Глава 4
Тетя Элеонора завизжала. Кто-то опрокинул чайный сервиз. Фарфор, разбившись, засыпал осколками ковер. Мередит бросила прощальный взгляд на превратившуюся в мусор любимую посуду. Мистер Гримли звал кого-нибудь на помощь. Слуги, словно небольшая вражеская армия, ворвались в гостиную, преумножая хаос одним своим присутствием. Все это время мистер Колфилд не терял хладнокровия, хотя отец Мередит пытался задушить гостя его же собственным шейным платком.
– Молю вас! Не бейте его! – стараясь перекричать поднявшийся гвалт, причитала Мередит.
– У него больная спина! – беспомощно размахивая руками в воздухе, визжала тетушка Элеонора. – Не повредите ему спину!
– Но он, дьявол его побери, пытается задушить меня, – недоверчиво глянув на графиню, произнес Колфилд, осторожно высвобождаясь из удушающих объятий старика.
Все это заняло не более минуты, однако она показалась всем бесконечно долгой. Только после того, как Нелс, похожий на огромного медведя, крепко, но бережно схватил старика, напряжение немного спало.
– Дочь! Не доверяй ему! – указывая на незнакомца искривленным подагрой перстом, завопил безумец. – Он папист! Меня не проведешь! Они шныряют тут повсюду. Он замыслил убить королеву…
Остальную часть бреда старика уже никто не слышал, так как безумца вывели из гостиной и повели в его комнату, вверх по лестнице.
– Примите, прошу вас, мои искренние извинения. В последнее время папа сам не свой. – Мередит не в силах была скрыть стыд за отца и вследствие этого сердилась еще больше.
В прошлом ее батюшка был замечательным человеком, весьма благочестивым и эрудированным. Многие восхищались им. Разумеется, он всегда был скуп на любовь и отличался излишней строгостью, но другого отца у нее просто нет, а его теперешняя болезнь не его вина.
– Не стоит извиняться, миледи, – сказал Колфилд, поправляя складки шейного платка. Губы его кривила полуулыбка. – Не думаю, что ваш отец на самом деле вознамерился убить меня.
– Милорд! – всплеснув руками, воскликнула тетушка Элеонора. – Вы такой добрый и учтивый! Немногие способны на подобное смирение и понимание ближнего своего! – Толкнув племянницу в бок, тетя обратилась уже к ней: – Правда, он сама любезность, Мередит?
– Да, – согласилась графиня, удивленная неожиданной переменой в отношении тети к Николасу Колфилду.
Еще совсем недавно тетушка Элеонора проклинала его, называя гнусным мерзавцем.
– Признаться, меня это несколько тревожит, – раздался в гостиной взволнованный голос стряпчего. – Я понятия не имел, что болезнь вашего родителя столь серьезна. Я беспокоюсь за вашу безопасность, миледи. Теперь вам к тому же следует думать о безопасности не рожденного ребенка. Как по мне, это неоправданный риск – жить под одной крышей с тем, у кого случаются припадки и кто склонен к насилию. Не будет ли разумнее поместить его в приют?
Предложение стряпчего до глубины души возмутило Мередит.
– Вы, полагаю, не имеете ни малейшего представления об ужасных условиях, в которых протекает жизнь пациентов приютов. Мне говорили, что там хуже, чем в Ньюгейтской тюрьме. А еще хочу сказать: мой отец не опасен. Он пал жертвой преклонного возраста и болезней. Надеюсь, с вами такое никогда не случится, а ежели произойдет, то у ваших родных хватит сострадания не отправлять вас в приют.
Колфилд взирал на нее с одобрением.
Мистер Гримли открыл было рот, вознамерившись, видимо, озвучить свои никому не нужные советы, но тут Колфилд в довольно вежливой манере остановил его, заявив бесстрастным тоном:
– Это семейное дело, мистер Гримли. Я позабочусь о безопасности всех, кто находится под моей защитой.
Услышанное, кажется, вполне удовлетворило стряпчего. Он кивнул, воздержавшись от дальнейшего обсуждения. Мередит в глубине души негодовала по поводу излишней властности, проявленной мистером Колфилдом, хотя, надо признать, это заявление успокоило мистера Гримли, положив конец всем его словоизлияниям. Когда же она умудрилась попасть в зависимость от Колфилда? Нет, теперь ее единственная цель заключается в обретении полной свободы от кого-либо.
