5. Трын-трын
Стакан опустел. Киш открыл глаза и упёрся руками в подлокотники, чтобы подняться, но внимание скользнуло дальше – к окну, а точней, к надписи на стекле, которая уже тридцать секунд висела в нижней части стеклопакета. Окно – последняя разработка Kaleva («…не интересуются погодой – готовы к любой!») – предупреждало, что кто-то пытается заглянуть в квартиру с уровня тротуара. Ориентировочный цвет глаз – тёмно-карий.
Вставать и выглядывать во двор было и лениво, и опрометчиво. Киш вывел на поверхность стеклопакета вид из окон первого этажа, где жил ещё один приверженец калевского стиля. На тротуаре, действительно, задрав голову, стоял человек в тёмном костюме. Брюнет. Полное лицо с усиками казалось незнакомым. Лет тридцать пять.
«Довольно крепкий парень», – отметил Киш и снова пообещал себе спортзал. Позади, метрах в десяти, ещё несколько. Судя по всему, охрана. Человек нетерпеливо выругался. Киш точно никогда не видел этого типа. Но, кажется, о нём слышал.
Вздохнув, он побрёл в прихожую, а затем спустился во двор.
– Добрый вечер, вы ко мне?
– К тебе, – подтвердил крепыш и шагнул навстречу. Парни в темноте шагнули вслед за ним. – В общем так, парень, не делай глупостей, трын-трын. Всё закончено. Больше к Варваре ты не подъезжаешь и не подкатываешь. Ты меня, трын-трын, понял?
Киш вздохнул.
– И не вздыхай, – запретил усатый. – Что ты мне тут, трын-трын, вздыхаешь? Я что приехал твои вздохи слушать? Нашёлся вздыхальщик, трын-трын! Я таких, трын-трын, вздыхальщиков знаешь сколько перевидал? Трындовую кучу! И где они все?
– Где? – кротко спросил Киш.
– Тебе, трын-трын, лучше не знать! Ты мне тут зубы не заговаривай, трын-трын. Ты меня понял или нет?
– Я почему-то представлял вас толстым, – задумчиво брякнул Киш.
Эта мысль вслух неожиданно не оскорбила крепыша, а заставила расплыться в улыбке.
– Я и был толстым, – сообщил он довольно. – Целый пуд скинул, въезжаешь? Шестнадцать кило, не фунт изюма, трын-трын! Знаешь как? Все эти диеты-шмуеты – полная трын-трын. Водка и секс, секс и водка. Через две недели пуза как не бывало, усёк?
Киш понимающе кивнул, как бы показывая, что берёт этот могучий метод на заметку, и чуть снова не брякнул: «Вам бы ещё перестать трындеть».
– Так ты меня понял? – бывший толстяк вернулся к основной теме.
– Ещё бы, – кивнул Киш. – Водка и секс. Секс и водка.
– Я про Варвару, – грубо поправил его мастер последних предупреждений, – для тебя её больше нет. Ясно, трын-трын?
– А что тут может быть неясного? – мягко удивился Киш.
– Не-е-ет, ты, трын-трын, не увиливай, а то потом будешь говорить, что не понял. Хочу, трын-трын, услышать от тебя «Я тебя понял».
– «Потом» – это когда?
– Ты что, издеваешься? – изумился крепыш. – Надо мной?!
– Ни в коем случае! – заверил Киш. – Ты же не сделал мне ничего плохого, с чего мне над тобой издеваться? Просто ты предположил вариант будущего, когда я буду говорить, что тебя не понял. А поскольку я тебя прекрасно понял, то мне показалось, что такого будущего не может быть. Таким образом, если я подъеду или подкачу к Варваре, подойду, подскочу, подплыву или подлечу, и мы снова с тобой увидимся, то я не смогу сказать: «Я тебя не понял». Я тебя правильно понял?
– Неправильно, – любитель ясности мотнул головой. – Я хочу, чтобы ты, трын-трын, сказал, что не будешь подкатывать к Варваре. Точка, трын-трын!
– Но ты даже не сказал, кто ты, – напомнил Киш. – Ты просто друг Варвары или её любовник? Это она попросила тебя встретиться со мной или ты действуешь по собственному усмотрению? А может, она тебя попросила встретиться со мной, но так, чтобы это выглядело, как твоя собственная инициатива? А может…
– Ты задаёшь много вопросов! – крепыш начал заводиться.
– Но ты же сам хочешь ясности, – напомнил Киш, – чтобы мы друг друга поняли. А тут многое неясно. Может, ты меня с кем-то путаешь, и мы говорим о двух разных Варварах? Как выглядит Варвара, о которой ты говоришь?
