Глава 6. Лазурь и мята
Привычка быть счастливым – самая лучшая.
Диане кажется, что она стала круглой Луной – повисла в темном пространстве, не знающем течения времени, застыла неподвижным космическим телом в пустоте, потерялась среди слепящих огней в пространстве, которое существовало всегда и которого никогда не было.
А была ли когда-нибудь она сама?
Диана Эбигейл Мунлайт.
Ее имя пробуждает непонятную слабую волну чувств, и по Луне бегут стремительными геометрическими линиями странные узоры. С Земли их не видно. На Земле не знают, что она, Диана-Луна – живая, всего-навсего лишь замороженная, погруженная в вечный анабиоз.
Раньше бесконечность ее пугала, казалась предвестником забвения, теперь же она сама – часть бесконечности. Бесконечность вмерзла кристаллами в ее волосы, изморозью покрыла бледную кожу, пропитала словно слезами ресницы и стекает по холодным щекам. Бесконечность – в каждой вене. Теперь Диану пугает то, что он потеряет свою бесконечность, потеряет свой свет.
Потеряет музыку.
Она – это свет. Пусть ночной – но все же.
По твердой поверхности Луны пробегают цепочками всполохи мягкого лазурного блеска. Постепенно она пробуждается, находит себя, но теряет бесконечность. Она смотрит на узоры созвездий, пролетающие мимо кометы – как часто их путают с падающими звездами! – на космический мусор, которого становится все больше и больше. Воспоминания становятся ярче, она слышит голоса, видит фрагменты из прошлого, начинает чувствовать… И первое, что накрывает ее с головой, – это боль, глубокая, въевшаяся в душу, невесомая, как перо из крыла ангела.
Луна дрожит и искрится лазурью.
Но все еще светит.
Боль возвращает чувства Дианы окончательно, истощая бесконечность. И как только девушка понимает, что ее свет – лишь часть отраженного солнечного света, что даже Земля отражает куда больше света, чем Луна, она откалывается от Луны и начинает стремительно падать, превратившись в точку.
Диана несется к Земле с невероятной скоростью, и когда до столкновения остается совсем немного, Диана, вздрогнув всем телом, распахивает глаза.
Она обреченно смотрит в белый потолок, моментально поняв, что находится в своей комнате, лежит на кровати и накрыта теплым одеялом – до самого подбородка. Диана прислушивается к себе, понимая, что ей больше не холодно, жар больше не плавит кожу и осталась только лишь слабость и ужасная боль в горле. А еще колет руку у локтя – так и есть, укол. Ей делали капельницу – она до сих пор стоит у изголовья кровати.
Диана медленно садится – с ее лба падает влажное прохладное полотенце, и она обтирает им сухие подрагивающие руки. Диана прекрасно помнит о том, что случилось, и также прекрасно понимает, что ее нашли, – иначе и быть не могло. Она знала, что ее свобода – временная, но все-таки смогла урвать ее на несколько часов больше, чем хотели бы они.
Диана встает и идет по комнате, чувствуя почему-то, что в ней что-то не так. Словно в спальне кто-то недавно был, кто-то чужой, и это не горничная. Ничего не понимая, Диана неслышно идет дальше, похожая на привидение в длинной невесомой белой сорочке. На диване она видит уснувшую тревожным сном мать. Прямо перед ней на журнальном столике лежат какие-то бумаги и вычурные приглашения с вензелями – мать, видимо, подписывала их, когда уснула. Во сне Эмма выглядит не такой уж и безупречной – сон снимает с нее волшебство, позволяющее скрывать возраст, и Диана вдруг чувствует слабый укол совести. Она бросает на ноги матери тонкий плед и, покачиваясь от слабости, идет к бару – в горле пересохло, и Диана пьет кокосовую воду, но боль в горле не становится меньше.
Она заболела, потому что решила переночевать в парке. Какой же глупый, опрометчивый поступок. Диана касается горла пальцами, щупает его и болезненно морщится. Она уже хочет идти обратно в кровать, потому что слабость наваливается на нее сильнее и сильнее, однако ей вдруг кажется, что она слышит голос отца. Возможно, он вновь по совету личного психотерапевта занимается цветами – правда, зачем степенный мистер Браун, известный доктор философии по психологии, который при Нью-Корвенском университете основал свою собственную школу, заставляет отца сажать розы и ухаживать за ними, девушка никогда не понимала.
