Я открыл глаза. Тело у меня отсутствовало. Но я был. Где и кем? Это уже другой вопрос.
Хотя.
Вся сущность моя была, и это факт. Я прекрасно помнил себя человеком, комаром, хомяком. Все это пронеслось перед глазами, хотя глаз-то у меня нет. Глаз нет, а я есть.
И тут я увидел ее. Она сидела тихонечко у подоконника и пыталась что-то вспомнить. В руках она держала небольшой заточенный карандаш и блокнот в клетку.
«Что-то пишет», – подумал я и подлетел поближе. Присев на ее плечо, я прочел написанное ею:
«Как бы мне хотелось написать очень красивый роман. Чтобы ты не улетал от меня в неизвестность. Роман, в котором все закончится хорошо. И я вижу это только так.
Мы проснулись с тобой рано утром. Ты обнял меня очень нежно и ласково произнес в ушко:
– Жизнь без любви не бывает, и тебе достаточно просто верить этим моим словам. И все.
И все, и мы отправились с тобой фотографироваться. Меня ты усадил в старинное кресло. Сам важно встал за моей спиной. И вдруг произошло чудо.
Оказалось, что на мне одето старинное платье с вуалью. Широкополая шляпка и белоснежные перчатки с кружевами. На тебе появился темно-лиловый костюм, а в руках трость. Фотограф открыл свой старинный аппарат и важно произнес:
– Приготовитесь, сейчас вылетит счастье. Попробуйте его не упустить.
И я улыбаюсь, и ты становишься очень серьезным. И мы смотрим в объектив.
Вспышка…
Вот такими мы и остались в вечности. На старой фотографии в серой рамке на стене».
И тогда я понял, кем я стал. Я стал мыслью о самом же себе. Воспоминанием о том, чего не случилось.
Но ты, видимо, почувствовав мое незримое присутствие, начала снова отгонять меня своей теплой ладонью. И снова попала мне по лицу. Правда, это случилось нежно и не смертельно, как в случае с комаром. И не так трагично, как с Капитолиной.
Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через минуту я улечу в открытый космос. Через пять Земля станет для меня маленьким голубым мячиком. Через сотню лет мы снова встретимся. Где-нибудь в отдаленных уголках Вселенной, чтобы снова попробовать не упустить наше с тобой счастье.
Для одних это просто слова.
Для других – смысл жизни.
Для третьих – сериал о несбывшихся надеждах.
Для меня…
Лаванда у горного озера.
Хорошие люди
– Вы впервые на фронте? Хотя что я такое говорю, – пожилой капитан как будто извинялся за неправильно поставленный вопрос, – что же я такое говорю?
– Наверняка вы хотели спросить: впервые ли мы под бомбежкой? – попробовал поправить его лейтенант.
Речь шла о младшем лейтенанте, только что прибывшем из учебки. Зайдя в блиндаж с улицы, он, отряхиваясь от земли, стоял на пороге и всматривался в его обитателей.
В блиндаже было тепло и сыро, пахло землей и плесенью. В центре стоял небольшой врытый в землю деревянный обшарпанный столик. Рядом устроились четыре небольшие табуреточки. По углам справа и слева коптили керосиновые лампы, отчего было довольно светло. В самом темном углу, копошась и пробуя устроиться поудобнее, все время ворочался пожилой капитан Самойлов:
– Да, сударь, вы таки правы, я вас умоляю, – съязвил он на плохой еврейский манер и наконец нашел ту позу, в которой ему было удобно и лежать и лицезреть происходящее в блиндаже.
– Не говорите так больше, – с вздохом разочарования произнес лейтенант. – Если у вас это плохо выходит, так и не говорите, я вас умоляю, – очень анекдотично произнес он и сделал жест, будто изображая коршуна на утесе в момент взлета.
Лейтенант сидел на своем лежаке высоко, почти под потолком.
Все рассмеялись.
– А ты проходи, что встал там, как гость какой незваный, – обратился лейтенант к младшему, нерешительно мнущемуся у порога. – Там чайник горячий, сахар. Хлеба, правда, нет, зато есть вяленая конина.
