Если бы я знал
Часть первая, в которой Бубня идет за дровами
«Предательство начинается с малого», – говорил себе Бубня, перешагивая через залитый дождем скользкий ствол упавшего дерева, – «Это ж надо, никто, ну буквально никто не предложил помощь. Что за друзья такие?» – негодовал зверь, перепрыгивая через большую тёмную лужу, бесстыдно спрятавшуюся в листах увядающего папоротника. Бубня то обречённо, тяжёлыми медленными шагами плёлся по тропинке, то разгонялся от злости, бушевавшей в нём. Он шёл в самый дальний угол Вымышленного леса, где было полно поваленных берез и дубов, из которых звери обычно строили дома, а остатки рубили на дрова.
В лесу наступала осень, та самая, которую традиционно принято не любить. С поздними утрами и ранними вечерами, с низко висящими тучами, ленивыми туманами и запахом старых листьев, всюду разносимым равнодушным ветром. Частыми холодными дождями, которые начинались так же неожиданно, как заканчивались, от чего у всех портилось настроение, ибо в такую погоду совсем не до прогулок. Неизвестно, когда этот мелкий противный осенний пакостник-дождь застанет тебя в дороге довольно вышагивающим нараспашку по лугу и обольет с ног до головы, а после передаст своему дружку – пронизывающему ветру, который, надо думать, не без радости, будет дуть в самое лицо откуда-то снизу, чтобы сырой воротник почаще давал тебе мокрых затрещин. Вот и сейчас, они, словно сговорившись, вволю потешались на несчастным Бубней. Ветер то толкал его в спину, то в бок, то обиженно бил в лицо, может быть, из злости, что зверь отказывается играть с ним в его ветреные игры. Дождь же то начинался, то кончался, ему было совершенно всё равно, что Бубне надо собрать связку дров и отнести их домой, чтобы тут же начать топить печь, и зверю очень хотелось принести домой не сырых, пропитанных запахом осени и сырости поленьев, а сухих звонких дров. Как бы то ни было, а выбора у Бубни не было: закутавшись в тёплый шерстяной свитер, заботливо связанный ещё в прошлом году Сонякой, густой шарф, подаренный весной медлительной Янам, и спрятав уши в большую, даже слишком большую дедову шапку-ушанку, которая то и дело сползала на глаза, зверь пёр в бурелом.
Бубне, конечно, хотелось быть дома, валяться на диване с задранными вверх лапами, грызть карандаш и придумывать новое, всем обязательно очень нужное машинное масло, формула которого ему недавно открылась во сне, но у зверя совсем не было дров, а без дров, как известно, не то что не согреешься, а очень скоро погибнешь, не от обморожения, так от голода. Зверь остановился, задумался: какая смерть лучше: голодная или холодная? На нос упала большая ледяная капля. «От холода», – моментально решил он и потрусил дальше.
Перед тем как отправиться в неприятное приключение, зверь, конечно, внимательно порылся в поисках древесины в сарае, на чердаке, в терраске, на огороде, заглянул в подпол и даже прошелся по полю: вдруг у кого чего упало. Но везде пусто, шаром покати, то ли потому что он очень педантично всегда складывал дрова в одно и то же место, то ли потому, что он бывал во всех этих местах уже несколько раз в течение недели и сжег всё, что мог, и даже собственный забор. «Весной новый сделаю», – говорил он себе, отправляя в печь последнюю оторванную доску.
Жители леса собирали новые дровницы ещё летом. Но Бубне тогда такое занятие пришлось совсем не по душе, тем более что на улице было тепло, солнечно, воздух пел, а кузнечики прыгали наперегонки друг с другом. «К чему мне сейчас готовить дрова? Потом, потом…» – говорил он себе и продолжал предаваться типичным летним занятиям: дремать на лужайке, дышать ромашками или рассматривать, как муравьи организованной шеренгой шастают перед его крыльцом туда-сюда, волоча на себе всяческую снедь. И вот теперь, по слякоти и непогоде, зверь волочился в бурелом с пилой наперевес.
