Небесная музыка. Луна. Глава 4. Пепел погасшей луны (Анна Джейн, 2018)

Глава 4. Пепел погасшей луны

Диана не может понять себя.

Она стоит перед огромным зеркалом в одной футболке с широким воротом и смотрит на свое отражение. Сначала ее немигающий взгляд направлен на лицо: фарфоровая кожа, прямые брови, уставшие пепельные глаза с поволокой, окаймленные серыми ресницами, аккуратный нос, пухлые бледно-розовые губы (посредине нижней – тонкая трещинка). Затем взгляд скользит вниз, по хрупкой гибкой фигуре, которую она считает неженственной, останавливается на солнечном сплетении, а после опускается к тонким ногам с выпирающими коленками, чтобы вновь – уже резко – подняться к груди.

Во взгляде Дианы нет любви. И у ее отражения – тоже.

Она задирает футболку, обнажая плоский живот и частично – грудь. Под грудью видна черная затейливая татуировка в форме расцветающего лотоса, от лепестков которого в обе стороны отходит нежное кружево. Над лотосом восходит полумесяц, а вниз по бледной коже тянутся изящные ажурные цепочки. Узор подчеркивает изгибы груди.

Татуировке всего пару дней – кожа вокруг все еще покрасневшая, и Диана все еще чувствует зуд на коже. До сих пор слабо кружится от чуть повышенной температуры голова, как будто бы она выпила коктейль, но Диане все равно. Она безразлична к боли и недомоганию. И бесконечно рада, что сделала татуировку втайне от всех и в тайном, почти интимном месте. Она считает, что это – ее главное украшение, скрытое от чужих глаз.

Диана смотрит на татуировку, касается ее кончиками тонких пальцев, проводит по кружеву и цепочкам, улыбается. Ей безумно нравится то, что она набила на себе в салоне тату-мастера, сделав вид, что поехала на девичник к Джоэлле. И пусть мастер работал с ней несколько часов подряд и боль была такая, что из глаз катились слезы, – но это того стоило! Диана мечтала об этом.

И никто никогда не узнает, что она сделала со своим телом.

Отец не узнает.

А ведь он так не любит «разукрашенных вульгарных девок», как часто говорит.

Теперь его дочь – тоже разукрашенная вульгарная девка. Когда в очередной раз он начнет говорить о том, как пали современные девушки, не поймет, почему Диана едва заметно ухмыляется. А если спросит, она ответит, что ему показалось.

Это в его стиле – рассуждать о падении нравов, о том, как убоги эти наколки, цветные волосы, пирсинг и прочая молодежная дрянь, а потом лететь на личном самолете в Дрейденбург вместе с загорелыми моделями в коротких шортиках и обтягивающих майках, из-под которых видны татуировки, и проигрывать в казино целые состояния.

Двуличие – семейная черта.

Диана ненавидит это в своих родственниках и в самой себе. Отец, мать, обе мачехи и братья – все лицемеры. Всем чужда искренность.

И ей.

Она хотела бы покрасить волосы в красный или розовый, проколоть нос или губу, одеться дерзко, в стиле глэм-рок, закинуть за плечи гитару и пойти тусоваться. Искать себя, искать любовь, искать музыку, но ей нельзя. Ничего нельзя.

Она хотела бы быть свободной, но ей не дают расправить крылья. Закрывают рот бумажными купюрами, заставляют быть послушной девочкой. Овцой на привязи.

Вспоминая об этом, Диана уже не кончиками пальцев, а ногтями проводит по татуировке. Боль становится ощутимее.

Она – пятый ребенок в семье одного из основателей «Крейн Груп». Дочь баснословно богатого человека. У нее всегда было все и не было ничего одновременно. Диана могла получить любую игрушку, любую шмотку, любой гаджет, но самого главного – свободы – у нее никогда не было. Она вынуждена подчиняться семье – вернее, делать вид, что подчиняется. Диана ненавидит двуличие, но чувствует себя самым двуличным человеком на свете.

Она продолжает изучать свое отражение. Татуировка кажется ей совершенством, несмотря на красноту и жжение. Этого узора недоставало ее телу. На следующем концерте она останется в одном лифчике, чтобы все видели настоящую красоту.

Диана достает из шкафа медицинскую маску черного цвета, на которой изображен чей-то угрожающий оскал, парик – на этот раз медно-красный. Примеряет привычным жестом. Снова смотрится в зеркало. Теперь в ее глазах удовлетворение. Татуировка отлично подходит под ее образ таинственной девушки на сцене клубов, в которых они играют. Жаль, что до следующего выступления много времени и… А Дастин бы оценил?..

Настойчивый стук обрывает ее мысли, девушка спешно одергивает майку и бросает в шкаф маску и парик. Дверь в ее спальню пытаются открыть, но не выходит – она заперта на замок.

– Диана! Немедленно открывай! – слышится приглушенный голос матери. И Диана, чуткая к звукам и их оттенкам, улавливает предостережение.

«Если не откроешь – тебе будет плохо».

Девушка кидает в огромное, почти в полстены зеркало последний взгляд и идет к двери. Едва только она отпирает ее, как в спальню залетает мать, и следом за ней тянется холодный шлейф духов.

Как всегда, Эмма безукоризненна: молочно-платиновые волосы стильно подстрижены и уложены, макияж, несмотря на тонну различных средств, кажется легким и естественным, малахитовые брюки и мятная блузка – все из последней коллекции француженки Элиан – отлично сидят на женственной фигуре. Серьги с изумрудами – единственное украшение, но сколько в них достоинства! Не меньше, чем во взгляде серых, как и у Дианы, глаз. Пронициательных и цепких.

Ее мать – крайняя в списке жен отца, великого грозного финансиста Мунлайта. Крайняя – значит, не последняя, как повторяет Эмма в порыве чувств в те редкие моменты, когда у них с Дианой случаются задушевные разговоры. Вернее, она думает, что разговоры задушевные, а Диана точно знает, что не может открыться матери больше, чем на десять процентов. Эмма находится в постоянной борьбе с двумя предыдущими женами отца: светской леди и бывшей актрисой, а еще – со следующими возможными претендентками, которых достаточное количество. Эмма – любимая дочь сенатора от правящей партии, и даже Диана понимает, что пока у деда есть влияние, отец не расстанется с матерью. Но их брак уже шаток.

Взгляд матери встревоженный и злой одновременно. Он портит всю безукоризненность образа.

– Что случилось? – тихо спрашивает Диана. Она всегда говорит тихо – по крайней мере, дома.

– Где ты была? – задает свой вопрос мать, словно не слыша ее.