Диана замирает на мгновение, чувствуя яркую вспышку ненависти к этому человеку, а потом отпирает окно, не боясь льющейся из него прохлады. Она смотрит в сад и, к своему изумлению, видит у розовых кустов отца и какую-то девушку рядом с ним. Диана хватает театральный бинокль, из которого пыталась рассмотреть звезды, и наводит на них. К ее огромному и весьма неприятному удивлению, отец разговаривает с той красноволосой гитаристкой из парка – Диана отлично помнит ее лицо. Видимо, ее до сих пор не выставили из особняка. Но почему и что та, которую похитили вместо нее, делает рядом с отцом, Диана не знает. Она наблюдает за ними, отмечая про себя, что отец и красноволосая ведут оживленную беседу, и для нее это в новинку – разве можно разговаривать с этим деспотом так живо? Гитаристка не боится? И кто она, вообще, такая?
Отец, кажется, смеется, и сердце Дианы словно перетягивают атласной черной лентой. Она с шумом закрывает окно и идет в кровать. Ей противно – и от себя, и от всех них.
Диана утыкается лицом в подушку, которая едва заметно пахнет ее любимыми духами – слабо ощутимой горечью цитруса и кожей, и закрывает глаза. Завтра ей предстоит разговор с родителями, и это уже сейчас ее раздражает. Она скучает по своим друзьям, которые наверняка проклинают ее, и чувствует вину – она как черная дыра все больше ширится в ее груди. И думает о Дастине, вспоминая его образ в рекламе.
Ночью ей снится, как Николь обнимает ее, а парни стоят рядом и говорят, что все в порядке, хлопают по спине, шутят, и все, как всегда. А она плачет, но так и не может сказать простых слов извинения.
Во второй раз Диана просыпается в слезах. Ее горло болит так сильно, что она не могла вымолвить ни слова.
Часов до десяти я нахожусь в своей шикарной тюрьме в ожидании, когда меня освободят. Я надеюсь, что они нашли эту Диану, потому что мне ужасно жаль впустую потраченного времени, проведенного здесь, беспокоюсь за гитару.
Рыбина с бесцветной, ничего не значащей улыбкой заходит в гостевую спальню тогда, когда лучи солнца неспешно переползают со стены на потолок. Она вновь одета так, будто собирается на прием к Папе Римскому или к королю, – деловой костюм небесного цвета, идеально уложенные волосы, макияж, туфли на высоком каблуке. Она благоухает свежестью, в которой чувствуется цветочная нотка, но глаза ее уставшие. Рыбину сопровождают молодая женщина крайне строго вида, в очках и с пучком на голове, напоминающая злую учительницу, и двое охранников, один из которых несет мою гитару.
– Доброе утро, мисс Ховард, – приветствует меня рыбина. И тотчас стены покрываются изморозью.
– Натянуто доброе, – отвечаю я, беру гитару и аккуратно достаю ее из чехла. Осматриваю. Из моей груди вырывается вздох облегчения – с моей малышкой все в порядке.
Рыбина терпеливо ждет, когда я оторву взгляд от гитары, и открывает рот с острыми зубками:
– Нам нужно поговорить.
Она протягивает руку, и ее помощница вкладывает в нее конверт. А после уходит вместе с охранниками. Мы остаемся наедине: я сижу на диване, она – в кресле напротив. Между нами – стеклянный журнальный столик – он настолько изящен, что кажется хрустальным.
– Ваша дочь нашлась? – спрашиваю я первой.
– Да, – коротко отвечают мне.
– Надеюсь, с ней все хорошо, – из вежливости говорю я, хотя готова надрать этой Диане задницу.
– Все хорошо. – Ее мать не хочет продолжать разговор насчет дочери и резко меняет тему: – Как я и обещала, мисс Ховард: гитара доставлена вам в целости и сохранности. Кроме того, вот материальная компенсация за доставленные неудобства.
Она небрежно кидает на середину столика белоснежный конверт, в котором, по всей видимости, лежат деньги.
С одной стороны, мне, конечно же, нужны деньги – я скромная студентка Хартли, которая перебивается подработками. Но, с другой, мне становится не по себе – чувство неловкости переплетается внутри меня с неожиданной злостью. Рыбина думает, что может просто так кинуть мне подачку? Серьезно?
– Я не возьму денег, – твердо говорю я, пристально глядя на нее.
Она приподнимает идеально нарисованную бровь.
– И что вы возьмете, мисс Ховард?
Я непонимающе на нее смотрю, подавляя свой гнев, а она изучает меня. И, кажется, приходит к какому-то неправильному выводу.
