Небесная музыка. Луна. Глава 2. Небо в твоей голове (Анна Джейн, 2018)

Глава 2. Небо в твоей голове

Кампус школы искусств Хартли находится в сердце Вэст-Чарлтона, одного из самых известных кварталов боро Кентон-таун. Все десять учебных зданий и парочка административных расположены на авеню Бернарда, рядом с оживленной 111-й улицей и Нью-Корвенским музеем современных искусств, по соседству с несколькими другими именитыми университетами.

Вэст-Чарлтон никогда не засыпает. Днем здесь всегда множество вечно спешащих куда-то студентов. Они перебираются из одного корпуса Хартли в другой, или спешат в основное общежитие, расположенное неподалеку, или ищут места, чтобы перекусить между занятиями. Иногда устраивают небольшие концерты прямо на улице или в парке Лейк-Грин. И все совершенно разные – с разным цветом кожи, разрезом глаз, прическами, одеждой, порою совершенно немыслимой. С разными музыкальными инструментами. Ночью просыпаются бары и пабы, стыдливо прячущиеся в светлое время суток, чтобы начать сиять неоновыми огнями рекламы, стоит тьме опуститься на город.

Я люблю это место – все эти узкие изящные улицы, заполненные людьми, невысокие исторические здания с романтичными фасадами, украшенные классическими мраморными портиками, колоннами и причудливым орнаментом, которые удивительным образом сочетаются с элементами ар-деко и модерна. Люблю особый дух творчества, витающий от окна к окну, хоть и не сразу поняла и приняла его. Мне так хотелось учиться в Кёрби-центре, что лишь спустя несколько месяцев я смогла почувствовать всю прелесть этого района, упирающегося в сочную зелень тихого Лейк-Грин.

Вэст-Чарлтон – небольшой островок кипящей жизни, окруженный каменными монстрами – холодными небоскребами деловых кварталов, которые выглядывают из-за домов и высокомерно посматривают на вас из-за крыш. Моей особой нелюбовью пользовался самый высокий из небоскребов на севере – штаб-квартира «Крейн Груп». Это уродливое серое сооружение, напоминающее спираль и мечтающее проткнуть декоративными шпилями облака, по какой-то нелепой причине называли архитектурным шедевром – использовался какой-то инновационный способ строительства.

Едва я выхожу из метро на улицу, «шедевр» бросается мне в глаза. Кажется, здание живое и задумчиво разглядывает меня. Я для него – что муравей. Иногда я думаю – каково это, жить или работать на такой высоте? Так далеко от остальных? И кем нужно быть, чтобы попасть туда? Ответа я не нахожу. Знаю лишь то, что работа в «Крейн Груп» считается престижной, а в совет директоров входят богатейшие люди. Однажды, лет десять назад, будучи мелкой, я увидела документальный фильм про основателей «Крейн Груп» – Николаса Мунлайта и Клинта Уилшера. Даже тогда, когда я была не в силах познать все грани социального различия, меня поразило то, как они жили. Меня поразила не роскошь, а власть, которую они могли черпать горстями, как воду. «Если у тебя есть власть, у тебя есть все», – сказал кто-то из них, и почему-то эти слова врезались в мою память. Я знала лишь одну власть – власть музыки. Власть денег была для меня неведома. И чужда.

Я пересекаю дорогу, широким шагом миную ряд галерей, мастерских, дизайнерских студий, прохожу несколько бутиков, ресторанов и роскошную пятизвездочную гостиницу, около которой тусуются чьи-то фанаты, и заворачиваю за огромный дом с чугунными декоративными элементами – местную достопримечательность, построенную в конце прошлого века известным архитектором; когда-то это был дом графа Ноэля Гэмфри, затем тут располагался публичный дом для состоятельных джентльменов, а потом – популярный универмаг, который работает до сих пор. За ним и высится главное административное здание Хартли, окруженное лужайками, на которых сидит множество студентов. Кто-то утопает в учебниках, кто-то репетирует. У фонтана танцует красивая пара, и кажется, что их ноги просто скользят по мягкой траве, но я знаю, что за каждым отточенным движением скрываются часы тренировок, десятки падений и огромное множество разочарований.

Мы постоянно разочаровываемся.