Последние листья рвало с веток беспощадными ветром и дождём, недовольные, они, кружась в своём последнем танце, неслись кто куда горазд, лишь бы подальше из этого промозглого осеннего леса. Один красный кленовый лист, который, как мог, держался до последнего, не устоял и, зазевавшись, тут же врезался в лицо Бубне.
– Кыш, кыш! – замахал руками недовольный Бубня. – Ишь, разлетались!
– Привет! – мягко поздоровался Снокс.
Бубня, никак не ожидавший увидеть перед собой приятеля, попятился назад.
– Гляжу, за дровами идешь? – поинтересовался зверёк, бесстыдно улыбаясь.
В животе у Бубни урчало, есть хотелось нещадно, так что говорить с довольным, тепло одетым, а главное – сытым товарищем ему никак не хотелось.
– Ага, – буркнул он и хотел пойти дальше, но Снокс его задержал.
– Хочешь составлю тебе компанию? – предложил он, весь внешний вид его выражал радость и счастье, – Вдвоём веселее, да и утащить можно больше, – сказал зверёк и несколько раз легкомысленно моргнул.
«Нужен ты мне, – подумал раздосадованный зверь, – Будешь всю дорогу болтать и улыбаться. А мне бы побыстрее сходить да обернуться домой».
– Да что ты унесёшь-то? – засмеялся Бубня, – Ты ж ведра с водой поднять не в состоянии. Что от тебя проку? Иди лучше домой, сухари грызи, – сказал Бубня, отечески похлопал товарища по плечу и медленно, опираясь на палку, как старец-отшельник, пошёл дальше.
Собрав дров, Бубня поспешил обратно. Идти было тяжело. Сапоги то и дело вязли в размытой тропинке. Несколько раз зверь чуть было не упал, кое-как сохраняя равновесие, пыхтя и отдуваясь, он тем не менее брёл, иногда останавливаясь перевести дух и смахнуть со лба пот, лившийся из под шапки горячей струёй.
На улице темнело. Зверь доковылял к центральной поляне. До дома оставалось всего ничего, когда ему навстречу выбежала Соняка, которая невзирая ни на жару, ни на мороз, каждый вечер занималась спортом.
– Привет, – замахала она лапой, – Как дела, спрашивать не буду, вижу, что тяжело.
– Тяжело, – выдохнул суровый Бубня и пошёл дальше.
– Если спина вдруг заболит, – крикнула Соняка вслед уходящему зверю, – Пришли весточку, я тебе примочки из мяты сделаю. Сразу легче станет.
– Не нуждаюсь я в твоей в помощи, – не оборачиваясь, ответил зверь, – От примочек этих только хуже делается. Слыхал я, как ты кипятком Шныру обдала, – закончил он и продолжил свой путь.
Домой Бубня пришёл, когда на улице стемнело. Сбросив связку дров, он шумно выдохнул, стянул шапку и опустился на стул. Перевёл дыхание, начал расстёгивать куртку, развязывать тугой узел на шапке и уже было представил, как заварит себе сейчас чаю, как густо намажет грушевым вареньем кусок белого хлеба и будет греться около печки и лакомиться в тепле и спокойствии… Вот тут-то без стуку и спросу в дом влетел Шныра.
– Хорошо, что ты уже вернулся, – закричал он, – Я несколько раз к тебе заходил, но всё никак не мог застать. Побежали скорее к Нюмнюмнику, кажется, он сильно заболел.