– Что ж, я неправильно вас поняла. Вы музыкант, верно? – спрашивает она своим непередаваемо холодным тоном.
– Верно, – отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.
– Я могу предложить вам одноразовую работу и заплатить за нее эту сумму.
Вот это мне уже нравится больше. Я как раз ищу новую подработку.
– Так, что за работа? – спрашиваю я.
– Через три недели на нашей вилле состоится закрытый благотворительный бал, – говорит она. – Нужны профессионалы для музыкального сопровождения.
– Оркестр? – спрашиваю я. И слышу:
– Гитарный квартет. Раз ты учишься в Хартли, наверняка должна играть на должном уровне. Верно?
Я киваю.
– Найди в Хартли трех хороших гитаристов, с вами свяжутся и все досконально объяснят. А сейчас оставь свои координаты моей помощнице, мне пора.
Она даже не спрашивает, согласна ли я, потому что уверена, что я не откажусь. И я не отказываюсь, хоть почему-то мне и неприятно соглашаться.
– Единственное условие – вы сохраняете в тайне все, что произошло вчера, – говорит рыбина.
– Я никому не скажу, – пряча раздражение, говорю я.
– Верю. Но подпишите документы, в которых говорится о том, что не имеете права разглашать информацию.
Рыбина встает, не забирая денег, и идет к двери.
Я встаю следом, и мне с трудом удается не закатить глаза. Как все серьезно и глупо!
– Извините, – говорю я ей в спину, и она вынуждена обернуться. – Но почему такой странный выбор? Обычно при выборе исполнителей для камерной музыки останавливаются на более традиционных струнных квартетах – скрипки, альт и виолончель.
– Сын одного из наших друзей пишет музыку для гитары, – сухо отвечает она и уходит. Зато приходит помощница – ее зовут Джессика, и эта худосочная дама еще более выдержанная и высокомерная, чем ее хозяйка. Она общается со мной так, будто бы я ей должна крупную сумму уже лет двадцать, а перед этим сожгла дом и машину и увела мужа. Джессика берет у меня данные и быстро рассказывает про предстоящее мероприятие – это претенциозная вечеринка для богатых, которые раз в году играют в добрых фей и волшебников, покупая произведения искусства на аукционе и передавая вырученные деньги в какой-то благотворительный фонд, созданный женами миллиардеров. Богатых нужно развлекать и радовать, и за это будут платить неплохие деньги.
– В начале следующей недели я свяжусь с вами, мисс Ховард, – глотая гласные, говорит Джессика, с отвращением глядя на меня. – К тому времени вы будете должны найти коллег для квартета и передать мне их данные. Конечно, каждый из них будет тщательно проверен нашей службой безопасности, однако постарайтесь выбрать наиболее приличных из всех.
Я мрачно киваю.
– Надеюсь, вы понимаете, что выступление на закрытом благотворительном мероприятии семьи Мунлайт – это огромная честь, но и не менее огромная ответственность.
– Мунлайт? – переспрашиваю я с недоумением.
– Это – дом семьи Мунлайт, – говорит Джессика высокомерно – так, словно она лично основала его в тысяча семьсот тридцать пятом году.
И я вдруг понимаю, что это – особняк одного из основателей знаменитой «Крейн Груп», чей небоскреб я не люблю больше остальных.
Эта новость ошеломляет меня, но я почему-то усмехаюсь.
– Прикольно, – говорю я.
– Что? – переспрашивает Джессика, чуть скривив губы.
– Классно.
– Я предпочитаю не использовать сленг и вульгарные выражения. И миссис Мунлайт – тоже.
– Да бросьте, – говорю ей я самым своим компанейским тоном и кладу на узкое, худое плечо руку. – Не такая уж вы и правильная. Наверняка вы бываете грязной девочкой.
И подмигиваю ей, широко улыбаясь.
– Что вы имеете в виду? – холодеет она на глазах.
– Я видела вас, – говорю я просто. Это старая шутка – естественно, я нигде не видела Джессику, но она вдруг срабатывает.
– Вы обознались, – шипит она, подрывается и, как автомат, повторяя, что свяжется со мной в начале недели, уходит, громко цокая каблуками. Потом, одумавшись, возвращается – ей ведь нужно еще и выпроводить меня. Садится рядом, дает документы, которые я должна подписать, – все они касаются неразглашения информации, и прежде чем сделать это, я внимательно, явно раздражая ее, читаю их. Минут сорок спустя мы наконец выходим из гостевых апартаментов – я бросаю на роскошь неоклассики прощальный взгляд, в котором нет сожаления, и мы уходим: впереди размашисто шагающая Джессика, затем я, с любопытством изучающая обстановку шикарного особняка, а за мной – как конвоир – охранник.
