Шёлковая ряса и шёлковая паства. Отступление
Профессор Салоникского университета протопресвитер Феодор Зисис продолжает эту деликатную тему без тени дипломатии. Он прямо пишет о поборниках епископоцентричной екклесиологии, которые пытаются найти «законное основание или оправдание безраздельной власти епископов, которая зачастую принимает формы самодурства и тирании ещё похлеще папских». [21—3, с. 23]. Иными словами: шёлковая ряса нуждается в шёлковой пастве. Знаем мы такое. С рясофорной тиранией знакомы.
Профессор пишет: «…надлежит ли нам следовать за любыми духовными лицами и слушаться их всех, добрых и злых, соблюдая всё, чему они учат, не разбирая, истина это или ложь?
Безусловно, нет! Если бы в Церкви одержало верх такое искажённое представление о послушании, тогда бы в ней и поныне царила ересь, ибо святые должны были бы пребывать в послушании еретичествующим патриархам и иерархам; тогда в ней навеки утвердились бы николаизм (ересь апостольского века – Ю.В.). вкупе с гомосексуализмом…
Послушание Церкви – это послушание вовсе не каким-то конкретным личностям (ибо людям, как известно, свойственно заблуждаться), но непреложной истине Церкви, как она явлена в Евангелии и непреходящем многовековом святоотеческом Предании» [21—3, с. 22].
Если не задаваться вопросом, открыта ли самому старцу или архиерею воля Божия, то логически можно прийти к послушанию в иезуитском стиле: «По повелению Божию, можно убивать невиновного, красть, развратничать, ибо Он есть господин жизни и смерти и всего, и потому должно исполнять Его повеление». [63, с. 396]. О том, через кого дается такое повеление и о том, нельзя ли поставить под сомнение качество этого проводника, иезуиты умалчивают. Кстати, приведённое высказывание в общем католическом контексте не является экстравагантным. Латинянский богослов XVI века писал: «Если даже папа впал в заблуждение, предписывая пороки и запрещая добродетели, Церковь, если она не желает погрешить против истины, обязана была бы верить, что пороки – добро, а добродетели – зло. Она обязана считать за добро то, что он приказывает, за зло – то, что он запрещает». (Цит. по: [54, с. 153]). Развиваясь, эта мысль привела, в конце концов, к догмату о непогрешимости папы. Мы того же хотим?
Нет. Мы помним: «И пророки пусть говорят два или три, а прочие пусть рассуждают». (1 Кор. 14, 29). И еще: «Всё испытывайте, хорошего держитесь». (1 Фес. 5, 21). Православному народу принадлежит полное право рассуждения и испытания того, что делается в Церкви. Это правильно и сама история подтверждает: «Нередко, когда в заблуждение впадали патриархи и иерархи, на защиту Церкви от всевозможных ересей становились как раз простые пресвитеры и иноки, а верующий народ испокон веков, вообще, признаётся стражем Православия». [21—3, с. 26].
«Послушание выше поста, молитвы и… спасения души», – пошутил как-то брат Вонифатий. Он обладал особым юмором. Печальным. Я никогда не видел его смеющимся… Ещё как-то он рассказал монашеский анекдот, столь актуальный для спешно строящихся обителей: «Послушник спрашивает старца: – Какие бывают степени духовного возрастания? – Их две. Первая группа инвалидности и вторая группа инвалидности». Да, приходилось мне слышать такое: пусть мы сейчас мало молимся, зато, когда построим монастырь, на смену нам придут молитвенники… Короче говоря, материальный базис православия создадим сегодня, а «надстройка» появится в светлом завтра. Наступит ли оно, это завтра? Или недостроенные обители снова подвергнутся разрушению? Не получится ли так, что в отсутствии умного делания, вся эта стройка окажется деланием глупым?!
Как не вспомнить житие преподобного Афанасия Афонского! Он с братией начал возводить церковь, но каждую ночь бесы разрушали стены. И только когда в построенном за день храме уже к вечеру была отслужена литургия, демонический мир отступил. Крохотный храм этот и доселе стоит на месте бывшего языческого капища. Надо спешить молиться! И тогда всё приложится.
