производства налицо.

Для примера мы выбрали один из наиболее типичных скотоводческих районов, Новоузенский, на крайнем юго-востоке области, где индивидуальное производство животноводческой продукции доходит до 980 л молока и 140 кг мяса на одного сельского жителя.

Новоузенский район – один из самых засушливых в Поволжье, ведь уже в 90 км к югу лежат песчаные пустыни. Это зона действительно рискованного земледелия. От воды здесь зависит все. Даже артезианские источники – соленые, и воду перекачивают через сотни километров из Волги в речку Узень, а уже оттуда берут для орошения и – после очистки – для питья. Для предприятий саратовского Заволжья характерны огромные поля зерновых и резкий спад общественного животноводства.

Когда-то это был район кочевого скотоводства. В 1950-х годах правительством было принято решение об освоении так называемой целины – огромных массивов пастбищных земель в степных районах

Поволжья, южного Урала, южной Сибири и Казахстана. К 1970-м годам в Новоузенском районе было распахано более 2/3 территории. Сейчас пашня занимает около половины площади района. Овцеводство сохраняется, хотя и сильно ужалось. Однако возвращение к традиционному экстенсивному животноводству уже невозможно – население иное, казахов в районе лишь 22 %. Более половины поселений имеют свыше 200 жителей, хотя особо крупных сел с населением более 1000 человек немного, всего га%. Русское население принесло сюда свои технологии сельского хозяйства: большие поля и полустойловое содержание крупного рогатого скота.

Главное назначение пашни – получение колхозами и фермерами зерна на продажу и для прокорма общественного и частного скота. Если учесть, что здесь, как и в Пестравском районе, частный скот – источник не только продуктов питания, но и заработков сельских жителей, становится понятно, что натуроплата колхозным зерном имеет в Новоузенском районе очень большое значение. Тем более что травы в сухих степях плохие и основной корм – зерно. Поскольку год на год не приходится, предприятия всегда сеют зерно с запасом, чтобы было что продать и чем прокормить скот.

А погода здесь определяет все. Из га лет удачными бывают только два. Дважды за га лет засуха уничтожает почти весь урожай, а в остальные годы зерна собирают очень мало. Но в эти два удачных года рентабельность пшеницы так высока, что предприятиям удавалось в 1990-е годы выживать и даже приобретать новую технику – и это в самое тяжелое время, когда многие колхозы в других регионах «умерли». Поэтому, несмотря на сложность природных условий, в целом, колхозы здесь чувствовали себя лучше, чем во многих районах Нечерноземья. А значит, были натуроплата и скоту населения. Система взаимосвязей «колхоз – хозяйства населения» здесь работает особенно четко. От погоды зависят не только урожай и доходы предприятий, а тем самым зарплата населения, но и количество корма, выдаваемого колхозами своим работникам для частного скота, а следовательно, и само поголовье этого скота. В удачные годы, особенно когда продажа мяса выгоднее продажи зерна, у населения заметен рост числа свиней, которых кормят в основном зерном.

Свиней люди тоже часто получают от колхозов – по ценам в 2–3 раза ниже рыночных. Получив по дешевке поросенка в колхозе или даже купив его на рынке, крестьяне через 9 месяцев выручат от его продажи уже в 5-10 раз больше денег. Весь оборот поросят обычно выпадает из официальной статистики. То же часто бывает с крупным рогатым скотом. В статистике не показаны телята и даже телки (т. е. годовалые коровы, не дающие еще молока), которых собираются продавать осенью. Но даже такая заниженная статистика показывает, что, хотя поголовье и несколько уменьшилось по сравнению с 1990 годом (см. табл. 2.8.1), население держало здесь в 2001 году в среднем 47 голов КРС на 100 сельских жителей, или 15 голов на га домохозяйств.

В Новоузенском районе работает та же схема: чтобы выжить, необходима как минимум корова, чтобы жить относительно хорошо – две коровы, свиньи, овцы, а чтобы прокормить скот – нужен колхоз. Поэтому, несмотря на сложные природные условия, низкие урожаи и мизерные зарплаты, колхозы здесь особенно востребованы населением.

При такой засушливости одна из главных проблем – пастбища. При большом количестве скота к середине лета, когда трава выгорает, их остро не хватает. Поэтому колхозы часто выпасают свой скот по стерне, после уборки яровых. Разрешают это делать и частникам. Поскольку скота много, каждая деревня обычно формирует несколько стад, для каждого стада жители нанимают одного или нескольких пастухов, и они пасут частных коров, как правило, недалеко от сел. Сено здесь – самый дефицитный товар, скотине достается в основном солома. Лучше всего устроились приграничные села (Петропавловское, Пограничное), которые по договору с Казахстаном выпасают свой скот за границей. За это колхозы помогают казахским соседям.

В колхозе «Дружба» в селе Пограничном зарплата в 2001 году была ниже среднего по России прожиточного минимума. Зато натуроплата работника и плата за земельные доли населения (по 14 га на работника) достигали в сумме 3–5 т ячменя и 2–3 т пшеницы в год в зависимости от урожая. Поэтому никто не выходит из колхоза, чтобы не потерять этот источник дохода. Свой скот есть почти у всех, но такого количества зерна населению даже много. И те, кто не держит свиней, обычно продают зерно перекупщикам. В колхозе осталось 120 коров, зато у населения скота в 4 раза больше.

Колхозной земли здесь немерено – предприятия занимают по 6-12 тыс. га сельхозугодий. Часть полей они не в силах и обработать. Формально они находятся под паром, но постепенно зарастают сорняками. Реальная посевная площадь на 30–40 % меньше той, что числится пашней. Зато у населения огороды крайне малы – от 2 до 5 соток: ведь что-то вырастить здесь можно только при орошении, а вода в дефиците. Поэтому ценится каждый сантиметр поливной земли (рис. 2.1.3). Примерно столько же, а то и больше занимают сараи для содержания скота, хранения сена и т. п. План типичного приусадебного хозяйства с крошечными огородами и большими скотными дворами показан на рисунке 2.1.4.

Рисунок 2.1.3. Огород в Саратовской области

В Новоузенском районе лишь 15 % опрошенных в разных селах не имели крупного рогатого скота. Однако для значительной части населения скот – это все же основа их собственного выживания: 45 % опрошенных не продают свою продукцию (хотя периодически продают излишки зерна, получаемого от колхозов), еще 20 % продают менее половины того, что производят. И только около трети опрошенных продает более половины животноводческой продукции, и лишь их хозяйство можно считать товарным. До 1990 года товарных хозяйств было всего 10 %, а 70 % опрошенных нами хозяев не продавали свою продукцию. Но и каналов продаж тогда было мало – только самим на рынок везти да в колхоз сдавать. Поездки в город продолжаются (каждое третье домохозяйство имеет машину), но главным каналом сбыта стали перекупщики. Степень имущественного расслоения в селах в последние годы заметно увеличилась. Это заметно и по внешнему виду домов, это чувствуется и в оценках населением своего дохода и дохода соседей.

Рисунок 2.1.4. План типичного приусадебного участка в заволжской части Саратовской области

На Северном Кавказе также можно встретить много сел и даже целых районов с развитым частным животноводством. Особенно это характерно для засушливых районов, а также для предгорных и горных, тех, где преобладает нерусское население. В разделе 1.1 уже приводился пример большой даргинской семьи, содержащей в личном (не фермерском) хозяйстве 70 голов крупного рогатого скота. Подробнее о национальных особенностях индивидуальных хозяйств будет рассказано в разделе 4.3.

И все же главные очаги частного животноводства сосредоточены не в поселениях, а вне их, на так называемых кошарах, или хуторах.

Прикошарное частно-колхозное скотоводство

Чабан на кошаре – и работник колхоза, и владелец индивидуального животноводческого хозяйства. По сути же он фермер. В сухостепных и предгорных районах юга России вне статистической отчетности и управления формируется мощная теневая этно-экономическая структура.

Карты многих районов юга России испещрены множеством точек, разбросанных по степи. Это хутора, или кошары, на которых колхозы и совхозы держали и держат овец, а в летнее время и крупный рогатый скот. Впервые мы исследовали кошарное животноводство в Саратовской области. Там кошары обычно называются по имени первого чабана, которого уже давно нет в живых, например, кошара Селева, кошара Сверчкова и т. д. В степи стоит убогий деревянный домик для чабана с помощником, перед ним – типичная глиняная казахская печка, которая топится кизяком (высушенный помет овец), чуть поодаль – сарай для зимовки овец, а вдалеке – сама отара, состоящая из колхозных и частных овец и охраняемая помощником чабана (рис. 2.1.5). При ней часто пасется и частный крупный рогатый скот.

Рисунок 2.1.5. На кошаре в саратовском Заволжье

Главная забота чабана – помимо пастьбы скота и охраны его от болезней – борьба со степными волками, число которых в Заволжье выросло, особенно в районах, пограничных с Казахстаном, из-за полного упадка там сельского хозяйства. Поэтому летом чабаны не оставляют отару ни на час даже ночью. Чабанами на кошарах чаще всего работают казахи или чеченцы. Последних прописывают временно, но по деловым качествам руководители хозяйств ценят их выше, чем казахов. Местные власти даже закрывают глаза на то, что в таких кошарах живут порой нигде не зарегистрированные земляки чабанов. Работа чабаном очень выгодна, и чеченцы за нее держатся.

В Ставрополье в сухостепных и полупустынных районах чабаны тоже, как правило, чеченцы или представители дагестанских народностей. Правда, в колхозе в центре Ставрополья мы встретили и одного русского чабана, но это, скорее, исключение. Ставропольские кошары организацией труда мало чем отличаются от саратовских, только жилье для чабана и помещение для овец не столь убоги и в основном построены из кирпича, так как колхозы здесь побогаче (рис. 2.1.6).

Формально кошары принадлежат колхозам. Обычно на кошаре содержится от 500 до 1000 овец и баранов. Различают кошары трех типов: 1) для окота ярок, 2) для подрастающего молодняка (так называемые ремонтные) и 3) для баранов (часть из них используется как производители, остальные после первой стрижки идут на мясо).

Рисунок 2.1.6. Кошара в Левокумском районе Ставрополья

Встречаются кошары и для летнего содержания крупного рогатого скота. В кошарах первого типа чабан проводит и искусственное оплодотворение овец – так надежнее приплод, а значит, и больше доход. Чабан обязан сдать предприятию около 500 подросших ягнят и провести стрижку овец. При этом чабан получает от предприятия небольшую зарплату, но главное – все, что он получит сверх нормы (от 50 до 100 ягнят), – уже его личный скот, который он может продать или держать вместе с общественным. Примерно такая же ситуация и на ремонтных кошарах. Задача чабанов здесь – вырастить совхозных ягнят (от 4-х до 18-месячных), постричь и передать маточным кошарам.