Мы выходим из дома, окруженного чудесным садом, в котором будут расти посаженные мною розы, и идем по выложенной белоснежными плитами дороге. А я вновь чувствую, что на меня смотрят. На этот раз я вижу – кто. В одном из окон видна Диана – она, должно быть, внимательно смотрит на меня, провожая взглядом.
Ты слишком странная, Диана. Слишком странная.
Не из моего мира.
Меня подводят к черному автомобилю марки «Ауди» и распахивают дверь. Я сажусь на заднее кожаное сиденье, положив рядом чехол с гитарой и сумку. Наверняка мне выделили самую плохую в парке Мунлайтов машину, но она – просто шикарна.
Я открываю окно и маню Джессику к себе. С крайне недовольным видом она наклоняется – так близко, что я вижу крапинки в ее сердитых карих глазах.
– Я вас видела дважды, – шепчу я ей на ухо и, кажется, слышу, как скрипят ее зубы.
Что у вас за тайны, Джессика?
– До свидания, мисс Ховард, – скрипит она, дает какой-то знак водителю, и машина трогается с места.
Нам открывают кованые черные ворота, мы выезжаем на улицу, и в нас едва не врезается алый верткий «Бугатти», за рулем которого сидит патлатый мужчина в солнечных очках, – видимо, он как раз направлялся в особняк Мунлайтов и неудачно вывернул. Мой водитель успевает затормозить и избежать столкновения (представляю, на сколько градусов понизилась температура его тела – наверняка трясется за столь дорогое хозяйское имущество!). Однако его едва не впечатывает в руль, а меня – в кресло напротив, но тотчас надуваются подушки безопасности – видимо, их датчик слишком чувствителен. И я сижу как идиотка, уткнувшись лицом в белую подушку.
Я не без труда вылезаю из машины, к которой уже несутся охранники, – далеко уехать мы не успели. А вот водитель самостоятельно выбраться не может и с обреченным видом ждет помощи. Патлатый тоже выскакивает из своего «Бугатти».
– О, черт возьми! – громко и весьма эмоционально говорит он, срывая огромные солнцезащитные очки и запуская в густые каштановые волосы пальцы. Его лицо смутно знакомо. – Честное слово, я не хотел! Вы в порядке, мисс?
Я удивлена – думала, он вообще не обратит на это внимания, но нет – кажется, по-настоящему волнуется.
– В порядке, – отвечаю я. – А вот водитель – не особо.
– Мне так жаль, – наклоняется патлатый к окошку, молитвенно сложив ладони вместе. – Прошу извинить, сэр!
Какой-то он странный богач. А может, тоже чей-нибудь водитель? Но не похоже – одет весьма дорого, хоть в чем-то и пытается косить под молодежь.
Когда охрана вытаскивает водителя из машины под причитания патлатого, я вдруг понимаю, кто это такой.
– Извините, – говорю я. – Это ведь вы – Джонатан Тэйджер?
– Ведь я, – соглашается он и смотрит на меня с любопытством. А я улыбаюсь.
– «Пыль и роса» – ваша самая крутая композиция, – говорю я ему. – Я играла ее, когда поступала в Хердманскую национальную музыкальную школу!
– Ого-о-о, – тянет насмешливо он. – И какова же ваша специальность, юная леди?
– Я не поступила, – весело отвечаю я.
– Досадно, – вздыхает он.
– Зато поступила в Хартли.
– Я тоже учился в Хартли! – обрадованно выдает он. А я это знаю, потому что все студенты знают популярных выпускников нашей школы – ими тыкают нам в лицо, да и в зале славы мы бываем часто.
Джонатан Тейджер – известный композитор, который написал одну из лучших песен Элинор Фелпс за последние десять лет. Он непубличная личность, редко показывается перед камерами и предпочитает уединенный образ жизни.
– Вас бы с руками и ногами оторвали в Хартли, захоти вы преподавать на композиционном факультете, – говорю я.
– Нет уж, в Хартли я не вернусь, – смеется композитор. – Я не доучился там один семестр из-за долгов. И заканчивал Джульярд в США.
– Точно, – хлопаю я по лбу ладонью. – Обидно!