Когда только поступаешь, ты переполнен энтузиазма, и кажется, что учеба будет даваться просто, а ты будешь лучшим. Но одно дело быть лучшим в небольшом городке, а другое – в Хартли, где у каждого есть свой послужной список и награды. Тут талантливы все, и ты перестаешь чувствовать себя исключением. Преподаватели постоянно напоминают тебе, что ты должен трудиться до седьмого пота, чтобы добиться чего-то, и чужие победы тоже напоминают об этом. Ты не хочешь отставать и быть хуже, ты рвешься вперед, но постоянно понимаешь, что не был так хорош, как мог бы. Разочаровываешься – на постоянной основе.

Но разочарования бывают разные. Если мимолетные – это нормально. Просто нужно встать и идти дальше, и снова пытаться, искать, репетировать… А если длительные, перерастающие в депрессию – тогда дела плохи. Возможно, тебе не место в Хартли.

Как говорит мой профессор, мистер Гринберг: «Талант ничего не решает, только труд и упрямство. Но если ко всему этому у тебя есть хоть капля таланта, считай, что тебе повезло. Можешь и гением стать». Я надеялась, что у меня есть и то и другое.

И, черт возьми, я сегодня сдам экзамен по гармонии пятого уровня! И это будет последний класс по гармонии в моей жизни.

Я иду дальше – экзамен в соседнем здании, старом, но недавно отреставрированном, в тридцатых и сороковых там был фешенебельный отель, а сейчас обучаются музыке. По пути я здороваюсь со знакомыми. Вид у большинства замотанный.

– Санни! – уже почти дойдя до нужного здания, слышу я свое имя и оборачиваюсь. Ко мне подбегает улыбающийся брюнет: его волосы коротко подстрижены, одна бровь рассечена старым шрамом, на руках – цветные тату-«рукава». Это Чет, наш басист. За его спиной тоже чехол с гитарой.

– Здорово, – улыбается он мне, и я возвращаю ему улыбку. Чет красивый и, как говорит Лилит, опасный. У него классические черты лица, обаятельная улыбка и смеющиеся темные глаза с хитринкой. А еще – беззаботная харизма, он – душа любой компании. Чет способен на сумасшедшие поступки и ничего не боится. А еще он высок и в меру накачан – широкий разворот плеч и кубики на загорелом торсе.

Чет – Классический Плохой Мальчик. Его обожают Классические Хорошие Девочки. Хотя и Стервы не обходят стороной. От женского внимания у Чета просто отбоя нет! Каждый месяц – новая подружка.

Но конец семестра взял свое – под глазами темные круги, а вид – сонный. Нам всем хочется выспаться.

– Экзамен? Ты же последний сдаешь, верно? – спрашивает он. Наши кулаки привычно ударяются в знак приветствия. Чет клевый, если в него не влюбиться, разумеется.

Из-за конца семестра «Связь с солнцем» не собиралась вместе уже недели две – время у всех просто забито. Сессия – это святое.

– Верно, – киваю я и морщусь: – Гармония. Класс профессора Бланшета.

В темных глазах приятеля появляется сочувствие. О нраве профессора Бланшета ходят легенды. Вообще, если честно, преподы редко ругают или делают замечания, чаще хвалят – им не слишком охота связываться с бюрократическими проволочками, ведь любой студент может написать пару бумажек на преподавателя в учебном отделе. Но есть исключения, те профессора, которым позволено все, ввиду их всеобщего уважения, чаще всего, мирового. Профессор Бланшет – из таких. Он известный композитор. Идя к нему в класс, я думала, что наберусь знаний, а в итоге к знаниям комплектом идет жуткая нервотрепка. Профессор Бланшет в течение всего семестра задавал огромные домашки, а его проекты и лабы – просто жуть.

– Да ничего, чувак, сдашь, – ободряюще хлопает меня по плечу Чет.

– Конечно, сдам. А у тебя что? – спрашиваю я.

– Ансамбль, – точно так же морщится Чет. По его словам, он играет с какими-то придурками в ансамбле ритм-секции. – Мы не ездили домой, репетировали всю ночь.

Он зевает, прикрывая рот кулаком. Я его понимаю – пару дней назад мне тоже пришлось оставаться на ночь в одном из репетиционных помещений. В конце семестра, как правило, они битком забиты, и нужно записываться заранее. Сильно заранее. Половина школы просто ночует в учебных зданиях Хартли. А те, кто не смог вовремя попасть в ансамблевые комнаты и репетиционные кабины, занимаются прямо в коридорах. Поэтому в Хартли всегда очень шумно. Звуки инструментов и голоса сливаются воедино.

Чет весело рассказывает о том, как сдавал экзамен по специализации, я смеюсь – мы бы болтали еще пару часов, но обоим пора.