Помимо овец чабаны держат и коров с быками (от 5-10 до 50 голов на кошару), но уже собственных. Кроме того, к ним на кошару часто сводят свой скот родственники. Так что в таких районах вообще невозможно разделить общественное и частное хозяйство. Один такой чабан одновременно и работник колхоза, и владелец мощного индивидуального животноводческого хозяйства, а по сути – фермер. Причем, в отличие от хозяйств другой специализации, здесь общественное и индивидуальное почти не разделено. Свой скот чабан всегда продает сам – либо в городе, либо перекупщикам. При этом налогов он не платит. Главный доход – это превышение норм по окоту и содержанию овец. Это выгодно и колхозам: так они экономят на денежной зарплате и не платят за дополнительный скот чабана налоги. За 1990–2000 годы поголовье овец резко сократилось. Например, в Саратовской области в разных районах осталось от 6 % до 30 % былого поголовья, в Ставрополье – от 4 % до 40 %. Это сокращение в основном связано с невыгодной конъюнктурой рынка шерсти, цены на которую были сильно занижены. В 2003 году в двух третях административных районов России содержание овец на предприятиях оставалось убыточным. Правда, треть районов все же нашла пути сделать овцеводство прибыльной отраслью, а в 8 % районов его рентабельность даже превышала 50 %.

Тем не менее выживание общественного овцеводства в большинстве районов становится проблематичным. Но при сокращении колхозных овец кошары отнюдь не пустуют. Дальновидные руководители колхозов сами передали их в аренду своим же чабанам, чтобы сберечь от растаскивания постройки. Теперь там содержится частный скот. Если прежде чабаны и их родственники держали на каждой средней кошаре 500 голов общественного скота и около 100 голов своего, то теперь общественного скота там может и не быть, но те же чабаны держат от 100 до 500 и более голов частных овец, а также коров и быков. Весь этот скот считается их личным подсобным хозяйством и в статистику обычно не попадает.

Не следует думать, что все чабаны на кошарах – обеспеченные люди. Среди них – такое же расслоение, как и среди других сельских жителей. Можно встретить и бедную чеченскую семью с детьми, живущую при кошаре, и чабанов, построивших в соседней деревне и у себя на родине в Чечне или в Дагестане добротные дома. Некоторые чабаны становятся настолько богаты, что инвестируют в колхозы, пытаясь приобрести имущество предприятий-банкротов. Приведем лишь один поразивший нас пример.

Магомет Саид – известный на северо-востоке Ставрополья чабан. Он приехал из Дагестана давно, оставив там дом и множество родственников. Кошара у него – особая, очень крупная, ремонтная, он выращивает несколько тысяч молодых ярочек, принадлежащих довольно крепкому колхозу «Дружба». Работает на ней целая бригада, а по обустроенности и количеству техники она сильно отличается от описанных выше убогих домиков саратовского Заволжья. Однако интересы Магомет Саида идут дальше даже такой хорошей кошары – ведь она принадлежит не ему, а колхозу. Вот уже второй год чабан кредитует из своих личных денег соседний разорившийся колхоз «Буденовский», являясь по существу местным инвестором. Поскольку колхоз кредиты отдать не в состоянии, по распространенной здесь схеме передачи собственности через несколько лет имущество колхоза вместе со всеми его кошарами перейдет к кредитору. А земельные паи большинство местных жителей вынуждены будут отдать в аренду (если не найдут покупателя) либо тому же кредитору, либо местным фермерам.

В доме Магомет Саида нас угощали молодой бараниной, но ни в районном центре – селе Левокумское, ни в соседнем городе Нефтекумске в кафе и ресторанах мы не увидели ни одного блюда из нее: все, что скупают перекупщики, уходит из района. Точно так же в Новоузенском районе: при обилии скота и молочных продуктов у населения в местном кафе нам подавали пельмени с майонезом – сметаны там нет. Частные хозяйства не включены в систему горизонтальных связей, все они, вне зависимости от размера, существуют как бы вне местной торговой сферы. Исключение составляют лишь немногочисленные рынки, где население, но не предприятия, покупает продукцию индивидуальных хозяйств.

Лучшие коллективные предприятия России, не считая столичных регионов, находятся на Кубани и в Ставрополье. Только на юге гораздо выше по сравнению с пригородами роль частного хозяйства.

Ставропольский край – типичный южный регион России, с разнообразной природой, включающий в себя как классические прикубанские черноземные степи на западе, так и сухие полупустынные районы на северо-востоке. Поэтому здесь можно увидеть самые разные типы хозяйств населения.

Колхозы здесь по преимуществу живы. Более того, именно в Краснодарском крае и Ставрополье (наряду с Московской и Ленинградской областями) находятся самые лучшие коллективные предприятия России, с самой высокой продуктивностью земель и скота (Нефедова 20036:104–106). Главное для них – зерно. Краснодарский край держит в России устойчивое первенство по объемам производства зерна, Ставропольский занимает второе-третье места, в последние годы уступая Татарстану. Заброшенных полей на равнинном Северном Кавказе, особенно в его западной части, меньше, чем в других районах России (рис. 2.2.1). Ставропольский край отличается и значительным участием фермеров в производстве. Это говорит не только об относительной устойчивости, но и о трансформации здешнего сельского хозяйства.

Хозяйства населения в Ставрополье тоже особые. Коров сравнительно мало (16 голов КРС на 100 сельских жителей при 26 в среднем по России и 40–50 в соседних северокавказских республиках и Заволжье).

В Краснодарском крае у населения еще меньше скота (всего 7 голов КРС на 100 селян). Зато всякой мелкой живности здесь держат много.

А главное – неимоверное количество птицы. Но все это в среднем.

А в каждом конкретном случае здесь можно встретить и хозяйства без крупного рогатого скота, и целые стада, состоящие из га и более коров и быков. Все зависит от места и национальности хозяина.

Рисунок 2.2.1. Бескрайние колхозные поля на западе Ставрополья

Села-города

Первое, что бросается в глаза – это огромные села. Именно в Ставрополье находился самый большой сельский населенный пункт в России – станица Шпаковская с населением почти в 50 тыс. человек, только в 1999 году переименованная в г. Михайловск. В 57 населенных пунктах с числом жителей более 5 тысяч здесь живет 43 % сельского населения, а в поселениях с числом более 1 тыс. – 88 % (Численность и размещение 2004:353). Для сравнения – в Саратовской области поселений с числом жителей более 5 тыс. всего четыре и проживает в них 4 % населения. В Нечерноземье, например в Новгородской области, сельских поселений в 5 тыс. человек нет совсем, сел с 1 тыс. жителей на всю область и 40 не наберется; в Ставрополье же их более 300, есть поселения с 10 тыс. жителей и даже с 20 тыс. Более крупные – лишь на Кубани. Такая концентрация сельского населения предполагает совсем иной уклад сельской жизни и иные проблемы в сельской местности.

Результаты деятельности коллективных предприятий и общий уровень жизни в сельском Ставрополье в целом падают с запада на восток, за исключением районов, примыкающих к мощной агломерации Кавказских Минеральных Вод, которая по концентрации городского населения почти вдвое превосходит Ставрополь.

Трудоизбыточные хозяйства Ставрополья

На агропредприятиях юга занято слишком много людей, но, если их сократить, это повысит социальную напряженность, увеличит воровство. У 60 % работников нет земельных долей. Отсюда заведомо неравные условия жизни при одном и том же трудовом вкладе.

Современное Ставрополье относится к числу районов с ярко выраженными рыночными отношениями в сельском хозяйстве. Это видно по большому интересу инвесторов к наиболее прибыльному здесь зерновому хозяйству, по расширению зернового производства и смене специализации многих крупных и средних предприятий, по их сильной сегрегации и, наконец, по активному участию фермеров в агропроизводстве. То, что крупные предприятия Ставрополья живы и активно адаптируются к изменившимся условиям, влечет за собой занятость части населения, стабильные зарплаты и, при зерновой специализации колхозов, обеспеченность частного скота кормами.

Правда, активное проникновение инвесторов в зерновое хозяйство юга России имеет для населения и негативные последствия. Значительная часть агропредприятий, как и в Поволжье, отказывается от убыточного общественного животноводства, особенно если инвесторами являются сторонние организации (строительные, торговые и т. п.). В Ставрополье переход агропредприятий в собственность внешних инвесторов достиг гораздо большего размаха, чем в Самарской и Саратовской областях (см. раздел 2.1)[8]. А смена специализации на чисто растениеводческую сопровождается резким сокращением занятых на предприятиях. Так что проблемы занятости в огромных поселениях с неразвитыми сервисными функциями и отсутствием каких-либо производств, кроме аграрного, сильно обострились. Все это особенно усилило роль хозяйств населения.

По сравнению с Поволжьем приусадебные участки здесь больше (треть опрошенных имеет участки от 10 до 20 соток и 30–40 % – более 20 соток). В хозяйствах населения Ставрополья производилось в 2002 году 94 % всего картофеля, полученного в крае, 67 % овощей, плодов и ягод, столько же мяса и молока. Каждое третье хозяйство имеет корову, как правило, с телкой, а каждое четвертое – две коровы.

В целом результаты нашего обследования в 4 районах (западном Новоалександровском, центральных Андроповском и Георгиевском и северо-восточном Левокумском) показали, что крупный рогатый скот держат чуть менее половины хозяйств, а свиней – больше половины, так как натуроплата идет зерном. Это несколько превышает средние статистические показатели по краю, что связано не только с огрехами самой статистики, но и с тем, что обследованные нами районы более скотоводческие, чем плотно населенные пригородные вокруг Ставрополя и Кавминвод, где скота гораздо меньше. Но главное в крае – это птица. Разводить птицу менее хлопотно, а при бесплатных кормах очень выгодно. Кроме того, для крупного рогатого скота при таких огромных селах и значительной распашке территории не хватает пастбищ. Размеры земельных долей населения меняются от 5 га на западе края, где выше плотность населения, до 12–13 га – на северо-востоке. Паи примерно половины населения находятся в пользовании колхозов. 30–40 % сельских респондентов ответили, что не имеют земельного пая. 10–20 % владельцев паев вышли из колхоза и передали свои земли фермерам, мотивируя это тем, что те дают больше зерна. Почти никто из населения (кроме фермеров) не использует свой земельный пай сам. Люди обходятся небольшим количеством земли у дома.

Приусадебные участки почти полностью заняты посадками (рис. 2.2.4). Вдоль заборов и у дома растет виноград. Много фруктовых деревьев и цветов, которые посажены повсюду и придают всему участку живописность. В каждом огороде есть огурцы, помидоры, перец, баклажаны, даже немного картошки, хотя летняя жара для нее не очень хороша, есть ягодные кусты и непременные грядки клубники. Конечно, и сад и огород требуют больших усилий.