Мы болтаем – с Джонатаном на удивление легко и спокойно, он расписывается на собственном диске, который дает мне в качестве компенсации (слишком много компенсаций за один отрезок времени), и вообще кажется мне не только крутым композитором, но и крутым мужиком. Напоследок он желает мне творческих успехов, и его слова как животворящая мазь на рану – внутри растет знакомое чувство желания. Желания творить. Вдохновение.
Я уезжаю с автографом Джонатана, вполне довольная жизнью, рассматривая из окон автомобиля район, о котором раньше я только слышала, – это закрытый район для богачей Верхний Ист-Хиллс. Тут живут политики, бизнесмены, актеры, певцы и прочие представители тонкого слоя элиты нашего общества. Один особняк краше другого. Дороги сверкают чистотой. И даже воздух не такой, как в других районах Нью-Корвена, – он пропитался роскошью.
По нашему району я еду в отличном настроении – да, я перенервничала, и наверняка на моей голове прибавилось седых волос, зато какое это было забавное приключение, мать его! Никогда не забуду, как я ползла по веревке из простыни и пододеяльника с зацепившимся за джинсы лифчиком Дианы.
В эти часы мне кажется, что наша встреча была первой и последней, случайной и даже забавной. О том, что она может оказаться роковой для меня, я не задумываюсь. Зато радуюсь подвернувшейся работе. Сыграть в гитарном квартете на вечеринке для богатых снобов за хорошие деньги – почему бы и нет? Я даже знаю, кого можно позвать в будущий квартет кроме Нейтана и Чета – гитариста и бас-гитариста из нашей группы «Связь с солнцем». Думаю, моя хорошая знакомая Сью Хелман согласится на подобное предложение – она отлично играет на гитаре. Я понятия не имею, что нужно будет исполнять, но точно знаю, что нужно будет репетировать.
В машине есть зарядки, и я наконец подзаряжаю телефон – он включается, и я вижу уведомления о звонках и сообщениях от друзей.
«Где ты, Санни? Что случилось?» – наперебой спрашивают парни из группы.
Кирстен написывает в своей излюбленной манере – по слову в одном сообщении:
«Где
Ты
Санни?!
Ответь
Мы
Очень
Беспокоимся!!!»
И потому сообщений от нее больше, чем от всех вместе взятых.
Лилит, конечно же, драматизирует:
«Надеюсь, ты жива, – пишет в одном из последних сообщений в мессенджере она. – И я надеюсь, что с тобой все хорошо. Но знай – если что-то случится, я никогда тебя не забуду, потому что ты – наше солнце, Санни, а солнце должно светить».
Я звоню ей первым делом и говорю, что все в порядке – скоро буду дома.
– Мы ждем тебя, – отвечает подруга так, будто меня ждут с войны.
Машина подъезжает к дому, я выхожу на пустую улицу, закинув за плечо гитару, полной грудью вдыхаю солнечный воздух. А меня уже поджидают. Высокий парень в темно-синем спортивном костюме, бейсболке и темных очках выскакивает из припаркованной неподалеку неприметной машины и грубо хватает меня за руку с каким-то потусторонним шепотом: «Иди ко мне!» Я пугаюсь, резко оборачиваюсь и автоматически пытаюсь ударить его в лицо, потому что думаю, будто это грабитель. Он успевает перехватить мою руку, и я все так же на автомате пытаюсь пнуть его между ног – спасибо дедушке и урокам самообороны. На этот раз моя цель достигнута, и парень корчится от боли.
– Сейчас вызову полицию, если не уберешься, ублюдок, – дрожащим голосом говорю я и нащупываю мобильник.
– Рыжая стерва, – шипит знакомый голос. – Черт, как ударила-то, а!
– Мне еще раз позвенеть твоими колокольчиками, приятель? – ангельским голосом интересуюсь я, раздумывая, стоит ли мне звать на помощь или нет. – Проваливай, пока жив.
– Идиотка!
Я замахиваюсь кулаком, а грабитель срывает очки и смотрит на меня злобным, пронзающим насквозь взглядом. Я с трудом понимаю, кто это. Голубые глаза, в которых светится высокомерие, упрямый подбородок, поджатые губы – знакомое лицо.
Дастин Лестерс собственной персоной. Ну что опять ему нужно?!
– Эм, – тотчас тушуюсь я. – Привет. И пока, я спешу.
Надеюсь, мы больше никогда не увидимся – но это я говорю уже про себя.
– Стоять! Ты меня ударила, – сдавленно говорит он – видимо, ему все еще больно. И, воровато оглядевшись, надевает очки вновь.