Крепыш несколько секунд смотрел на него мутным взглядом.
– Ты – Киш?
Киш кивнул.
– Значит, кто это ещё путает, трын-трын?! – снова вспылил крепыш, но внезапно в нём проснулось любопытство: – Откуда у тебя такое прикольное имя?
– Родители дали, – сообщил Киш. – А тебя как зовут?
– Нормально – Семён, – крепыш слегка выпятил грудь. – А с какого перепугу – Киш? Нормальных имён не было?
– Не с перепугу, – отмёл Киш. – Это семейная традиция: бывает, в честь людей называют города, а в нашей семье – людей в честь городов. Не знаю, почему так пошло, – возможно, потому что города живут дольше людей, и это такое пожелание долголетия, а, возможно, просто потому, что в моей семье все – архитекторы и археологи.
– И что, есть такой город Киш? – продолжал сомневаться Семён.
– Был когда-то, – поведал Киш, – в древнем Шумере. Месопотамия. Теперешний Ирак, короче. К слову, в нём когда-то был найден самый древний памятник письменности, и родители одно время опасались, что на меня это может плохо повлиять, и я стану писателем… Не суть. Шумеры – это такой давний народ, сейчас от него уже почти никого не осталось. Но в своё время они многое сделали: изобрели колесо, разбили год на двенадцать месяцев, месяц на четыре недели, неделю на семь дней, сутки на двадцать четыре часа, час на шестьдесят минут, а минуту на шестьдесят секунд. Они же разделили круг на триста шестьдесят градусов – по примерному числу дней в году. И вот друг отца, дядя Гильгамеш (он по национальности как раз шумер) сказал: «А пусть будет Киш: коротко и ясно». Так и получилось.
– Прикольно, – оценил Семён. – И что, у тебя отец – Саратов, а мать – Астрахань? – он весело гоготнул. – Или Одесса-мама, Ростов-папа?
– Нет, у матери обычное имя – Татьяна. Правда, у неё необычная фамилия – Арх, но сейчас мы не об этом. А у отца – да, в честь города Ниневия, тоже очень древнего. Ниневий Камышов – слыхал? Известный археолог!
– Археолог? Не, не слыхал. Я по части закопать, а не откапывать, – снова гоготнул Семён. Он заметно повеселел и даже приобнял Киша за локоть: – В общем так, Киш Нёвыч, я тебе сказал, ты меня услышал…
– Какого цвета у Варвары волосы? – быстро спросил Киш.
– Ты опять за своё? – почти по-приятельски укорил его Семён.
– Нет, ну правда, надо же это выяснить…
– Ну коричневого.
– Глаза?
– Глаза… глаза… Серые глаза! Скажешь, нет?
– Татуировки?
– Что – татуировки? – Семён замешкался.
– Татуировки есть?
– Какие ещё, трын-трын, татуировки? Ты меня что – допрашиваешь? Нёвыч, не советую тебе так шутить со мной!
– Мы просто выясняем, о какой Варваре говорим: у твоей есть татуировки?
– Может, и есть, – уклончиво ответил Семён, – а может, и нет. Такой ответ, трын-трын, устраивает?
– Устраивает, – спокойно произнёс Киш. – Кажется, мы действительно говорим об одной и той же Варваре. Да и сколько их может быть, верно? Приятного вечера!
– Надеюсь, ты меня, трын-трын, понял, – буркнул Семён, на прощанье вновь становясь суровым. – Не пожалей потом, парень.
– Ты сказал, я услышал, – подтвердил Киш, оборачиваясь на ходу, – а будущего не знает никто: какое бы «потом» ни наступило, всегда есть о чём сожалеть.
– Это ты верно сказал, – Семён кивнул своим топтавшимся в темноте охранникам и зашагал к припаркованному под фонарём авто.
Поднявшись в квартиру, Киш вновь прошёл на кухню и сделал ещё один коктейль. Теперь он точно знает, что у Варвары никого нет и, как знать, может, и не было с момента их расставания.
Но отчего, трын-трын, стало так грустно?..
Ах да, татуировка!..
Это была идея Варвары – сделать татуировки в память об их знакомстве и незабываемых приключениях в Праге. Он наколол на правой лодыжке изображение Вариной туфельки и своей кроссовки, а она – какую-то непонятную фигуру, со столь же непонятным узором из линий и чёрточек: сколько он ни разглядывал, не мог понять, что же она означает. На попке, в верхней части левой ягодицы.
– Это браслет, – объяснила Варвара, когда показала ему татуировку в первый раз.
