Про Витяпочку
Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя
в одной эскадрилье служили друзья.
Друзья.
На полетах мы близко сдружились с Витькой Паршкиным, наши кровати стояли рядом и жили мы в «одной тумбочке». Мой позывной был – «тринадцатый», а его – «четырнадцатый». Кликали все его «ВитяП», прибавляя к имени первую букву фамилии.
Своим крупным, с горбинкой, носом, он здорово смахивал на нашего инструктора, Трушина, и мы стали тоже его звать – «Труха».
Однажды были мы с Витяпом в наряде по столовой. Закончили все кухонные работы за полночь. Уставшие, взмокшие от кухонной жары, вышли на улицу, легли на скамей-ку и уставились в звездное небо. Впереди маячила уже профессия и мы взялись с ним обсуждать, кто на чем хотел бы летать после училища. Помню, что он хотел на Су-пятнадцатом, а я – на Су-7Б. (А оба попали в шкрабы).
Виктор Паршкин.
Витяп жил в Рубцовке, до которой из Алейска было рукой подать. На выходные дни все летчики из лагеря уезжали домой, оставался один дежурный по лагерю. И мы с друганом, отпросившись у шефа, махнули на денек к родителям Витяпа в Рубцовку. Я познакомился со всей его семьей – отцом, мамой и сестрой. Вся семья с восторгом воспринимала то, что Витя учится в летном училище. Они с интересом говорили об авиации со мной, были в курсе всех дел в училище. Я потом еще не раз бывал у них, так как родители моей жены жили под Рубцовкой, и заехать к Паршкиным было для меня просто.
Витяп умудрился на первом курсе попасться на прослушивании запрещенной радиостанции «Свобода», у него был маленький транзистор. Кто-то заложил его, что было популярным на первом курсе.
Устранить возможного конкурента, а, может, и без умысла, по простоте душевной? Поэтому Витяп стал «невыездным» и, несмотря на хорошую успеваемость и летную практику, загремел по выпуску в инструкторы в Камень, а я – в Калманию, богом озаренную «Страну непуганых идиотов».
В марте 78-го он приехал ко мне в Калманку на мой день рождения, 18 марта. А 23 апреля иду по училищу, а капитан Шорохов, поднимаясь на крыльцо санчасти, увидел меня, остановился, и говорит – Знаете, что ваш Паршкин разбился?
КАК, РАЗБИЛСЯ? Ну как все разбиваются? – сказал буднично Шорохов и зашел в санчасть.
Сказать, что был шок? трагедия? Слов нет, чтобы говорить. Друг погиб, всё, о чем мечтали, рухнуло. Трагедия пришла, вообще, на весь наш курс. Первая смерть на курсе, не стало Витьки, которого все любили… Нас из Калманки комполка Морозов НИКОГО на похороны не отпустил, хотя Лешка Ходебко аж с Коломыи прилетел.
Начали разбираться. Хулиганил в третьей зоне, крутанул бочку у земли. Я сам крутил бочки на Элке на ПМВ, но у земли видно, как черпаешь высоту, не то, что на других высотах, где можно и полтинник метров за бочку потерять и не заметить. А когда всего полтинник высоты, да еще и на Яке! Увидел он приближение земли, стал вырывать само-лет из снижения, уходить от земли, конечно, страшно стало, и выдернул его свечкой в небо. Потерял скорость и свалился. Нам Череп все это показывал на расшифровке САРПП и подробно рассказывал. Много позже рассказывали мне наши, что, еще, будучи курсантами 4-го курса, баловались он, да Саня Ренев, бочками на средней высоте в зоне. А тут уже лейтеха! Уже – инструктор!
Страшно было приехать к родителям. Отец, дядя Ваня, плачет без остановки – любимый сын, надёжа и опора! Дядя Ваня умер через год после сына, сгорел от горя. С тетей Машей я встречался еще в Москве, у Леши Ходебко. Каждый раз она подводила меня к шкафу и показывала висящий темно-синий китель с золотыми лейтенантскими погонами на плечах, и каждый раз плакала. (Мне было неудобно, что, каждый раз, увидев меня, она вспоминала нашу с Витькой дружбу и всё всплывало снова) Витенька так его и не относил ни дня. Мать берегла его форму до самой своей смерти.
Так и остался я с раной в душе по сих пор, а он – вечным молодым лейтенантом.
Детей даже не успел оставить.