Рисунок 2.2.2. Дом и сад в Ставропольском крае

Отчетливо виден процесс поляризации хозяйств. Около половины наших респондентов заявили, что они сократили производство на своих участках по сравнению с 1980-ми годами (см. табл. 2.8.2). Главная причина – их собственный возраст. Там же, где семьи крепки, молодежь включается в агродеятельность, тем более если другой работы нет. От четверти до трети опрошенных в 90-е годы расширили производство. То есть тех, кто ничего не изменил в своей деятельности, очень мало. Хозяйств, которые продавали бы большую часть своей продукции, немного, примерно пятая часть.

Рисунок 2.2.3. Ставропольские индейки

Совсем ничего не продают или продают совсем редко примерно половина семей. Все-таки большая часть индивидуальных хозяйств нацелена на обеспечение продуктами только своей семьи да еще на бартерный обмен с соседями и родственниками. На продажу работают в основном те, кто держит скот, – они торгуют молоком и молокопродуктами, главным образом, в своем же селе: села большие и могут без труда поглотить излишки продовольствия отдельных хозяйств.

От 20 до 30 % респондентов ответили, что продают мясо в основном перекупщикам, в меньшей степени – своим же селянам.

В местах поближе к горам, где лучше условия для выращивания картошки, например в Андроповском районе, продают и ее. Овощи и фрукты почти все выращивают для себя, делая заготовки на зиму.

Рисунок 2.2.4. План типичного приусадебного участка в Ставропольском крае

Приведем два примера ставропольских поселений в разных районах края.

Станица Расшеватная (5,6 тыс. жителей) находится на самом западе края в Новоалександровском районе – почти в Прикубанье. В станице широкие улицы, справа и слева от дороги – зеленые газоны, на которых в изобилии разгуливают гуси, утки, индюки. Невысокие глухие заборы и фруктовые сады прячут турлучные бело-голубые или каменные розовые дома. Летом более 30 градусов в тени – обычное явление. На улицах днем – ни души.

В станице есть газ, водопровод, свет, две школы, детский сад, 15 магазинов. Где-нибудь в Нечерноземье и город не имел бы столько. Люди живут явно неплохо: хорошо одеты, каждая вторая семья имеет машину, участки ухоженные. Население станицы растет, молодежь не уезжает, хотя работы – кроме колхоза и сферы обслуживания – нет.

Колхоз «Родина» к 1997 году накопил много долгов и был почти банкротом, корма разворовывали, скот распродавали. Новый руководитель оказался человеком жестким. Увольнял за малейшую провинность, но и хороших работников поощрял (благо рабочей силы много, в том числе и молодежи, выбор есть). В самое трудное первое время он ввел обязательные бесплатные отработки на сахарной свекле. Несколько урожайных лет, удачная продажа зерна и дефолт, съевший часть денежных долгов, помогли встать на ноги. Задержек зарплаты (в 2003 году – в среднем 1400 руб.) теперь не бывает. Удалось ему поднять и продуктивность скота. Дояркам была поставлена минимальная планка – 3500 кг от одной коровы в год. Половину того, что надаивалось сверх этой планки, доярки могли забирать себе – или молоком, или деньгами по цене реализации. Воровство кормов тут же прекратилось. Надои поднялись до 5500–6000 кг. Сейчас колхоз – один из самых сильных в районе, в нем работает 1000 человек. По признанию руководителя предприятия, такое количество занятых на 1200 голов КРС экономически нерентабельно. Даже без ущерба для наиболее трудоемкого животноводства он мог бы сократить треть персонала. Но тогда люди окажутся без работы, а это повысит социальную напряженность в станице, увеличится воровство. Кроме того, сейчас он использует четыре фермы, а если для сокращения работников скот сгруппировать на трех, четвертую тут же растащат и убытки окажутся большими, чем затраты на фонд зарплаты. Вот такие проблемы.

Рисунок 2.2.5. Поселок Балковский в центре Ставрополья

Две трети населения станицы – терские казаки. Они крайне недовольны сложившимся распределением земельных долей, которые достались многим «иногородним», наследникам работников начала 1990-х годов, в то время как 60 % современных колхозников земельных долей не имеют. А это 7 га земли на каждого, отданной в аренду колхозу: за использование такого участка предприятие ежегодно дает его владельцу 2,5 т зерна, 50 кг сахара и 40 л масла (или их эквивалент в денежном выражении). Все это задает заведомо неравные условия жизни. Те, кто имеют земельный пай, получают больше возможностей для ведения своего личного хозяйства, и не только – ведь излишки зерна можно продать. Кроме того, несколько сотен человек забрали из колхоза свои земельные доли, чтобы передать их фермерам. Это очень сильно урезало земли предприятия. Поэтому «Родина» приобрела имущество и 1500 га земельных паев соседнего обанкротившегося колхоза, а с собственными владельцами паев теперь заключает договоры на аренду не на год, как прежде, а на га лет.

Хотя почти в каждой семье станицы есть работники колхоза, ее население во многом кормится со своих огородов. Частного скота немного: по данным сельской администрации, 550 единиц КРС (т. е. около га голов на 100 сельских жителей) и 1400 свиней. Зато почти у всех по 50 голов разнообразной птицы, а у некоторых – и до 150 голов. Обилие птицы сразу бросается в глаза и отличает ставропольские села от поселений других регионов, тем более что преобладает здесь птица крупная. Два года тому назад многие обзавелись нутриями. Этот бизнес оказался очень выгодным, некоторые держали до 200 зверьков. Но внезапная болезнь разом выбила все их поголовье. Теперь остались единицы. Зато развивается пчеловодство, продажа меда весьма перспективна.

Подобные станицы можно встретить по всему западу и центру Ставрополья. Различается лишь состояние колхозов, а следовательно, и уровень зарплат и натурных выплат. Некрупные города-райцентры мало отличимы от станиц. Например, город Новоалександровск (19 тыс. жителей) – тоже бывшая станица. Те же частные кирпичные или тур лучные дома с садами, так же можно встретить на улицах коров и лошадей. Птицу стараются на улицу не выпускать – из-за машин. Только учреждения в центре выдают город. А отойдешь на соседнюю улицу, и не понятно – то ли город, то ли село.

Несколько иные типы поселений можно встретить на южных и восточных окраинах Ставрополья и в глубинных, удаленных от городов и основных дорог местах его центральной части.

Поселок Балковский на самой удаленной от города северо-западной окраине Георгиевского района, что в центре Ставрополья, имеет около 1000 жителей. Уже при подъезде к нему понимаешь, что попадаешь в другой мир. Если вокруг Расшеватной вся земля распахана и ухожена, то в округе Балковского много заброшенных полей. Поселок Балковский расположен на неплодородных землях. Совхоз здесь давно развалился, работать негде, так что люди могут выжить только с помощью своего хозяйства. Совхозные земли, как самые худшие и удаленные, поначалу давали фермерам Георгиевского района. Однако многие забросили их обработку, а население использовать эти поля как сенокосы и пастбища тоже не может, поскольку заброшенная земля тут же зарастает сорняком амброзией, высотой до 1–1,5 м. Скот амброзию не ест, так что выпасать его приходится внутри поселка и по его окраинам. Более того, амброзия является сильным аллергеном, так что забрасывание полей имеет и экологические последствия.

Первое впечатление от Балковского – он наводнен скотом и птицей (рис. 2.2.5). На улицах важно разгуливают десятки, если не сотни гусей и уток, стоят коровы, чуть поодаль на окраине села пасутся овцы. Дома гораздо беднее, чем в Расшеватной, зато у каждого дома – огромный стог сена, почти такой же высоты, как и дом. Второе отличие от западных, преимущественно русских районов – активная смена национального состава населения. Русские уезжают, а приезжают татары, представители закавказских и дагестанских народностей. Последние обычно держат много крупного рогатого скота и овец, создавая проблему перегрузки близлежащих пастбищ. Это вызывает ропот старожилов. В Балковском, как и в некоторых предгорных поселениях юга края (см. раздел 1.1 о хозяйстве Фатимы) с таким же притоком дагестанских народностей, даже подготовлены постановления местных сельских администраций, запрещающие держать в личном подсобном хозяйстве более 5 голов КРС. Впрочем, эти, по сути противозаконные, действия властей вряд ли приведут к заметному уменьшению поголовья скота у животноводческих народностей, разве только увеличат бюджет за счет штрафов.

На этих примерах видно, что характер хозяйств населения на южных окраинах России зависит от природных условий, национального состава населения и состояния агропредприятий. Эти факторы в разных сочетаниях создают разные варианты индивидуального хозяйства. Там, где предприятия сильны и все поля распаханы (на западе Ставрополья), хозяйства населения имеют меньше скота и используют свои участки для снабжения семьи продовольствием. Центральные зерновые районы края весьма контрастны, состояние индивидуальных хозяйств здесь тесно связано не только с состоянием предприятий, но и с политикой их руководства, особенно новых внешних инвесторов. Здесь чаще встречаются товарные хозяйства. А засушливые северо-восточные и предгорные районы Ставрополья весьма напоминают животноводческие районы Поволжья, только с большими этническими различиями. Эти же факторы часто оказываются ключевыми и на противоположных северных окраинах, о которых пойдет речь в следующем разделе.

Все северные районы Пермской области и Коми-Пермяцкого автономного округа (КПАО) официально относятся к районам Крайнего Севера. Впрочем, не такой уж это и север – шестидесятая широта, как в Петербурге. Но зима здесь длинная, очень много снега и сильные морозы. А в середине июля, все время, что мы там были, стояла изнуряющая жара. Она была тем более тяжела, что раздеться ни в поле, ни в деревне из-за туч комаров, оводов и прочего гнуса было практически невозможно. Но июльская жара – это и есть здешнее лето. Весна длится долго, сажать можно только в июне, а в августе уже могут наступить заморозки.

В качестве компенсации за суровые природные условия здесь платят так называемые северные надбавки к зарплате. Только мало кого эти надбавки касаются, так как большая часть сельского населения не работает нигде, кроме своего личного приусадебного хозяйства. А за него – ни надбавок, ни даже пенсий не полагалось, если не зарегистрировал свою деятельность. Но никто не регистрирует: страшно иметь дело с нашим государством. Здесь это особенно хорошо знают.