– Как вы ее жрете только, вашу мать? – выругался из угла капитан и зло сплюнул на земляной пол. – Жуть какая!
– Как жрем, да ртом и жрем, – рассмеялся лейтенант и спрыгнул с своего лежака. Он прямо босиком подошел к младшему лейтенанту и протянул руку для приветствия:
– Михаил Юрьевич, – представился он, – к сожалению, не Лермонтов.
Младший лейтенант зарделся красным на щеках и улыбнулся.
– Алексей, Алеша Голицын, – нерешительно произнес он и подал свою мягкую, почти детскую ладонь лейтенанту.
– А вы лошадок… того… вкушаете? – продолжал свой натиск Михаил.
– Они красивые, и глаза у них умные, – ответил Алеша и более решительно протянул ему руку.
Лейтенант руку пожал, нет, скорее, потрогал ее и отпустил, потом улыбнулся и пошел обратно к своему лежаку.
– А я вот и кошку могу, и собаку, и крысу, – весело сказал он, – мне все равно, я детдомовский, мы какую только гадость в детстве не жрали, даже лягушек и летучих мышей приходилось.
– Ты, Алексей Голицын, его не слушай, – со своего места выкрикнул капитан. – Мели, Емеля, твоя неделя! Ты лучше расскажи, как ты попал-то к нам? Как тебе бомбежка первая, не ссышь?!
Все трое находились в землянке-блиндаже для младшего офицерского состава. Стояла непроглядная ночь, но вражеская артиллерия вела непрерывный артобстрел их укрепленного района. И то тут, то там повсеместно рвались снаряды. Иногда казалось, что взрывы были где-то очень далеко, за несколько километров от их блиндажа. Иногда они ввинчивались в землю, как кроты-смертники в поисках живого человеческого мяса, совсем рядом, в нескольких метрах. И тогда даже воздух сотрясался в блиндаже. В такую секунду его обитатели просто закрывали глаза и готовились к смерти. И тут же в долю секунды снова возвращались к жизни и продолжали свой разговор как ни в чем не бывало.
– Попал я к вам по распределению, а бомбежек я не боюсь, мы же на войне! – ответил Алеша. Приценившись к угощению, смело плеснул себе в железную кружку из чайника и сделал глоток теплого несладкого чая.
– Ишь ты, какой смельчак, – весело пропел лейтенант и снова спрыгнул со своего лежака. Начал важно вышагивать вокруг стола. – Еще скажи, что ты смерти не боишься, что ты герой!
– Я не герой, – Алеша снял с плеча вещмешок и, расчехлив, достал краюху хлеба и ломоть соленого сала.
– Мать пресвятая богородица и все святые угодники! – воскликнул капитан и тоже поспешил ретироваться со своего насеста к столу. – Это же сало!
– Сало, ей-богу, оно, милое! – подтвердил лейтенант. – А знаете, за что я ненавижу сало?
– Это за что же?
– За то, что сала вечно мало, – продекламировал лейтенант и, достав перочинный нож из-под своей соломенной подушки, пристроился нарезать тоненькими ломтиками.
Сало было блестящим, немного желтоватым, с тонкими мясными прослойками вдоль. Запах по блиндажу разнесся молниеносно. Настоящий дух сала, с небольшим оттенком тмина и чеснока. Лейтенант так увлеченно трудился над куском, что можно было засмотреться.
– Не нарезка – искусство, да и только, – констатировал увиденное Алеша, и более спокойно и менее тщательно порезал хлеб на ломти, и раздал офицерам. – Угощайтесь, братушки.
– А ты впрямь начитался, наверное, про военное дело в институтах своих. Пороха не нюхал, жизни не знаешь, – набив полный рот угощением, проговорил лейтенант, – братушками нас кличешь. От мамкиного подола – прямо в ад. А может, мы плохие люди, не хорошие. А ты нас вот сальцем потчуешь.
