Превращение
Позднее лето, подгнившие опавшие фрукты и муссон. Пришло время уезжать в Нью-Дели. Пикей встал на колени и коснулся рукой материнских ног. Она заплакала. Он поднялся, борясь со слезами, обнял ее, запрыгнул на тележку и попросил кучера ехать прочь. Бык встряхнул головой, отогнав мух, и неторопливо зашагал по ухабистой дороге из гальки, таща за собой скрипучую повозку. Пикей задумался о гороскопе и пророчестве астрологов. На следующее утро поезд прибыл в Бхубанесвар, столицу штата Орисса, встретившую его избытком впечатлений. Широкие, совершенно прямые бульвары с дорожными полицейскими в белой форме на перекрестках. Ряды дипломатических автомобилей с мужчинами в хорошо отглаженных белых хлопчатобумажных костюмах на задних сиденьях. Старинные храмы из песчаника, окруженные хорошо ухоженными садами. Базары, на которых текли рекой товары из щедро заполненных магазинчиков, их широко открытые двери выходили прямо на улицу. Восхитительные запахи еды доносились из ресторанов. Коровы трусили между сигналящими велосипедистами и авторикшами на краю дороги. А вечером из храма, высоких стеклянных домов и витрин магазинов лился свет. Такое сверкающее зрелище, такой энергичный мир. Как же тогда будет сиять Нью-Дели?!
Ему было 22, или 21, или даже 20 лет – он не знал сам, и его мама, которая была неграмотной, тоже не знала точно. В его семье не было принято отмечать дни рождения. Но это был 1971 год, как значилось в календаре, висевшем на школьной стене, и на первых страницах газет, которые можно было купить на вокзале. Его жизнь в деревне меняла свой характер: беззаботная радость детства сменилась мыслями об одиночестве неприкасаемого. Сейчас он познал чувство свободы. Все – дома, улицы, жизнь людей, парки, храм, голоса продавцов – казалось ему мечтой о лучшем мире. Путь на «Уткал экспресс»[13] от Бхубанесвара до Нью-Дели, согласно расписанию, занимал два с половиной дня, но когда они приехали на столичный вокзал, поезд пришел более чем с восьмичасовым опозданием. Человек на нижней полке лишь пожал плечами, когда Пикей спросил его, что произошло. «Лучше спросите, чего не произошло. Мы должны радоваться, что вообще сюда доехали, и нас не должно тревожить уже произошедшее. Что ты хочешь изменить?» Конечно, он попытается радоваться будущему вместо того, чтобы думать о настоящем. Он будет очень рад, что больше не в деревне, где его вечно унижали, а в столице, где мечты становятся реальностью, а амбиции могут осуществиться. В первую ночь в своем новом прекрасном мире Пикей спал глубоко и без снов на пятом этаже государственной гостиницы. Протерев утром глаза и выглянув в окно в коридоре, он ощутил холодок страха. Он уснул с сумасшедшими планами, преисполненный мужества, а проснулся с предательским дрожанием в груди. Ему захотелось вновь очутиться в привычном месте, в кровати, в деревне в Ориссе, вернуться к своей семье. Пикей смотрел вдаль: широкие улицы с темным гладким асфальтом и белыми автомобилями округлых форм, автобусы с погнутыми боками от толчков в плотном движении, грузовики всех цветов радуги, черные и желтые рикши на мопедах, скопление мотоциклов, и на всем этом фоне – огромные строения из бетона, стали и стекла, которые сверкают под палящим сентябрьским солнцем.
– Буду ли я когда-то чувствовать себя здесь дома? – спросил он, отчаявшись.
Он уже засомневался, что вообще осмелится выйти из дома. Кроме того, Пикей побаивался, что его будут с трудом понимать. Ведь он говорил на орийском, своем родном языке, и на английском, который учил в школе. Но не все говорили на английском. В столице Индии все разговаривали в основном на хинди, он учил его в средней школе, но не вполне уверенно им владел. Mai Orissa se ho. Я из Ориссы. Mai tik ho. У меня все хорошо. Пикей боялся, что если с ним заговорят на хинди, он будет лепетать что-то непонятное и нарвется на грубость…
Он провел пальцем по карте между гостиницей и школой искусств и отправился туда на прогулку. Школа находилась далеко. Он не знал, как правильно садиться в автобус. А если он поедет в другом направлении? А если не сможет вернуться? А если на него нападут или обманут? Если жители столицы узнают, как он растерян и не уверен в себе и какую старомодную одежду носит – не высмеют ли его за это?