На миг тень дурного предчувствия накрыла ее… А было еще какое-то непонятное ощущение. Прошли долгие годы, с тех пор как она в последний раз на кого-то рассчитывала. В то время она была молоденькой девушкой, а ее отец пребывал в телесном и душевном здравии. В ее мозгу эхом звучали слова мистера Колфилда – «под моей защитой». Что должен чувствовать мужчина, решившийся защищать ее, печься о ней, предъявлять на нее свои права?
Мередит отогнала от себя эти непрошеные опасные мысли. Раньше она уже разок задавала себе подобные вопросы – когда выходила замуж за Эдмунда. Какой же чудовищной ошибкой был ее брак! Нет уж. Лучше самой распоряжаться своей жизнью, чем отдать себя на милость еще одного Брукшира.
Бросив взгляд на горничную, собиравшую осколки битой посуды, Мередит произнесла с нарочитой непринужденностью в голосе:
– Может, еще чаю?
Он не мог заснуть в этом доме. Как ни парадоксально, Колфилд не в состоянии был представить, что почувствует, вновь оказавшись здесь. Ник не ожидал, что воспоминания обрушатся на него разрушительной лавиной. Похоже, ничто не забыто. Прошлое не умерло, как бы он не заверял себя в обратном все эти годы.
Так и не раздевшись ко сну, Ник мерил шагами свою комнату, борясь с искушением спуститься вниз, оседлать лошадь и умчаться подальше от этого дома. Вздохнув, мужчина устало потер лоб. Слишком легко… слишком трусливо… Надо оставаться здесь до конца. Если удача будет на его стороне и леди Брукшир родит здоровенького мальчишку, он сможет со спокойным сердцем вернуться к своей прежней жизни.
Внешне казалось, что дом не претерпел особых перемен, но только на первый взгляд. Небольшие изменения явно имелись. Теперь здесь чище, дышалось свежее и в комнатах стало светлее. Ник подозревал, что такие изменения произошли благодаря леди Брукшир. Без сомнения, эта ледяная принцесса любит порядок и чистоту во всем. В этом она совсем не была похожа на его матушку, которая предпочитала заботам по дому и хозяйству ленивое ничегонеделанье.
Будучи мальчиком, он наслаждался здешней жизнью, не подозревая, что его могут лишить всего этого. Воспоминания Ника были приятными до того страшного, долгого дня. После него у Колфилда началась другая жизнь и он сам стал другим. С того дня, как покинул этот дом, он умирал тысячью смертей, но так и не умер. Отец всегда стоял в его жизни на некотором отдалении, однако в детстве Ник никогда не считал его врагом. С другой стороны, как еще можно назвать человека, вышвырнувшего из своей жизни жену и ребенка? Ник не был уверен, что его мама на самом деле изменила своему мужу. Он так и не узнал всей правды. Скорее всего, отец пресытился женой-иностранкой, чье прошлое оперной певицы отбрасывало на него тень, и просто избавился от нее, как только страсть в его душе остыла. Отец был титулованной особой и богатым человеком. Развод принес ему мало неприятностей. Но матери, бывшей в прошлом простой певицей… Она не только не могла больше показаться в высшем свете, ей отказано было зарабатывать как прежде себе на жизнь, выступая на сцене. Хотя нет, одна профессия вполне оставалась доступной…
Выйдя из своей спальни, Ник медленно двинулся по тускло освещенному коридору. Звук шагов приглушал толстый ковер. Шорох ног смешивался с тихим шепотом вчерашнего дня. Ник остановился у детской. Дверь была приоткрыта. Внезапно прошлое наполнило жизнью погруженную во тьму комнату. Он услышал в голове голос няни Конни, умолявшей его отца не выгонять мальчика из дому. Ник вдруг отчетливо вспомнил лицо родителя. Тот смотрел своими холодными голубыми глазами сквозь ребенка. А потом прозвучали роковые слова: «Пусть тоже уезжает».