– Удачи тебе, – говорю я на прощание. – И выпей кофе, что ли. Когда я на тебя смотрю, тоже начинаю хотеть спать.

Чет ухмыляется и снова зевает.

– Я могу тусоваться двое суток и не хотеть спать. Но когда готовлюсь к экзам, с трудом провожу на ногах одну ночь.

– Сомнительное достижение, – хмыкаю я. – Ладно, Чет, мне нужно бежать. Удачи!

– Удачи, – повторяет он за мной и по привычке улыбается хорошенькой скрипачке, проходящей мимо. – На каникулах будем репетировать до упора.

Он ветреный бабник, но хороший музыкант. Музыка для него – это все. Бас-гитару он любит больше, чем всех своих бывших вместе взятых.

Мы прощаемся и идем в разные стороны.

Первый экзамен длится несколько часов и проходит гладко, несмотря на мои страхи, да и профессор Бланшет в хорошем настроении. Я получаю высокую оценку, но я усердно работала весь семестр: делала домашние задания, хорошо писала проверочные работы, сдала финальный проект… Оценка по классу гармонии складывается из всего этого, и у меня – высший балл. У одной из немногих. И мне кажется, что я свечусь от радости.

– Я вижу в вас потенциал, мисс Ховард, – скупо роняет перед тем, как я выхожу за дверь, профессор Бланшет. Он сидит за столом, сложив короткие ручки на выпирающем животе, и смотрит на меня из-под стекол узких очков. Выражение лица профессора почти всегда одинаковое – как будто бы он разглядывает протухшее мясо, по которому ползают мухи.

– Спасибо, профессор Бланшет, – улыбаюсь ему я. Слышать подобное неожиданно, но приятно.

– Не то чтобы вы были гением, до этого вам далеко, – тут же слышу я в ответ, и темные пронзительные глаза смотрят на меня из-под очков внимательно, даже оценивающе. – Но если вы усердно будете работать, получится толк. Кхм.

Куда еще усерднее!

Кирстен смеется, что я из панк-рок-девчонки стала заучкой.

– Мне было очень приятно работать с вами, – говорю я.

– Бросьте, – машет он пухлой рукой. – Кому в здравом уме будет приятно со мной работать? Впрочем, я искренне желаю вам, мисс Ховард, успехов на профессиональном поприще. Жаль, что вы выбрали гитару, а не, скажем, композицию в качестве специализации. Тогда бы мы с вами встретились на занятиях по гармонии шестого и седьмого уровней.

Кажется, мои глаза чуть расширяются от ужаса – такая перспектива мне не по нраву! Профессор замечает это и почему-то улыбается – чуть ли не впервые за все это время, что мы знакомы.

– Не понимаю я этот ваш рок – куда ему до джаза? – ворчливо говорит он. – Но раз вы выбрали этот путь – желаю успехов, моя дорогая.

Я искренне благодарю профессора и на мгновение даже начинаю сожалеть, что наши занятия прекратятся, – но только на мгновение!

Уже через минуту я вылетаю в коридор, довольная, как сытый аллигатор, и направляюсь на одну из лужаек, обставленную по периметру лавочками, – основное место сбора студентов. Его называют «Фонтан» из-за находящегося посредине лужайки белоснежного фонтана-статуи Эвтеперы – музы музыки. Она стоит на пьедестале, и у ее ног льется вода. Это не просто обычный фонтан, а настоящий памятник культуры, хоть и совсем небольшой. Почти тридцать лет назад его создал легендарный скульптор Серхио Марко – это был подарок на выпускной его дочери, которая заканчивала Хартли. Эвтепера стала его последней работой – вскоре Марко погиб. Зато его скульптура продолжает украшать территорию кампуса. Я же говорю – искусство вечно! По крайней мере, живет куда дольше своих создателей.

Я обосновываюсь на свободной лавочке и втыкаю в уши наушники – мне нужно морально отдохнуть после стресса. А спустя полчаса со мной рядом садится Лилит. Этим солнечным теплым днем она похожа на сумрачную тень. Черное строгое платье до колен, черные туфли на низком каблуке, черные ногти, черные волосы, обрезанные по плечи, черные внимательные глаза. Только кожа – идеально-фарфоровая. И белый кружевной воротничок. И только губы – ярко-красные, будто вымазаны в свежей крови. Она выглядит холодно и не особо дружелюбно – в принципе не только сегодня, но и всегда. Это ее образ. Драматический Образ. Лилит – Королева Драмы.

Забавно, в нашей квартире живут блондинка, брюнетка и рыжая.