Кошмар в виде звездных исков вновь появляется перед моими глазами.
– Это была самооборона, – отвечаю я возмущенно.
– Рыжий Франкенштейн, – выдает Лестерс. – Если ты так защищаешься, боюсь представить, что делаешь, когда нападаешь.
– Не надо было хватать меня!
– Не надо было шляться где-то всю ночь! – возмущается он почему-то. – Я ждал тебя с десяти вечера! Где ты была?!
Это возмущение такое искреннее, что мне становится смешно. Но я сдерживаюсь и с каменным лицом заявляю:
– Это личная информация.
– И кто же тебя привез? – допытывается Лестерс.
– Без комментариев.
– Ты что, в эскорт-сопровождении работаешь? – щурится он подозрительно.
– Слушай, какая тебе разница? – устало спрашиваю я. Мне так хочется попасть домой, но мне не дают этого сделать, и это изрядно раздражает.
– Большая. Идем в машину, – бросает актер и вновь зачем-то нервно оглядывается по сторонам. Боится, что узнают и набегут тискать звездное тело и клянчить автографы.
Он хватает меня за руку (как знакомо!), но я вырываю ее.
– Никуда не пойду, – говорю я твердо. – Но еще пара секунд – и отправлю тебя.
– Куда? – смотрит на меня как на гигантского таракана наивный Лестерс.
Я подхожу к нему, встаю на цыпочки и шепчу, куда. Он краснеет от ярости, но сдерживает себя и повторяет как робот:
– Нам надо поговорить.
– Не надо.
Он гипнотически смотрит на меня своими яркими голубыми глазами, и я не могу понять – линзы ли это или нет?
– Извини, не хочу с тобой разговаривать, – отвечаю я, не понимая, что Лестерсу нужно и как он меня нашел. А, это все из-за карты памяти? Пффф… Помешанный.
– Если тебе интересно, что я сделала с картой памяти, то знай – все удалено, – кривлю я душой – удалю я все, как только попаду домой.
– Я хочу поговорить не о ней, – снова морщится Лестерс – кажется, ему не очень хочется вспоминать то, что было вчера. Почему он все время морщится? Не знает, что ли, что на его актерском личике могут появиться морщины?
– А о чем? – выдыхаю я устало. – Ты все еще злишься из-за того, что слышал на крыше? Так мы уже извинялись. Надеюсь, эта моральная травма оказалась незначительной и скоро выветрится из твоей головы. Пока-пока!
– Стой! Ваша болтовня меня не интересует. Пойдем в машину. Клянусь, я не причиню тебе вреда, – выдает он героическим голосом. И это кажется мне ужасно подозрительным.
– Звучит, как фраза из телевизора, – хмыкаю я. – Слушай, приятель, у меня была сложная ночь. Я не спала и ужасно устала. Отвали, пока я не рассказала папарацци, что знаменитый Дастин Лестерс преследует меня.
– Клиентов было много? – оказывается, он не в силах удержаться от идиотской фразы, и я молча направляюсь к дому. А он как привязанный тащится за мной и бубнит в спину:
– Стой! Это очень важный вопрос! Для меня это вопрос жизни и смерти. Мне нужна ваша помощь. Я заплачу! Эй, сколько ты берешь с клиента за час? Или у вас расценки за ночь? Я просто не знаю. Но заплачу в десятикратном размере!
Он что, серьезно? Серьезно решил, что я обслуживаю мужиков в сомнительных заведениях?! От подобных слов внутри все кипит и плавится, поднимается и обрушивается с алой пеной. Этот придурок так глумится или настолько туп?!
– Уважаемый мистер Лестерс, я не занимаюсь проституцией, – говорю я, резко остановившись, – он едва не врезается в меня. И добавляю, не забыв особо уничтожающе посмотреть на него: – Я ведь не актриса, а музыкант.
Надеюсь, Лестерс понимает подтекст этой фразы. Он напрягается, его мозги скрипят от напряжения, а голос становится сухим:
– Милейшая мисс Ховард, я не хотел обидеть вас. Мне плевать, чем вы занимаетесь. Но мне нужна ваша помощь, чтобы найти похищенные у меня вещи, о которых говорила ваша подружка.
Что?
Это сбивает меня с толку.
– О чем ты говоришь? – с трудом припоминаю я наш разговор с Лилит. Кажется, она рассказывала о том, что ее знакомые стащили что-то у знаменитого сокурсника, чтобы продать на каком-то там сайте. Куда лучше мне запомнились ее слова о трусах и трогательное восхищение омегаверсом.