Эдмунд также присутствовал при этом. Прислонившись к дверному косяку, сводный брат безмятежно и равнодушно наблюдал за тем, как отец изгоняет из дома мачеху и ее сына.
Отступив от порога своей бывшей детской, Ник отогнал воспоминания прочь. Он боялся, как бы за ними не последовали другие, еще более мрачные.
– Милорд…
Тихий голос разбил вдребезги неприятные воспоминания. Развернувшись, Ник увидел леди Брукшир. Одета графиня была в аккуратное домашнее платье из тяжелой хлопчатобумажной ткани. Ник мог бы поспорить, что ночная сорочка под ним отличается такой же аккуратностью. К груди женщина прижимала книгу, словно это был щит. Теперь она мало чем напоминала облаченную во все черное бледнолицую вдову, которую он видел накануне. Исчезли строгость платья и прически. На плече у нее лежала длинная коса золотисто-каштановых волос. Сейчас она выглядела молоденькой, невинной школьницей, хотя Ник прекрасно знал, что перед ним вдова, чья юность осталась далеко позади.
– Вы заблудились? – Широкий лоб женщины избороздили морщинки.
Заблудился? Нет, как ни грустно, он превосходно знал, где находится. Кивнув в сторону детской, Ник отошел подальше от двери.
– Моя детская комната.
– А-а-а… – с выражением легкого замешательства произнесла графиня.
Она немного ослабила хватку и опустила книгу чуть пониже.
– У меня была няня по имени Конни. Она, случайно, не служит ли в доме и сейчас?
– Никогда о ней не слыхала. Можете поспрашивать в деревне. Возможно, она до сих пор живет где-то недалеко отсюда.
– Быть может, – ответил он, стряхивая с себя странное настроение, которое им овладело. – Теперь, полагаю, настало время вновь найти применение для этой комнаты…
Графиня, едва заметно смутившись, кивнула.
– Ваш отец был бы доволен. Он недолго прожил после моего появления в доме, но часто выражал желание снова увидеть детскую, полную ребятни.
«Какая ирония! Выгнав своего сына отсюда, он желал видеть в детской много ребятни…»
– Жаль, что он не дожил до этого дня, – холодно произнес Ник. – Уверен, из ада ему ничего не видно.
Мужчина ожидал, что графиня сейчас примется осуждать его, или проявит крайнюю степень волнения, или попросту упадет в обморок, как это приличествует благовоспитанным леди, особенно таким чопорным и педантичным дамам, как она. Однако графиня лишь склонила голову набок и с интересом взглянула на него.
– Насколько я понимаю, расстались вы с отцом не совсем мирно?
Ник пристально смотрел на нее. Она с невинным видом моргала своими большими глазами. Вопрос задан был вполне искренне, без тайного подтекста либо осуждения.
– А до ваших ушей не долетали какие-нибудь слухи? – вопросительно приподняв брови, осведомился Ник. – Признáюсь, я удивлен. Полагал, что вам известны все нелицеприятные подробности того дела. Эдмунд никогда не рассказывал вам обо мне?
Потупив взор, графиня провела пальцами по переплету книги. У Ника сложилось впечатление, что его вопрос был немного бестактным.
– Нет, он ничего не рассказывал мне о вас.
Неужели она настолько горевала о кончине мужа, что одно упоминание об Эдмунде огорчило ее? Неужели она любила его? Ник ощутил неприятный привкус на губах. Он снова окинул женщину взглядом. Из-за выбившихся прядей волос ее лицо казалось необычайно молодым и свежим. Бесспорно, она была симпатичной. Кровь у него в жилах забурлила, подстрекаемая желанием и завистью. Чем Эдмунд мог добиться ее любви? Сводный брат, насколько он его помнил, вряд ли способен был вызвать в сердце женщины любовь и верность.
– Ну, возможно, он не находил это важным, но другие должны были вам что-то рассказать, или нет?
– Разумеется, я спрашивала, милорд, – произнесла она и подняла на него глаза так, словно ожидала, что у Ника ее слова вызовут неудовольствие. – Я знаю, что до замужества ваша матушка была актрисой, а потом, забрав вас, она куда-то уехала.
Ник улыбнулся. Уж слишком отважный взгляд графини не соответствовал ее скромному виду молодой девушки в этом простом домашнем платье.