Бубня вздохнул. Посмотрел в темное окно, ветер дул еще сильнее, почти выл, то ли от злости, что лето кончилось, то ли потому что делать ему было нечего в этой пустой осенней ночи. Бубня поёжился. Представил, как он снова выйдет на улицу, как ему опять придётся идти, опираясь на палку, месить грязь. А он даже не успел перекусить. Сил не было вовсе. Сначала надо бы поужинать. Разве мог он сейчас, источая усталость, бренность и муки бытия, куда-то идти, тем более – к больному, которому сейчас уж точно не нужна его недовольная физиономия. А каким он был бы утешением? Ему самому сейчас необходимо утешение, может быть, даже забота. Нет, нет, никуда сейчас идти нельзя. Ни в коем случае, это было бы неуважение к товарищу. «Вот отдохну немного, – сказал сам себе зверь, – Тогда и пойду. Банку малины возьму. Сухого ревеня. Толчёной ромашки. Всё, что надо, возьму и пойду».
– Знаешь что, Шныра, – сказал зверь, – Ты спутай один, а Нюмнюмника я позже проведаю.
Шныра пожал плечами и вышел, громко хлопнув дверью.
– Вот наглый! – подумал Бубня, – Мало того, что без стука в дом прёт, ещё и дверьми стучит! О, пошёл народ! О, образцово показательный лес! О, дела!
Приговаривая что-то себе под нос о культуре и воспитании современных зверей, Бубня покидал в печь дрова, кое-как растопил, скинул, наконец, тяжёлую верхнюю одежду и сел ждать, когда согреется дом.
Прошло совсем немного времени, и зверя начало клонить в сон. Даже не успев приготовить себе ужин, голодный, но пригревшийся, он кое-как добрёл до кровати и аккуратно прилёг на бочок с самого краю, специально, чтобы покемарить каких-нибудь полчасика и встать, даже будильник для этого завёл. Зверь собирался приготовить вкусной еды, может быть, даже испечь дюжину блинов, и отдохнувшим, полным жизни и радости в глазах отправиться навещать больного Нюмнюмника. Бубня закрыл глаза и тут же провалился в тёплую негу, ему снилось лето, снилось озеро с камышами, снился мягкий бархатный ветерок, и он с Нюмнюмником – в старомодных купальных костюмах в чёрно-белую полоску сидящие на понтоне и, свесив лапы в воду, о чём-то болтают, может быть, о шмеле, который так навязчиво летает вокруг Бубни, разрывая медленное тёплое лето своим невыносимым жужжанием. Зверь махнул лапой и свалился с кровати. Поднял голову. Будильник прыгал и надрывался, как мог, чтобы разбудить заснувшего зверя. Бубня поднялся и сел на край кровати. В голове шумело. Вся усталость дня разом вернулась и удобно устроилась в его голове. Он попытался встать, но приставучая усталость мигом спустилась в ноги и повисла на лапах пудовыми гирями. Посплю еще немного, – решил Бубня и вернулся к кровати. А как же Нюмнюмник? – спросил сам себя верный товарищ. Ничего страшного за ночь не может случиться, это всего-то несколько часов.
– Несколько часов! – повторил он вслух, – Впереди ещё целая долгая жизнь, несколько часов ничего не решают, – резюмировал зверь, стягивая с себя домашние валенки, в которых он задремал, потом забрался под одеяло, не взбивая подушки, плюхнулся на неё и тут же уснул.
Часть вторая, в которой Бубню всё-таки разбудили
– Да проснись же ты! – тряс и кричал прямо в ухо Шныра, пытаясь разбудить спящего зверя, – Ну же, вставай!
– Что? Что случилось? – Бубня открыл глаза. Перед ним стоял перепуганный друг, весь мокрый с всклокоченной шерстью.
– Наконец-то, – недовольно воскликнул Шныра, – Одевайся. Скорее! Быстрее! Живо!
Бубня посмотрел в окно. На улице было темно. «Сколько же я спал? Неужто сутки?» – спросил он сам себя и начал подниматься, но в миг вернувшаяся бдительная усталость напомнила ему, что уснул он не так давно.
– Что-то случилось? – сипло спросил он.
– Много чего, – по-деловому ответил Шныра, выбрасывая из шкафа прямо на кровать рубашку, штаны и носки. – Собирайся скорее, ты очень нам нужен.