– Сдала? – спрашивает Лилит и без спроса берет бутылку с водой, стоящую рядом со мной.

– Сдала, – отвечаю я. – А ты?

– И я, – губы Лилит расплываются в улыбке. Сегодня у нее был экзамен по фехтованию, и она ушла до того, как я проснулась, а Кирстен вернулась домой. Лилит учится на драматическом отделении. Ее мечта – покорить Голливуд.

– Чертово фехтование, – говорит подруга после того, как напивается. – Какого фига я вообще его выбрала?! Кому нужно тыкать друг в друга острыми палками? Идиотам? Облысеть можно от бесконечной тупости. Хуже только класс по жонглированию.

Она с фырканьем откидывает со лба прядь волос цвета воронова крыла.

– Ты посмотри, – изящным жестом вскидывает она руку, тонкое запястье которой обхватывает узкий угольный ремень часов. – Я едва не вывернула ее! А у меня еще вообще-то завтра экзамен по современным танцам! Чем я там буду держаться за партнера? Ногой? Кстати, Бен опять приглашал меня на свидание, – теперь в ее голосе жалость к самой себе. Бен – ее партнер по танцам, и если бы у Лилит была возможность, с кем танцевать, она ни за что бы не выбрала его даже под страхом исключения. Этот тощий парень с болезненным взглядом глубоко посаженных глаз безнадежно в нее влюблен и всюду за ней таскается как привязанный, с первого курса. Ей же противны любые его прикосновения, и танец с ним – настоящее испытание. Лилит знает, что не получит высокую оценку, – она просто хочет закончить этот проклятый, по ее словам, класс по современным танцам.

Я люблю слушать ее ворчание.

Лилит крутая. Хоть она и выглядит как неприступная готическая кукла и любит драматизировать, но при этом интересная и забавно ругается. В ней текут латиноамериканские и немецкие корни, которые довольно причудливо смешиваются. С повышенной эмоциональностью и артистизмом в ней уживается природная склонность к бережливости. Лилит в курсе всех скидок и акций в радиусе трех миль от нашего дома, знает, как отыскать лучшие вещи в секонд-хенде, кроме того, у нее здорово получается торговаться и сбивать цену. Квартиру, в которой мы втроем живем, тоже нашла она – и по довольно неплохой цене. Лилит очень экономная, и я ее понимаю – стипендия покрывает лишь треть стоимости обучения подруги. Ей приходится много работать, в том числе в аниме-кафе, где всем официанткам нужно носить особую форму. После каждой смены Лилит возвращается жутко злой – не потому, что она устает, а потому что ее очень нервируют похотливые взгляды некоторых клиентов. Однако там неплохо платят.

Кирстен в отличие от Лилит постоянно совершает необдуманные покупки и тратит деньги на что попало. И из-за этого девчонки часто спорят – не понимают друг друга. Но Кирстен в этом плане легче – ее семья довольно состоятельная, у отца есть небольшая сеть закусочных. Она подрабатывает вместе со мной в библиотеке несколько часов в неделю, но особо не парится. Родители без проблем присылают ей деньги.

Лилит в подробностях рассказывает об экзамене по фехтованию, и ее возмущению нет предела – по ее мнению, оценка занижена. Потом она во всех подробностях расспрашивает меня о моем экзамене. За болтовней проходит почти час. Солнце светит прямо над нашими головами – волосы теплые, лучи небрежно ложатся на грудь и плечи, и я чувствую слабый запах хлопка, который появляется, когда нагревается одежда.

– Надо пообедать, – решаю я. Лилит соглашается. И мы направляемся в студенческую столовую. Десять долларов – и ты можешь брать все, что душе угодно и в каком угодно количестве.

Однако не успеваем мы дойти до столовой, как видим интересную картину. На территорию кампуса въезжает черная дорогая машина с затемненными окнами, лоснящимися боками и величественными фарами – кажется, это «Ауди». Она резко паркуется перед главным административным зданием. А следом бежит целая толпа народа: какие-то непонятные истеричные девицы с плакатами, женщины с микрофонами и мужчины с камерами и штативами. Все они издают громкие звуки: девицы визжат, журналисты кричат какие-то вопросы, которые я не могу разобрать во всем этом гаме, то и дело раздаются звуки вспышек. К ним присоединяется охрана кампуса, которая пытается всю эту ненормальную толпу отодвинуть назад. Получается плохо – борьба неравная. Проходящие мимо студенты оглядываются на всю эту огромную компанию с удивлением. Кто-то даже перестает репетировать. У меня тоже изумленно приподнимается бровь. Явно кого-то из знаменитостей принесло в нашу скромную обитель искусства.