– К сказанному можно еще кое-что добавить. Горькая правда заключается в том, что отец выгнал нас обоих из дому. Развод. Это мерзкое короткое слово лишь шепотом передавалось в гостиных из уст в уста. Мне тогда исполнилось всего восемь лет, но после развода отец отрекся и от меня.
Несмотря на спокойный тон, горечь переполняла каждое произнесенное им слово.
Женщина задумчиво прищурилась. Она поджала губы, что-то явно обдумывая. Светильники на стенах отбрасывали длинные тени. Нику было трудно разглядеть выражение ее глаз, но он почувствовал в них порицание… Или это ему только почудилось?
– Вам интересно, чем мы заслужили такое обращение?
– Нет. Я считаю, что трудно простить отца, отрекшегося от собственного ребенка. Такой поступок заслуживает всяческого осуждения.
– Отречение от ребенка, а как же супруга? – с вызовом спросил Ник.
– Я… – запнулась графиня, – не знаю обстоятельств…
– Очень тактично с вашей стороны, однако не уверен, что вы изволили бы выражаться подобным образом, не окажись моя матушка оперной певицей. Не думаете же вы, что она находилась в равном с моим отцом положении? У него было богатство и статус в обществе. Я не говорю уж о том, что закон предоставляет мужчинам больше прав, чем женщинам. Разве вы сейчас не зависите от меня в той же мере, в какой прежде зависели от Эдмунда?
Она напряглась всем телом. Ник видел, что его слова достигли нужного эффекта. Значит, графине не нравится ее подчиненное положение и она прекрасно понимает всю степень своей зависимости.
– Что-то не так? Вам неприятно слышать правду, миледи?
– Да, неприятно, – признала она. – Не люблю быть кому-либо обязанной.
– Ваше положение не так уж сильно отличается от того, в котором оказалась моя матушка. Вы обе остались без пенни за душой. – Ник пожал плечами. Он старался сохранять хладнокровие, но это было отнюдь не просто. – Отец обвинил мою мать в неверности. Если его обвинения являлись правдивыми, возможно, она заслужила кару.
– А вы? – спросила Мередит. – Не могли же вы совершить что-нибудь настолько скверное. Тогда вы были беспомощным ребенком. Должно быть, ужасно потерять все то, что составляло опору вашего существования. Могу представить, как вам было тяжело.
Она произнесла это таким тоном, словно и впрямь понимала, что значит потерять опору существования. Возможно, графиня испытывает нечто похожее сейчас, когда ее будущее остается сокрытым в тумане неопределенности. Ее будущее зависит от того, родится у нее мальчик или девочка, и подчинено капризу судьбы.
«Дочь приходского священника, скорее всего, сочтет это Господним провидением», – усмехнувшись, подумал Ник.
Она сочтет, а он – нет. Если Бог есть, он давно уже отринул от себя Ника. Мальчик или девочка? Все равно что играть в орлянку с судьбой.
– Я выжил.
– Ваш отец также многого лишился, даже если он этого и не понимал. Умер он очень одиноким человеком. Уверена, он сожалел…
– Нет! – нетерпеливо прервал графиню Ник, рубанув ребром ладони воздух. – Этот мерзавец не заслуживает ни капли жалости. Вам не удастся переубедить меня. Коль вам так уж необходимо кого-либо пожалеть, то пожалейте мою мать, которая была вынуждена продавать свое тело ради того, чтобы мы не умерли с голоду. Она умерла, заходясь кашлем, в грязной, кишащей крысами дыре.
Лицо графини побледнело. На сей раз ему удалось взять ее за живое, а вот на душе Ника сразу же полегчало. Гнев – старинный приятель, который не покидал его в самые трудные дни, вырвался наружу. Было очень здорово отвести душу, выместив свою злость на постороннем человеке. Все, кого он мог бы обвинять в случившемся, умерли. Она была ближайшим громоотводом. Будучи девушкой, она вышла за Эдмунда, делила ложе с человеком, который безучастно наблюдал за тем, как изгоняют Ника. Тогда сводному брату исполнилось пятнадцать лет. Он вполне мог поднять голос в защиту младшего. Женщина, стоявшая перед Колфилдом, была замужем за этим слабовольным слюнтяем. Она даже умудрилась оплакивать его кончину. Ник не испытывал к ней сострадания. Ему все равно, с каким сочувствием она слушает его, пока он изливает перед ней душу.