В общем, чего там говорить: инок Вонифатий не раз напоминал мне в письмах слова свт. Тихона Задонского о том, что уже почти не осталось благочестия, а кругом одно лицемерство.
…Знал я, что, несмотря на полтора десятка лет на Афоне, отцу Вонифатию не разрешают получить греческий паспорт, а, значит, в любой прекрасный день могут сказать: отправляйся, откуда приехал. И вот «прекрасный день» настал!
Помню я, как на Афон приезжал из Донецка схиархимандрит Зосима, духовник отца Вонифатия и одновременно духовник главного в то время благодетеля Пантелеимоновой обители господина Нусенкиса. Тогда, при наличии такого духовного брата, инок не имел особых проблем! А потом схиархимандрит преставился, у Нусенкиса возникли финансовые трудности, и как-то всё резко изменилось. А теперь – эксо! По-гречески – убирайся.
Но ведь старец Зосима благословлял свое чадо умереть на Афоне. Отец Вонифатий даже собирал вещи, необходимые для выживания в одиночестве, в горах. Чтобы любой ценой, независимо от обстоятельств, выполнить благословение. Остаться на Святой Горе. Он писал мне в 2000 году: «Брат Георгий, я счел нужным на всякий случай приобрести некоторые вещи и инструменты. Понадобится всё это или нет – не могу знать. Но настроен я по-серьезному. У меня такое благословение – с Афона не уходить».
Теперь, по понятным причинам, я могу сказать то, чего не говорил прежде. Отец Вонифатий, который просил, чтобы я называл его братом, пытался по-серьезному подвизаться. Творить Иисусову молитву. Недоумевал, что в монашеской – святогорской! – действительности даже разговор на тему умного делания вызывает зачастую неодобрительное недоумение.
Как-то он написал мне о трудности быть белой вороной. Белая ворона среди черноризцев!
Прямым текстом…
Физическая тьма – благо для молитвы. Взгляд не цепляется за окружающие детали, внимание не рассеивается. Свеча озаряет только священный текст, ум сосредоточен и обращен к Богу. Но в сердце молитвенника – зажигается иногда сверхприродный Свет. Христианин вообще причастен Свету. Иисусу Христу, Который есть Солнце Правды.
Тишина убогой кельи. Свеча озаряет монашеский опыт. В час, когда в монастыре уже выключен дающий электричество генератор, брат Вонифатий говорит о духовном. И в этом молитвенном полумраке я сердечно вижу то, чего сподобился узреть в тонком сне мой собеседник.
«Как будто я в пустом городе. И все здания в нём построены так, как храмы на Афоне. Кладка из белого камня перемежается кладкой из красных кирпичей. И вдруг – удивительно теплый, ласкающий свет! – я вижу старца Силуана. Он – сама Любовь. И говорит вдруг: «Мы здесь не довольны тем, что вы купаетесь в море голыми»… Тут надо сказать, был такой грех у молодых монахов. Хотя все и знали, что афонские уставы запрещают купания, некоторые – по жаре – соблазнялись ласковой теплой волной.
И второе, более важное, что сказал преподобный: «Молиться надо так. „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий (на вдохе), помилуй мя, Грешнаго!“ (на выдохе). И сколько у тебя вздохов, столько должно быть и молитв».
Молитва – такая же естественная и необходимая, как само дыхание. Вот в чем смысл, заключил для себя брат Вонифатий.
Вскоре побывал инок Вонифатий у каракалльского старца Меркурия. Спрашивал: не было ли видение прелестью? Тот сказал: иди и приди в меру преподобного Силуана…
Рассказывал мне брат Вонифатий об искушениях, которые у него возникали. О падениях, которые пытался преодолеть…
Написать или не написать?.. Нет, не хочу, чтобы подумали, будто я сочиняю посмертный панегирик. Я пишу о живом человеке, которого люблю.
Так вот. Организм брата Вонифатия не переносил спиртного. Но однажды, было это в начале его афонской жизни, на праздничной трапезе он выпил вина больше своей меры. Перебрал. Тут и полезло то, что характерно для новоначального! Стремление к человеческой справедливости! Обиды восстали! В общем, небывалое дело: афонский инок – на Святой Горе без году неделю – гонял по двору престарелого монаха! Получил епитимью. Первым выходил после трапезы, ждал у ворот и кланялся каждому из братии: «Простите меня, горького пьяницу…» Длилось это полгода. Так, во всяком случае, описывали мне на Афоне один из необычных эпизодов духовного взросления инока Вонифатия.