– Нигде, – пожимает плечами девушка. Она действительно нигде не была уже два дня, с тех пор, как сделала татуировку. Во-первых, температура, во-вторых, весенняя сессия в Нью-Корвенском университете закончилась на прошлой неделе, и ей пришлось переехать из студенческого кампуса обратно домой. Диана хотела бы поступить в другое место – ее с детства влекла школа музыки Фэрланд, но ей пришлось изучать искусство в частном университете Бейли[8], а не петь. Так хотел отец. Разве могла она пойти против его воли? Тогда, почти три года назад, ей ясно дали понять, что высшая школа искусств – большая поблажка для девушки из такой семьи. Она должна была изучать право или бизнес, а ей разрешили изучать искусство – никому не нужную дрянь. Блажь. Разве искусство поможет сделать деньги? Нет, если только ты не умерший сто лет назад художник, картины которого стоят десятки миллионов долларов.

Мать говорила, что если Диана будет слушать отца, то после окончания Бейли тот доверит ей создание фонда современного искусства. А разве было ей дело до какого-то там фонда, через который, скорее всего, будут частично отмывать деньги?

Нет.

О том, что Диана всегда хотела петь, родители не знали. Все, что они знали, так это то, что она занималась вокалом. Музыка для них была глупостью, как и любая ее мечта.

Ее любимая мечта.

– Не глупи, – шипит мать. Она с трудом сдерживает свои эмоции. – Диана Эбигейл Мунлайт! Отвечай честно – где ты была два дня назад?

– На девичнике Джоэллы, ты сама меня туда отправила, – недрогнувшим голосом отвечает девушка, хотя изнутри ее словно кипятком обваривает. Мать что-то узнала.

– Отправила, – подтверждает мать. Джоэлла – дочь ее подруги, они состоят в одном благотворительном клубе – организации для скучающих жен миллиардеров. – Только тебя там не было.

Диану обваривает кипятком второй раз. Откуда мать знает? На этом чертовом девичнике должна была быть уйма народу. Джоэлла заметила, что ее нет, и нажаловалась? Глупости. Или?..

– Пожалуйста, ответь.

– Мама, – осторожно говорит Диана, – я не понимаю…

– Ты все прекрасно понимаешь, – чеканит та. – Я повторю свой вопрос еще раз – где ты была?

Диана молчит. Говорить о том, что она была на девичнике, – глупо. Признаваться в правде – еще глупее.

– Я гуляла, – наконец произносит она.

– Где? – цепкий взгляд матери окидывает ее с головы до ног, будто ища подвох.

– По Гриффит-стрит, – называет Диана никогда не засыпающий район с элитными магазинами, кричащими бутиками и дорогими ресторанами. Он сверкает рекламным неоном, как бриллиантовое колье на шее города, обутого в изношенные кроссовки. – Мне хотелось побыть одной, проветрить голову, – добавляет девушка.

– Ложь, – качает головой мать. Ей надоело ходить вокруг да около, и она говорит то, что Диана не готова услышать:

– Ты была в тату-салоне.

– Что ты…

Она замолкает, потому что Эмма резким движением достает телефон и показывает фотографию, на которой Диана спускается по лестнице к двери, ведущей в подвальное помещение, над которой висит яркая пурпурная вывеска с черными буквами: «Плохая девочка. Тату». Стены вокруг разукрашены граффити. На перила облокотился курящий верзила в бандане, кожа на его накачанных руках почти до костяшек пестрит набитыми рисунками, особенно отчетливо виден скалящийся череп на предплечье. И сосредоточенное лицо Дианы тоже хорошо видно.

Мать явно негодует, а девушке становится смешно – она действительно плохая девочка, раз совершила такое. Но ей нравится быть такой. И нравится делать то, что она делает, – но если мать узнает и об этом, всему придет конец.

Мать знает лишь о татуировке. Славно.

– С ума сошла? – спрашивает Эмма звенящим от переполняющих чувств голосом. – Что ты забыла в этом месте?

Диана не отвечает. Она не хочет прятать взгляд, потому что не считает себя виноватой, но и на мать смотреть тоже не хочет – пялится в серую стену.

– Ты сделала татуировку, – говорит уверенно мать, ее взгляд «прощупал» руки и ноги дочери. – Скорее всего, не маленькую – ты вышла оттуда через несколько часов. Я ведь права?

Диана пожимает плечами. Ее раздражает эта ситуация, ее бесит то, что за ней следят, но что она может поделать?

Мать, словно понимая это, вдруг резким движением задирает майку и, видя, чем и где украсила свое тело ее дочь, ахает. Для нее это как выстрел в голову. Дочь изуродовала свое тело!

Диана не ожидает этого и наконец поворачивается. В ее стальных глазах – вызов.

«Что? – спрашивает она. – Будешь ругаться?»

– Как пошло! В таком месте… – шепчет мать. – Ты что, проститутка?

– Нет, – позволяет себе приподнять уголки губ девушка. У матери странные ассоциации. И те, кто пытаются выразить себя, – маргиналы. По ее мнению, разумеется.

– Моя дочь – идиотка, – шепчет Эмма, цепко хватает ее за плечо и говорит то, что Диана не готова услышать:

– Твой отец знает об этом.

– Что? – переспрашивает девушка. Одно дело – если о том, что она была в салоне, узнает мать, а совсем другое – отец. Мать может потрепать нервы, но она – на ее стороне. А что ждать от отца – неизвестно.

– Он знает об этом, – повторяет мать. – А я совершенно случайно оказалась в курсе. Мистер Марен помог, – добавляет она.

Мистер Марен – один из секретарей отца, и Диане кажется, что он слишком неравнодушен к матери, но думать об их возможной связи ей совершенно не хочется.

– Господи, какая же ты дура, Диана! – говорит мать и заламывает руки – в солнечном свете сверкает жемчужный лак. – Я сотни тысяч раз говорила – не раздражай отца. Не зли его! Будь с ним ласкова! А что ты? Ты все делаешь наперекор! Ты совершенно не хочешь побороться за наследство!

Наследство – это идея фикс Эммы. Претендентов на деньги отца – множество: у Дианы несколько старших братьев – сыновей от предыдущих браков.

Наследником империи считается Аарон, самый старший. Ему чуть больше тридцати, он умен, образован, но, что самое главное, – благоразумен. Именно Аарона отец всегда ставил в пример остальным братьям Дианы – страший сын вел себя безукоризненно и ничем не запятнал честь семьи.

Выполнял каждую заповедь святого Мунлайта.

И если к Аарону отец относится подобающим образом, то остальных словно и не считает за своих детей. Однажды Диана даже слышала разговор горничных о том, что отец всегда делает генетическую экспертизу, чтобы точно знать – его это ребенок или нет. И, наверное, тогда окончательно поняла, что не слишком нужна отцу.