Ничего не понимая, трясущимися лапами Бубня натянул на себя вещи, потом надел куртку, влез в сапоги, перепутав правый и левый. В голове шумело, мысли одна за другой влетали и вылетали. Никто не ходит в гости в такое время, значит что-то случилось. Случилось! Но что?
Не выключая света, зверь вышел из дому вслед за другом, закрыв дверь на навёрточку, он спустился с крыльца и только теперь, когда в лицо врезался не на шутку разбушевавшийся ветер, он вспомнил про Нюмнюмника.
– Расскажи мне, что произошло? – потребовал Бубня, догнав Шныру.
– Нам нужно как можно быстрее попасть к Сноксу! – сердито ответил друг.
«К Сноксу? – удивился зверь, – Значит, с Нюмнюмником всё в порядке и произошло какое-то другое ЧП. Но что?». Звери быстро шагали по темному лесу, не разбирая под ногами ни тропинок, ни кустов, несколько раз они по очереди спотыкались о пеньки, но продолжали идти без остановок и отдыха. Ветер неустанно выл, голые деревья отвечали ему треском веток. Где-то далеко ухала голодная сова: какое бы живое существо захотело сейчас прогуливаться по Вымышленному лесу? Лес был предоставлен сам себе, творил, что хотел, и не желал становиться сейчас удобным кому-то.
– Я его видел накануне, с ним было всё хорошо, – сипел Бубня, – Зачем мы к нему спешим так рано?
– Его придавило лестницей, – рявкнул Шныра и зло посмотрел на друга, такого взгляда у зверя, наверное, не было никогда.
Бубня, который всё это время страдал и мучился, думая всякие нехорошие мысли, неожиданно засмеялся.
– Как это, придавило?
– А вот так! – закричал, остановившись, зверь, но тут же взял себя в руки и поспешил продолжить путь, – Кто ему сказал, что он слабый очень? – спросил Шныра, немного погодя.
Бубня развел лапами. Так вот в чём дело!
– И поэтому ты меня разбудил? Из-за того что этого недотёпу придавило лестницей? Ты решил, что я должен идти по этому холоду, в темноте, грязи, чтобы вызволить его? В себе ли ты, друг мой Шныра? – Бубня негодовал, лучше он бы он пошёл навестить болеющего Нюмнюмника, чем спасать какого-то Снокса, сам виноват!
– Расстроенный, он пришел домой, – Шныра не обратил внимания на слова друга и продолжил свой рассказ, – И решил, что ему следует незамедлительно сделаться сильнее. Для этого он нашел где-то на чердаке дедушкину гирю, поднял её и, конечно же, тут же уронил. Та проломила потолок и упала в дом, проломив и пол. Снокс начал спускаться по лестнице, но та под его весом, угодила в дыру, которую проделала гиря, и упала вместе со Сноксом. Он пролежал всю ночь, пока я не пришёл к нему. Битый час я старался стянуть лестницу, но сделать это в одиночку мне не под силу. Только у тебя получится её поднять. Ты в Вымышленном лесу – самый сильный, увы, – больше Шныра не проронил ни слова, он лишь шёл и шёл, делая только широкие шаги.
– Вот дела-а… – сказал Бубня, которому стало очень жаль друга, пролежавшего на холодном полу всю ночь без движения и неспособного освободиться из-под лежащей и давящей на него лестницы, которую он же сам, Бубня и смастерил год назад из широких дубовых досок, чтобы та была тяжелее и массивнее и прослужила не меньше ста лет.
– Снокс очень не хотел, чтобы я звал тебя на подмогу, – сказал уже на подходе к дому зверя Шныра, – Он рассказал мне, почему вдруг, на ночь глядя, решил заняться спортом.
– Ох, ох, ох, – стонал Бубня, – Подумаешь!