Конечно, молясь, он всё время оказывался «под обстрелом» лукавого. Однажды рассказывал мне, что во сне видел огромную чёрную анаконду. Она скрутила его и, приблизив пасть к лицу, уже готова была проглотить, но сила Божия спасла святогорца. Очень достоверный был сон! Да и сон ли?!
Однажды, прощаясь перед нашим очередным отъездом с Афона, он неожиданно спросил: «Знаете, почему у нас здесь особенно почитают святую великомученицу Марину? Эта пятнадцатилетняя девица обладала такой святостью, что лукавый был бессилен перед ней. Она отходила диавола молотком, и рогатый рассказал ей обо всех кознях, с помощью которых обманывает род людской. Для монахов, подвергающихся особым нападениям, – это особая святая. Сейчас… – Наш провожатый достал крест-мощевик и дал приложиться к мощам. – Приедете в Москву, – почитайте ее житие с акафистом»…
Почему он делился своими переживаниями именно со мной? Одному Богу известно. Во всяком случае, более чем за десять лет знакомства мы стали испытывать взаимное доверие друг к другу. Какая-то связь установилась… Вспоминаю, как он встретил нас во время очередного приезда в Ксилургу. Показал на печку в своей убогой келье и сказал: «Как-то растопил её в февральские холода, в радиусе полуметра от огня стало тепло, и я подумал: вот бы брат Георгий пришел сюда! Включил радио, а там как раз Жанна Бичевская с тобой беседует. Утешился этим».
Немного есть таких людей, с которыми обо всем можно говорить прямым текстом. Некоторые фрагменты наших бесед я заснял на видеокамеру и использовал в своих фильмах, довольно часто упоминал брата Вонифатия и в книге. Может быть, напрасно? Простодушный паломник, увидев знакомое лицо, восклицал: «А мы вас в фильмах видели!»… Не все из братии могли понести такие восклицания. Так и лезла недобрая ирония: «Тоже мне, подвижника нашли!», «Да ты у нас телезвезда!» и т. д.
Как-то и брат Вонифатий написал в письме: «Мне тоже несколько раз приходилось слышать нелестные отзывы в твой адрес. Критиковать умеют, даже Слово Божие… Ничего, брат, продолжай своё посильное дело».
«Твой недостойный Богомолец…»
Он написал мне немало писем. Присылал по почте, а иногда – с оказией. Я даже просил его стать современным святогорским летописцем. Он был, как всегда, прям и откровенен. Некоторые его мысли относительно наших устойчивых представлений об Афоне даже вызвали протест. Эти «фирменные», сохранившиеся с дореволюционных времен, монастырские бланки лежат в моей папке. Теперь я перечитываю написанные с «ятями» тексты, как мне кажется, с большим пониманием, чем прежде.
Вот, например, послание, которое он озаглавил «О чудесах и о разном».
«Говорят, что монашества уже нет, а есть только отдельные монахи. Эта правда в самой себе имеет свою правду, но давайте её рассмотрим через призму Вечной Правды. Сам Господь сказал, что создаст Свою Церковь, которую не смогут одолеть никакие силы ада. Ведь Господь не сказал, что создаст монашество, которое сперва будут сильным, а потом станет все слабее и слабее…
Помнится, как старец Паисий писал, что если ему скажут, что рай наполнен, то он ответит на это «Слава Богу». Человек, который ещё в этой жизни увидел Христа, уже никогда не забудет о Нём. Все великие ценности, чины, саны, и даже сам Рай отойдут на иной план. Такой человек – это Новое творение, – Новое сердце и ум.
Вот ты, брат, говоришь, что надо писать новые летописи. Мне, честно говоря, не интересно прослыть «летописцем», но все же поделюсь личными наблюдениями.