Виктор по какой-то причине с самого детства не заслужил отцовскую любовь и вечно находится в тени родного старшего брата Аарона. Он не так умен и не так хорошо разбирается в бизнесе и в управлении делами компании, однако, наверное, именно Виктор с детства вызывал у Дианы наиболее теплые чувства. Спокойный, размеренный, флегматичный – он больше всего на свете любил рисовать и книги, и даже читал иногда сказки сестре. Сейчас мать считает его самым слабым соперником в битве за наследство – Виктор отлучен от семьи Мунлайт, словно грешник от церкви. Дело в том, что у Виктора есть женщина – обычная продавшица – и незаконнорожденный ребенок. Он скрывал их несколько лет, однако не так давно Николас узнал правду. Для него это было ударом – Виктор был обручен с Беллой Харрелл, дочерью партнера отца. Диане было жаль, что так вышло, но она ничего не сказала брату, когда видела его в последний раз – уходящего из дома без вещей. Отец запретил брать что-либо.

Следующие претенденты на наследство – два средних брата Джек и Уилсон. И они со своей матерью, некогда знаменитой актрисой, готовы драться за наследство – и с другими, и между собой. Диана никогда не чувствовала с ними родства – слишком они были не похожи. В отличие от Аарона и Виктора, Джек и Уилсон, которым исполнилось двадцать пять и двадцать шесть, были настоящими представителями «золотой молодежи». Они оба обожали тусовки, развлечения, внимание красивых девушек, дорогие машины. И вовсю прожигали жизнь, пользуясь влиянием и деньгами отца. Однако не так давно отец отправил Джека в армию, узнав о том, что тот употребляет наркоту. А Уилсона на неопределенное время лишил финансовой поддержки, когда ему стало известно о нелегальных гонках, в которых тот участвовал.

Диана – пятый ребенок Мунлайта, единственная дочь, и мать боится, что ей, как самой младшей, ничего не останется. Диана же боится, что ничего не останется от нее самой. И ей не нравится то, что она должна беспрекословно слушать родителей. Но если мать она любит, хоть и холодной любовью, то отца попросту опасается. Всего одно его слово – и ее жизнь может разрушиться. Он уже грозился отправить ее в частный элитный пансионат – правда, это было во время учебы в школе. А сейчас он может отослать ее за границу. Если узнает обо всем, разумеется. И тогда – конец мечте.

– Зачем ты это сделала? – все продолжает вопрошать мать. – Зачем? О чем ты думала?!

– Я думаю, что это красиво, – негромко говорит Диана.

– От этого нужно избавиться до вечера. Вечером отец будет с тобой разговаривать, – говорит мать. Кажется, мистер Марен посвятил ее во все планы отца.

– Я сделала ее только два дня назад, ее пока что нельзя свести, – отвечает Диана устало. Ей кажется, что в любой другой семье татуировка на теле дочери не вызвала бы столь бурной реакции. А в их семье все боятся гнева отца. Все хотят его денег.

– Как тяжело, – теребит изумрудную серьгу мать. Она никак не может успокоиться. И тогда ей в голову приходит гениальная идея. Ей так кажется, что гениальная, для Дианы это просто глупость.

Эмма отправляет свою личную помощницу Джессику в детский магазин, и та привозит пачки с переводными временными татуировками – такие покупают дети и подростки. Мать лично выбирает одну из них – вульгарную алую розу с лентой, на которой написано: «Настоящая любовь» и лепит Диане на предплечье. Переводка смотрится неплохо – как настоящая татуировка, хотя, если внимательно приглядеться, можно понять, что это подделка. Но мать довольна результатом.

– Пусть отец думает, что ты сделала эту татуировку. Скажешь, что сведешь ее через пару дней. Он не должен видеть то, что ты набила и где.

Острый взгляд матери опускается в район солнечного сплетения, где под тканью футболки запечатлена настоящая татуировка, и Эмма качает головой. Она все еще считает дочь глупым подростком. А Диана считает глупой мать.

Отец и правда вызывает Диану к себе – уже почти в полночь, после того, как злой и уставший возвращается после длительных переговоров с китайскими партнерами, которые старательно освещают прикормленные СМИ. Дети не являются смыслом его существования, но иногда он вдруг начинает чувствовать себя обязанным наставить их на путь истинный. В прошлом году он узнал, что Уилсон курит травку и в клубах закидывается экстази – не постоянно, а от случая к случаю. На следующий день Уилсон собирал свои вещи, а еще через сутки уже находился на военном полигоне. До сих пор брат проходит службу где-то в Средней Азии.

Диана спускается на первый этаж их огромных двухуровневых апартаментов, минует приемную, в которой сейчас нет секретаря, но находятся двое охранников, застывших у двери, и с опаской заходит в кабинет отца. По размерам он напоминает читальный зал в библиотеке. И так же, как в библиотеке, тут много книг, а в воздухе разлилась вязкая тишина, в которой тонут полутьма и прохлада. Здесь нет ничего лишнего – никакой позолоты, витражей, колонн, пилястр, лепнины, потому что отец любит выдержанность, пространство и четкость линий, он знает, что настоящая роскошь строга. Стены в его кабинете отделаны дубом и эбонитовым деревом. По полу послушно стелятся мраморные плиты молочного цвета. Высокий потолок украшен прямоугольными кессонами со встроенными светильниками. Из мебели кроме книжных высоких шкафов здесь есть лишь массивный стол и два кожаных кресла.

Диана идет в самый конец кабинета по холодным мраморным плитам – ее шаги раздаются неожиданно громко, хоть она и пытается ступать мягко. Отец сидит за письменным столом у огромного окна, занавешенного тяжелыми сливовыми портьерами, и один этот стол стоит, как небольшая квартира, – он антикварный, за ним сидел кто-то из французских королей.

Отец откидывается на спинку кресла и внимательно смотрит на Диану.

– Здравствуй, папа, – говорит она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно. Он лишь кивает ей и делает жест рукой, предлагая присесть. Диана послушно садится, складывая руки на коленях. Кресло красивое, но неудобное: низкое, какое-то шаткое, ужасно мягкое – кажется, что куда-то проваливаешься. В нем некомфортно сидеть, постоянно скрипит кожа, и почему-то начинаешь ощущать себя ничтожно маленьким – особенно по сравнению с отцом, кресло которого намного выше.

Диана вспоминает, что мать говорила, что во всех кабинетах отца для посетителей предусмотрены именно такие кресла. Они должны почувствовать себя максимально неуютно и даже ничтожно. Кажется, эта хитрость работает, и девушка начинает нервничать сильнее.