– Не можете вы быть плохими людьми, – улыбаясь, ответил Алеша и аккуратно сунул в рот импровизированный бутерброд, сделанный им из кусочка хлеба и тоненького кусочка сала. Еду он брал аккуратно: двумя пальчиками и не соря крошками. И интеллигентно, не чавкая, степенно пережевывал.
– Отчего же? – не понял его мысли капитан.
– Плохого человека, как гниль, завсегда видно, – отвечал, улыбаясь Алеша.
Он теперь тщательнее рассмотрел лейтенанта. Тот, как представлялось, был почти его ровесником, правда, кожа была что на руках, что на лице загорелая и казалась жесткой и твердой, как брезент. Взгляд у него был резкий, как и все его движения. Косматая черная шевелюра придавала его портрету законченный, воинственный вид. Тем не менее усов он не носил, и щеки были гладко выбриты. В отличие от капитана, который был усат и небрит. Седые волосы, морщинистые руки и застиранная до дыр гимнастерка. Но глаза добрые и теплые, как у коровы.
В этот момент рвануло где-то совсем рядом. Земля с потолка посыпалась на стол, земляные стены зашатались.
– Когда у них уже снаряды закончатся, – зло проговорил лейтенант, отряхиваясь от земли, – твари безбожные, поесть не дают по-человечески. Если бы они знали, – он закрыл глаза и медленно процедил, смакуя каждую букву на языке, – какие у нас тут хорошие люди и какое у нас тут хорошее с-а-л-о!
Все трое рассмеялись.
– И все же, – вернулся к недосказанному капитан, – почему ты, Алексей Голицын, решил, что мы с лейтенантом хорошие люди?
– Ага, – замотал головой лейтенант, – может, мы душегубы какие или твари редкостные?!
– Придется рассказать вам про закат солнца вручную, – Алеша весело усмехнулся, чем, кажется, немного обидел лейтенанта.
– Что это еще за ерунда такая? – зло пробубнил он и снова набил рот угощением.
– Вы наверняка слышали про капитана Резлера, что служит на питомнике служебных собак в соседней части.
Оба удовлетворительно замахали головами.
– Насколько я осведомлен, капитан Резлер еще тот архаровец, – усмехнулся лейтенант.
– Дело было на пограничной заставе, – продолжил рассказывать Алеша. – У капитана Резлера была одна затея. Он отправлял солдата в город за отравой для крыс. При этом прекрасно был осведомлен, что в поселковой санэпидемстанции работает Любушка. И отправлял-то под вечер, чтобы без всяких шансов к возвращению.
Солдат приезжал на закате в нужное место, протягивал Любушке записку, где капитан на бесхитростном листке в клеточку просил приютить горемыку на ночь, а утром выдать ему килограмм перловой крупы, перемешанной с крысиным ядом.
Любушка улыбалась, лезла в погреб за самогоном и оставляла солдатика. И, само собой, у них было.
Капитан прекрасно знал, что так именно все и произойдет. А делал это не просто так, хотелось ему, чтобы солдат проникся, пропитался простым и бесхитростным человеческим счастьем. Настоящим… перед настоящим.
После ночного приключения солдат возвращался в расположение и радостно рапортовал, протягивая содержимое пакета капитану.
И тут-то и начиналось то самое настоящее, ради чего все и затевалось.
Капитан Резлер заводил в подсобку собаку, закрепленную за солдатом. Сажал собаку, ставил три табурета. На один садился сам, на второй сажал солдата, а на третий укладывал мешок с отравленной перловой крупой. И спрашивал:
– Как ты думаешь, я хороший человек?
– Конечно хороший, товарищ капитан, – бодро отвечал солдат, совершенно не понимая сути.
– Я вот тебя к Любушке на самогоночку да в постельку отпустил, – улыбался капитан, медленно подводя к сути дела. – Значит, я хороший человек?
– Так точно, – все в том же веселом духе отвечал солдатик.
– Так вот, смотри теперь. Видишь этот яд? Я предлагаю тебе его сожрать. Если ты его не съешь, значит, его съем я. Ты считаешь, что я хороший человек, – и его взгляд стал мертвым и жестким. – И ты позволишь хорошему человеку съесть отраву?