Тебе, наверно, известна «стена непослушания», что на Успенском храме нашего монастыря. Там в конце XIX века похоронили о. эконома Павла, и вскоре на стене около его могилы выросло продолговатое пятно в виде столба высотой 3—4 м. Многие увидели в этом плохой знак, тем более, что тело усопшего после 3-х лет оказалось неразложившимся… Скажу прямо. У меня к покойному не было и нет ни симпатий, ни антипатий, тем более, я не мог видеть эти события. Но зато я лично видел кое-что другое.
В 1997 году Успенский храм ремонтировали, я видел своими глазами, что алтарная и северная наружная части стены были черны как уголь. Особенно северная часть, к которой примыкал навес, под которым хранилась утварь. Под навесом была сырость. Страшно было смотреть. Потом все здание церкви чистили пескоструем мощным, но через несколько лет чернота снова появилась вверху, под козырьком водостоков. Что касается самого места захоронения, то я сам видел, какой там грунт. Это была мостовая, которую уложили плитами, и труп лежал практически в каменной оболочке, которая почти не пропускала воду. Об этом пишут и летописцы, что труп был мокрый, и было много тараканов…»
Так что же, стена непослушания почернела по естественным причинам? Или «естественные причины» были направлены Господом в нужное русло? А как же нерастленные тела других афонских грешников? Не буду комментировать. Подробно об этом можно прочесть в моей книге «Наступить на аспида»… (2).
Вот письмо, датированное 2001-ым годом. Как всегда, мой корреспондент от себя пытается не говорить ничего.
«…Брат Георгий, не ищи в моем письме логики. Думается, что душой и сердцем поймешь и почувствуешь всё. Может быть, не сразу…
Есть чудная книга Старца Паисия «С болью и любовью о современном человеке». Одно лишь название чего стоит! Вот пара выписок из нее: «Если бы знали самих себя, видели бы и тяжелое состояние своё и совсем не говорили бы»; «Всегда носите хороший помысел, чтобы обезопасить свою душу»…
«Радуйся, святых мыслей таинниче». (Акафист мч. Вонифатию, Икос 7).
«Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои!
Пускай в душевной глубине
И всходят и зайдут оне,
Как звезды ясные в ночи;
Любуйся ими и молчи!
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи:
Питайся ими и молчи!
Лишь жить в себе самом умей:
Есть целый мир в душе твоей.
Таинственно-волшебных дум;
Их заглушит наружный шум,
Дневные ослепят лучи:
Внимай их пенью и молчи!»
Какой в этих стихах Тютчева дух! Сила!
«…Испытания, научающие мудрости, научают и терпению – сестре мудрости. Поэтому мудрый человек не бывает нетерпеливым и нетерпеливый не бывает мудрым». (Из письма свт. Нектария к афонскому Старцу Даниилу). Брат Георгий, желаю тебе быть мудрым, береги свою душу и сердце от излишних нагрузок. Мы совсем не знаем своей меры…
Поверь, не хочу никого ничему учить. Как говорится, у кого что болит, тот о том и говорит. Как смог, так сказал и автор этого письма, о своей боли».
В другом послании он писал: «Фильм „Остров“ наши отцы по-разному оценили, одни на пять с плюсом, а мне он непонятен, хотя очевидно, что смысл и идея в фильме есть. Мне не понятен этот фильм, наверно, потому, что я его сравниваю с тем, что увидел на Афоне в хороших монастырях типа Ватопеда».
Остров кино среди моря жизни… Или остров жизни среди моря кино? Отступление.
Знаю мирян, которые считают, что фильм помог им воцерковиться. Может быть. Но монашествующие чаще всего высказывают сомнения. Перед нами ведь «старец», у которого нет духовного авторитета и окормления. Все вокруг него показаны плохонькими. С точки зрения афонской традиции, столь почитающей связку «старец-послушник», такой герой не может не вызвать неприятия. Без старца даже сугубый молитвенник рискует загреметь в прелесть. А тут? Перед смертью – нет даже намека на исповедь. Да и кому её принимать? Не настоятелю же обители?! Являясь стяжателем, он с удовольствием получил в подарок от архиерея удобные сапожки, и поэтому, конечно, не имеет никого духовного права!