Графиня потупила взор. Она уставилась на расстеленный по полу ковер. Теперь девушка напоминала Колфилду мышку, которая старается незаметно улизнуть, встретившись с грозным хищником.
– Извините. Я сказала не подумав.
– Теперь вы знаете правду.
– Мне жаль, что вам пришлось перенести столько страданий. Плохо, что об этом никто не знал. Вам помогли бы тогда.
Ник ощутил растущее раздражение. Неужто графиня и впрямь думает, что никто ничего не знал? То, что никто им не помог, еще не значит, что скандальная история его семьи оставалась неведомой для окружающих.
– Все всё знали. В этом лично у меня нет ни малейшего сомнения. Случись подобное в наши дни, порядочное общество и пальцем бы не пошевелило, чтобы помочь таким, как мы.
– Я уверена, сегодня в Эттингеме вы встретите множество людей, которые не останутся в стороне, зная о столь чудовищном попрании справедливости.
Ее наивность бесила Ника.
– Если вы родите девочку и я захочу выгнать вас в лес жить с волками, добрые христиане Эттингема, уверяю вас, постараются не заметить этого прискорбного обстоятельства.
Медленно покачав головой, графиня тихо, без особой уверенности в своей правоте произнесла:
– Такого не случится.
Мужчина разглядывал ее вблизи, околдованный дивной игрой света, зажигавшего крошечные рыжие огоньки в ее светло-каштановых волосах.
– Как же вы наивны! Могу с полной уверенностью заявить: мои бывшие соседи не нарастили в своих душах совести за последние двадцать лет даже на дюйм. Но не волнуйтесь. Я сдержу данное мною слово. Вам не доведется на себе проверить, насколько они щедры и великодушны.
– Могу лишь заверить вас, что добрые христиане, подле которых я сижу в церкви…
Презрительный смех заставил Мередит умолкнуть.
– Что смешного я сказала, милорд? – с явным неодобрением в голосе поинтересовалась она.
Став серьезным, Ник тихо произнес:
– Я не особо полагаюсь на Бога и Церковь.
Бог был подспорьем для матери, но отнюдь не для него. По неровному дыханию женщины Ник сделал вывод, что он либо оскорбил, либо очень удивил ее. Маленький упрямый подбородок дерзко дернулся вверх. Мужчина понял, что графиня не намерена сдаваться.
– Я не верю вам.
– Чему именно вы не верите?
– Тому, что вы не верите в Бога.
Ник мог бы поведать ей множество историй, доказывающих, какое у него черное сердце. Он мог бы рассказать ей, как рос на лондонских улицах, постепенно превращаясь в хищника. Он воровал, нападал на людей, даже убил, когда ему было всего лишь тринадцать, мужчину, который хотел сделать его своим нежным другом. Насколько сильно он ошеломил бы ее, описав, как забирался в особняки самых высокородных аристократов, проживающих в районе Мейфэйр![3] Возможно, она в таком случае поверила бы ему…
– Вы не верите, потому что не хотите верить. Так вам спокойнее. Вы предпочитаете думать, что все такие же, как вы. – Ник махнул рукой. – И я в том числе.
– Но вы должны верить в Бога.
Толика неуверенности в ее голосе заставила Ника улыбнуться. Она боится за его бессмертную душу. Просто прелестно! Графиня, чего доброго, опасается, будто языки адского пламени охватят его со всех сторон прямо у нее перед глазами.
– Я верю в Бога, – не желая вдаваться в подробности, сказал Ник.
Сделал он это ради нее. Уж слишком близко к сердцу она восприняла утрату им веры. Не желая смущать графиню еще сильнее, Ник умолчал о всех тех годах, когда тщетно молился Богу своей матери, а в ответ получал лишь унижения и тумаки, живя беспризорником на лондонских улицах. Мальчик, который в отчаянии шептал молитвы у трупа мамы, давным-давно умер.
– Но не принимаете Его в своем сердце, – закончила Мередит за него.