Интересно, кто это? Не поймите неправильно – за время учебы в Хартли я встречалась лицом к лицу с настоящими знаменитостями – легендами музыки, которые внесли в ее развитие огромный вклад. И я уже не впадаю в ступор от того, что вижу перед собой лицо из телевизора.

Из машины выскакивают двое накачанных мужчин в черных костюмах – явно чьи-то телохранители. Один из них открывает дверь «Ауди», и оттуда выходит высокий красивый брюнет с бесконечно пустым высокомерным лицом и по-модному впалыми щеками. Он смотрит на всю эту толпу, которая хочет прорваться к нему, не хуже, чем профессор Бланшет на самых глупых и безнадежных студентов, – с усталым презрением, словно говоря: «О, господи боже, опять». Я готова поклясться, что красавчик видит в них не людей, а рой надоедливых насекомых, которые донимают его.

– Это еще кто? – удивленно спрашиваю я.

Лилит закатывает глаза.

– О! Это наша звезда! – говорит она со смешком.

– Не такая уж и звезда, если я ее не узнала, – отвечаю я, наблюдая за тем, как «звезду» пытаются увести к административному зданию. Телохранители идут по обе стороны от него, не давая прорвавшейся к машине толпе коснуться звездного тела, а тыл прикрывают охранники кампуса. Вслед им доносится восторженный вой девчонок-фанаток и вопросы журналистов. Мы подходим ближе, и некоторые из них я все же слышу:

– Это правда, что вы расстались с Марго Белл?

– Что является причиной вашего разрыва?

– Вы встречаетесь со студенткой Хартли?

– Пожалуйста, ответьте на вопрос – мисс Белл бросила вас из-за измены?!

– Прокомментируйте ваше расставание!

Одна из девушек умудряется пролезть между охранниками и хватает Лестерса за руку. Его реакция мгновенна – он резко отталкивает ее, и она падает на асфальт. Кажется, никто, кроме меня, этого не замечает. Процессия движется дальше. Черноволосый парень с впалыми щеками ни разу не оборачивается – он скрывается в дверях здания, на страже которых тотчас становится охрана, явно не желая больше никого пускать внутрь, и вся толпа медленно затихает, тухнет, как костер без дров.

– О, это Дастин Лестерс, – говорит Лилит, и в ее голосе нет места восхищению. – Второй семестр, драматическое отделение.

Это имя я, кажется, где-то слышала. Но где, никак не могу вспомнить. В мире музыки я ас, а вот мир кино от меня далек. У Лилит все ровно наоборот, и мы постоянно друг друга просвещаем.

– Он популярен? – уточняю я. То, как актер оттолкнул фанатку, мне неприятно. Знаменитости не должны себя вести так. Он в ответе за тех, кого приручил, – так ведь говорилось в «Маленьком принце»?

– Неужели ты и про него не слышала? – спрашивает с непередаваемыми интонациями Лилит. Ей хотелось произвести на меня впечатление, а из-за моего незнания этого не получилось.

– Ты же в курсе, что я не секу в этой вашей актерской среде, – беспечно отмахиваюсь я.

– Ну уж его-то можно знать, Санни, – осуждающе качает головой Лилит. – О Лестерсе постоянно трубят все каналы по ТВ и новости в Интернете. Он снялся в фильме «Беглец по встречной» – адаптации книги Джона Коно.

Теперь в ее голосе сожаление – почему в ставшем воистину культовым кино снялся такой актер, как этот Лестерс?

Я читала книгу – это занятный полицейский триллер. И припоминаю этот фильм – несколько лет назад он шел во всех кинотеатрах страны как раз во время весенней сессии. Все сходили по нему с ума – просто истерика какая-то была. А я так и не успела его посмотреть из-за учебы – сначала были экзамены, потом я поехала на мастер-класс крутого гитариста Фреда Форси, а затем – домой, к тете.

– Джон сам выбрал его из нескольких тысяч кандидатов, – продолжает Лилит, разглядывая длинные черные ногти. – А еще он снимался в «Шоколад и аквамарин», «Белая тень» и «Господин воздуха и тьмы». Ну, это из известных работ.

Ни одно из названий мне ничего не говорит.

– Он всегда так шумно приезжает на занятия? – весело спрашиваю я.