Север и восток Пермской области и КПАО известны как места сталинских лагерей и так называемых «спецпоселений». Их и сейчас здесь немало, а в те мрачные годы они возникали в этих местах одно за другим. Людей поднимали на баржах вверх по рекам и выбрасывали на берегу в тайге. Они рыли землянки, питались лишайником и корой пихты, строили избы без гвоздей, жгли лес, сажали привезенные с собой в платочке семена или выменивали вещи на картошку у местных жителей – коми. Огромное число людей погибло. Об этом написано много, и память об этом жива. Примечательно, что образованные в первой половине века спецпоселенцами колхозы тут же становились лучшими в районе. В самых невероятных условиях они умудрялись получать повышенные урожаи и более 3000 кг молока от одной коровы в год – ведь присылали-то тех, кто умел работать, да и выбора у них не было, надо было выживать. Интересно, что генофонд этот сохранился. Дома потомков «кулаков», что осели в этих краях, можно узнать издалека: они добротнее и аккуратнее прочих, и огороды при них – ухоженные.

Во время войны эти спецпоселения пополнились немцами Поволжья, поляками, западными украинцами, крымскими татарами. По воспоминаниям их детей, это были огромные села по нескольку тысяч человек, где представители самых разных национальностей жили дружно, помогая друг другу.

После смерти Сталина уезжали отсюда постепенно. Не всем давали паспорта, не всех ждали в родных местах. Но поселения не умерли. На месте принудительного лесоповала в 1960-е годы возникли леспромхозы, и поселки получили вторую жизнь, привлекая добровольцев со всего Союза. В 90-е годы многие местные сельские жители нашли работу и в лагерях. Тут уже не до принципов – зарплата там стабильная.

Когда умирают предприятия

Когда уехали «кулаки», налаженное ими сельское хозяйство развалилось. Новые мигранты уже знали, что здесь зона рискованного земледелия, и все агропредприятия стали убыточны… На Коми-Пермяцком севере каждый третий умирает от алкоголя. Безработица удивительным образом сочетается там с дефицитом трудовых ресурсов.

Главными работодателями в этих районах стали леспромхозы. Общий экономический кризис в стране сказался и на них. Основные потребители леса – Украина, Средняя Азия после исчезновения СССР отпали.

Сказалось и истощение доступных лесных ресурсов. Для освоения новых лесов нужны были деньги, а их-то у предприятий не было. Объемы вырубок огромных лесозаготовительных предприятий резко сократились. Многие из них влачат сегодня жалкое существование, некоторые обанкротились. На месте крупных леспромхозов их же работники все чаще формируют небольшие частные бригады. Это лишь в малой степени восполняет необходимое количество рабочих мест. Безработица стала главным бичом этих районов. Но не только она. С упадком леспромхозов людям стало гораздо труднее вести индивидуальное хозяйство. Ведь леспромхоз, как и колхоз, помогал своим работникам в несельскохозяйственных поселениях. Люди пользовались его техникой – чтобы заготавливать лес для себя, а иногда и на продажу. Леспромхоз помогал заготавливать сено, вывозить его, пахать огороды. А частные бригады не помогают – теперь все только за деньги. Правда, сейчас люди сами могут косить где угодно. Но без техники трудно. Из леса накошенное сено приходится вывозить только зимой, на санях.

Есть в этих краях и колхозы, и совхозы, хотя они сохранились не все. Как только уехали «кулаки», налаженное сельское хозяйство развалилось. Новые мигранты уже знали, что КПАО – зона рискованного земледелия и все местные агропредприятия убыточны. Но села живы – и русские, и коми-пермяцкие. Чаще встречаются смешанные, коми-русские поселения. Об этих людях на северной сельскохозяйственной окраине и пойдет речь.

В Косинском районе КПАО каждая третья смерть происходит от так называемых неестественных причин и связана с крайне высоким уровнем алкоголизма. Правда, и места здесь – неблагоприятные. Недалеко Березниковский химический комбинат, который производит технический спирт. И вот этот непригодный для питья спирт разливается в бутылки и продается с машин в 2 раза дешевле водки. Районная администрация вместе с милицией пытались бороться с этим настоящим бедствием для местного населения. Его последствия здесь особенно страшны, так как устойчивость к алкоголизму у финно-угорских народов понижена даже по сравнению с русскими. Однако частные предприниматели имеют право продавать технический спирт для технических целей. И попытки конфискации машин кончались пшиком. Следуя закону, местная милиция вынуждена была возвращать машины их хозяевам уже через несколько дней.

Из-за алкоголизма безработица, характерная для всего северного Предуралья, удивительным образом сочетается с дефицитом трудовых ресурсов. Во всем Косинском районе живет 9,5 тыс. человек, причем в райцентре Коса – 2,5 тыс. Это единственное большое поселение, остальные в лучшем случае насчитывают несколько сотен, а то и десятков человек, есть и такие, где уже никого не осталось. Мест приложения труда – крайне мало. Из промышленных предприятий в районе есть только одно лесозаготовительное хозяйство, которое в 2001 году вырубило в 6 раз меньше древесины, чем 1991-м. На лесозаготовках в общей сложности работает около 250 человек. Еще есть несколько хлебопекарен, одна столовая в поселке Коса, около 40 мелких торговых точек на весь район, школы и больница. Да еще гордость района – ООО «Дар», небольшое частное предприятие, дающее основные налоги в местный бюджет (о «Даре» у нас пойдет речь в специальном разделе 5.3). Больше работать негде. И много трудоспособного населения не у дел. В 2002 году только на учете было 1,5 тыс. безработных. Но постоянно работать большинство населения и не может. Почти в каждом селе главные жалобы любого руководителя были связаны с дефицитом реальных работников.

На общественном сельском хозяйстве это сказывается прежде всего.

В Косинском районе числится шесть совхозов, все убыточны. Два из них уже не дают никакой продукции, а общественного скота у них – по 10–20 голов. Из оставшихся четырех на балансе самого «крупного» Чазевского совхоза 400 голов КРС. У остальных – около 100.

Долгие годы искусственно поддерживаемое низкопродуктивное производство, сидящее на дотациях, рухнуло в 90-х. Подавляющая часть колхозной пашни была заброшена. А в этих краях на брошенном поле через 2–3 года уже появляются молодые деревца, а через 5 лет – земля для обработки потеряна. Общественное растениеводство, да и животноводство, в таких районах становится просто невозможным.

Хотя дотации на животноводческую продукцию в КПАО есть, и немалые. Эти дотации (в северных районах составлявшие в 2002 году 2,44 руб– на литр молока, 12,96 руб. на 1 кг говядины и 16,20 руб. на 1 кг свинины), выдающиеся на единицу сданной продукции, породили феномен своеобразного паразитирования совхозов на местном населении. Они собирают мясо у населения и сдают, как свое, получая деньги.

С совхозом или без него

В таежном Предуралье пределы сельского хозяйства определяет возможность заготовить корма для скота. Выжить помогает лес. На белых грибах и клюкве при желании можно заработать за сезон несколько тысяч рублей.

Для подробного обследования мы выбрали в Косинском районе два хозяйства – одно полуживое поближе к райцентру, другое, уже неживое – из самых дальних.

У Косинского совхоза сохранилось всего одно отделение в поселке Нижняя Коса, что в 20 км от райцентра. В двух бригадах, где числится по 15 человек, не платят зарплату уже несколько лет. В 2002 году в июне совхоз все же засеял 100 га – с большим трудом, так как в мае еще лежал снег. Общественный скот (90 голов) держат для того, чтобы давать натуроплату работникам хотя бы мясом. Весной вместо зарплаты дали по теленку. Так что совхоз с работниками все же как-то расплачивается, только работать здесь некому. По оценкам самих местных жителей, более половины села – безнадежные алкоголики. Упомянутые 100 га бригадиру пришлось пахать и засевать самому. По словам того же бригадира, убрать зерно они тоже вряд ли смогут. Такова затратная, тяжелая, надрывная агония умирающего совхоза, работающего по сути на самого себя и распространяющего заразу апатии и на местное индивидуальное хозяйство.

Участки у населения возле дома относительно большие (20 и более соток), но, в отличие от юга, у многих часть участка заросла бурьяном. Остальное – в основном под картошкой.

Рисунок 2.3.1. План типичного сельского приусадебного участка в Косинском районе Пермской области

У многих значительная часть участка отведена под сенокос (рис. 2.3.1). Некоторые прямо за своим приусадебным участком имеют дополнительные сенокосы. Земли здесь много, администрация всем желающим дает дополнительно по 1–3 га для сенокосов и пастбищ. Кроме того, здесь полно брошенных колхозных земель, и все, кто желает, могут их использовать. Коров держат три четверти опрошенных. Скот – единственная основа выживания в этом районе. А поскольку зерна здесь нет, то необходимо заготавливать очень много сена, учитывая то, что скот сам может питаться травой только 4–5 месяцев в году. Именно возможности заготовить корма для скота в таких районах и определяют пределы индивидуального хозяйства. Если в семье есть рабочие руки, если молодое поколение не уехало, то скота держат много, продавая мясо заезжим перекупщикам. Если в семье остаются старики, то больше одной коровы им не вытянуть, а то и ни одной. Две трети опрошенных держали и овец, с которыми меньше хлопот, но тогда приходится покупать молоко или обменивать его на другую продукцию.

В общем, несмотря на наличие скота, старые покосившиеся дома, множество пустых изб, безысходное настроение населения, большинство которого даже уменьшило свои хозяйства по сравнению с 1980-ми и отвечало, что жить стало хуже, следы алкогольного вырождения, заметные в лицах людей и даже детских лицах, – все это производило в поселке Нижняя Коса удручающее впечатление.

Поэтому дальше, на периферию района мы поехали с очень тяжелым сердцем. Действительно, вид заброшенных домов и полувымерших деревень по мере продвижения на север, кстати, по новой и относительно приличной, хотя и грунтовой, дороге наше тяжелое впечатление только усугублял. Но что-то неуловимо стало меняться и в облике оставшихся домов, и в количестве гуляющего по улицам скота. Порошевский совхоз, хотя и числится номинально «в живых», фактически перестал работать, как только кончился поток даровых денег. Однако ожидаемой трагедии мы не увидели. Глава сельсовета, которым стал бывший директор совхоза, объяснил нам, что, когда стало ясно, что совхоз не выживет, скот раздали по домам (не успев вырезать), а организационный центр территории вместо совхоза перевели в сельсовет. Туда же приписали и совхозную технику, которую теперь по очереди дают людям для вспашки огородов и заготовки сена. Все колхозные поля заброшены, кроме тех, которые жители используют в качестве собственных сенокосов. Причем использование это всячески приветствуется – как противодействие зарастанию лесом. Никто формально землю никак не делил, но все знают свою делянку. Пустующей земли – вдоволь, а все споры решаются через сельсовет.

