Глава 3
Наука и страх
Пока я делал операцию, русские вели из дальнобойных орудий беспокоящий обстрел. Впервые я попытался сделать вид, что просто не замечаю его. Вся бригада хирургов, которой ранее никогда не приходилось бывать на передовой, последовала моему примеру.
Поведение небольшого коллектива во многом зависит от поведения руководителя. Но при разрыве артиллерийского снаряда, от которого, как при землетрясении, содрогается земля, даже если это происходит в нескольких сотнях метров от вас, может начаться паника. Это инстинктивная реакция, редко кто с ней может совладать. В такой ситуации хирург может скальпелем нанести повреждение пациенту.
Примерно в течение 20 секунд был слышен звук летящего в нашу сторону снаряда, и я отложил скальпель в сторону еще до того, как раздался взрыв. Еще через мгновение мы услышали, как совсем недалеко пролетел громадный осколок. Окна в школе были большими и низкими, почти доходившими до земли.
Затем появляется мысль, что надо остановить операцию, кто-то предлагает укрыться за крепкими каменными стенами. Но поскольку я остался на месте, все остальные также, естественно, последовали моему примеру. Со стороны можно было наблюдать довольно забавную картину. Сержант Германн, мой главный ассистент, и я сидели под стенами с поднятыми вверх руками, чтобы не запачкать наши простерилизованные резиновые перчатки. В течение некоторого времени у несчастного раненого не было никакой защиты от осколков снарядов.
Капрал Кубанке – до войны он работал ночным официантом в одном из берлинских баров – был наделен врожденным берлинским остроумием и способностью оценивать ситуацию одной фразой.
– Герои в белом, – проворчал он, глядя невинно на подвал. – Подстегиваемый страхом, вежливый хирург разрезал глубже, чем полагалось…
Мы рассмеялись. Капрал Кубанке после стерилизации инструментов выглядел точно так же, как и тогда, когда он расставлял бутылки перед посетителями бара, стоял в хорошо защищенном углу. После нескольких последовавших взрывов Германн и я все еще оставались возле операционного стола.
К середине дня полевой хирургический госпиталь был пуст. На некоторое время раненые перестали поступать. Строительство моста через реку было завершено. В конце концов стих даже артиллерийский обстрел.
Я послал за нашим вестовым. Все звали его Самбо, и, как и многие другие из нашей части, он был родом из Берлина. Если уж вам довелось попасть на войну, то лучше всего воевать в компании с берлинцами. Они неукротимы. И не только тогда, когда дела идут хорошо: чем хуже складывается ситуация, тем нагляднее видны их высокий боевой дух и острота ума.
Самбо был родом из района Мюнцштрассе – Коппенплац, одного из самых неблагополучных районов города. Это был крепкий, хитрый и жизнерадостный молодой человек с широким славянским лицом. Казалось, что его рот был специально предназначен для широкой ухмылки, с помощью которой капрал мог выражать целую гамму различных настроений. Он был отличным водителем. В люльке его мотоцикла неизменно находилась какая-нибудь добыча, и он всегда был готов сменять ее на что-нибудь. Даже сам мотоцикл был военным трофеем: это был тяжелый «Харлей-Дэвидсон», который Самбо «нашел» во Франции. Самбо был парень не промах: он всегда знал, где нужно искать то, что он хотел.
Находчивость вестового является вопросом жизненной важности для той части, в которой он служит. Все блестящие приказы окажутся совершенно бесполезными, если они не дойдут до тех, кому они предназначены.
Необходимо помнить о том, что во время маневренной войны штабы дивизий, в которых принимается большинство решений, часто меняют свое местоположение. В течение последующего года Самбо из Коппенплац выработал у себя замечательную способность безошибочно ориентироваться на громадных пространствах между Бессарабией и Кавказом. Мы крайне редко могли снабдить его картой. Однако Самбо гордился тем, что и так может добраться до любого места, – и на самом деле добирался.