– Просто поговорим об этом в машине. Пожалуйста, – добавляет Лестерс, и это «пожалуйста» звучит в его устах как ругательство.
Я понимаю, что не отделаюсь от него, если не соглашусь.
Мы подходим к той самой неприметной машине, которая припаркована неподалеку от моего дома. Он открывает передо мной заднюю дверь и кивает, явно говоря, чтобы я садилась.
– Сначала я сообщу друзьям, где нахожусь, – говорю я, достаю телефон и делаю вид, что куда-то звоню.
– Привет! Я сейчас буду! Но перед этим встречусь с одним знакомым. Запиши номер его машины. Сейчас продиктую!
Я обхожу машину и старательно зачитываю номер.
– У тебя телефон выключен, – раздается рядом с ухом довольный голос Лестерса. – Куда ты звонишь?
От неожиданности я подпрыгиваю на месте.
– Не твое дело.
– Хочешь узнать, как я догадался? Все просто – ты плохая актриса, а я отлично читаю эмоции людей, – хвастливо заявляет Лестерс.
– У меня включен теле…
Как назло, приходит сообщение. Лестерс довольно смеется.
– Я же тебе говорил!
– Очнись – я ни о чем тебя не спрашивала! – рычу я и залезаю в машину, громко хлопнув дверью перед самым его носом. Он, в который раз подозрительно оглядевшись, садится с другой стороны – хмурый, как два десятка дождливых туч.
За рулем сидит полный парень с короткими волосами, он оборачивается ко мне и приветливо улыбается.
– Здравствуйте, мисс Ховард, – говорит он. – Я – помощник менеджера Дастина, меня зовут Хью.
– Привет, Хью, – улыбаюсь я ему ответ. – Надеюсь, вы не хотите увести меня на своей машине куда подальше и спрятать в хижине, а потом утопить или закопать.
– Ну что вы, – с мягкой укоризной говорит Хью. – Мы не причиним вам вреда. Дастину всего лишь нужна ваша помощь. У него совершенно нет времени вас прятать – мы и без того выбились из графика.
На его круглом добродушном лице знакомое мне выражение. Такое бывало у пса Саммерсов, наших соседей, когда они надевали ему пакет на голову или привязывали к хвосту колокольчик. «Мой хозяин – идиот» – вот что было написано на покорной морде пса. И то же самое я вижу на физиономии крепыша Хью. Наверняка из-за Лестерса у него куча неприятностей.
Дастин громко фыркает и наконец избавляется от бейсболки и очков. Я смотрю на него и вновь отмечаю, как он хорош, с выразительным лицом, но при этом не имеет того самого лоска, который я вижу на фотографиях с актерами. Обычный с виду парень. Симпатичный, но совершенно обычный. В Хартли учатся и куда более красивые парни.
– Давай по порядку. Как ты меня нашел? – спрашиваю я, не желая терять времени. – Отвечай по существу, пожалуйста.
Слышится едва заметный смешок Хью.
– Запомнил твое имя – его произносила твоя подружка на крыше, а потом попросил найти твои данные в учебном отделе, – с неудовольствием отвечает Лестерс.
– Замечательно, – выдыхаю я – никакой защиты информации! – И зачем ты меня искал?
– Через тебя мне нужно найти твою подружку. Я должен узнать, кто украл у меня кулон. И где этот кулон сейчас.
– Это что-то важное для тебя? – спрашиваю я.
– Да. Я думал, что потерял его. А вчера услышал, что его… стащили, – говорит он. – Мне нужно его найти. Он очень важен.
И я почему-то верю ему. Такие вещи, как кулоны, часто становятся особенными. В одни крепко заключены воспоминания, в другие – чувства, а иные хранят нас самих. Ну и нельзя исключать варианта, что кулон жутко дорогой, но почему-то, глядя сейчас на застывшее лицо Лестерса, мне кажется, что дело не в этом. Пропавшая вещь действительно для него важна. Не зря он ищет меня… со вчерашнего дня.
Что ты хранишь в этом кулоне? Какую тайну прячешь, Дастин Лестерс?
Может быть, это его талисман, полученный от дорого человека? Или в кулоне хранится локон погибшей возлюбленной? А может, там – единственное фото матери?
Как знать.
А еще я понимаю, почему вчера на крыше он так странно себя вел и желал побеседовать с Лилит – аж за руку хватал.
– Я хорошо заплачу, если ты найдешь кулон и доставишь его мне, – продолжает Лестерс. – Узнай у своей подружки, где он, и выкупи.