Кроме того, многие здесь имеют лошадей. Достаточно сказать, что в селе Порошево на 44 хозяйства приходится 23 лошади, 47 коров и 57 овец, в селе Несоли на 18 хозяйств – 13 лошадей, 13 коров и 44 овцы и т. д. Здесь даже есть фермеры. Но подавляющее большинство живет только личным подсобным хозяйством, сдавая мясо частным перекупщикам, которые уже знают это село и регулярно сюда наезжают. Здесь тоже много алкоголиков. Но в своем хозяйстве они как-то управляются, кроме уж самых безнадежных, – возможно потому, что село слишком удалено и не лежит на путях березниковских барыг. Преобладает здесь русское население, причем даже более молодое и трудоспособное, чем рядом с райцентром, так как отсюда меньше уезжали. Именно удаленность и полная изолированность вплоть до последних лет, когда провели дорогу, способствовали консервации крестьянских хозяйств, которые оказались жизнеспособны даже без помощи рухнувшего совхоза.

Но главное, отчего местное население имеет реальные, «живые» деньги, – сбор и продажа грибов и ягод. Это действительно немалые по местным меркам заработки. Только на белых грибах можно получить за сезон несколько тысяч рублей, плюс изобилие клюквы на другом, болотистом берегу Камы. Строительство дороги включило этот район с лесами, изобилующими белыми грибами, в сложную разветвленную сеть скупки даров леса. Благодаря активности населения бывший сельско– и лесохозяйственный район превратился в район товарного грибного и ягодного хозяйства. Такие районы формируются теперь в транспортно доступных местах по всей северной окраине России. Более подробно о них будет рассказано в специальном разделе 3.4.

Затерянные миры

Никто из перекупщиков сюда не добирается, а технический спирт привозят регулярно. От него умирают семьями, о чем местные жители рассказывают совершенно спокойно.

Гораздо тяжелее приходится деревням, которые до сих пор расположены вне основных дорог. Мы добрели до такой деревни там же, на Каме.

Сначала от приличной дороги надо было ехать на «газике» около 15 км по страшным ухабам, которые при непогоде становятся совершенно непроезжими, потом еще 6 км идти пешком (см. рис. 2.3.2).

В селе Кривцы осталось 13 дворов. Когда-то это было дальнее отделение Порошевского совхоза. Но уже много лет оно существует само по себе, на берегу реки, полностью отрезанное от всего мира, если не считать водного пути. Почти все имеют лодки. От совхоза осталось четыре лошади и старенький трактор. Главный человек в деревне – все-таки бывший бригадир, хотя общего хозяйства давно уже нет. Но именно он решает, кому дать лошадь или трактор. Местные жители рассуждают примерно так: «Раньше днем в совхозе работали, а вечером на себя, трудно было. Сейчас, без совхоза, лучше стало. На хлеб хватает, грибов, ягод, рыбы полно. И в своем хозяйстве работы много». Лес рубят сами. Те небольшие деньги, которые им требуются, в том числе и на солярку, они всегда могут заработать продажей рыбы или ягод.

К тому же есть пенсионеры – самые богатые в деревне люди, имеющие регулярный доход. У них можно подработать (это раньше помогали соседям бесплатно, теперь все за деньги).

Рисунок 2.3.2. Село Кривцы на севере Косинского района КПАО

Кроме грибов и ягод ничего не продают, так как вывезти отсюда что-либо очень трудно, никто из перекупщиков в Кривцы не добирается. Но технический спирт добирается. И умирают целыми семьями, о чем рассказывают привычно и спокойно. Кроме как на спирт, хлеб, сахар и крупы, денег местным жителям надо немного. В их хозяйствах – всего по чуть-чуть: картошка так, чтобы хватило до следующего урожая себе и на прокорм скоту, капуста, свекла и прочие овощи. Здесь тоже главная забота – заготовка сена, от этого зависит, будет ли скотина сыта, а значит, будет ли молоко. Больше одной коровы никто не держит, но и ее приходится зимой кормить картошкой, так как нет концентрированных кормов. А зимы здесь долгие. Поэтому скот слабый и молока дает мало. Мелкого скота и птицы нет, так как одолевают волки.

И живут в этом замкнутом мире в том числе и относительно молодые люди. Ничего не хотят, потому что все, кто к чему-то стремился, давно уехали, а оставшиеся живут в гармонии со своим хозяйством и окружающей природой. Наш приход произвел полный переполох, собрав всю деревню, а на живую англичанку смотрели, как на заезжую знаменитость.

Без дорог, на байдарке

Туристы часто сплавляются по Койве, любуясь красотами природы и проскальзывая мимо местной жизни и быта тех, кто доживает здесь свой век.

В предгорном Горнозаводском районе на востоке Пермской области 99 % территории занимает лес, а сельхозпредприятий нет совсем. Преобладают либо поселения при старых металлургических заводах, которые раньше так и называли – заводами (см.: Семенов-Тян-Шанский 1910), либо спецпоселения. Их «второе дыхание» после отъезда тех, кого сюда ссылали в сталинские времена, было связано преимущественно с лесоразработками. Новый кризис спецпоселений наступил в 1990-х годах, когда обанкротились и закрылись почти все леспромхозы района. Все, кто мог, уехали. В полусгнивших черных избах доживают свой век пенсионеры. В некоторых поселках осталось несколько десятков человек, а где-то – один-два (рис. 2.3.3).

Рисунок 2.3.3. Наступление леса на бывшую деревню

Но те поселения, в которых располагались какие-либо административные органы (центры леспромхозов и т. п.) или – прежде – мелкие промышленные предприятия (добывающие или металлургические), в изобилии разбросанные в заводском Предуралье, сохранились. Для их изучения мы совместно с коллегами из Пермского университета сплавлялись на байдарках по рекам Койва и Чусовая.

К селу Усть-Тырым ведет только подвесной мост через реку Койва (рис. 2.3.4). Проехать в село можно лишь зимой, когда река замерзает. Поэтому и единственный магазинчик расположен не в селе, а на другом берегу реки, где обрывается разъезженная, ухабистая, доступная только для вездеходов и грузовиков дорога. Впрочем, когда мы приехали, магазин уже был закрыт много дней из-за отсутствия в селе электричества: в очередной раз кто-то срезал провода, чтобы сдать их в пункт приема цветных металлов. В селе до сих пор живет 80 человек. Больше половины домов разрушено. Страшный вид торчащих бревен и останков домов резко контрастирует с красивой природой. Здесь начинается Урал. Предгорья еще невысоки, но река Койва прорезала глубокую долину, а крутые берега поросли хвойными лесами, среди которых неожиданно появляются живописные обрывы и каменные останцы. Около 40 лет тому назад здесь добывали алмазы, реку проходила драга, которая оставила за собой извилистое русло, множество речных рукавов, островов. Туристы часто сплавляются по Койве, проскальзывая мимо реальной жизни этих мест. Но нас интересовал убогий быт тех, кто доживает здесь свой век.

80 % местного населения – пенсионеры. Значительная их часть – это дети тех, кто был сослан сюда в 1930-е годы. Некоторые уже переехали в Горнозаводск, но сохранили дома и приезжают сюда на лето (т. е. по существу являются дачниками). Старики ведут нехитрое хозяйство с обязательной картошкой. На все село – 20 коров, ведь при таком удалении от мира корова – главная кормилица. Большая семья только одна – у Рустама Рафитова, татарина, который держит двух быков, одну корову и козу. Живет только своим личным подсобным хозяйством. Прежде работал в леспромхозе, теперь работать негде. Никто ничего не продает, разве только односельчанам. Зимой тоже перебиваются тем, что сумеют запасти, включая и грибы с ягодами. Но главная проблема – негде учить детей, ближайшая школа – за много километров по бездорожью. Вот и приходится детям жить в интернате.

Рисунок 2.3.4. Подвесной мост через реку Койва и поселок Усть-Тырым

Совсем иная жизнь в пос. Кусье-Александровское, ниже по течению Койвы, выросшем на базе старого, уже давно не работающего металлургического завода. Здесь проживает 1,9 тыс. человек. До Горнозаводска идет хорошая дорога, поэтому в селе есть и городские дачники. Село производит совсем иное впечатление: дома прибранные, ухоженные, у дома часто можно увидеть машину, а то и трактор. Каждая третья семья имеет корову. В 1998 году специальным постановлением из государственного лесного фонда было изъято 173 га не заросшей лесом после вырубок земли для передачи поселковой администрации под сенокосы для населения. Теперь в аренду раздаются участки площадью до I га. Тем не менее и здесь свое хозяйство существует в основном для самоснабжения. Две трети опрошенных ответили, что не продают свою продукцию. Остальные продают излишки (не более 25 %) – преимущественно своим односельчанам или дачникам.

Итак, экономика в сельской местности на большей части этих красивейших мест в северных районах Предуралья постепенно умирает.

И сельское, и лесное, и прочее хозяйство в широкой дуге районов от КПАО до востока Пермской области находятся в очень тяжелом депрессивном состоянии. Вопрос о том, какое хозяйство здесь может выжить, стал очень актуальным. При социализме оно во многом базировалось на командном ресурсе и больших дотациях государства, включая и закупки всей сельскохозяйственной продукции и леса государством, независимо от их себестоимости и качества. Теперь при десятках номинально существующих предприятий пятую часть всей сельскохозяйственной продукции КПАО дают два крупнейших колхоза, расположенных в пригородном районе недалеко от столицы округа Кудымкара. Причем одно из них прибыльно даже без дотаций. Значит, сама организация производства на больших предприятиях в удаленных районах была нежизнеспособна. Сейчас люди выживают, как могут, окуклившись в своем индивидуальном хозяйстве, и будущее таких районов связано, видимо, с мелкими хозяйствами. Хватило бы только человеческого потенциала для спасения освоенного пространства от наступления тайги.

Каргополье на юго-западе Архангельской области – Север ближний, гораздо более доступный: всего ночь езды от Москвы до Няндомы на поезде и около часа на машине по хорошей асфальтированной дороге. Отправляясь в Каргополь, мы внимательно просмотрели все сайты в Интернете, где упоминается сам город и села Каргопольского района.

В основном это рекламные страницы туристических фирм, приглашающие посетить русский Север, полюбоваться Каргополем и шедеврами деревянной архитектуры в окрестных селах, поплавать по озерам и поесть шашлыка в национальном парке. Еще могут предложить переночевать в избе и попариться в баньке. В общем, за 5–6 тыс. руб. вам покажут Север старинный и лубочный, никакого отношения к жизни нынешней и подлинной не имеющий.

Каргополь – город действительно уникальный. Считается, что когда-то местные купцы не пустили в город железную дорогу, и она прошла на север к Архангельску стороной, в 79 км от Каргополя. Там, где автодорога из Каргополя пересекает железнодорожную ветку, возник новый город, Няндома, как две капли воды похожий на сотни пристанционных городов, застроенных типичными пятиэтажками. А Каргополь и весь район заснули многовековым сном.