В первую неделю Пикей ходил до школы и обратно пешком, чтобы не пришлось узнавать, какой автобус верный. Потом решил все-таки поехать на автобусе. Однако когда он пришел на автобусную остановку, то испугался что-либо предпринять. С треском, сильным боковым креном, густым черным дымом из выхлопной трубы и с гроздьями висящих в дверных проемах пассажиров автобусы Делийской транспортной корпорации проезжали без остановок мимо. Автобусы не стояли на автобусных остановках, как это происходило в Ориссе, а лишь притормаживали, чтобы он или другие ожидающие могли запрыгнуть. У него получилось вскочить в автобус и даже отодвинуться от опасного дверного проема. Однако, проехав довольно долго, стиснутый толпой пахнущих потом людей, он обнаружил, что высокие дома и маленькие глиняные домики остались позади. Пикей увидел поля и лесочки. Ему стало ясно, что этот автобус не идет в школу. Вот и произошло то, чего он больше всего боялся: он поехал в неправильном направлении. Он выпрыгнул на следующей остановке, перешел на другую сторону улицы и поднял высоко большой палец, чтобы кто-нибудь захватил его по пути в город.
На следующий день Пикей снова маршировал пешком к школе. Чем больше он проходил по широким бульварам мимо всех этих больших домов и огромных ронделл[14], тем меньше страха вызывал у него Нью-Дели. Опасное и незнакомое стало казаться ему уже привычным. Он испытал облегчение. Здесь была свобода. Здесь Пикей не был неприкасаемым мальчиком племени пан, сыном Шридхара Маханандиа, неприкасаемого почтальона в Атмолике, и Калабати Маханандиа, темной женщины из коренного народа. Здесь вообще никто не слышал об Атмолике и никому не было до этого дела. Здесь никто не знал, что означает родиться паном или кутиа кондхом и где они находятся в кастовой иерархии. Здесь вообще никто не спрашивал, кто к какой касте относится. В Колледже искусств Дели преподаватели слыли современными и радикальными. Они выступали против особого обращения с людьми из-за деления на касты. Здесь он мог сидеть точно так же, как в школе искусств в Кхалликоте, вместе с остальным классом в классной комнате. Школьники из высших каст сидели рядом с такими же из низших каст, и Пикей слышал от многих учителей, что кастовая система – это порок, с которым нужно бороться. Они говорили об этом всему классу, громко и гордо, почти с пафосом, словно хотели призвать молодых людей освободиться от всего старого. Пикею даже разрешили есть вместе с остальными. Это казалось революционным. В той же столовой, за тем же столом, из тех же тарелок. Никто не отклонялся, когда он сидел слишком близко, и никто не боялся его близости или его прикосновения. По вечерам он шел легким шагом домой. Нью-Дели, столица, казалась ему его будущим. Стипендию штата Орисса должны были выплачивать один раз в месяц, ее хватало на оплату школы, материалы, книги, оплату аренды в гостинице и еду. Все же через несколько месяцев у него не осталось денег. 50 рупий, которые ежемесячно присылал ему отец, хватало всего на пару дней. По слухам, служащая в бюро по выплате государственных стипендий складывала деньги в собственный карман. Когда он подошел к окну, чтобы получить перевод, он услышал: «Сожалеем, денег нет. Приходите снова через месяц, посмотрим, что можно сделать».
Первый год в высшей школе искусств, который так хорошо начался, был годом нехватки денег, голода и забот о том, где переночевать. Первые три месяца он жил у разных коллег по учебе, но все же не хотел злоупотреблять их гостеприимством. Поэтому он стал ходить на вокзал Нью-Дели, где спал вместе с поденными рабочими, инвалидами, бездомными и семьями из деревень, ожидающими свои утренние поезда. В вокзальной толпе соседствовали завернутые в одеяла спящие с большими чемоданами из сверкающего металла, джутовыми мешками с семенами и стеблями, молочными кувшинами, посудой, а иногда с парой коз. На вокзале было теплее и красивее, чем снаружи, на тротуаре. В столице ночи были не такими теплыми, как дома, в деревне, напротив, они часто бывали холодными от влажности. На вокзале Пикей мог мыться в общественных туалетах, чтобы идти на учебу без запаха пота. В некоторые вечера у него не получалось проходить весь путь до вокзала. Тогда он заползал в телефонную будку и засыпал там.