На этот раз перед ним стояла простая задача. Я отправил его к капитану Штуббе, чтобы пригласить того на завтрак. Теперь мы сидели на солнышке.
– Я незнаком, – сказал Штуббе, – с этими проклятыми дальнобойными орудиями. Но они мне совсем не нравятся.
– Мне также, но с этим ничего нельзя поделать.
– Сразу же после завтрака, – сказал Штуббе, – они собираются стрелять конкретно по нас.
– Откуда ты знаешь?
– Мой дорогой доктор, пораскинь спокойно мозгами. Наши русские друзья сейчас едят свой борщ. Когда они его доедят, то откроют огонь по другой половине.
– Что за «другая половина»?
– Другой половине сектора обстрела. При артиллерийском обстреле цель условно делится на два полукруга. В течение двух часов они обстреливали один из секторов, теперь в течение двух часов будут обстреливать другой сектор.
Это был удачный повод для Штуббе, чтобы изложить свою теорию. Сержант Германн, который прислушивался к нашему разговору, внезапно встрял в него:
– Самбо нашел одинокую ферму к югу от деревни, менее чем в километре отсюда. Она идеально подходит для полевого хирургического госпиталя, к тому же там есть сад, где полно спелых вишен.
Я оказался в глупом положении. Скорее всего, капитан Штуббе прав. Артиллерийский обстрел значительно затруднит нашу работу. Конечно, я всегда смогу оправдаться, заявив, что передислокация госпиталя была вызвана необходимостью обеспечения безопасности раненых. Но у меня не было приказа, а была только неприятная дрожь в коленках; то есть я испытывал чувство, называемое страхом. Это чувство знакомо всем, и каждый знает, что другие также могут его испытывать, но не все об этом говорят. Страх был запретной темой. В конечном итоге было явным безумием спасать свое лицо ценой потери чьей-нибудь жизни, причем только для того, чтобы выиграть всего один день, так как затем все равно придется менять свое местоположение.
Я отдал приказ о передислокации полевого хирургического госпиталя на ферму, расположенную к югу от деревни. Первым делом, перебравшись туда, мы набросились на вишни, которых мы наелись до отвала. Затем стали поступать новые раненые. Мы опять начали делать операции. Спустя час в операционной появился Самбо и закричал:
– Старая школа в деревне уничтожена прямым попаданием снаряда!
Сержант Германн и я взглянули друг на друга с кислыми ухмылками.
Когда в старую школу, построенную еще в царские времена, попал снаряд, серьезные ранения получили три солдата, находившиеся рядом с ней. Они были приписаны к понтонному парку Штуббе. Поэтому мы приложили все усилия, чтобы спасти от смерти как можно больше людей. Молодым солдатам отдавалось предпочтение перед теми, кто принимал участие еще в Первой мировой войне. Благодаря проницательности капитана Штуббе, предсказавшего поведение артиллеристов, я заслужил репутацию человека, обладающего шестым чувством и умеющего предвидеть приближение опасности. Позднее это всегда давало мне возможность проявлять осторожность при выборе места дислокации полевого хирургического госпиталя. Мои подчиненные, разумеется, были очень довольны тем, что я обладал таким чувством. И оно на самом деле было; но часто оно было всего лишь только ширмой, а мотивы при этом могли быть совершенно разными. Но – при всем при этом – нет никакого сомнения, что от этого была большая польза.
Поскольку мы больше не находились под обстрелом, мы могли оставлять у себя ненадолго тех раненых, чья немедленная эвакуация сразу после операции представляла собой известные трудности.
К нам поступило двое солдат, служивших в артиллерийской батарее, они оба были ранены от взрыва одного и того же снаряда. Один из них был молодым симпатичным лейтенантом, у которого оторвало мочку левого уха, а другой был капралом, у которого осколком было пробито бедро. Капрал потерял много крови до того, как полковой врач на пункте первой медицинской помощи смог наложить ему повязку на бедро поверх раны, и теперь он находился в состоянии коллапса.
