Щепка
ЗДАНИЕ ТЕАТРАЛЬНОГО УЧИЛИЩА ИМЕНИ ЩЕПКИНА (Неглинная улица, 6) построено в 1822 году по рисунку архитектора О. Бове.
Первая достопримечательность по правой стороне – гостиница «Арарат». Она относительно новая, и историями еще не обросла. Ранее же здесь располагалась гостиница «Европа», в которой останавливались писатель Достоевский, актер Сумбатов-Южин и публицист Юлиус Фучик. Затем на ее месте возникла гостиница под названием «Армения», а уж потом – «Арарат».
Слева же от гостиницы – старейшая в Москве школа актеров, Театральное училище имени Щепкина (а на московском сленге – «Щепка»), бывшее Императорское театральное училище.
Поначалу здесь располагалось так называемое Военно-сиротское училище – в нем воспитывались дети скончавшихся военных. И только в 1863 году стараниями знаменитого актера Михаила Щепкина разместилось театральное училище. Вполне логично – ведь рядом расположены и Малый, и Большой театры. Его оканчивали мировые имена – Яблочкина, Ермолова, Остужев, Садовский, Гельцер, Пашенная, Турчанинова и многие другие. Цель училища формулировалась так: «Усовершенствование российских спектаклей и балетов, пополнение и, если возможно, самое составление оркестров и замещение иностранных художников театральными воспитанниками».
Из чего можно сделать вывод о плачевном состоянии русского театрального искусства в 1809 году – год основания училища.
Одним из энтузиастов, много сделавшим для «Щепки», почитается управляющий Московской конторой казенных театров Леонид Львов. Актриса Г. Федотова расхваливала Леонида Федоровича: «Львов не ограничился более правильной постановкой драматического класса, но, заботясь и об общем образовании будущих артистов, коренным образом изменил также научные классы. К нам были приглашены лучшие тогдашние учителя… С этого времени началась серьезная, горячая, лихорадочная работа! Не хватало дня, чтобы исполнить все заданное, и вместе с тем эта работа доставляла нам невыразимое счастье, т. к. наполняла нескончаемым интересом весь наш мирок! За это время все мы жили особенной жизнью – в мире поэзии, в мире дивных классических образов. Никогда уже во всю мою долгую жизнь не повторялось этого. Всем, что так обновило нашу жизнь, возвысило нас, зародило способность относиться к себе и ко всему окружающему сознательнее, сохранить и развить в себе все лучшее, – а это присутствие чего-то лучшего день ото дня чувствовалось все больше, – я глубоко убеждена, что всем этим я несомненно обязана дорогим учителям».
До этого здешнее, московское училище не то чтобы влачило жалкое существование, но, во всяком случае, было в тени у петербургского, столичного «коллеги».
Увы, в 1864 году на должность Львова заступил новый управляющий, В. С. Неклюдов. Он решил, что нравы здесь чрезмерно либеральные, и начал активно завинчивать гайки. Главное же – упразднил драматический класс. Актер П. Рябов вспоминал: «Вскоре от главного директора последовало строжайшее предписание о запрещении в школе заниматься драматическим искусством всем воспитанницам… Вследствие этого было приказано сломать и саму сцену в школе, но почему-то эта сломка не состоялась».
А в 1862 году в жизни училища произошло, на первый взгляд, заурядное событие – среди прочей детворы в класс приняли некую М. Ермолову. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она была совсем ничем не примечательная. Один из педагогов, А. Данилов оставил воспоминания о десятилетней Ермоловой: «Большие умные глаза, строгое, серьезное выражение лица, осмысленный, не по возрасту, взгляд, – всем привлекал к себе этот ребенок. Едва я начинал объяснять что-нибудь, она не спускала с меня глаз, боясь проронить слово. Если шаловливая, живая подруга шептала ей свои детские речи и отвлекала тем ее внимание, – она, не оборачиваясь к ней, отводила ее рукой, тихо отодвигалась и все с тем же сосредоточенным вниманием слушала меня, как наставника. Писала она уже тогда почти безукоризненно, хотя не знала никаких правил языка. Это далось беспрерывным чтением книг, которыми снабжал ее отец, суфлер Малого театра. Читала она, разумеется, без всякого выбора водевили, трагедии, драмы и, вероятно, перечитала всю наличную библиотеку театральную. Заметив в ней эту страсть к чтению, я стал носить ей книги, и могу сказать, что она их просто поглощала, так что собственного собрания моих книг хватило ей ненадолго. Пришлось доставать у других и, наконец, брать и в библиотеке. Можно сказать, что к выходу из школы М. Н. прочла все, что стоило прочесть в современной литературе нашей. К счастью, в дело чтения не мешались ни начальница, ни инспектор школы и не считали наших лучших поэтов зловредной пищей для молодых умов».
