Глава 4
Жара не отпускала меня и в Сольске. На небе как будто собирался дождь, но тучи прошли стороной. Опять нестерпимо сияет солнце, и только легкий ветерок пытается убедить меня, что не так уж все плохо.
На самом деле – все плохо! Хуже некуда… Я лежу под тентом на пляже, почти у самой воды, и пытаюсь привести в порядок свои одолеваемые хандрой мысли.
Итак, Марина умерла, а Гоша все-таки попал на похороны своей учительницы. Причем самым нелепым образом. Я вспомнила сцену у поста ГАИ, и меня передернуло. Бедный Гошка! Наверное, мы с ним выглядели бы полными идиотами, если б не Люся. Она быстро отделилась от скорбной процессии и подбежала к нам. Без лишних слов потянула с собой сына, а мне сунула ключи от дома, велев дожидаться их там.
Но у меня сейчас не было никакого желания сидеть одной. Еще, чего доброго, разревусь как последняя дура… Бросив машину во дворе, я поплелась к Волге – поближе к народу. Кроме того, у воды всегда лучше думается. Только вот мысли у меня были сейчас такие, что думать и вовсе не хотелось. Как теперь объяснить Гошке, что, зная о смерти его учительницы, я целый день болтала с ним о ерунде, разрабатывала план совместного отдыха и так далее?! Отдохнули, ничего не скажешь…
Взглянув на часы, я только-только успела подумать, что похороны, должно быть, уже закончились, как у моих ног легла длинная тень.
– Привет.
Начало неплохое: значит, не считает меня врагом народа.
– Привет. Все… закончилось? – я не сразу нашла подходящее слово.
Вместо ответа Гоша молча шлепнулся прямо на песок, стал черпать его пригоршнями и рассеивать по ветру, нисколько не заботясь о том, что может попасть кому-нибудь в глаза. Я решительно поймала его руку с очередной порцией песка и заглянула в лицо.
– Расскажи.
– Что рассказывать? Похоронили…
Когда он выдавил наконец из себя это слово, в горле у него что-то булькнуло, он закашлялся, пытаясь проглотить подступивший ком, но ничего из этого не выходило…
– Гошка! Гошка…
Я встала на колени, прижала его голову к груди. Широкие плечи беззвучно сотрясались.
– Ну-ну, поплачь! Это твоя первая большая потеря. Ты не готов еще, но пройдет время, и…
– Перестань ты… К этому нельзя привыкнуть! – Он пытался высвободиться.
– Ошибаешься. – Я продолжала удерживать его одной рукой, а другой гладила по голове, как маленького ребенка. – Ошибаешься! Конечно, привыкнуть нельзя, да и не нужно. Но готовым быть – надо. Такова жизнь… Вчера ты был ребенком, сегодня – стал взрослым.. Вчера все близкие и любимые были для тебя бессмертны. Теперь ты знаешь, что это не так. А если знаешь, то будешь готов к тому, что в любое время смерть может разлучить вас…
Черт, как же трудно оказалось мне найти в своем заматерелом лексиконе слова добра и мудрости! Но я чувствовала, как это ему сейчас необходимо. И говорила долго, сама себе удивляясь. Постепенно Гоша затих, затем осторожно высвободился из моих объятий. Молча разделся и бросился в воду.
Он плыл долго, не останавливаясь. Уже остались позади буйки, а он все мерил Волгу размашистыми саженями… Я стояла на цыпочках, держа руку над козырьком, – старалась не выпускать из поля зрения его вихрастую голову. Как будто, случись что, – мой взгляд мог ему чем-то помочь! Плыл Гоша ровно, красиво – настоящий волгарь. Наконец остановился и перевернулся на спину. Отдыхает – поняла я. И лишь когда племянник так же уверенно тронулся в обратный путь – я вздохнула с облегчением…
На берег Гошка вышел не усталый, но успокоенный. От слез не осталось и следа. Повесив на плечи полотенце, опустился на лежак рядом со мной.
– Теперь их двое осталось – Виктор Петрович и Ангелина. – Гоша говорил почти нормальным тоном, но глядел куда-то в сторону. – Виктор Петрович очень изменился. Дочка тоже. Правда, я ее плохо знал: она училась в Тарасове в специальной музыкальной школе при консерватории. А потом вообще два года не видел… Вот Сашу я хорошо помню. Он в нашей школе учился, на два класса старше. Слаломом занимался, говорят, классным был спортсменом… А погиб нелепо… Кстати, после его смерти мне Володька написал, адрес твой просил. Я же всегда перед пацанами хвалился тобой. Вот он и хотел привлечь тебя к этому делу: вроде Саша не сам погиб, а кто-то «помог». Это правда? Они к тебе обращались?
– Так, стало быть, это ты дал им мой адрес? Марина не сказала мне этого.