Ник плотнее сжал зубы. Осуждение, звучащее в ее голосе, бесило его. Или это не осуждение, а разочарование? В любом случае отношение графини занимало его сильнее, чем следовало бы. Он не нуждается в одобрении со стороны этой особы. Честно говоря, уж лучше бы он ее презирал. Это помогло бы видеть вещи в подлинном свете.
– Интересно, как Эдмунду удалось найти себе в жены столь прелестное и невинное создание, как вы? – шутливо спросил он и, подойдя ближе, провел тыльной стороной ладони по ее щеке. – Удивительно, что столь чопорная особа могла пустить его в свою жизнь. О постели я умолчу.
Ойкнув, Мередит отшатнулась от нахала, но Ник, проворно заведя руку ей за шею, помешал графине отстраниться. Хватка у него была крепкой. Кожа затылка женщины на ощупь оказалась мягче шелка. Он вдохнул ее аромат. Мята и мед. Просто превосходно! Она смотрела на него широко открытыми глазами, приоткрыв рот. В глубине его горла зарождалось первобытное рычание. Он приблизился плотнее. Взгляд остановился на пухлых губках. В голове мужчины мелькнула непрошеная мысль: «Эта женщина может стать моей, стать прямо сейчас». Опустив руки, Ник отступил на шаг. Так низко пасть, возжелав ту, что носит в своем чреве ребенка его брата! Не может же он быть настолько порочным?
– Сегодня выдался трудный день, особенно для вас, – ее дрожащий голос был сродни теплому бренди. – Думаю, сегодня ночью призраки прошлого явились к вам. Лучше нам сейчас отправиться отдыхать.
– Я мало что помню о том, как жил здесь прежде. Это было слишком давно, – соврал он, взъерошив рукой волосы, словно хотел избавиться от ощущения мягкости после прикосновения к ней.
– Библиотека на первом этаже может похвастаться большим разнообразием книг. Иногда, когда моя голова слишком занята мыслями, я читаю. – Женщина нервно очертила книгой в воздухе подобие круга перед собой. Она не отрывала от мужчины встревоженного взгляда.
– Неплохое занятие. Скажите, что вас тревожит. – Ник потянулся за книгой и не удержался, чтобы слегка не задеть мягкую кожу ее запястья.
Словно обжегшись, женщина выпустила книгу из рук.
– Вы надеетесь, чтение «Путешествий Гулливера» способно отвлечь вас от ваших треволнений?
– Меня ничто не волнует, милорд. – Голос стал чуть более высоким. Она потерла то место, к которому он прикасался.
– Вы не умеете говорить неправду, миледи.
Ее глаза, расширившись, превратились в два сияющих зеленью озерца.
– Конечно нет.
– В самом деле? – усмехнувшись, произнес Ник.
Качнув головой, она поспешно пояснила:
– Я не лгунья, ни плохая, ни хорошая.
– Вы не совершите особой бестактности, если признаетесь, что мой приезд вам не по душе.
– Ваш приезд отнюдь меня не беспокоит. С какой стати? – спросила Мередит, вздрогнув и тщетно стараясь скрыть волнение.
Ник с любопытством взирал на нее. Большинство женщин были бы только рады, если бы мужчина взвалил все тяготы их существования на свои плечи. Графиня к их числу не относилась. С самого его приезда стало абсолютно ясно, что вдова ждет не дождется, когда он уедет. Он вернул ей книгу.
Женщина слегка кивнула.
– Спокойной ночи, милорд.
– Спокойной ночи.
Ник проводил ее глазами, пока она, развернувшись, удалялась от него по коридору. Мужчина рассердился на себя, осознав, что любуется естественным покачиванием ее бедер при ходьбе. Он продолжал стоять на том же месте до тех пор, пока графиня не вошла в свою спальню. Дверь с тихим щелчком затворилась за ней.
Странная женщина и отнюдь не жеманная ханжа, как вначале ему показалось. Женщины, чьи волосы вызывают в душе мужчины фантазии, а губы так и просят, чтобы их поцеловали, ханжами не бывают. Он несколько секунд стоял и смотрел на дверь спальни леди Брукшир. В одном он был убежден: в графине сокрыто куда больше, чем она позволяла ему увидеть.