– Да уж, натворил ты делов, – безучастно, отозвался Шныра, глядя в глаза другу, потом отвернулся и быстро поднялся в дом.
– Наверное, если бы я знал! – сам себе сказал Бубня и почесал затылок под шапкой, – Если бы я знал… Но я-то не знал!
Поднявшись в дом, друзья быстро прошли в чулан, где на полу, придавленный лестницей, лежал Снокс. Шныра, пытаясь выручить друга, закутал его в несколько слоёв тёплого платка, под голову засунул подушку, но по всему было видно, что валяться распластанным под тяжестью было мало того, что не комфортно, но ещё и очень зябко. Бубне даже показалось, что на холодном полу в свете тусклой лампочки он видит иней. В один момент ему стало жаль Снокса.
Сгорая от стыда и извиняясь, зверь тут же поднял лестницу. Снокс выглядел уставшим. Под глазами появились большие темные круги.
– Снокс, пожалуйста, – взмолился Шныра, – Ты очень устал, всю ночь пролежал в чулане, но нам очень нужно найти в лесу полынь. Только ты можешь помочь нам, у тебя лучший во всем Вымышленном лесу нюх.
– Да, да, конечно, – тихо сказал Снокс, – Я сейчас же пойду.
– А мы тебе поможем. Будем нести фонари, – предложил Шныра.
Звери быстро собрались и отправились в путь. Снокс бегал от одного куста к другому, нюхал ветки, некоторые пробовал на вкус. Бубня, которому после спасения друга стало намного легче, присел на пенёк и беззаботно спросил Шныру.
– Может быть, я пойду домой? Мы же спасли нашего проворного друга?
– Если хочешь, конечно, иди, – равнодушно ответил Шныра, внимательно следивший за перемещениями Снокса, – А тебе не интересно, зачем нам среди ночи понадобилась полынь?
Бубня вопросительно посмотрел на товарища.
– Всё дело в том, – начал рассказывать Шныра, – Что Нюмнюмнику совсем худо, жар у него, в бреду он. Ему срочно нужен лечебный отвар.
Бубня похолодел.
– Так у Соняки же есть все возможные настойки и травки, – сказал Бубня, хотел было что-то ещё добавить, но осёкся…
– Да, целебные травы у неё были, только она выкинула всё, потому что кое-кто, – тут Шныра сделал долгую паузу и пристально посмотрел на Бубню, – Сказал ей, что толку от её настоек нет!
Зверь соскочил с пенька, схватил второй фонарь и хотел побежать к Сноксу, чтобы помочь ему побыстрее найти полынь, которая даже ночью, даже в одиноком пустом лесу пахнет так сильно, что её ни с чем не перепутаешь, но поскользнулся на торчащем из земли мокром корешке и упал.
– Нашёл, нашёл! – закричал Снкос, выбегая довольный из кустов и волоча за собой больший куст сухой полыни, – Скорее, Бубня, чего ты разлёгся? Помоги мне нарвать веточек. И ты, Шныра, тоже не стой.
Бубня вскочил с места и уже через несколько секунд складывал сорванные ветки в лукошко. Когда собрали столько, сколько нужно, зверь отдал корзинку Шныре и побежал к Нюмнюмнику.
– Что же это такое? – говорил он сам себе, – Как же могла Соняка всё выбросить? Неужели только из-за меня. Ах, какой я дурак! Ах, какой дубина! Но если бы я знал, конечно же не стал бы ничего ей говорить.