Каменные особняки в городе можно пересчитать по пальцам, но поражает количество храмов. На небольшом пространстве расположено и церквей, в начале XX века их было 23, включая два несохранившихся монастыря. Население Каргополя в начале XX века составляло около 3 тыс. человек, сейчас – менее 11 тыс. Еще и тыс. жителей проживают по селам района, застроенным типичными северными избами, уникальными деревянными церквями и часовнями.

Пустоши вместо деревень

Вокруг Каргополя из 156 деревень осталось всего 12, в соседней сельской администрации из 75–15. На месте полей среди тайги далеко видны проплешины в форме кругов, так называемые «лядины»…

Хотя в известном очерке С.П. Кораблева, написанном в 1851 году, утверждается, что в этих местах «главное состояние температуры есть холод», погодные условия вполне благоприятствовали сельскохозяйственному освоению района. К западу и к северу от Каргополя расположена так называемая Каргопольская сушь, лежащая на известковых породах. Местные дерново-карбонатные почвы с хорошей структурой нейтрализуют кислотность и долго сохраняют плодородие при использовании удобрений. В этом отношении земли Каргополья близки среднерусским опольям. А в том, что касается температуры, Кораблев все-таки был прав. Лето здесь короткое, июль бывает жарким, но снег сходит поздно, заморозки повторяются порой и в июне, вновь возвращаясь уже в августе. А потому даже относительно благоприятные почвы не отменяют многих проблем, характерных для зоны рискованного земледелия.

Плодородие почв сыграло существенную роль при освоении района. Это сейчас плотность сельского населения в Каргопольском районе составляет 1 человек на 1 кв. км, однако когда-то район был заселен более плотно, особенно на Каргопольской суши, о чем ясно свидетельствуют старинные карты поселений. Подтверждают это и сведения о числе деревень и их населенности в 1892 году, которые нам удалось найти в архивах Каргопольского историко-архитектурного музея. Если их сравнить с данными более поздних переписей, а особенно с последней, можно ужаснуться масштабам произошедшей за столетие депопуляции. Для анализа убыли населения пришлось «привязать» все поселения прошлого к границам современных сельских администраций. Например, в пригородной Павловской администрации, которая частично совпадает с прежней Павловской волостью, население уменьшилось с 7,5 до 1,5 тыс. человек (Макеева, Нефедова 2005). В соседней Калитинской администрации в тех же границах в 1892 году проживало 3,3 тыс. человек, а сейчас – всего 260. Несколько лучше население сохранилось на удаленных северных окраинах, но и там оно уменьшилось с 6 до 1,4 тыс. человек. В среднем в районе сейчас живет в пять раз меньше сельских жителей, чем сто лет назад.

Не менее наглядно процесс депопуляции и сопровождающую ее потерю освоенного пространства отражают данные по исчезновению поселений. Их тоже сохранилась лишь пятая часть, но неравномерность сокращения еще более выражена. Больше всего деревень исчезло именно на Каргопольской суши вблизи Каргополя. На территории пригородной Павловской администрации из 156 деревень осталось всего 12, в соседней Усачевской из 75–15 и т. д. До революции в этих местах преобладали малодворки, которые оказались наиболее уязвимы в XX веке. Занимались там крестьяне преимущественно земледелием, но хлеб выращивали лишь для собственных нужд. Не только крестьяне, но и мещане активно занимались сельским хозяйством в окрестностях Каргополя, и быт города, стога сена у домов и коровы на улицах мало отличали его от сельской округи (как мало отличают и сейчас). Наши коллеги-природоведы, пытаясь понять возраст каргопольских лесов, обнаружили, что почти повсюду на Каргопольской суши под вековыми соснами и елями обнаруживается слой черной паханой земли.

Первый удар традиционному мелкоселенному хозяйству района был нанесен во время коллективизации. Второй – в результате Отечественной войны. Третий – в пору укрупнения совхозов. К 1970 году на территории Павловской администрации из 156 деревень оставалось всего 57, причем 30 из них подлежали сселению, так как насчитывали менее 10 жителей, в основном пенсионеров.

На севере района тайга и болота труднее поддавались освоению, деревни здесь собраны в группы (кусты), и сеть поселений сохранилась несколько лучше, хотя потери все равно велики. Такие кусты деревень обычно имеют общее название, часто не обозначенное на картах. Например, Ошевенск – это название куста деревень на севере района, каждая из которых имеет и свое название. Исчезали целые кусты деревень, но их народные названия сохранялись, а место концентрации бывших деревень на карте называется «урочищем». Такие урочища, по местному «лядины», разбросаны по всему району. Часть из них до 1990 года распахивалась или использовалась под сенокос, а теперь зарастают и они (рис. 2.4.1).

Организующая роль небольшого районного центра оказалась очень мала. Здесь сказывается еще и периферийное положение самого Каргопольского района: он не только удален от железной дороги и крупных автомагистралей, но и расположен в глухом углу, на стыке Архангельской области с Карелией и Вологодской областью. В результате сложилась абсолютно нетипичная для Нечерноземья картина: лучше сохранилась сеть поселений не вблизи районного центра, а на окраинах района. Можно прогнозировать, что сеть поселений и дальше будет сжиматься.

Рисунок 2.4.1. Здесь была деревня

Помимо коллективизации, войны и сселения деревень депопуляция связана с миграционным оттоком в города (при этом до середины 1980-х годов естественный прирост населения в деревнях оставался положительным). Начало 1990-х годов, как почти всюду в европейской части России, остановило отток, потянулось население и в Каргополье. Но к 2000 году тренды миграций города и деревни начинают расходиться. Отток из деревни вновь набирает силу (к нему добавилось и естественное сокращение населения), а город становится все более привлекательным для мигрантов. Для людей, живущих в северных городах (в Архангельске или Мурманске), Каргополь – это местный юг. Город манит красотой и обаянием улиц и церквей, спокойствием размеренной жизни. Многие приезжают сюда жить, выйдя на пенсию, и их не пугает отсутствие канализации, колонки на улицах и необходимость заготавливать дрова на зиму.

И в окрестностях Каргополя есть дачники, но их пока немного. Главным образом это горожане, получившие дома по наследству.

От сельского к лесному хозяйству

Поголовье скота в районе сократилось с 27 тыс. голов в 1970 году до 4 тыс. Посевы зерновых сохранил всего лишь один кооператив. Прибыль сельскохозяйственные предприятия получают только от продажи леса.

Несмотря на сложности природных условий и «тающее» сельское население, главной сферой занятий в районе долгое время было именно сельское хозяйство. Но в советское время доля зерновых в посевах уменьшилась с 80 % до 40 %, район стал животноводческим. Послевоенное поголовье КРС в 12 тыс. голов выросло к 1990 году до 27 тыс. Казалось бы, на сочных лугах местное общественное животноводство чувствовало себя относительно благополучно. Однако если сравнить темпы роста поголовья скота в совхозах и уменьшения сельского населения, то станет очевидно, что, начиная с 1970-х годов, для успешного ведения хозяйства требовались существенные изменения в технологии производства и самом хозяйственном механизме. На подобную модернизацию оказались не способны ни совхозы, ни население. В результате совхозы выживали здесь только за счет огромных дотаций.

К 1990 году посевные площади занимали около 4 % территории района. Клочки пашен были затеряны среди лесов вокруг деревень, бывших и нынешних. А в 1990-е годы в сельском хозяйстве грянула настоящая катастрофа (рис. 2.4.2). Причины и симптомы ее, общие для всей России, усугубили ориентация района на животноводство и очень высокая себестоимость продукции. Местные руководители оказались абсолютно не готовы к самостоятельной деятельности. Все совхозы стали убыточными. Несмотря на то что села утопали в сочных травах, заготовкой трав заниматься перестали, скот голодал и его резали. Поголовье скота в районе сократилось до 4 тыс. голов, а посевы зерновых сохранил только один кооператив.

Рисунок 2.4.2. Все, что осталось от коллективного агросектора

В 2004 году в статистической отчетности района все еще числились 16 бывших совхозов, ныне – сельскохозяйственных производственных кооперативов (СПК) и акционерных обществ (ЗАО). Из всех агропредприятий только три – один пригородный и два на севере района – имеют сегодня шансы подняться. Именно эти хозяйства дают 3/4 молока, получаемого во всех коллективных предприятиях района, именно им в первую очередь помогает администрация района. Остальные предприятия выживают как могут. Здесь мы встречали удивительные сочетания коллективного и частного сельского хозяйства. Например, в бывшем Ошевенском СПК, а с нынешнего года – СПК «Чурьега», руководителем выбрали единственного на всю округу фермера. Поднимать хозяйство пришлось почти с нуля: оставшиеся 300 голов скота (было более 2000) просто нечем было кормить. Для начала посадили 20 га однолетних трав и 4 га картошки. И это на 3000 га пашни, которые официально числятся за СПК! Треть пашни уже заросла лесом, ее не вернуть, довольно быстро зарастают и оставшиеся площади. Тем не менее новый руководитель, не страдающий советской гигантоманией, пытается малыми шажками, с крестьянской осторожностью возродить хоть какое-то растениеводство, главным образом на корм скоту. Да еще растит картофель на продажу в Карелию – чтобы выручить «живые» деньги. В Лекшмозерском хозяйстве коллективное агропроизводство совсем угасло, а руководитель, наоборот, стала фермером. Она убеждена, что в этой зоне могут выжить только мелкие хозяйства. Есть случаи переплетения общественного и частного хозяйства. Например, руководитель СПК «Весна» на юге района, проработав в совхозе 25 лет, уволилась в 1990-х годах, стала фермером и даже открыла свой магазин. Сейчас ее вновь позвали руководить СПК, а фермерское хозяйство и частный магазин очень помогают и с реализацией продуктов, и в случаях нехватки наличных денег.

Когда смотришь сельскохозяйственную статистику, становится непонятно, каким образом выживают эти сплошь убыточные предприятия с высочайшей себестоимостью продукции. Но объяснение есть: все бывшие совхозы держатся на плаву… за счет леса. Агропредприятия получают делянки леса, которые могут вырубать сами, а могут и продать на корню. Многие агропредприятия имеют пилораму. Большая часть прибыли сельскохозяйственных предприятий идет именно от продажи леса.

Собирательство – регресс или прогресс?

Главное занятие населения – это сбор грибов и ягод. Поголовье скота в частных хозяйствах падает. Русский Север возвращается от производящей аграрной экономики к присваивающей дары природы.

А хозяйства населения с кризисом бывших совхозов заметно деградируют. И хотя частный сектор производит здесь более 40 % молока и мяса, его доля возросла в основном за счет сокращения поголовья скота в крупных предприятиях. Частного скота с началом реформ стало больше, но во второй половине 1990-х годов его поголовье падало.