Конечно же, Ермолова самым активным образом участвовала в школьных постановках и, соответственно, была одной из главных жертв «преобразователя» Неклюдова.
* * *
Адресная книга «Вся Москва» за 1908 год об этом учреждении писала: «Императорское московское театральное училище, угол Софийки и Неглинного проезда, имеет два отделения, балетное и драматическое. В балетное отделение принимаются дети русских подданных христианского исповедания от 9 до 11 лет. Обучение для приходящих бесплатное. На драматическое отделение принимаются русские подданные всех сословий христианского вероисповедания не моложе 17 лет и имеющих свидетельство об окончании не ниже 5 класса среднего учебного заведения или выдержавших испытание на экзаменах при училище. Плата на драматическом отделении 100 рублей в год. Окончившим драматическое отделение присваивается звание неклассного художника».
В наши дни такие правила могут кое-кого и покоробить – еще бы, мягко говоря, не слишком либеральные ограничения по вероисповеданию. Но в царской России подобное было делом привычным, а то, что на плановое драматическое отделение принимаются абитуриенты из любых сословий, делало «Щепку» учреждением достаточном передовым.
* * *
В Первую мировую войну здесь был оборудован военный госпиталь. «Обзор лазарета Императорских театров для больных и раненых воинов» об этом писал: «Оригинальную картину представляла из себя, вчерне, внутренность ремонтируемого здания, походившего на улей, где, как трудолюбивые пчелы, с раннего утра до позднего вечера работали над окраской кроватей, столов, скамеек, дверей и окон не только артисты и артистки Императорских театров, но и ученики Императорского Московского театрального училища. Можно было видеть рядом с оперным певцом, преобразившимся в рабочего, окрашивающего двери, одну из звезд московского балета, стоящую на подоконнике и промывающую стекла окна, а дальше в запачканных краской передниках кордебалетные танцовщицы усердно красили эмалевой белой краской железные кровати, на которых они так еще недавно сами спали, будучи в интернате Училища.
Тут же артисты балета покрывали краской стены палат, а в свободные от занятий часы с разрешения начальства прибегали им помогать маленькие ученики балетной школы, сияя радостью, что и они могут послужить общему делу».
Впрочем, эта эйфория завершилась очень быстро. Раненых поступало все больше и больше, новости с театра военных действий приходили неутешительные, сильно мешал жить сухой закон. Дело шло к семнадцатому году.
* * *
Атмосфера в училище была вполне домашняя – что чувствовалось с первых же минут, еще при поступлении. И до революции, и при советской власти. Актер Евгений Весник вспоминал:
« – Басня у вас есть в репертуаре? – услышал я из зала. Слово «репертуар», сказанное в мой адрес, меня почему-то преобразило. Я почувствовал себя уже наверняка принятым в училище, в котором преподавали все знаменитости, которые, конечно же, почувствовали во мне «что-то». И для меня это «что-то» было достаточно, чтобы бойко объявить, что знаю басню испанского автора «Осел и Флейта», и прочесть ее так же бойко. Но до сих пор не понимаю, почему басом – за Флейту и фальцетом – за Осла!
Время прошло немалое, не знаю, остался ли кто-нибудь в живых из свидетелей, но даю вам слово – я имел шумный успех. На первой же реплике Осла, произнесенной на фистуле, в зале раздались отдельные громкие смешки, на второй – смеялись многие, после финальной третьей фистулы Осла зал разразился дружным смехом… После хохота членов комиссии по поводу моей оригинальной находки говорить за Осла фальцетом, а за Флейту басом я почему-то не очень беспокоился и, мало того, уже видел себя партнером сидевших в комиссии титанов сцены…
– А какой театр вы больше всего любите?