– Надеюсь, ты будешь предельно честна, дочь, – говорит отец. Его голос – глубокий и громкий, в нем слышатся привычные властные нотки. Кто-то находит этот голос красивым, но Диану он раздражает. Все в нем ее раздражает, хотя многие находят, что они похожи. Отца считают привлекательным мужчиной, высоким и поджарым, хотя ему почти шестьдесят. Он следит за здоровьем – у него целый штат высококвалифицированных врачей, однако не опускается до пластики или иных попыток омолодиться, считая это слишком жалким. У него наполовину седые волосы и морщины, однако взгляд – цепкий и пронзительный, подбородок – волевой, а руки, обвитые венами, – все еще сильные.

– Что случилось, папа? – спрашивает Диана удивленно, и у нее хорошо получается сыграть эту эмоцию – отец приподнимает бровь.

– Я думал, ты сама хочешь рассказать об этом, – говорит он спокойно. – Ты ведь знаешь, что твой отец – как священник. Готов выслушать любое покаяние. В любом грехе.

Его темные глаза гипнотизируют Диану, он даже подается вперед.

Она понимает, что он имеет в виду, – лучше самой признаться во всем, рассказать, не дожидаясь, когда это сделает отец. И тогда (может быть) наказание будет не столь суровым. Это как прийти с повинной.

И Диана решается.

Она медленно закатывает рукав черной водолазки и демонстрирует отцу сердце на предплечье, думая о том, что ей повезло – полутьма скроет многое.

Отец вздыхает и снова откидывается на спинку кресла.

– Прости, папа, – говорит Диана, опуская глаза. – Я сделала это по глупости. Я сведу. Прости.

– Зачем? – только и спрашивает он, поглаживая переносицу.

– Я думала, это модно, – голос девушки тих, хотя она готова кричать.

– Я столько раз говорил, как меня раздражают все эти девки с разукрашенными лицами и наколками, – отец качает головой. – Но ты решила, что мои слова – пустой звук, дочь. Жаль, что ты так неуважительно относишься ко мне.

Он всегда говорит так – дочь, никогда не называет ее по имени. Никого не называет, кроме Аарона.

– Я поступила очень глупо и опрометчиво, поддалась моде – у многих моих знакомых есть татуировки, – говорит слова матери Диана, хотя все внутри у нее протестует. – Не знаю, что на меня нашло. Это было как вспышка. Мне так стыдно, папа.

И опять в ее голосе – искренность. Она – хорошая актриса.

– Значит, стыдно, – вздыхает отец, переплетая пальцы на животе.

– Да… Я просто дура. Ты был прав, – говорит Диана, подпуская в голос слезы. – Это некрасиво и больно. Просто мне хотелось стать яркой… Не знаю, как это объяснить.

Немного боли в голосе не помешает. Люди любят чужую боль. Она кажется им предвестником искренности.

– Ты считаешь себя недостаточно… яркой? – переспрашивает отец. Диана снова кивает. Ей кажется, что она слышит изумление в его голосе.

– Иногда мне кажется, что люди вокруг общаются со мной только потому, что я – дочь Николаса Мунлайта, – отвечает она.

Отец любит эту тему, и Диана это прекрасно знает.

Он вздыхает и качает головой.

– Если тебе так кажется – а тебе не кажется, так оно и есть, – то ты должна видеть несоответствие.

– Какое? – спрашивает она медленно.

– Дочь Николаса Мунлайта не может быть не яркой, – уверенно заявляет он. – Знаешь, что блестит ярче всего? Золото. Деньги. И глаза, которые их увидели, – теперь в его голосе – мимолетное презрение. – Ты априори не можешь быть не яркой, ты ведь принадлежишь…

Диана думает, что отец скажет «мне», но он говорит, усмехаясь:

– …семье Мунлайт. Ты и твои деньги сияют ярче солнца. Было бы неплохо, если бы ты запомнила эту простую истину. Деньги – наш свет. А тот, кому они принадлежат, – солнце. Все просто.

Он говорит что-то еще о важности денег, а Диана кивает – она думает, что неплохо, раз отец перевел тему. Значит, гроза миновала. А ей следует впредь быть осторожной. Кто-то ведь заложил ее отцу.

Хорошо, что они не будут собираться этим летом. На каникулах она будет хорошей девочкой.

Диана мысленно усмехается – точь-в-точь, как отец только что. Но она рано празднует свою маленькую победу. Потому что дело поворачивается иным образом. Информатор матери оказался не совсем достоверным. Татуировка – это не все, о чем хочет побеседовать отец.

– В чем ты еще хочешь признаться? – вдруг спрашивает он.

И Диана вдруг как-то сразу понимает, что он знает.

Знает о ее второй жизни, которую она так тщательно скрывала.

А еще она понимает, что сейчас – не время юлить или пытаться лгать, потому что видит то, что не замечала раньше, – тихую холодную ярость в глазах отца.

– Ну же.

Она молчит – в горле тугой ком, стук сердца в потяжелевшей голове напоминает набат. А он пристально на нее смотрит и ждет. Отцу нужно, чтобы она покаялась перед ним. Ему нравится роль священника, не зря же он постоянно вспоминает, что его дед был святым отцом в католической церкви и хотел, чтобы внук пошел по его стопам.

Тогда отец, понимая, что ей сложно говорить, вытаскивает фотографии и небрежно бросает их на стол. Бросает молча. С отвращением.

Клуб, заполненный молодыми людьми, пронзительные неоновые софиты, в свете которых видны пять фигур на маленькой сцене – пять музыкантов. Три парня: азиат с длинными волосами, завязанными в хвост, высокий блондин с голым торсом, украшенным татуировками, – оба с гитарами, и лохматый скалящийся барабанщик, крутящий палочки. И две девушки у микрофонов: у одной черные дреды и кожаные штаны, у второй – алые волосы, клетчатая юбка, а на лице – карнавальная маска. И еще гитара наперевес. Скорее всего, они только что пришли на сцену, и публика приветствует их, поднимая вверх руки.

Все та же сцена, только огни уже алые. Барабанщик скрыт в тени, зато хорошо видно ту девушку с алыми волосами, которая играет на гитаре и что-то поет в микрофон вместе с одним из парней.

И снова сцена – песня завершилась, и все четверо кланяются слушателям, которым, судя по всему, понравилась песня. Девушка в маске улыбается темно-красными губами.

А потом несколько фото с улицы, когда музыканты закидывают инструменты в потрепанный фургончик, – кто-то снимал их из-за угла. Парни живо переговариваются, пьют пиво из банок, а девушка улыбается. На одном из снимков она снимает маску и алый парик, и можно понять, что она и есть Диана Мунлайт. Неведомый фотограф снял ее лицо крупным планом – несколько раз.