Хозяйств, работающих на продажу, в районе мало, люди держат скот, выращивают немного картошки и овощей – только для себя. Можно назвать несколько причин, объясняющих сокращение индивидуального хозяйства, особенно животноводства при таком обилии сочных сенокосов и пастбищ вокруг.

Первая причина – организационно-экономическая. Раньше совхозы помогали с заготовкой сена. И хотя трава рядом, так как все совхозные поля заросли, мало кто косит вручную. Кроме того, при длинных северных зимах на сене скот не продержишь, нужны концентрированные корма, которые сильно подорожали. А зарплату предприятия не платят. Прежде с кормами помогали совхозы. В начале 1990-х, когда предприятия перестали выдавать зерно и сено в виде натуроплаты, но еще были живы, население пыталось само выращивать зерновые на корма. Но для этого тоже нужна была совхозная техника: вспашка участков, обмолот зерна и т. п. Поэтому по мере выхода техники из строя и эти попытки прекратились. Останки тракторов и комбайнов, как памятники былого благополучия, разбросаны всюду: и в деревнях, и у заброшенных ферм с прогнившими или разобранными на дрова крышами. Само без помощи совхоза население организовать производство зерна и заготовку сена не может.

Вторая причина связана со сбытом продукции. Раньше молоко сдавали в совхозы, теперь его должен принимать Каргопольский молокозавод (ему выдаются специальные дотации на закупку молока у населения), но до многих сел его машины просто не доходят. Мясо население сдает в Каргополь, в райпо, где есть колбасный цех, но его мощностей не хватает. Зимой, когда совхозы начинают сбрасывать скот от бескормицы, частникам туда не пробиться. Перекупщиков тоже нет. Как показывает опыт других районов, они находятся, если есть устойчивая товарная продукция. Здесь же нет достаточных для них объемов и регулярных продаж скота, поэтому район им не интересен.

Помимо объективных причин, упадок частного хозяйства объясняется и особенностями самого населения, его инертностью и в значительной степени – его социально-демографической структурой. Содержанием скота занималось в основном среднее и старшее поколение, которое сейчас стареет и умирает. А молодежь в селах не остается и после школы сразу уезжает в Архангельск, Северодвинск, Петербург, в крайнем случае – в Няндому.

Немалую роль играет и то, что люди в этом северном районе предпочитают сельхозработам иные заработки. Это, прежде всего, постоянная или временная работа у лесозаготовителей, где, в отличие от агропредприятий, платят зарплату (крупных леспромхозов здесь нет, ресурсы истощены, но мелких частных предприятий множество). Некоторые жители промышляют ловлей рыбы. Однако главное занятие – это сбор грибов и ягод, которыми эти места поистине изобилуют.

В ягодный сезон сюда отовсюду слетаются перекупщики. Сборщики ягод к делу относятся по-разному. Одни ходят в лес, как на работу (такие могут при желании заработать неплохие деньги; например, одна семейная пара только на клюкве заработала за год 60 тыс. руб., но это, скорее, исключение). Большинство же собирают понемногу, а деньги тотчас пропивают.

Пьянство, особенно в сельской местности, – одна из главных причин депрессии таких районов. Оно, в свою очередь, усиливается свертыванием индивидуального хозяйства по мере упадка коллективных предприятий и отсутствием занятий в долгие зимние месяцы. Энергичных, предприимчивых людей – единицы, но увлечь за собой остальных им не удается. Более того, к ним самим относятся, как правило, враждебно, особенно если они еще и преуспевают. Вот и сводятся жалобы большинства руководителей к одному и тому же – нельзя сподвигнуть людей ни на какие начинания. Общинная психология здесь очень устойчива, что не удивительно – ведь к началу XX века в Каргопольском уезде крестьян-собственников было крайне мало, а преобладающей формой организации здесь была община (Тормосова 2004). Консерватизм, пассивность и тяга к общинности – увы, главные особенности сознания того сельского населения, что осталось в Каргополье после десятилетий миграционного оттока самой активной его части.

Есть ли у Каргополья будущее?

Сельские хозяйства населения и туризм – не альтернатива для мест, которым грозит полная утрата культурного ландшафта. Они должны дополнять друг друга, чтобы его спасти.

Раздел о Каргополье хотелось бы закончить на оптимистической ноте. Перспективы у района есть. По оценкам самих руководителей, гиганты эпохи социализма здесь выжить не смогут, если в них не вкладывать огромных денег, чего уже не будет. Но предприятия с количеством КРС до 300–500 голов вполне смогут существовать на собственных зеленых кормах и на покупном зерне. Главным лимитирующим фактором станет сокращение сельского населения (помимо миграционного оттока естественная убыль составляет здесь на сегодняшний день около 200 человек в год). Перспективы развития района все-таки связаны не с сельским хозяйством. Лес, озера и их дары, а также история и культурное наследие – вот главные богатства Каргополья. Район с его природными и архитектурными красотами – старинным городом и его белокаменными храмами, северными деревнями с огромными бревенчатыми избами и традиционным укладом жизни, с деревянными церквями – казалось бы, может стать туристической Меккой, не уступающей в популярности, например, Суздалю.

Туристический потенциал района далеко не исчерпан. Есть гостиница на 50 мест, несколько местных туристических агентств и московских фирм. В 1991 году был создан Кенозерский национальный парк, охватывающий всю северо-западную часть района с Лекшмозером (правда, большая часть парка раскинулась вокруг Кенозера в соседнем Плесецком районе). Однако общее число туристов не превышает 4000 человек в год, что, по меркам туриндустрии, очень немного.

Рисунок 2.4.3. Северные избы в Ошевенске, Каргопольский район

В рамках нашей темы интерес представляют туристические услуги частного сектора. Например, в деревне Морщихинская в Кенозерском национальном парке местные жители пытаются сдавать дома туристам.

А это формирует особый тип хозяйства. Как правило, такие участки ухожены, перед домом растут цветы, за домом – полноценный огород, часто с коровой, поскольку прием туристов предполагает и их кормление (ведь общепита в деревнях нет). Некоторые местные жители в удаленных живописных деревнях по договору с турагентствами кормят целые группы туристов, частично – и продукцией своего огорода. Правда, все это вызывает противодействие администрации Национального парка, которая претендует на монопольное использование этой территории. Поэтому возможности «диких» туристов на территории парка сильно ограничены. Более перспективны, с точки зрения частного приема туристов, другие уникальные кусты сел, не входящие в Национальный парк, например Ошевенский на севере района (рис. 2.4.3)

Тем не менее очевидно, что район проигрывает знаменитым северным местам – Кижам, Великому Устюгу. Каргополье – лишь один из очагов туризма, рассеянных по Северу и отстоящих друг от друга на сотни километров. В Каргополе и его окрестностях может расцвести не мощная туриндустрия со стандартной программой, а турбизнес малый, частный, рассчитанный на туриста разборчивого: кому-то интересна северная архитектура, кому-то – заготовки грибов и ягод, кому-то традиционные северные промыслы, в том числе знаменитая глиняная каргопольская игрушка. Первые ростки такого туризма уже видны, и хозяйства населения, в том числе и с их сельскохозяйственной составляющей, могут стать его главной опорой. Только без помощи властей, и местных, и российских, это вряд ли возможно, а осознания перспектив частного агрорекреационного сектора во властных структурах пока нет.

Итак, будущее индивидуальных хозяйств на таких территориях связано не с товарным сельским хозяйством как главным занятием населения, а с использованием ресурсов леса и с рекреацией, сопровождаемой «побочным» сельским хозяйством. Сельские хозяйства населения и туризм – не альтернатива для таких территорий, они должны дополнять друг друга. Ценность этого района в том, что здесь нет лубочности и музейности. Деревянные церкви вписаны в типичные северные села, окруженные лугами. Насколько потерялось бы впечатление от такой церкви, если бы рядом стояли избы с пустыми окнами-глазницами и провалившимися крышами, а вокруг вплотную подступал бы лес. Поэтому ценен весь ландшафт, причем ландшафт освоенный, измененный человеком.

Валдайский район на юге Новгородской области во многом похож на два предыдущих, хотя к Северу его отнести сложно. Новгородская область, так же как и Псковская, когда-то были лучше освоены и относительно плотно заселены. Теперь это потерявшиеся в лесах умирающие деревни. Перепись 2002 года показала, что в Новгородской области из 3333 сельских поселений 1417 имеют менее 10 жителей, еще 1701 – от н до 200 жителей. Крупных селений (более 1000 человек) – единицы, хотя в них и проживает более трети сельского населения (Численность и размещение 2002:351). Плотность населения в Валдайском районе в 1897 году составляла 16 человек на 1 кв. км, в 1959-м – уже 8 человек, сейчас – 4 человека. Это типичная глубинка в экономической ложбине между Москвой и Петербургом. Всего в 100–300 км от больших городов можно увидеть полное запустение сельского хозяйства. Но в отдельных очагах сельская местность даже благоустраивается. И в этом принципиальное отличие этого района от предыдущего.

Дачи вместо колхозов

Из 10 коллективных предприятий Валдайского района еле работает только одно. Деревня держится на дачниках.

Даже консервативным местным руководителям ясно, что выращивать зерновые в таких количествах, как прежде, при низкой урожайности и высокой себестоимости здесь не надо. Но сохранить животноводство предприятиям, как и в Каргополье, тоже не удается. Не спасает и обилие сочных трав на зарастающих полях. Отсутствие оборотных средств на закупку кормов и топлива, развал районных предприятий по переработке молока и мяса, конкуренция продукции новгородских и вологодских пригородных предприятий, которой завалены все местные магазины, – все это почти погубило крупные агропредприятия. Только одно из них смогло в 2003 году посеять 100 га ржи и клевера. Все колхозные поля заброшены и зарастают лесом. В трех хозяйствах сохранилось по 400–500 голов скота, остальные либо вырезали его полностью, либо распродают последний. Выход коллективных предприятий из кризиса по сравнению со среднероссийскими показателями здесь заметно задерживается. Правда, уже заработала после многолетнего простоя птицефабрика, благодаря ее новым хозяевам из пригородного Новгородского района. Есть шансы выжить у отдельных предприятий, особенно на западе района, где лучше природные условия и есть мелиорированные земли. Несмотря на кризис, именно эти земли, прежде засеваемые зерновыми культурами, предприятия стараются сохранить хотя бы под многолетними травами.

Иначе они зарастут лесом.