Всегда находился кто-то, кто задавал ему вопрос, не голоден ли он, и брал его с собой на улицу, чтобы угостить чем-то вкусным: жаренной во фритюре самсой, пакорой[15], сваренным в пряном травяном бульоне нутом[16] и картофелем, который подавали в маленьких мисках из высушенных листьев. В общем, любой едой, которую на разнос продавали торговцы с жестяных тележек на улице. Пикей больше не мог позволить себе холст и масляные краски, так что ему приходилось довольствоваться тонкой хлипкой калькой, коричневой упаковочной бумагой и черными чернилами, купленными за пару пайсов[17] на узкой улочке за Коннот-Плейс. Он начал рисовать людей, страдавших от голода, это было экспрессивное изображение бедности, приводившее в ужас любого, кому он показывал эти рисунки. Тема голода была важна для Пикея. Он полагал, что карандашные штрихи выражали чувства, которые порождал голод, давая тем самым голос многим сотням голодающих людей во всем мире. Рисование страданий смягчало голод, принося с собой моменты внутреннего покоя. Полгода Пикей не мог оплачивать учебу, и по истечении этого срока его исключили из числа студентов. Он перестал посещать занятия, потому как больше не видел в них смысла. Даже несмотря на то, что большинство педагогов разрешало ему и дальше присутствовать на своих занятиях. Он перестал рисовать. У него были дела поважнее, например проводить дни в поисках еды.
Спустя четыре голодных дня его желудок начали мучить спазмы. У него было чувство, будто живот внезапно туго перетянули веревкой. Резкая боль длилась пару минут, а затем вновь переходила в привычное и давно знакомое чувство голода. Настроение постоянно менялось, он чувствовал себя то безвольным и подавленным, то снова активным и полным энергии. В периоды активности он мечтал о еде. Он представлял, как кусает свежеиспеченный чапати и ест из большой плошки панир[18] и цветную капусту с плотным сытным соусом. Пикей бесцельно бродил по городу в поисках какой-нибудь еды. Во время одного из самых тяжелых голодных скитаний он очутился на Фероз-Шах-Роуд, в фешенебельном правительственном квартале, где ощутил сильный аромат еды. Он потерял над собой контроль. Ворота забора таунхауса были распахнуты. Он заглянул внутрь. В саду были разбиты праздничные палатки, а под ними – длинные столы с красными скатертями. Официанты в белых тюрбанах и фирменных голубых жакетах сновали туда-сюда с полными подносами стаканов с позолоченными каемками. Музыканты в темно-синих костюмах, расшитых сверкающими витиеватыми узорами, играли на поблескивающих медью музыкальных инструментах. На самом деле Пикей был слишком осторожным, чтобы сделать что-то запрещенное, что-то, за что его могли бы наказать, но голод пересилил его осторожность. На этот раз он не стал медлить. Он вошел в сад, где проходило свадебное торжество для сотен гостей: они сновали из стороны в сторону, общались друг с другом и угощались в буфете. На блюдах из нержавеющей стали он увидел мясо ягненка со шпинатом, белый овечий сыр с красным соусом чили, куриные окорочка с соусом из перечной мяты, запеченные в тандыре, золотистую самсу, масалу[19] из нута в йогуртовом соусе, запеканку из картофеля и цветной капусты с тмином и листьями кинзы, чапати, наан[20], пакоры.