Снимки лежат перед ней как живые доказательства ее греха. Она нарушила заповедь святого Мунлайта – «не перечь мне» – и должна понести наказание.

– Ну, что же ты молчишь? – удивительно мягко говорит отец. – Расскажи мне все.

Ком в горле вяжет, горчит, шевелится, и Диане кажется, что она проглотила ящерицу. И вдруг чувствует, как ее начинает тошнить. Она смотрит на фотографии и понимает, что это конец. И кто их сделал – она не знает. Понимает лишь, что это было совсем недавно.

– Вот, значит, как ты проводишь свободное время, дочь. Прекрасно. Замечательно. Просто великолепно. Восхищен. Хорошо, что эти снимки попали ко мне, а не в прессу, – говорит отец, и Диана не понимает, почему он не кричит – ведь он зол.

– Решила растоптать мою репутацию? – спрашивает он вкрадчиво. – Шляешься с какими-то панками по дешевым клубам и скачешь на сцене, распевая глупые песенки? А что ты еще делаешь? Алкоголь, беспорядочные связи, наркотики? Как ты еще пыталась опозорить мое имя?

Диана не понимает, как связаны дело ее жизни и репутация отца, но продолжает молчать. Она не понимает, как так вышло, ведь она была очень осторожна на протяжении двух лет. Не понимает, как себя вести.

– Это… просто музыка, папа, – тихо говорит она, не узнавая свой голос. Он дрожит. Ком в горле растет.

– Нет, это не просто музыка. Это удар под дых. Родному отцу. – Его сжатый кулак разрезает воздух, заставляя девушку вздрогнуть от неожиданности. – Ты, одеваясь как дешевая шлюха, решила, что сможешь стать шутом для отребья? – голос отца становится все раскатистее и раскатистее. – Думала, что я никогда не узнаю? Я? Или ты считала меня идиотом, который не видит, что происходит у себя под носом? Раз так – жаль. Жаль, что моя репутация дешевле этих паршивых подонков с гитарами наперевес.

Он говорит долго и со вкусом. Швыряется фотографиями. Называет тех, кого Диана считала друзьями, грязными словами.

Педагогический процесс в действии.

– Я дал тебе все…

Кроме свободы.

– Ты ни в чем не нуждалась…

Кроме отцовской любви.

– А ты решила вытереть об меня ноги?

Это была ее мечта.

– Ты слишком сильно меня разочаровала, моя маленькая Диана. И мне придется наказать тебя.

Она вздрагивает – впервые слышит свое имя, произнесенное голосом отца. Он никогда не поднимал на нее руку, но словами бьет больно, четко в цель.

– Как ты туда попала? – через какое-то время спрашивает отец. – Кто заставил тебя?

– Никто…

Диана не хочет говорить, что познакомилась с Брайаном в университете на занятиях по искусству. Они подружились, что было удивительным, ведь прежде у нее не было друзей, столь близких по духу, вернее, так – у нее просто не было друзей. Детки из богатых семей – не в счет. Они либо развлекаются вместе, либо «дружат» против кого-то, и каждый готов вцепиться другому в глотку. Даже ее родные братья готовы разорвать друг друга из-за наследства.

Как и она, Брайан тоже хотел делать музыку. И он познакомил ее со своими друзьями-музыкантами, которые срочно искали гитариста и бэк-вокалистку. Диана идеально им подошла. С той минуты, как она вошла в полутемный гараж, в котором шла репетиция группы «Стеклянная мята», началась ее новая жизнь, в которой появилось место настоящей музыки. Она не просто занималась вокалом и гитарой, как раньше, она исполняла то, что они вместе придумывали, хоть сначала и были в шоке от того, чья она дочь. И эту музыку слышали и слушали другие люди. Мечта Дианы – дарить свою музыку – стала исполняться. Кроме того, она наконец познала настоящую жизнь, вкус свободы. И ей это нравилось, это давало силы жить и вдохновляло. Она выбралась из красочных декораций богатства и полной грудью вдохнула свежий воздух. Впервые попробовала уличную еду, побывала в самых опасных районах города, попала в клуб «Морская свинья» – мекку рока. Познакомилась с кучей крутых людей, большинство из которых так или иначе были связаны с современным творчеством.

Дэвид, Брайан, Аллигатор и Николь стали для нее семьей.

Естественно, это было рискованное мероприятие, но Диана четко решила про себя, что если будет и дальше бояться всего на свете, то ей проще будет сидеть запертой в амбаре. Да, она опасалась, что отец узнает ее тайну, но делала все возможное, чтобы этого не произошло. Диана всегда выступала только в маске и парике, чтобы ее никто не узнал. Она была аккуратна во лжи – никто ни разу не заподозрил ее в том, что она не просто учится в элитном университете, но и занимается музыкой.

И все шло хорошо до этих чертовых фотографий.

Если бы она узнала, кто сделал их, не задумываясь нажала бы на курок, стоило бы ей дать в руки пистолет.

– В этой истории должны быть наказаны все, – с каким-то удовлетворением говорит отец. – Те, кто втянул тебя в это дерьмо, получат свое. Обещаю.

У Дианы расширяются зрачки. Николь и парни не должны пострадать. Они ничего не сделали. Они просто – как и она! – хотели играть свою музыку. Но… Скорее всего, отец знает всю их подноготную – наверняка его люди собрали на них целое досье. И он не бросает на ветер пустых угроз. Если обещал – сделает.

– Пожалуйста. Не надо, – просит она, хотя понимает, что не должна показывать свою реакцию.

– Не думаю.

– Они ни при чем.

– Понимаешь ли, дело в тебе, – вновь спокойным тоном говорит отец. – Я множество раз просил – и тебя, и твоих братьев – быть осмотрительными. Но никто, кроме Аарона, никогда не слушает меня. И вы устраиваете цирк, зная, что за каждым моим промахом следят тысячи глаз, – и это я не говорю о проклятых журналистах. Нелегальные гонки, в которых участвовал Джек, Уилсон, запихивающий в себя наркоту, незаконнорожденный ребенок Виктора от какой-то нищей потаскухи, а теперь еще и ты. Мне надоело, что нашу фамилию постоянно полощут в газетах и в Интернете. «Крейн Груп» – это империя. Ты должна понести наказание, как и твои братья. Для ее и вашего же блага.

– Но они же не виноваты, – тихо говорит Диана. Ее глаза болят от скопившихся слез.

– Да, бывает так, что страдают невинные люди, – соглашается отец. – Это будет твоей расплатой за свое непозволительное поведение. Гарантом того, что ты так больше не поступишь.

Диана судорожно вспоминает, что отец любит переговоры. И она пытается воспользоваться последним шансом.