Бубне было так стыдно, что иногда он хотел развернуться и побежать прочь, лишь бы не видеть глаз своих друзей. Нюмнюмника же он очень хотел увидеть, но жутко боялся. В голове зверя со скоростью молнии проносились одна за другой мысли. «Как так получилось, что я его не проведал? Почему я не пошёл со Шнырой? Почему не отнёс малинового варенья сразу? Но я же не знал, что он так тяжело болен!» – пытался найти себе оправдание зверь, – «Так я думал, что он просто простыл. Но разве при обычной простуде лучшим друзьям не нужно внимание и забота?» Мысли Бубни метались, он задавал себе великое множество вопросов, спорил, находил ответы, опять спорил и всё время возвращался к одному и тому же выводу: предательство начинается с малого, еле заметного даже не поступка, а не совершённого поступка. Бубня бежал, сейчас он не хотел спать, не хотел есть, ему было не важно, насколько холодно или ветрено на улице, ему было важно навестить Нюмнюмника, спросить у него: «Как ты себя чувствуешь, дружище?» Почему-то именно сегодня Бубня очень боялся, что может случиться что-то непоправимое. А раз Шныра, внимательный и заботливый, но толстокожий и обычно хладнокровный Шныра, поднял на уши весь Вымышленный лес, значит здоровье Нюмнюмика в серьёзной опасности.
– А если я не успею? – Бубня замер, как вкопанный.
– То это останется с тобой на всю жизнь, – ответил сам себе зверь, – Из года в год ты будешь думать о том, что вместо того, чтобы принести лекарство товарищу, ты лёг спать. Конечно, это жалость к себе, конечно. В обоих случаях – жалось. Удивительно, как в одном маленьком звере умещается столько жалости, но разве дана она только ради того, чтобы тратить её на себя? Не много ли её на одного зверя? Не лучше ли отдавать её другим? Тогда это будет уже совсем другая жалость, не замкнутая на самом себе, а во благо. Если бы я подумал об этом раньше? – сказал зверь, – Если бы я знал это раньше…
Бубня бежал по тёмному Вымышленному лесу, в котором так быстро наступила осень, что никто даже не успел толком попрощаться с летом. Бубня бежал по размытым дорожкам, лапы его болели оттого, что сапоги были неправильно обуты, но всё это было такими мелочами, такими пустяками. «Мне надо отдать свою жалость другу», – эхом разносилось у него в голове, вопросов больше не было, кажется, он нашёл решение. Бубня бежал.
Зверь остановился перед домом друга. Постучал. На порог вышла Янам. Она была грустной и уставшей. Бубня знал, что она не спала всю ночь. Молча Янам поманила зверя лапой. Тот вошёл. Снял шапку. Сапоги. Поставил их аккуратно в сторонку. Повесил куртку на гвоздь. И медленно, тихо, словно боясь вспугнуть жизнь, подошёл к лежавшему на кровати Нюмнюмнику. Из глаз Бубни полились слезы, таким беззащитным, одиноким казался сейчас этот маленький зверёк с ирокезом на голове. Бубня потянулся и взял лапу друга. Она была ледяной.
Нюмнюмник открыл глаза.
– Привет, – тихо сказал он.
– Привет, – ответил Бубня.
Зверёк хотел сказать что-то ещё, но у него не получилось. Слишком мало у него осталось сил.
– Ты скоро поправишься, Соняка, Снокс и Шныра готовят чудодейственный отвар, он поможет тебе, держись.
Нюмнюмник улыбнулся. Отвернул голову и, кажется, заснул. Бубня взял стул. Сел рядом.
– Он звал тебя, – сказала подошедшая Янам, – Чем сильнее был жар, тем сильнее звал. Где ты был? – последний вопрос Янам задала без злости или упрёка, она спрашивала с нежностью.
Бубне нечего было ответить. Он молчал. В комнату вошли Снокс, Шныра и Соняка, державшая в руках завёрнутый в несколько слоёв ткани кувшин. Звери быстро скинули с себя верхнюю одежду. Янам взяла кружку, налила отвар, кажется, кружка дышала, вверх от неё поднимался плотный душистый пар. Она подошла к Нюмнюмнику, бережно подняла его голову и напоила спасительным эликсиром. Прошло совсем немного времени, а зверёк уже мягко посапывал, отвернувшись к стенке.
Часть третья, в которой все счастливы, потому что несчастье не может быть навсегда
– Эй! – кто-то толкнул Бубню в бок, – Просыпайся, соня.