Желудочные спазмы регулярно возвращались. Пикей поставил все на карту, взял тарелку и нагреб в нее настолько много еды, насколько это было возможно. Он хотел встать неподалеку от выхода и поесть. И хотя он изо всех сил старался владеть собой, все же ему не удалось ничего другого, как с жадностью изголодавшегося пса накинуться на еду. Он боялся, что его обнаружат, поэтому глядел по сторонам, не смотрит ли кто-то на него, но ответных взглядов не встречал. Все были заняты собой. Когда тарелка опустела, а желудок наполнился, он начал прокрадываться к выходу. Когда до выхода оставалось не больше трех шагов, кто-то властно хлопнул его по плечу. Пикей оцепенел, его захлестнула волна паники. Он подумал, что сейчас его отправят прямиком в полицейский участок, а оттуда вышлют обратно в Ориссу, где его ждут лишь стыд и унижение. Словно сквозь сон он услышал голос – близко, но в то же время издалека: «Кофе или чай, сэр?» Он обернулся и увидел официанта в жилете с золотой каймой и белом тюрбане, который пристально смотрел на него. Поначалу Пикей никак не мог понять, что сказал ему этот мужчина. Но это совершенно точно были не слова полицейского. Нет, его спросили, не хочет ли он кофе или чая. Он почувствовал, как радость наполняет его нутро, он вежливо, но быстро отказался от предложения, сделал пару сдержанных и спокойных шагов в сторону, пока не убедился, что за ним никто не наблюдает, а затем бросился бежать между припаркованными автомобилями с дипломатическими номерами и моторикшами прямиком вглубь улицы, окаймлявшей сад.
Пикей бежал до самого Манди-Хаус, а затем, тяжело дыша, побрел к Коннот-Плейс. Когда он очутился перед Индийском домом кофе, то остановился, чтобы перевести дух. Он сделал глубокий вдох и улыбнулся – боль в желудке исчезла.
У него были дела поважнее, например проводить дни в поисках еды.
Но голод вскоре вернулся, а вместе с ним – лихорадка и истощение. В некоторые дни он не ел ничего, кроме ягод яму, растущих на деревьях вдоль Парламент-стрит. Осенью, сразу после муссона, на ветвях деревьев появлялись сине-лиловые ягоды. Когда никто их не собирал, они падали на землю, оставляя множество синих точек. Сладкие ягоды придавали ему бодрость. Воду он пил из уличных кранов. В конце концов, из-за болезни желудка он не мог больше удерживать в себе даже ту еду, которую ему с трудом удавалось раздобыть. Голод стал перманентным чувством. Он сильно исхудал, у него появился синдром туннельного зрения[21]. Все, абсолютно все на свете вертелось вокруг одного – раздобыть еду.
Наступила осень, а за ней – зима, когда температура воздуха ночью поднималась лишь немного выше нуля. Он ночевал под мостом Минто – красным железнодорожным мостом вблизи Коннот-Плейс. Греться приходилось возле костра из горящей листвы. У него больше не осталось друзей, он чувствовал, как апатия овладевает им. Настал момент, когда он больше не мог ходить в кафе и рисовать людей, вместо этого он писал письма своему отцу с просьбой выслать ему денег. Позже, когда пора экзаменов осталась позади, он задавался вопросом, достигли ли эти письма своей цели, потому что спасение в этом случае должно было прийти гораздо раньше.
Пришла весна, вместе с ней вернулось тепло, затем наступило лето, принеся с собой зной. Температура в Дели приближалась к 45 градусам, асфальт пузырился от жары, с восхода до заката улицы были пусты. Ему было плохо, его мучили постоянные боли в желудке, в очередной раз он стал думать о самоубийстве. Дели, Индия, весь мир! Все сильнее он убеждался в том, что ему нигде нет места. Бедный, отверженный, никем не желанный и ненужный. «Я – ошибка», – думал он. Уже давно пора было положить конец этой боли.
На трясущихся ногах Пикей, словно в трансе, добрел до берега реки Джамна. Оказавшись в воде, он надеялся, что больше никогда не всплывет на поверхность. Но на полпути ко дну, в толще коричневой грязной воды, он поймал себя на мысли, что всеми силами старается всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Так же, как и в прошлый раз. Тело отказывалось подчиняться бессознательным мыслям. Его руками и ногами словно управляла какая-то другая сила, которая и не собиралась сдаваться. Он с трудом выволок свое тело на берег и, мокрый до нитки, направился по плавящимся от жары улицам к железнодорожным путям. Он принял решение положить голову на рельсы и лежать так в ожидании поезда. Но полуденное солнце настолько раскалило рельсы, что он отскочил от горячего железа, едва лишь прикоснувшись к нему. На коже остался ожог, причинявший такую боль, что лежать на рельсах в ожидании поезда было просто невозможно.