– Что мне сделать, чтобы ты не вредил им? – спрашивает она подрагивающим голосом – и ничего с ним поделать не может.

– Беспокоишься за друзей? – спрашивает с любопытством отец. – Я думаю, кое-что можно сделать. Все-таки ты – моя единственная дочь, и я могу пойти навстречу. Откажись от них. – Он, гипнотизируя, смотрит ей в глаза и повторяет: – Откажись от них сама. Чтобы у тебя больше не возникло соблазна вернуться.

– Как… отказаться?

– Позвони им и скажи, что больше не будешь общаться с ними. И сделай это так, чтобы я поверил.

Диана знает, что отступать некуда. Или так, или «Стеклянную мяту» ждут сложные времена. Она достает телефон и, набравшись решимости, набирает номер Брайана. Тот сразу берет трубку.

– Привет, Ди, – весело говорит он, – ты куда-то пропала. Я скучаю! Кстати, мы собрались вместе. Хотим сходить в бар. Может, с нами? Получится сбежать?

– Нет, – отвечает Диана.

– Это Диана? – слышится громкий бас Аллигатора. – Поставь громкую связь, приятель! Здорово, крошка!

– Эй, привет! Как дела? – слышит она голоса Брайана и Николь.

– Все хорошо. Хорошо, что вы вместе. Я хочу сказать вам кое-что, – говорит Диана, глядя в стену.

– Что случилось? – спрашивает удивленно Брайан.

– Говори все, подруга! – кричит откуда-то Николь. – У тебя какие-то проблемы?

– Тебе нужна помощь? – басит Аллигатор, и ему вторит Дэвид.

– Или ты от родительского надзора не можешь смыться? – хмыкает Дэвид и привычно ворчит: – Нахрен вообще так жить? Столько бабла и никакой свободы. Я говорил, что твой папаша – придурок?

Отец улыбается, но глаза его холодны.

– Это я говорила, – весело вмешивается Николь. Они все знают, как Диане тяжело в этом доме. И если сначала считали ее глупой, зажравшейся девочкой, которой захотелось поиграть в музыку, полагая, что богатство – это неимоверно круто и избавляет от всех проблем, то со временем стали осознавать весь ужас и всю нелепость положения девушки.

– Так что ты хотела сказать? – уточняет Брайан с любопытством.

– Я больше не буду играть с вами, – резко говорит Диана.

Воцаряется тишина.

– В смысле? – непонимающе спрашивает Николь.

– Что-то случилось? – добавляет изумленно Дэвид.

– Эй, говори, что такое, детка! Разберусь со всеми, мать их! – кажется, Аллигатор бьет увесистым кулаком по столу.

– Я поняла, что совершила ошибку, – продолжает Диана. На нее вдруг нападает какое-то странное спокойствие и укутывает в свои мягкие объятия. – И я хочу сказать прямо, потому что надоело притворяться.

– И что ты хочешь сказать прямо? – спрашивает Николь напряженным голосом, как будто понимает, что сейчас произойдет. А парни тупят.

– Мне не стоило связываться с вами, – в голосе Дианы высокомерие и какая-то аристократическая усталость. – За два года, что мы играли вместе, мы не добились ничего. Мне печально признавать, но… Ничего. Ноль. Зеро. Знаете, я много думала обо всем этом… И каждый раз приходила к одному и тому же выводу – с вами ничего нельзя добиться. Вы абсолютно бесполезные. Аморфные. Жалкие, – говорит она, глядя в глаза тонко улыбающемуся отцу.

На какой-то миг воцаряется густая наэлектризованная тишина. А потом ее разрывает голос Аллигатора:

– Крошка, какого, мать его, фига ты сейчас это говоришь?

– Ты обдолбалась, Ди? – на всякий случай уточняет Брайан. В его голосе – надежда.

– Вы прекрасно все понимаете. Все ваши потуги – бессмысленны. Я не могу тащить вас на себе.

– Что значит «тащить на себе»? – спрашивает зло Николь, основная вокалистка. – Ты понимаешь, что ты несешь?

– Вполне, – подтверждает Диана скучным голосом. – Я просто хотела сказать вам правду. Ребята, по отдельности – вы ничего, крепкие серые середнячки. Но вместе… – Она выдерживает драматическую паузу. – У вас ничего не получится. Когда слишком посредственные люди собираются вместе, получается что-то худшее, чем просто посредственность. Я более чем отлично осознала это, поэтому ухожу. Не хочу вязнуть в шлаке.

– Ну ни сука ли ты? – почти восхищенно спрашивает Николь.

– Слабый вокал – не дотягиваешь нижние, часто пережимаешь верхние, – равнодушным тоном отвечает Диана.

– Ты реально в себе? – ошарашенно спрашивает Дэвид.

– Твоя фальшивая игра – самое слабое звено в группе, – все так же равнодушно говорит Диана. – Тянешь за собой на дно.

– Полегче, – в голосе Аллигатора – угроза.

– Научись попадать в такт барабанам, – продолжает она.

– Диана! – кричит Брайан. – Да что с тобой? Это же не ты, не ты!

– Это я. Истинная я. А ты вообще неудачник. Каким чудом ты поступил в Бейли? – она едва не срывается, но никто не замечает этого. Они что-то кричат ей вместе, но Диана не хочет этого слушать.

– Знаете, отец правильно говорил, что нищеброды – это отдельная категория людей, у которых на генетическом уровне заложены неудачи. Я – не такая. И больше не хочу тратить на вас свое время. Пока.

С этими словами Диана сбрасывает звонок и отключает телефон.

– Было довольно убедительно, – качает головой отец и заключает: – Все-таки с дочерьми куда приятнее иметь дело. Я рад, что ты хотя бы в последний момент немного одумалась. Попытайся реабилитировать себя в моих глазах. С этого момента – никакой музыки. До начала учебы – ни ногой из дома. Никаких средств связи. И учиться будешь за границей.

– Но…

– Этот вопрос решен, – в голосе отца – непреклонность. – Можешь идти.

На ватных ногах Диана встает и медленно шагает к двери, понимая, что комок в горле стаял и внутри все саднит.

– Думаешь, там ты была яркой? – вдруг спрашивает отец с насмешкой. Она оборачивается, замирает. Ей кажется, что сердце стучит в два раза медленнее, чем должно, – пропускает удары. Один за другим.

– Ничего не может быть ярче денег и упоительнее, чем власть, – заключает отец. Это его простая философия. Возможно, он даже пытается успокоить Диану – на свой манер. Но этого не получилось.

А дальше все было как в кошмаре.

Когда Диана приходит в свою комнату, там уже толпятся несколько горничных и дворецкий (зачем он нужен в их доме, Диана категорически не понимает). В комнате – беспорядок. Они ищут «запрещенные» вещи по приказу отца.