Зверь открыл глаза. Перед ним стоял, как всегда, улыбающийся и часто моргающий довольный Снокс.
– Ты не заболел, – спросил Бубня первым делом.
– Не-а, – помотал головой беззаботный Снокс, – Там завтрак девчонки накрыли. Иди, съешь вкусного, – кто бы мог подумать, что этот ушастый зверь полночи пролежал в чулане на полу, придавленный лестницей!
Бубня кивнул. Поднял голову, осмотрелся. В комнате никого не было. Все друзья куда-то ушли. Кровать Нюмнюмника оказалась пустой.
Зверь протёр глаза, прошёлся в кухню, обернулся, не видит ли кто, потом побрызгал из умывальника водой в глаза и вышел в террасу, где увидел Соняку. Она стояла к нему спиной и напевала себе что-то под нос, связывала ровные пучки травок и складывала их в уже ставшую большой горку.
– Это, – помялся Бубня, глядя в спину подруги, – Ты прости меня, что нагрубил тебе.
Соняка обернулась.
– Да всё хорошо, – махнула она лапой, улыбнулась, подошла к Бубне и крепко его обняла, – Иди на улицу. В лес вернулось лето!
Вместе звери вышли на крыльцо. Бубня сощурился. Яркое солнце светило, как в июне, только по ясному, голубому небу плыли стаи улетающих воспитанных птиц, которые так неистово махали крыльями на прощание, что хочешь – не хочешь, а махнуть в ответ лапой тоже нужно. Упавшая листва нашла себе новую забаву: гонимые лёгким ветерком, листики гонялись друг за другом, играя то ли в салочки, то ли бегая на перегонки.
– Привет, – Нюмнюмник, кативший в тачке кучку яблок, остановился.
– Одевайся и помогай яблоки собирать, – крикнул копошащийся в кустах Шныра.
– Или лечебные травки, – предложила Соняка, там на холме я видела несколько ещё зелёных кустов, может сходишь, проверишь.
Бубня кивнул.
– А меня с собой возьмешь? – спросил Нюмнюмник.
– Пока вы будете ходить, я вкусных пирожков напеку, – сказала Соняка.
– С яблоками, – уточнил Нюмнюмник и облизнулся.
– С яблоками, с яблоками, – засмеялась подруга.
Друзья поднимались на холм вместе с солнцем. К тому времени, когда звери уселись на сырое бревно, лежащее тут с незапамятных времен, солнце успело подняться на самый верх неба и теперь мягко грело макушки.
– Мне очень стыдно, – сказал Бубня шепотом.
– Это хорошо, – ответил Нюмнюмник не глядя на товарища, – Стыд – очень полезное чувство. Хотя по мне, тебе совершенно нечего стыдиться.
– Ну как же, – не согласился зверь, – Я же думал больше о себе, это не правильно.
– Неправильно думать всё время о других! – заметил Нюмнюмник, – А если уж делать что-то для других, то никак не ради собственного спокойствия, это уже не дружба, а не пойми что. Понял?
– Понял! – ответил ничего не понявший Бубня, но, на всякий случай, вопросов решил больше не задавать.
Отсюда, с холма, в ясный день было очень хорошо видно, как управлявшая Вымышленным лесом осень ослабла и сдаёт свои позиции. Зима уже перебралась через дальние горы, засыпав их хорошенько снегом, и очень скоро придёт сюда. Закутает метелью дома, деревья, тот же холм, подует теплом, потом застудит, спрячет всё под ледовую корку, чтобы под снегом уютно спалось тем, кто зимой предпочитает видеть грёзы, а не бесконечные белоснежные поля. Зима воссядет на свой белый трон и будет править, холодно, может быть, даже сурово, чтобы звери пуще прежнего не скупились жалеть друг друга, отдавая друзьям тепло и внимание не совести ради, а просто так, от любви.