Меня это несколько удивляет.
– По-твоему, я частный детектив? – спрашиваю я. – Может быть, тебе обратиться к ним?
– Последний частный детектив, с которым мы работали, слил всю информацию в прессу, – подает вдруг голос Хью со своего переднего сиденья. – Теперь все знают, что Марго Белл и Дастин расстались.
А, так вот откуда все пошло. Впрочем, мне все равно.
– Ты мне поможешь? – въедливо спрашивает Лестерс. Я несколько секунд обдумываю сложившуюся ситуацию и соглашаюсь. А почему бы и не подзаработать.
– Одно условие – об этом никто не должен знать. Даже твоя подружка, – говорит актер. – По крайней мере, до тех пор, пока кулон не окажется у меня.
– Даже так? – протягиваю я задумчиво.
– Чем меньше человек знают об этом, тем безопаснее. С этим кулоном связано то, что никто не должен знать.
«Слишком личное», – читаю я в его глазах и замечаю, как он едва заметно вздыхает. Почему-то мне кажется, что все-таки кулон как-то связан с какой-то женщиной, воспоминания о которой Лестерс тщательно оберегает.
– Почему ты обратился ко мне? – спрашиваю я с большим подозрением. – Помнится, вчера ты хотел поговорить с Лилит.
Он едва заметно морщится при упоминании инцидента на крыше. А потом говорит, откинув голову назад, и мне вновь кажется, что Лестерс играет чью-то роль:
– Знаешь, рыжая, я не доверяю людям. Но тебе я не доверяю на парочку процентов меньше, чем остальным.
Видя мое недоумение, Лестерс царственно поясняет:
– Вчера ты неплохо показала себя.
Ах да, он же разбирается в людях – по собственному утверждению.
– Кстати, – сдвигает актер темные брови, – карта памяти осталась у тебя. Ты избавилась от фото?
– Я же говорила! – возмущенно восклицаю я.
– Я не слышал. Или забыл, – пожимает он плечами.
– Не волнуйся, все в порядке, – отвечаю я.
– Мисс Ховард, раз вы согласны, давайте подпишем договор! – радостно восклицает Хью. – А то нам пора ехать на съемочную площадку. Мы должны были оказаться там еще в шесть утра, и я, честно сказать, боюсь, что на съемочной площадке нас будут бить. Режиссер в ярости, – поясняет он мне зачем-то плаксивым голосом. – Менеджер и директор агентства оборвали мне телефон.
Ох уж эти звезды – из-за их прихоти страдают невинные люди. Меня это ужасно бесит.
– Какой договор? – спрашиваю я изумленно, а мне под нос суют листок бумаги с мелко напечатанными буквами. Я читаю и понимаю, что актерская жизнь сделала Лестерса великим перестраховщиком. А потом размашисто подписываю договор – сумма выплаты стоит немаленькая. Хью едва ли не плачет от облегчения. И только Лестерс суров как скала. А еще я замечаю, что он – левша.
– А почему не правой? – с подозрением спрашиваю я.
– Какой хочу, такой и пишу, – отмахивается он.
Я криво улыбаюсь.
– А потом ты скажешь, что эта подпись недействительна, и откажешься платить, красавчик?
Лестерс откидывается на спинку сиденья.
– Как же ты мне надоела, рыжая, – говорит он, и все те теплые мимолетные чувства, которые у меня появились к нему во время мыслей о кулоне, благополучно исчезают.
– Подписывай нормально.
– Я и так нормально.
– Не нормально!
– Я амбидекстр! – восклицает наконец он.
– Это супергерой-левша? Или это какой-то диагноз? – спрашиваю я и озабоченным тоном добавляю: – Надеюсь, это не заразно?!
– Амбидекстрия – владение обеими руками в одинаковой степени, если ты не знала, – заявляет он. Наверняка гордится этим!
– И обоими полушариями, – подхватываю я, – но я пока что заметила у тебя перекос. В сторону мозжечка.
– Хватит! Я твой наниматель, будь вежливой! – взрывается наконец Лестерс.
– Хорошо, – туплю я взор. – Буду вежлива и учтива.
И добавляю певуче:
– Мой повелитель.
Его едва ли не трясет от моих слов, но он вновь сдерживается, а я опять слышу подозрительное хрюканье Хью.
– Ты издеваешься? – спрашивает Лестерс. Кажется, он уже жалеет о своем решении нанять меня.
Конец ознакомительного фрагмента.