Диана молча наблюдает, как забирают ее гитары, уничтожая все, что ей дорого. Гитары для нее как живые существа, и ей физически больно от мысли, что их выбросят – как беспомощных щенков в мусорный бак. У нее забирают телефон, планшет, ноутбук, банковскую карту и блокируют доступ в Интернет, единственное, что оставляют, – электронную читалку и библиотеку.

Прибегает мать, которая не понимает, что случилось, а когда узнает, приходит в замешательство и ужас. Она готова оттаскать дочь за волосы, но ей приходится быть сдержанной из-за прислуги. И уже потом, когда они остаются наедине, Эмма высказывает ей все, и через слово Диана слышит: «наследство», «наследство», «наследство» – как будто бы на нем сошелся клином свет. Больше всего на свете мать боится, что Диана потеряет не себя, а наследство.

Как они тогда будут жить?

Диана готова задавать этот вопрос уже сейчас. Как?

Дальше идут серые ватные дни. За окном – поздняя нежная весна, а Диане кажется, что на дворе – поздняя холодная осень. И на душе тоже осень: голые ветки ноября царапают ее за живое, кусают, щиплют, лезут в глаза. Внутри жжет так, словно у души бывает изжога. Она ничего не делает – смотрит какие-то идиотские передачи и фильмы по телевизору и слушает музыку, иногда ест.

А через два дня Диана сбегает, потому что ей все надоело.

Она ловко обманывает охрану, переодевшись в верхнюю одежду одной из горничных – глупой девицы, успешно подкупленной дорогими бриллиантовыми серьгами. И ранним безветренным утром уезжает в машине продавца морепродуктов, который несколько раз в неделю привозит в их особняк в сердце Верхнего Ист-Хиллса свежую рыбу, кальмаров, мидий и креветок – отец их обожает, в отличие от самой Дианы.

Едва оказавшись в шумном Монисе, она выходит из машины и, смешавшись в толпой, садится на метро, а потом – на автобус. Забредя в торговый центр, она находит женский туалет и преображается. Весь день Диана находится в движении, едет, идет по широким улицам, глядя по сторонам и то и дело нервно оборачиваясь – наверняка ее будут искать. Она останавливается только лишь около тележки продавца с хот-догами, когда чувствует голод. В какой-то момент ей кажется, что она видит в пестрой толпе Брайана, и тотчас уходит, крепко сжимая в руке ледяной стакан с колой. Диане страшно встречаться с ним лицом к лицу, но потом она понимает, что, должно быть, ей показалось. А если это и был он, то не узнал бы. Свое лицо она закрывает единственной маской, которая у нее осталась, – больничной, на ней – чудом сохранившийся красный парик, а одета в плащ до колен с отложным воротником и поясом. Горничная с испанским акцентом уверяла ее, что плащ двусторонний, поэтому уезжала она в ярко-голубом, а теперь ходит в черном. А еще это – подделка известного бренда «Дэлмор». Диана не особо разбирается в моде, но может отличить настоящую качественную вещь от дешевки. Впрочем, сейчас ей все равно. Она просто идет, сама не зная куда. Мимо проносятся лица тысяч людей – все разные, но для нее их лица вылеплены из одного пластилина. Проносятся тысячи машин, деревьев и окон – в каждом из них своя история. Проносится целая жизнь.

Единственное, что заставляет Диану чуть улыбнуться, – реклама нового аромата модного французского бренда, лицом которого выступает Дастин Лестерс. Ее только что запустили, и она всюду – на остановках, на билбордах, на светодиодных экранах и даже на фасадах небоскребов. Дастин великолепен – выглядит мрачно и сексуально одновременно: зачесанные назад темные волосы, вызывающий взгляд исподлобья, ухмылка, сводящая с ума, накинутый на плечи пиджак. Небрежно засунув в карманы брюк руки, он идет по ночной улице, собирая за спиной армию огней неспящего города.

Диане нравится этот образ даже больше, чем предыдущие, и, видя Дастина, пусть даже в рекламе, она испытывает странное желание дотронуться до его руки. А еще рада его расставанию с Марго Белл.

Любовь ли это, она не знает – просто скучает по человеку, который отверг ее. Они познакомились год назад, и с тех пор она часто думает о нем. А он о ней – нет. Отец был не прав. Деньги для него – не свет.

В какой-то момент уже уставшая и отчего-то равнодушная ко всему Диана попадает в Лейк-Грин парк. Там она немного расслабляется, неспешно идет по его дорожкам, наслаждаясь свежей нежной зеленью и тишиной. Ее ноги гудят, мысли путаются, но зато больше не играет в голове последняя песня «Стеклянной мяты», которую они записали в студии и свели. Она хотела оплатить все это сама, но они ей не позволили – как и всегда. Сказали, что, черта с два, не будут они ее должниками, и если скидываться – то всем вместе.

Над головой – звенящее хрусталем голубое небо. Рваной переливчатой мелодией шумят листья высоких деревьев – под лучами солнца они кажутся бирюзово-зелеными. Мягкий, едва уловимый сладковато-персиковый аромат каких-то мелких цветов носится в воздухе и смешивается с запахом жареного мяса. Проходящие мимо люди или же те, кто пришел сюда на пикник, не обращают на Диану внимания, а она рассматривает их, будто видит впервые. И второй раз за день она останавливается, когда слышит манящие звуки гитары. У самого озера, вода в котором аквамаринового цвета, собралось несколько десятков людей. Они стоят полукругом около небольшой деревянной сцены и слушают музыку, которую Диана тоже вдруг хочет послушать – так хороша и технична гитара в руках того парня, что держит ее. Почему-то ей всегда казалось, что те, кто умеют играть на струнных, умеют необыкновенно нежно прикасаться. Она проталкивается через толпу и понимает, что ошиблась – играет не парень, а девушка. Она свободно сидит на стуле, для удобства закинув правую ногу на левую – чтобы выше поднять гитару. У нее красно-рыжие волосы, собранные в хвост, выразительное симпатичное лицо в веснушках и лукавая весна в глазах. А самое забавное – она одета точно в такой же черный плащ, что и Диана. В такую же подделку.

Но Диану больше интересует другое, не одежда. Она сразу замечает, что руки рыжей поставлены правильно, а пальцы весьма ловки – такие пальцы играли тысячи часов. Музыка, которую она исполняет со всей отдачей, незнакома Диане, и она почему-то думает, что рыжая сама ее сочинила. Кроме того девушка использует разные сложные приемы, и стоящий неподалеку от нее грузный мужчина, изредка что-то записывающий в ежедневник, одобрительно кивает.