В результате упадка коллективных предприятий произошло тотальное сокращение сельскохозяйственной занятости населения – с 4 тыс. в 1990 году до 700 человек в 2002-м. Но и эта занятость скорее номинальна, так как люди только числятся на неработающих предприятиях. Особенно сильно сократилась агрозанятость в наиболее живописной северо-восточной части района, где полностью развалилось коллективное производство, а население переориентировалось на обслуживание «отдыхающих». В отличие от Каргопольского района здесь сохранилось мало архитектурных памятников, только Иверский монастырь на одном из островов Валдайского озера. Главную рекреационную ценность представляет уникальная природа: Валдайский район – это типичный для Севера озерный край, заброшенный в Центральную Россию. За счет дачников местное население летом увеличивается с 30 тыс. жителей (вместе с райцентром Валдай) до 100 тыс. В районе смыкаются дачные зоны двух столиц, причем граница между территориями, облюбованными москвичами и петербуржцами, четко проходит по г. Валдай: к востоку от него концентрируются москвичи, к западу – петербуржцы и новгородцы.

Местное население, наоборот, уезжает отсюда, причем этот процесс начался давно и стал особенно интенсивным во второй половине XX века. Если в 1959 году в районе проживало 22 тыс. сельского населения, то к 2001-му осталось только и тыс. Несмотря на убыль постоянного населения, большинство деревень вокруг озера Валдай живы и даже расширяются. Например, в Шуйской сельской администрации только центральное село Шуя сохранилось как сельское поселение: на 222 местных жителя там всего 26 дачных домов. Во всех остальных 12 деревнях дачники заметно преобладают. На 180 дворов местных жителей приходится 568 домов дачников, причем порой это совсем новые, хотя и бревенчатые избы. Дома дачников в деревнях, как правило, определимы на глаз: они отремонтированы, ухожены, вокруг цветы.

На западе района рекреационная нагрузка меньше. К тому же места здесь менее живописны и больше удалены от основных транспортных магистралей. Замещение местного населения дачниками здесь менее интенсивно, и много деревень умирает.

Дачники стали важным фактором сохранения села. Они восстанавливают дома в деревнях, обеспечивают спрос на продукцию местных личных подсобных хозяйств: во многом благодаря дачникам процветает лесной, грибной и ягодный бизнес населения.

Чем занято местное население

Черные покосившиеся избы давно требуют ремонта. Леса кругом полно – строй, не хочу. Продай картошку, грибы, ягоды, построй дачнику баню – вот и деньги. Но они тут же пропиваются…

В деревне Шуя, где мы остановили машину, чтобы провести анкетирование жителей, к нам подошел мужичок с ведерком картошки, которую только что накопал в огороде. Мы купили содержимое ведра за 50 руб., и продавец тут же побежал в магазин за водкой. Мы поняли, что эти деньги мгновенно исчезнут.

Данные Шуйской сельской администрации показали, что каждый третий трудоспособный житель на тот момент был без работы, каждый четвертый работал в соседних базах отдыха и санаториях, остальные были заняты на временных подработках или в местной социальной сфере. Большая часть опрошенных (70 %) оценивает безработицу в селе на уровне половины и больше всех трудоспособных. Самооценки уровня местного алкоголизма также страшны: более трети считают, что доля постоянно пьющих составляет половину взрослого населения, столько же относит к алкоголикам две трети населения.

Основными занятиями местного населения уже давно являются собственное хозяйство и обслуживание дачников. Главное – это рубка и продажа леса и подработки на строительстве домов и бань. Несмотря на обилие лесов (согласно официальным данным, Валдайский район покрыт лесом на 70 %, в реальности же – гораздо больше), здесь за исключением отдельных хвойных участков преобладает низкокачественная древесина. Крупных лесозаготовительных предприятий нет. Местное же население активно рубит лес либо по лесным билетам (как правило, сверх выделенных норм), либо без разрешения лесхозов (по существу – воруют у государства). При этом дома местных жителей находятся в плачевном состоянии – как правило, это черные, покосившиеся избы, явно требующие капитального ремонта. В администрациях сел нам не раз говорили, что население очень слабо использует предоставленные им природой возможности для улучшения своей жизни. Были попытки поддержки индивидуального сельского хозяйства: в 1990-х годах Бюро занятости населения района выделяло специальные средства на содержание скота с условием сдачи молока в детские сады. Никто не согласился.

Участки у населения небольшие, в основном от 10 до 20 соток, и подавляющее большинство жителей никаких земель больше не использует. Только те, у кого есть скот, арендуют 1–2 га сенокосов у администрации или используют заброшенные колхозные поля, тем самым частично спасая их от зарастания лесом. Но даже столь небольшие участки далеко не у всех используются полностью, что резко отличает хозяйства населения этой зоны от южных. 100 %-ная занятость участка посадками была только у половины опрошенных, а у некоторых кроме картошки и бурьяна нет вообще ничего. У остальных – та же картошка и несколько грядок овощей, в основном для себя.

Две трети опрошенных не имели никакого скота, многие – даже птицы. Одна корова была у четверти опрошенных, а две – это уже большая редкость. Поскольку коллективные предприятия не работают и натуроплаты нет, то свиней тоже почти никто не держит. И уж совсем мало коз и овец. Это весьма странно, так как при таком обилии травы, что существует в этой зоне, уход за мелкими неприхотливыми животными, особенно козами, по силам любой бабушке. Большинство отвечали, что они уменьшили свое хозяйство в последнее десятилетие (см. раздел 2.8).

Хозяйств, продающих половину и больше своей продукции в этом районе, где есть реальный спрос на нее, очень мало. А зарплаты, если и выплачивались, то не превышали в 2003 году 1500 руб. в месяц. Большинство считает, что стали жить хуже, чем прежде, причем значительная их часть – это люди старших возрастов. Важно другое – те, кто считает, что жить стало лучше, – хозяева, увеличившие свое производство. Но таких хозяев всего 18 %. Пассивность основной части населения налицо. 60 % опрошенных не хотели бы уезжать из сельской местности, но для своих детей подавляющее большинство не желают такой же судьбы и связывают их будущее только с городом.

Рисунок 2.5.1. Дачный дом в деревне Терехово Шуйского сельского округа Валдайского района

Еще в большей степени личное хозяйство натурализовано на западе района, где совсем мало дачников. Именно здесь люди находятся в наиболее сложном положении, особенно там, где уже нет колхозов. Индивидуальные хозяйства существуют в основном для самообеспечения. Очень многие молодые люди живут только за счет пенсий своих родителей и лишь изредка перебиваются случайными заработками.

В целом, согласно статистике сельских администраций, почти повсеместно в личных хозяйствах в 1990-х годах произошло сокращение поголовья частного скота, особенно сильное во второй половине 90-х, несмотря на обилие сенокосов и пастбищ. Это произошло в том числе и из-за того, что Валдайский молокозавод закрылся, предприятия принимать продукцию перестали, перекупщики сюда заезжают редко – и, кроме дачников, покупать ее практически некому. Но дело не только в сбыте. На трассе Москва-Петербург с весьма интенсивным движением никто не продает продукцию своих огородов. Районная администрация организовала 13 пунктов приема молока у частников, но молоковозы нередко уезжают пустые. Потребкооперация жива, но цены закупок там очень низкие. Население, избалованное «богатыми» москвичами и петербуржцами, ориентировано на высокие цены и в отсутствие «дачного» спроса предпочитает не продавать свою продукцию вовсе.

Рыбной ловлей занимаются лишь 30 %, охотой – намного меньше. Единственное постоянное занятие местных жителей – это сбор грибов и ягод. 90 % опрошенных ответили, что они регулярно ходят в лес за грибами. Тем не менее и дары леса не дают особого дохода, так как здесь, в отличие от Каргополья, и леса не так богаты, и соответствующая инфраструктура менее развита. Перекупщики сюда не приезжают, каждый третий из ответивших подтвердил, что продает грибы на автотрассе, но делает это нерегулярно, хотя такой «бизнес» может приносить в сезон по 200–400 руб. в день.

Свои 4 га земельного пая никто не использует, заброшенной ничейной земли населению вполне хватает. Хотя многие вынуждены были разобрать землю на паи, так как некоторые предприятия тихо умерли, но и эти паи тоже зарастают бурьяном и лесом.

«Импортные локомотивы»

Главной движущей силой оказываются не местные жители, а приезжие, которые наряду с дачниками выполняют функцию «локомотивов», вытаскивающих район из экономической депрессии.

Грустный раздел о вымирании сельского хозяйства глубинки хочется закончить примером того, что можно сделать в этой зоне.

Олег Михайлович Гусаков приехал в село Шуя из Приднестровья, где долго шла война. Приехал, оставив там большой дом и хозяйство в 50 свиней. Хотелось покоя и простора для деятельности, а сюда, на Валдай, вышла замуж дочь. Вот и решил Гусаков поучаствовать в восстановлении российской глубинки, ведь сам он с Севера, это судьба забросила его в горячие южные края.

Он начал с того, что написал письмо в Администрацию президента с просьбой о российском гражданстве и кредите. И ему ответили. И даже дали деньги – беспроцентный кредит в 170 тыс. руб. (5,5 тыс. долларов). Первым делом он купил пилораму, брошенную колхозом и полу-растащенную местными жителями, и восстановил ее. Намеревается производить строительные материалы. Именно лес, по его мнению, – основное богатство района. Убожество полусгнивших изб рядом с таким богатством особенно его поразило. Олег Михайлович считает, что местные жители ходят по «золоту», но не видят его и не умеют использовать. Помимо стройматериалов, он хочет производить спички, метлы и прочие изделия из дерева и древесных отходов. Кроме леса, в районе есть еще богатство – луга и пастбища. Гусаков первым делом обзавелся коровой и телкой. Хочет расширять свое хозяйство. Молоко продает дачникам и в ближайший пионерлагерь. Но главная идея связана с кроликами. Если для получения говядины нужно 1,5 года, свинины – 8–9 месяцев, то для крольчатины требует всего 4 месяца. Олег Михайлович сейчас готовит помещение для… 20 тыс. кроликов. Разрабатывает совместно с городским напарником всю схему – от производства до сбыта продукции крупными партиями. Самым слабым звеном во всех проектах этого энергичного человека (а ему уже 70 лет) могут стать работники. Уже сейчас в Шуе он не может найти двух надежных непьющих людей для работы на пилораме, хотя собирается платить им по 4 тыс. руб. в месяц – большие деньги для села. А его проект с кроликами мог бы дать работу 20–30 местным жителям. Но только пойдут ли они? Набрать ведро грибов, продать и купить бутылку водки спокойнее и привычнее.

Есть и другие примеры добротных хозяйств в сельской местности.

Но большая их часть связана все же не с сельским хозяйством, а с торговлей и рубкой леса. И главной движущей силой оказываются здесь не местные жители, а мигранты, приезжие, в том числе и из «горячих точек» бывшего СССР. Именно они наряду с дачниками и служат теми «локомотивами», которые могут помочь таким районам выбраться из глубокой ямы экономической депрессии.