– Что угодно, но не браслет, – засмеялся он. – Если бы меня спросили, на что это меньше всего похоже, я бы, наверное, так и сказал: на браслет!
– Вот! – возликовала она. – Ты сам сказал! Именно поэтому и браслет!
– Постой, – озадачился он, – но эта фигура и на слона совсем не похожа… и на вилку… и на наших соседей… В мире куча всего, на что она не похожа!
– Когда просто не похоже – это одно, – Варвара категорически замотала головой, – а меньше всего похоже – совсем другое. Совсем. Поверь мне. Совсем-совсем.
– Хорошо, – согласился он, – но скажи, пожалуйста, зачем тебе на попке браслет? Браслеты, насколько мне известно, носят на других частях тела.
– Как – зачем? – удивилась она. – Для украшения!
– Ты даже не можешь его увидеть! – снова засмеялся он. – И зачем украшать такую очаровательную попку? Разве её может украсить какая-то татуировка?
– Ещё как могу! – Варвара предпочла отвечать только на первое замечание. Она стала вертеться и выгибаться, стараясь заглянуть себе за спину, но в конце концов убежала к зеркалу и торжествующе сообщила оттуда: – Могу! Вот видишь: я вижу!
– Ну хорошо, – согласился он, – пусть это – браслет, и ты его можешь увидеть. Но какое отношение он имеет к Праге? Я не помню там ничего такого!
В ответ она загадочно улыбалась и качала головой.
Киш подумал, если слово «браслет» применять не к изображённому предмету, а к самому рисунку, получится не нарицательное, а собственное, как названия у картин, и тогда всё становится на свои места. Потом не раз, когда они лежали в постели, обнявшись, Варвара спрашивала: «Как там мой Браслет?» – «На месте», – отвечал он, ласково гладя её, и иногда ему казалось, что он осязает рисунок кончиками пальцев.
Сейчас эти воспоминания принесли с собой лирическую горечь. Он посмотрел на свой диван, превратившийся из ложа любви в лежак холостяка (смешно, но факт: после Вариного ухода диван стал потихоньку разваливаться), и позволил себе предаться грусти ещё на некоторое время (ровно в один коктейль). Включив Kaleva-скоп, он стал рассматривать в окне бесчисленные улицы, переулки и дворы, которые сменяли друг друга в произвольном порядке – респектабельные и так себе, крохотные и огромные, новые и те, откуда уже ушло время. Это созерцание домов и дворов, которые он, носимый потоком повседневности, никогда не увидит воочию, походило на бесцельное шатание по городу в попытке заглушить хандру усталостью.
В довершение ему вдруг вспомнился рассказ из ранней прозы Саши Ивойловой: в нём говорилось о мужчине, который каждый день видел в окне дома напротив женщину приблизительно своих лет. Они никогда не встречались на улице, но однажды он увидел, как её комната охвачена огнём. Не раздумывая, он бросился на помощь. «Только бы с ней ничего не случилось!», – думал он на бегу и, взлетев по лестничным пролётам, стал что есть силы колотить в её дверь. Она открыла и смотрела на него испуганно и удивлённо. «Пожар, – выдохнул он, – у вас пожар!» «Пожар? – удивилась она. – Нет никакого пожара. А вот у вас что-то странное происходит». Она повела его к окну, и он увидел, что пол и мебель в его комнате покрыты толстым слоем снега.
Да, так там и было сказано: покрыты толстым слоем снега. С весьма призрачными шансами на хэппи-энд.
История, скорей всего, была реальной – внезапно он понял это со всей отчётливостью. Разве что приём метафоры был доведён в ней до буквальности законов физики, и не стоило заморачиваться, пытаясь понять, как рассказанное могло бы происходить на самом деле. Киш чувствовал, как именно эта метафорическая (или гиперболическая?) составная истории расширяет его одиночество далеко за пределы отдельной человеческой личности, бросает в космос отрицательных температур, и гадал, насколько его теперешнее положение отличается от того, в котором оказался прототип героя рассказа. Он вздохнул, намереваясь выдать стандартное «Охо-хонюшки», но вышло что-то вроде «И-и-хм!» Никогда не пытался он узнать, где живёт Варвара после их расставания, иначе сейчас, наверное, не удержался бы от искушения заглянуть в её окно. Что бы он увидел там: огонь или снег? Снег или огонь?.. А может, на самом деле именно это ему и хотелось узнать в приватном разговоре с Варварой, а вовсе не то, зачем она устроила процесс?.. Означает ли это любовь или просто уязвлённое чувство?..
…А может, не огонь и не снег, а – пену?