Тогда Пикей уселся рядом с путями. «Я брошусь под поезд, когда тот будет подходить», – подумал он. Лишь два шага, и все закончится. Есть ли какой-то простой способ покинуть этот мир? Шли часы, но поезда все не было. Да что там произошло? В сумерках он увидел мужчину, идущего вдоль путей. Пикей спросил его, куда делись все поезда. «Я – машинист», – ответил мужчина. «И почему ты тогда не едешь на поезде?» – спросил Пикей. «Ты что, газет не читаешь?» – «Нет». – «У нас забастовка». – «Забастовка?» – «Давай, не сиди тут. Иди домой к жене!» – «Нет у меня ни дома, ни жены, а живот сводит от голода. Зачем я, по-твоему, сижу тут?» Машинист лишь пожал плечами и пошел прочь. Некоторое время спустя появился полицейский. «Проваливай, пока я тебя не кинул за решетку!» – крикнул он и пригрозил своей дубинкой.
«Я – ошибка», – думал он.
На следующий день к нему в руки попал номер индийской «Таймс». «Забастовка работников железной дороги, – прочел он, – была инициирована Джорджем Фернандесом, руководителем профсоюза железнодорожников. Вдобавок к этому Фернандес призвал присоединиться к забастовке представителей других трудовых объединений, чтобы выразить поддержку машинистам. Всего бастовало 17 миллионов индийцев. Протесты были направлены против инфляции, коррупции, дефицита продуктов питания и, прежде всего, против правительства Индиры Ганди». Один из журналистов писал, что эта забастовка, возможно, самая крупная за всю историю человечества. «Видимо, не я один нахожусь на пределе сил, – думал он, – но и вся Индия стоит перед лицом коллапса. Видимо, это и есть причина, благодаря которой мне не суждено было вчера проститься с жизнью, крупнейшая забастовка в истории человечества!» Недовольство железнодорожников условиями труда уберегло его от самоубийства. Какая великолепная взаимосвязь! Ему просто не дано было умереть. У некой высшей силы определенно были планы на его жизнь. «Этим нельзя пренебрегать», – подумал он. Не может быть простым совпадением тот факт, что все его попытки покончить с жизнью оканчивались провалом. Ему следовало сконцентрироваться на этом пророчестве. Что оно означает? Речь шла о девушке-иностранке. Пикей думал о девушке из Англии со светлой гладкой кожей и в платье с цветочным узором, которая ходила с ним в один класс. С этого момента мысли о девушке все чаще всплывали в его голове – это была его судьба. Мысль о том, что она внезапно возникает перед ним, стала занимать все больше места в его голове.
Спасением от голода и фантазий для Пикея стал новый друг. После знакомства с Нарендрой он снова стал изредка посещать занятия в Колледже искусств Нью-Дели. Они вместе ходили в Индийский дом кофе, куда Нарендра приглашал его на чай. «Может быть, ты хочешь что-нибудь съесть?» – предложил Пикей. Нарендра изучал медицину и принадлежал к касте неприкасаемых. Он так же, как и Пикей, переехал в Дели и был здесь одинок. В медицинский колледж он попал по квоте для неприкасаемых и учился хорошо, гораздо лучше, чем многие из брахманов, которые избегали контактов с ним. В первый же день знакомства Пикей рассказал Нарендре обо всех своих тяготах и невзгодах, о голоде и об отчаянии, которые он пережил за последнее время. Нарендра утешил его и дал немного денег, чтобы Пикей мог регулярно питаться чем-то, кроме ягод и найденных объедков. Спустя две недели лихорадка, мучившая Пикея уже долгое время, отступила. «Скорее всего, у тебя был шигеллез[22], это отвратительные сальмонеллы, их еще называют „дели-белли“ или „делийская диарея“», – сказал Нарендра. «Но как мне тогда удалось вылечиться?» – «Человек способен вылечиться самостоятельно, если будет регулярно питаться и ухаживать за собой». Еще шаг в сторону пропасти, еще неделя на ягодах и грязной воде, и болезнь убила бы его. После встречи с Нарендрой ему вновь стали начислять стипендию, которой он не видел уже давно. Счастье пришло не одно. Отец Пикея ответил на его письма и извинился за то, что и не подозревал, насколько все серьезно. К первому за долгие месяцы письму он приложил чек на сто рупий, которых, при должной экономии, должно было хватить на еду в течение недели.
Конец ознакомительного фрагмента.