– Почему? Ведь это же не секрет.
– Не знаю почему. Может, потом все прояснилось бы…
Я припомнила нашу первую – сразу не заладившуюся – встречу с Мариной Ветровой. Разве могла тогда она сказать вообще что-нибудь разумное, когда я все время затыкала ей рот и намекала на ее психическое состояние! Да, хваленое чутье в тот раз подвело меня. Но Гошке об этом знать вовсе не обязательно.
– Ангелина во всем черном. – Мысли Гоши вновь вернулись к девушке. – И лицо такое… Я ей «здрасьте», а она смотрит на меня и не видит. Мама сказала, что это из-за нее не хоронили вчера. Ей плохо было, почти весь день пролежала без сознания. Да и сегодня, на кладбище, тоже… Тата, мне даже страшно представить, что и мои старики могут…
Он не договорил, только сплюнул три раза через левое плечо.
– Смотри-ка, будущая гроза международной мафии – а суеверен, как старая бабка!
Я шутливо шлепнула его полотенцем по плечу. Но Гоша не принял этой неуклюжей попытки разрядить обстановку. По-моему, он даже не слышал моих слов.
– Ну что – пошли домой? Мать, наверное, все глаза проглядела.
За ужином все старательно обходили печальную тему дня. И все же прошел он в обстановке, мало чем отличающейся от поминок. Таким ли все мы представляли себе долгожданное возвращение блудного сына…
Уже допивали чай, когда – наконец-то! – разразилась гроза. Дождь то утихал, то вновь усиливался. Идти было некуда, да и незачем. Разговаривать тоже не хотелось. Утомленные переживаниями и недосыпом, хозяева не настаивали на общении в семейном кругу, и мы разбрелись по своим комнатам.
Моя комната «принадлежала» мне еще со времен детства. Окно в ней было большое, как на веранде, и состояло из множества стеклянных треугольничков и ромбов. Это придавало помещению сказочный, «теремковый» вид. В детстве я верила, что именно в таких комнатах и происходят чудеса. Сказку дополнял огромный куст сирени, росший прямо под окном. Сколько ему было лет – никто не знал, посадили его еще Люсины родители. Его периодически подрезали, окапывали, обновляли, и – в благодарность за это – он каждый год дарил своим хозяевам охапки цветов.
Я раздвинула кружевные шторы, которыми Люся обожает украшать окна в своем доме, открыла одну створку и погрузилась в волшебные воспоминания детства. Уличный фонарь освещал густые заросли сирени неверным светом, подчеркивая ощущение таинственности. Шум дождя и шорох ветвей – что может быть чудеснее этих звуков?..
Немного постояв у окна, я устроилась на диване так, чтобы продолжать видеть и дождь, и сирень, и мерцающий свет фонаря, и стала молча сочинять свою сказку. Господи, как же давно я этим не занималась!
Должно быть, я заснула. Мне снилась Марина. Она стояла под окном, и дождь заливал ей лицо, стекал по мокрым волосам… Мы молча смотрели друг на друга. Затем она подняла руку и тихонько постучала в ставень…
Я вздрогнула и открыла глаза. Марина по-прежнему смотрела на меня: сон продолжал сниться мне наяву! Чертыхнувшись, я свалилась с дивана и одним прыжком оказалась у окна. За ним под проливным дождем стояла девушка, как две капли воды похожая на Марину Ветрову, мою несостоявшуюся клиентку. Одним рывком я втащила ее в комнату. До сих пор не понимаю, как мне это удалось. И главное – зачем?
Несколько секунд мы обалдело смотрели друг на друга. Она первая разомкнула дрожащие губы:
– Это… дом Скворцовых?
Учитывая ситуацию, трудно представить себе более глупый вопрос. Интересно, что она сделала бы, ответь я отрицательно? Полезла бы снова в окно?!
– Вы не ошиблись, Ангелина! Ведь так вас зовут? Но вы прекрасно знаете, куда пришли. И к кому пришли, тоже знаете, не так ли?
– Я… нет…
– Так что же вам нужно здесь в такой час, детка? И почему, кстати, нельзя было воспользоваться более привычным способом – входной дверью со звонком?
Она могла возразить, что именно я не дала ей воспользоваться дверью, и была бы права. Но, видимо, этот взъерошенный воробышек уже просто не в состоянии был возражать. Девочку окончательно добил мой прием. Голос ее дрожал, как и губы, огромные глаза были полны не то дождя, не то слез.
– Я… не хотела всех будить. И потом… Никто не должен знать, что я была здесь. Я понимаю, что поздно, но… Умоляю, выслушайте меня!
Последние слова были сказаны с таким надрывом, что моя неприступная оборона дрогнула. Я вспомнила, что сегодня эта девочка похоронила мать. Мать, которую я несколько дней назад тоже чуть было не выставила из своего дома, а теперь горько каюсь!