Хоть гитара у нее и не очень (у Дианы марка куда круче!), рыжеволосая – профи. Вокруг нее аквамариновым – как вода в озере – дерзким светом пульсирует музыка, которая хочет вырваться и улететь далеко в небо. Иногда аквамарин темнеет и становится синим дымом, а иногда уходит в поблескивающую лазурь. Почему ее музыка именно такие цвета, Диана и сама не знает. У нее – «цветной слух», музыкально-цветовая синестезия. И ассоциации настегают ее внезапно, почти бессистемно. Слыша музыку, она просто внутренним зрением видит цвета и иногда – движение. Чудачка, одним словом.

В какой-то момент девушка с гитарой начинает словно светиться лазурью изнутри, и Диана вдруг понимает, что ей некомфортно в этом свете. Она делает шаг назад.

По разговорам в толпе слушающих Диана понимает, что тут проходит своеобразный экзамен – играют студенты из школы музыки Хартли, а педагог оценивает их вместе с толпой. Почему экзамен проходит так, Диана не понимает, но ей это почему-то нравится. И глядя на играющую девушку, красно-рыжие волосы которой под лучами солнца горят ярким пламенем, она испытывает укол зависти.

Диана тоже хотела учиться в музыкальной школе, играть на гитаре, петь, сочинять музыку. Сдавать экзамен по инструменту в толпе восхищенных людей. Делать то, что хочет, и то, что умеет. Дышать свободой. Но все это есть у незнакомой девчонки с рыжей косой, а ей, младшей дочери грозного Николаса Мунлайта, никогда не стать такой же. Свой шанс она упустила.

Выступление завершается. Аквамарин спадает, становится белесой дымкой и с отзвуком последней ноты растворяется в воздухе. Люди аплодируют. Диана просто смотрит. Слушает.

– Молодец, Санни! – кричит кто-то.

Даже имя у нее солнечное. Возможно, поэтому она так светилась?

И Диана вдруг встречается с ней взглядами – серые и медово-карие глаза разглядывают друг друга, но длится это буквально несколько секунд.

Потом место Санни занимает другой студент с гитарой. И Диана, вместо того чтобы уйти (играет этот парень куда хуже, как-то депрессивно, с надрывом, с серыми тусклыми красками), остается. Слушает, наблюдает – сама не зная зачем. Может быть, ей хочется почувствовать эту особую атмосферу школы музыки? Или ее так заворожил свет этой Санни? А может, во всем виновата глупая зависть?

Вот бы занять ее место.

Купаться в чужих восхищенных взглядах и знать, что твоя музыка – свет для кого-то.

После завершения импровизированного экзамена, когда люди расходятся кто куда, Санни и остальные студенты внимательно слушают грузного профессора, потом хлопают – видимо, друг другу, прощаются и расходятся. Рыжая, закинув на плечо чехол с гитарой, и какая-то черноволосая девушка с возвышенно-драматическим лицом, которая постоянно чихает, неспешно идут по какой-то дороге в сторону Вэст-Чарлтона. Самое забавное – Санни надевает маску, правда, не белую, а черную. А когда начинает накрапывать едва заметный дождик – они с Дианой почти одновременно накидывают на головы капюшоны.

Санни и ее подруга беззаботно болтают, шутят про какого-то придурка, который, видимо, доставил им неприятности, и смеются, а Диана, которая зачем-то идет следом, слышит обрывки их фраз. За спинами всех троих – апельсиново-медовый закат. А на востоке небо похоже на густой черничный смузи, разлитый по белой скатерти. Жаль, что накрапывающий дождь – не черничный.

Почему-то подруга Санни напоминает Диане Николь – у той тоже были длинные черные волосы, пока она не сделала дреды. Это единственная ее настоящая подруга, которая считает, что она, Диана, – конченая сука, богатая Барби, которой захотелось поиграть в музыку. Думать об этом неприятно. Диана всегда считала Николь талантливой.

Девушки несколько раз почему-то оглядываются на Диану, но она делает вид, что шагает сама по себе. Кажется, у нее это неплохо получается.

Из спокойного шелестящего листьями парка они как-то совершенно внезапно выходят на оживленную 111-ю улицу, идут по мостовой мимо невысоких помпезных домов – такие редкость в центре мегаполиса. И Диана не сразу понимает, что совершила ошибку, – ей не стоило появляться так близко от штаб-квартиры «Крейн Груп». Как ее засекли, она не знает, видит лишь неподалеку нескольких крепко сбитых мужчин в черных костюмах и с рациями. Возможно, это и не охрана отца, но попадаться так глупо ей не хочется. И Диана, улучив момент, когда мимо будут проходить туристы, смешивается с ними и скрывается за углом шикарного здания с колоннами, а потом бросается обратно в парк – почему, и сама не знает.

В какой-то момент она оглядывается и с ужасом видит, как люди отца – это все-таки они! – хватают вместо нее Санни. Они скручивают ее и, оттолкнув черноволосую подружку, погружают в резво подъехавшую тонированную машину. Машина уезжает, а Диана скрывается в парке.

Она остается там до поздней ночи, мучаясь от жажды и головной боли, лежит на холодной скамье и смотрит в небо. На прошлой неделе она слышала, что сегодня намечается звездопад. Если честно, Диана никогда не видела, как потоки метеоритов пересекают небесную гладь, и ей почему-то хочется, наконец, впервые за двадцать один год, увидеть это. Холодно, завывает ветер, но ей все равно – внутри что-то перекрутилось, перервалось, и Диане кажется, что она никогда не будет прежней. Ей кажется, что ее сознание мутится, и в какой-то момент чудится, что она видит тысячу звезд на небе, но потом понимает, что всего лишь закрыла глаза. А еще она видит лицо Дастина, и ей становится ужасно больно – оттого, что ничего не получилось.

Потом начинает жечь горло, хотя с утра всего лишь жгло душу. И становится холодно так, что кажется, будто продрогли даже кости. А потом становится жарко – и кости снова ломает. Образ Дастина расплывается перед глазами.

Ее находят ближе к ночи – все-таки смогли вычислить, поняв, что поймали не ту. Двое мужчин с фонарями аккуратно берут ее под руки и ведут к машине – уже другой. Там к ней бросается мать, не такая безупречная, как обычно, – лицо у нее слишком бледное. Она дает Диане слабую пощечину и почему-то обнимает. А потом Диана падает в обморок, и последнее, что она помнит, так это то, как падает.

Диана не может понять себя.

Диана не может понять других.

Весь этот мир кажется ей чуждым.

Серые глаза закрываются до того, как тело соприкоснется с асфальтом, и все то время, что она проводит без сознания, ей кажется, что она – в бесконечном полете с неподвижными звездами.