Подобный шок, или сосудистый шок, это отнюдь не то же самое, что нервный шок. В первую очередь он связан с понижением давления, вызванного значительной потерей крови. В таких случаях лучше всего помогает переливание крови. Его делают до операции; так как пациент без этого может просто ее не перенести. С помощью специального приспособления кровь из вены на руке донора поступает в вену на руке пациента. При этом существует опасность свертывания крови, кроме того, в приспособление для перекачки крови нельзя допускать доступа воздуха, так как в течение всего нескольких секунд воздушный пузырь может привести к закупорке важной кровеносной артерии, а это приведет к внезапной смерти пациента. Это называется эмболией.
Всегда производит глубокое впечатление вид бледного, часто пожелтевшего и находящегося в практически бессознательном состоянии пациента, который медленно приходит в себя после этой процедуры в течение последующей четверти часа. Сердце начинает биться сильнее, так как получает большое количество крови, и оно начинает ее перекачивать. Постепенно щеки пациента приобретают нормальный цвет. В конечном итоге он полностью приходит в себя и даже может принимать участие в разговоре.
В данном случае молодой лейтенант послужил донором для капрала. Их группы крови совпадали. Как обычно бывает в таких случаях, после переливания крови пациент, получивший ранение в бедро, быстро пришел в чувство.
Ранения такого типа, во время которых происходит повреждение не только кости, но и мягких тканей, вызывают наибольшие опасения у военных хирургов. Это одно из самых опасных ранений, поскольку при нем появляется риск возникновения гангрены. В таком случае жизнь раненому можно спасти только с помощью ампутации. Но это слишком высокая цена! Конечно, если хирург решает спасти ногу и все идет хорошо, это не может не вызывать удовлетворения. Однако, если он решает не делать ампутацию, а затем выясняется, что он не может спасти ногу, жизнь пациента оказывается под угрозой. Подобное решение принять не так-то просто; но хирург не может от него уклониться, он должен занять четкую позицию. Наиболее надежным советчиком в таких случаях обычно является его собственный опыт. Однако всегда остается некоторый элемент неопределенности, назовем его фактор «X», который обычно зиждется не на доводах разума, а на подсознательных инстинктах. Бывали сомнительные случаи, когда решалось, стоит ли пациенту для спасения его жизни удалять руку или ногу, а в других случаях подобные сомнения даже не возникали.
В самом начале войны мы стояли на очень консервативных позициях в том смысле, что любой ценой пытались сохранить раненым их руки и ноги. Это стоило жизни многим хорошим людям. Позднее, когда условия стали постепенно ухудшаться, мы стали действовать более решительно.
В данном случае решение принять было просто. Обследование раны показало, что повреждение мягких тканей было не очень значительным. Не возникло особых трудностей при обработке всей поверхности раны. Мы обработали рану и наложили большой пластырь, оставив в нем небольшое отверстие, через которое можно было следить за процессом ее заживления, не удаляя при этом повязки.
Вечером санитар рассказал нам о том, какой была реакция пациента на предпринятые нами меры. Он отошел от действия обезболивающих лекарств и спросил, что с ним сделали. Естественно, он был очень рад тому, что мы не ампутировали ему ногу. Когда ему сообщили, что кровь для переливания ему предоставил его лейтенант, он спокойно заметил:
– О, теперь у меня в венах течет офицерская кровь. Теперь я должен требовать повышения.
После этой тирады он выкурил сигарету, а затем погрузился в крепкий сон выздоравливающего человека.
Я не знаю, жив ли он до сих пор? Он мог вернуться в свою часть, когда его нога зажила, и теперь, возможно, валит лес где-нибудь вблизи полярного круга, но не исключено, что он уже давно похоронен где-нибудь на просторах России.