– Хорошо. Что же вы хотите мне сказать?
– Спасибо… – Она перевела дыхание, подступила поближе. – После того, как маму привезли из Тарасова, мне всего несколько минут удалось побыть с ней наедине. Она успела сказать мне, что почти уговорила вас разыскать убийцу Саши, но ей помешали. И что теперь у нее есть неопровержимые доказательства. Но какие – она не сказала, чтобы не подвергать меня опасности: она боялась, что нас подслушивают. И если я буду много знать, то и меня убьют, как и ее.
– Она думала, что ее собираются убить?
– Да, она мне так и сказала. Плакала очень… Жалела, что не убедила вас. Просила сказать, что теперь она уверена в своих догадках и у нее есть доказательства… Потом маме становилось все хуже и хуже, и больше живой ее никто не видел. Нет, еще Ольга Петровна с ней поговорила.
– Кто такая Ольга Петровна?
– Мамина подруга. Они когда-то работали вместе, потом та уехала в другой город, по-моему, в Ленинград, к сыну. Этим летом приезжала в Сольск к родственникам. Перед отъездом пришла попрощаться. Яна ее тоже не хотела впускать, но Ольга Петровна всех смела с дороги. Мама всегда называла ее «гренадершей». Но она пробыла у мамы недолго. Мама подарила ей на память какую-то книгу на немецком, очень редкую. Ольга Петровна тоже преподаватель немецкого языка, как и мама… Ушла она заплаканная.
– Вы не знаете, о чем они говорили?
– Нет, не знаю. При их разговоре никого не было. Даже Яны. Яна расстроилась – она никогда не оставляла маму одну с посторонними, боялась приступов безумия.
– А что, такое случалось?
– Вообще-то да, – Геля отвечала явно неохотно, – но только один раз. Когда из комнаты хотели вынести шубку. Мама схватила ее и стала кричать, что ее грабят. И еще говорила, что… что к ней по ночам приходит ангел, который обыскивает ее комнату и ворует вещи. Что этот ангел очень злой и что именно он убил Сашу. А теперь и ее убить хочет…
Опять этот странный «ангел»! Если бы я не слышала про него сама от Марины, подумала бы, что девчонка мне мозги пудрит. Но, похоже, она говорит правду. Но – всю ли правду? И – только ли правду?.. Уж мне ли не знать, что искренность, да и любые другие чувства, с успехом можно симулировать – все зависит от степени таланта. И что самые мерзкие двуногие твари могут порой иметь самые симпатичные мордашки!
Нет, пожалуй, Ангелину Ветрову надо отложить на потом. Уж больно неожиданно она свалилась на меня – прямо с грозового неба!
– Милая девушка, послушайте меня…
Спугнуть ее тоже нельзя: она мне еще пригодится. Так что поласковей с ней, Татьяна!
– У вас недавно погиб брат, а теперь умерла мама. Это, конечно, большое потрясение. Ваша мама была нездорова, ее мучили… мысли о насильственной смерти. – Я чуть было не сказала «навязчивые идеи». – Вполне возможно, что и вас она убедила в этом. Вам надо успокоиться. Мы еще, конечно, поговорим – в более удобное время. Но сейчас, пожалуй, вам лучше пойти домой, пока вас не хватились. Может, потом вы и сами…
– Вы мне не верите, – прервала она меня, и это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом.
– Нет, отчего же, но я…
– Не верите. Ну что ж…
Девушка обреченно повернулась к окну – видимо, желая покинуть дом тем же путем, каким в него и попала. У нее был вид человека, который честно исполнил свой долг, хотя изначально не верил в успех.
– А я – верю!
С этими словами в мою комнату решительно вторгся Григорий Дмитриевич с большой махровой простыней в руках. Должно быть, наш разговор он слушал уже давно, раз успел даже сбегать за банной принадлежностью. Так же решительно подошел к Ангелине, закутал ее с ног до шеи, слегка промокнул и, взяв за плечи, усадил в кресло. Действия нового персонажа сопровождались только шумом дождя: обе героини стояли с открытыми ртами.
Вот уж не думала дожить до того, чтобы мой племянничек устыдил свою «классную тетку»! Только сейчас я сообразила, что девчонка битых полчаса стояла передо мной совершенно мокрая: на полу возле ее ног образовалась лужица. У нее зуб на зуб не попадает, а я ей – «не верю!»… Тоже мне Станиславский!
Девушка смотрела на Гошу словно на луч света в темном царстве. Почувствовав его поддержку, она позволила себе наконец расслабиться и горько разрыдалась. Не желая уступать племяннику в человечности, я бросилась на кухню – за горячим чаем. На мое счастье, у Мити есть привычка заваривать его в термосе с вечера: на работу он уходит ни свет ни заря.
Конец ознакомительного фрагмента.