– Н-неа, – нерешительно замычал солдат и почему-то заплакал.
– Есть, сынок, еще один вариант, третий, – и он подозвал пса и усадил его рядом с ногой. – Скорми эту дрянь ему, и разойдемся. Но! Я ухожу из этой каптерки хорошим человеком, а ты дерьмом, которое угробило своего лучшего друга и сослуживца – пса. Идет?!
Солдат теперь рыдал, как маленький мальчик.
– Давай решай, время дорого. Я ем, ты ешь, или ты собаку травишь?
– И что же? – с интересом спросил лейтенант.
– А все ведут себя по-разному, – отвечал Алеша, – одни начинают есть сами, другие скармливают псу. И только единицы заставляют капитана есть. В том же случае солдатик скормил отраву своему боевому другу. Вот только шутка в том, что Любаша подсовывала солдатикам не ядовитую кашу, а просто подкрашенную синькой. Но у Резлера была с девушкой договоренность: если солдатик ее не удовлетворит, то яд в пакете должен быть настоящий. Что в пакете, знала только девушка. Резлер не знал. Хотя иногда и ел отраву. Капитан называл это «закат солнца вручную». Вот такая история.
– Это он типа так проверяет на вшивость, что ли? – спросил лейтенант. – И при чем тут хорошие люди?
– Ну вот вы мое сало едите, братишки, – отвечал, улыбаясь Алеша, – а может, оно отравленное?
– Но ты же сам жрешь с нами, – пожилой капитан выплюнул угощение на стол и с испугом посмотрел на лейтенанта.
– Ты что же это, сынок, удумал? – нервно спросил лейтенант и привстал из-за стола.
В этот момент где-то рядом снова шарахнул снаряд, и земля с потолка осыпалась им на головы.
Алексей отряхнулся от земли и полушепотом произнес:
– Вот и выяснится теперь, хорошие вы люди или нет.
– Да что он там себе лопочет-то? – заорал свирепо лейтенант, он метнулся к Алеше и одним быстрым движением поднес к его горлу свой нож. – А ну говори, хороший человек, сало отравлено или ты придуриваешься?
– Говори, сынок, – взмолился капитан, – не то хуже будет.
– Я как-то думал о том, как устроен рай, – вдруг начал говорить младший лейтенант, – и знаете, он представлялся мне как зеленый луг вечного лета. Так вот, мы с вами после смерти преобразимся там мошками, мухами и стрекозами. Большего мы не достойны. Мы просто так мыслим и на таких уровнях пребываем с вами, дружочки мои. Подумайте только: стрекозами над лугом вечного лета. Козявками в траве. Все!
– Что он несет, сука? – орал свирепо лейтенант, его нож глубже впился в шею и оставил алый след с кровоподтеком.
– А все потому, что мы здесь и сейчас уже те самые козявки. Мы с вами – стрекозы над поляной вечного лета. Хорошие вы мои люди, людишки, людишечки. Вы думаете, я сюда за смертью приехал, на фронт. Я сюда приехал, чтобы посмотреть на живых, добрых, настоящих людей. Когда человек понимает и принимает самые простые ценности в жизни – хлеб, вода, дружба, любовь, честь, – слетает, как с луковицы, лишняя шелуха, и душа освобождается. И нет места лжи и ненависти. Человек становится чистым, как перед господом на суде. Здесь не перед кем выпендриваться. Есть ты, жизнь и смерть. И все. Здесь свои, там чужие. А мы-то с вами кто?
В блиндаже повисла тишина. Казалось, даже зенитки прекратили на мгновение свой обстрел. Лейтенант убрал нож и побледнел. Капитан почесал затылок и полез за папиросами. Послышался тоненький свист, или писк. Как будто невидимый комар подлетал откуда-то с неба прямо к их укрытию.
– Кто, хорошие люди?! – сильно выкрикнул Алеша.
В эту секунду снаряд и влетел через земляной потолок прямо в блиндаж.