– Я все театры люблю и актеров тоже всех люблю, но ночи, записываясь в очереди за билетами, простаиваю только в Малый.
Так была решена судьба 17-летнего паренька, мечтавшего с детства стать лицедеем. Я стал студентом Театрального училища имени Щепкина при Государственном академическом Малом театре, студентом 1 курса, которым руководили И. Я. Судаков и Б. И. Вершилов».
Впрочем, не всем так везло. Например, Юрий Никулин, легендарный клоун, завалил экзамен. Он читал «Гусара» Пушкина, и сама Вера Пашенная, член приемной комиссии, произнесла сакраментальное: «Спасибо, достаточно».
Правда, оптимист Никулин заподозрил, что произошло это, поскольку его чтение понравилось настолько, что Пашенная решила просто-напросто не тратить время, сразу же поверив в гениальность данного абитуриента. Но подвернувшийся в коридоре студент объяснил ситуацию – Никулин переигрывал безбожно.
«Мнение студента совпало с мнением приемной комиссии», – горестно подытожил Никулин.
Зато он же рассказал прекрасную историю про то, как слушали одну своеобразную абитуриентку: «Держала экзамен девушка, которой дали задание сыграть воровку. Председатель комиссии положил на стол свои часы и попросил девушку якобы их украсть.
– Да как вы смеете давать такие этюды?! – возмутилась девушка. – Я комсомолка, а вы меня заставляете воровать. Я буду жаловаться…
Она долго кричала, стуча кулаками по столу, а потом, расплакавшись, выбежала из комнаты, хлопнув дверью.
Члены комиссии растерялись. Сидели в недоумении. Кто-то из них сказал:
– А может быть, и верно, зря обидели девушку?..
Председатель комиссии смотрит, а часов-то его и нет. Он испугался. Но тут открылась дверь и вошла девушка с часами в руках. Положив их на стол, она спокойно сказала:
– Вы предложили мне сыграть воровку. Я выполнила ваше задание».
Конечно же, девушку приняли.
* * *
Самым колоритным из преподавателей училища был военрук. Евгений Весник вспоминал о нем: «Просятся на бумагу воспоминания о преподавателе военного дела – пожилом кадровом офицере Гаврииле Козловском. До сих пор слышу его слова о преподаваемом в театральном училище предмете: «Я глубоко, категорически и бесповоротно убежден в том, что предмет «военное дело» в театральном институте противопоказан, и преподаю его, лишь выполняя приказ».
Помню, как досконально отвечавшему на вопросы он говорил, что ставит двойку, так как не может «механическое восприятие военного дела оценить более высокой оценкой». А мне за ответ на вопрос: «Что такое граната и ее назначение?» – «Это такой аппарат, который берется в правую или левую руку в зависимости от степени владения оной, затем после энергичного замаха бросается в сторону врага, бросивший кидается вслед этому аппарату с криками: «Вперед! Ура-а-а!». Враг бежит! Победа близка! И неважно, разорвалась граната или нет – «Вперед! Ура-а-а! Победа!» – сказал, что поставит пятерку, потому что такого рода ответ «являет собою чувственное и творческое восприятие военного дела».
Вот по такому принципу он раздавал пятерки и двойки. Только пятерки и двойки! А по окончании опроса или зачета всякий раз громко захлопывал большой учительский журнал и, упиваясь собственным остроумием и хитринкой, словно большой ребенок, радостно и громко, по-военному четко докладывал: «Смирно! Всем отвечавшим сегодня в журнале проставлена отметка 4. Поздравляю. Вольно. Разойдись. Ха-ха-ха!» Мы устраивали овацию доброму преподавателю категорически не нужного, как он говорил, предмета в театральном училище».
Однако в некоторых случаях тот военрук был очень даже жестким человеком: «Как-то уже после начала Отечественной войны в учебном тире на занятиях по стрельбе мы, пятеро студентов, должны были из мелкокалиберной винтовки лежа выполнить следующую команду: «По презренной фашистской мишени одной мелкокалиберной пулей…» Но вот команду «огонь» наш милый Гавриил Козловский не смог подать, а мы не могли стрелять, так как сзади нас раздалась команда начальника всех московских институтских кафедр военного дела по фамилии Горячих:
Конец ознакомительного фрагмента.