Закономерно, что эту двусмысленную роль сыграл токсический Мамонов. Вчера напился, а на другой день подвижника изображал. Или он преобразился? Некоторые простодушные тётушки, узнав после фильма, что Мамонов является «певцом», потом с детьми и внуками на концерты его направились. Велико же было их изумление! «Старец», конечно же, стал выделываться на сцене в характерном для него стиле. Билеты, конечно, можно вернуть, а вот понять, что мы с самого начала имели дело с многоходовым спецпроектом, – сложнее.
Режиссер фильма Лунгин воспитывался «на коленях» известного Вольфа Мессинга (мама, сотрудник НКВД, была приставлена к «фокуснику», когда в начале войны тот перебрался в СССР). Но это так, к слову. Возмужав, режиссер, конфессиональная принадлежность которого остается загадкой, делает суперправославное кино, завоевывает авторитет в целевой аудитории, а затем отличается гнусным пасквилем на государя Иоанна Грозного. Спецпроект развивается. Журнал «Итоги» помещает на обложке фотографию режиссера, сделанную во время съемок фильма про «русского тирана»: самодовольная морда увенчана шапкой Мономаха. По-своему правильный портрет. Чтобы видели, кто на самом деле воцарился в «православной культуре».
Для тех, кто еще ничего не понял, спецпроект получит и дальнейшее продолжение. Не сомневайтесь.
…Ладно. Будем считать, что чудесный остров под названием «кино» растаял в дымке. А я был на настоящем острове. И видел настоящего старца. Отца Николая Гурьянова. В его келье – нравится это кому-то или нет – была не карикатура, а икона царя Иоанна Грозного.
Аминь.
«Желаю тебе, – писал брат Вонифатий, – и твоему сыну творческих успехов в создании православных фильмов. Нужно показать глубину, чтобы зритель увидел живое предание, корень».
Да, вместе с Димитрием мы выпустили новые фильмы, которые называются «Афонские кельи» и «Незримые старцы». Снимая их, я старался помнить слова старца Паисия: «Монашество есть главным образом Предание. Молодой монах учится у Старца образу жизни и подвигам, которым его духовный руководитель научился у предыдущих отцов. И если от старца к старцу идти по течению монашеского Предания вверх, то можно дойти до пустынных подвижников первых веков христианства». [30, с. 689].
А вот еще одно письмо:
«Можно сказать, что в монастыре немалый недостаток в самых простых, нормальных, чисто человеческих отношениях. Один архиерей новопостириженному монаху сказал: – «Вот, брат, ты принял ангельский образ, смотри, не потеряй человеческое лицо».
Сколько тут правды!»
К брату Вонифатию приезжали за духовной поддержкой. Он писал мне: «Два года назад один человек был в трудной ситуации, хотел покончить с собой, но друзья почти силком его отправили на Афон. И вот, мы с ними встретились, пообщались, и он ожил, работает и думает жениться, я его научил четки плести, и он их вяжет помногу и жертвует в храм для продажи, и теперь мы стали как братья, общаемся, он радуется жизни и благодарит Бога.
Другой человек, женщина, врач-хирург высокой квалификации, была в отчаянии, написала мне письмо, мы общались и общаемся, и как она сама сказала, она ожила, а ее знакомые говорят, что она сильно изменилась к лучшему.
Скажу откровенно, что единственное мое оружие – это искренность, настолько это возможно. Нас убивает ложь и потеря доверия к людям, а правда нас лечит… Мы часто не видим перед собой человека, потому что смотрим на него не через сердце, а через воздух.
Видел я и Небо и Ад, но есть у нас Христос, и не хочу ничего, кроме Него!
Твой нед. Богомолец ин. Вонифатий
Афон, июль, 2008».
Вышел из кельи – ты в миру
Я ценил его духовные советы. Брат Вонифатий действительно смотрел на окружающее через сердце, а не через воздух. В том числе он подсказывал – что почитать. Однажды вручил брошюрку подвижника XX века отца Понтия Рупышева. Открыл наугад: «Безумие греха теперь защищено законом…» Да! Жизнь заставляет меня часто вспоминать об этом высказывании. Взять хотя бы проталкиваемое законодательство о ювенальной системе. Да мало ли подобного!