– Он вообще приезжает на занятия? – переспрашивает Лилит и восклицает: – Нет! Наша звездочка ужасно редко бывает на занятиях! Если приезжает раз в месяц – это уже достижение.

– А как же тогда он учится? – удивляюсь я.

– Как? – ухмыляется подруга. – Просто. Знаешь ли, людям свойственно любить деньги.

Я понимаю – этот Лестерс просто покупает себе образование, хотя школа искусств Хартли позиционирует себя как свободное учебное учреждение, в котором могут сосуществовать самые разные стили, методы и подходы, однако при любом удобном случае руководство Хартли подчеркивает, что все студенты равны, несмотря на национальность, религию и материальное положение. Здесь ратуют за дисциплину. За списывание могут выгнать – и это не шутка. За прогулы – тоже. Но, видимо, как говорится, все равны, но кто-то равнее. Например, Лестерс.

– Неплохо устроился старина Джастин, – говорю я.

– Дастин, – поправляет меня подруга.

– Плевать.

Мы идем дальше – я чувствую легкий голод. Впереди нас уныло плетутся девчонки-фанатки. В их опущенных руках таблички с сердечками. Мечта Чета и парней из группы. Где-то неподалеку притаились журналисты. У меня в голове мелькает мысль, что однажды так охотиться они будут за мной. Я ведь стану знаменитой.

Я уверена в этом. И отчего-то мне смешно.

На обед уходит полчаса. Я беру гамбургер, овощи, куриные крылышки – в столовой не хуже, чем в «Макдоналдсе», а на подносе Лилит лежит все, до чего она смогла дотянуться. Ведь заплатила целых десять долларов! Подруга довольно облизывается и с катастрофической скоростью уплетает все за обе щеки. Она довольно худа и сколько бы ни ела, не поправляется.

Обратно на улицу мы выходим сытые и довольные. Лилит нужно готовиться к завтрашнему экзамену, но мысль о Бене приводит ее в недовольство, и она сбрасывает его звонки. Подруга говорит, что хочет побывать на моем экзамене, потому что ей нужно отвлечься, я не возражаю. На нем, надеюсь, будет много людей – в нашем классе он проходит весьма специфично, в парке.

Сейчас же я хочу репетировать – напоследок. Я готова по всем фронтам, гитара – мое все, но просто так сидеть перед экзаменом без дела кажется мне кощунством. И я ищу место, где могла бы обосноваться с гитарой. Естественно, все репетиционные помещения забиты под завязку. В коридорах столпотворение. На улице тоже людно.

Все занято. Всюду. Громкие звуки мешают сосредоточиться.

Голоса, голоса, голоса… Хочется заткнуть всех разом.

Я начинаю раздражаться – такое у меня иногда бывает, когда информационный шум берет свое.

– Придумала! Пойдем за мной, – вдруг тянет меня за руку Лилит, и ее темные глаза заговорщицки блестят.

– Куда? – с недоумением спрашиваю я.

– Когда у нас все занято, мы репетируем в тайном месте, – сообщает подруга. – На крыше. Там никогда никого нет.

Она вытаскивает из сумочки ключи и машет ими перед моим носом.

– Откуда? – с любопытством спрашиваю я.

– Сара стащила у профессора Бойд и сделала слепок, – отвечает Лилит легкомысленно. Она и Сара занимаются в классе профессора Бойд по актерскому мастерству, и та довольно рассеянна.

Мне нравится эта идея, и мы идем в сторону здания, принадлежащего актерскому отделению. Я часто бывала тут – в прошлом семестре подрабатывала, аккомпанируя на фортепиано во время подготовки к пьесе. А в этом я играю на фортепиано во время уроков в классе танцев. Если честно, это механическая работа. Ты исполняешь отрывок, танцор – движения и пируэты, но буквально спустя пять секунд властный громкий голос преподавателя прерывает игру и танец и начинает наставлять и поправлять студента. А через минуту все повторяется. И повторяется. И повторяется. Одни и те же отрывки, одни и те же ноты.

В здании, в которое привела меня подруга, шума не меньше, но звуков музыки почти нет, зато появляется ощущение какого-то сюрреализма. Студенты, готовясь к экзаменам, повторяют свои роли: кто-то – гневно, громогласно, бурно жестикулируя, кто-то – радостно, почти торжественно, а кто-то – едва шепча, с трагичной миной на лице. Настоящее царство эмоций.

Одна девчонка в углу надрывно рыдает, и я сначала, не разобравшись, порываюсь подбежать к ней, чтобы успокоить, но Лилит вовремя меня останавливает.

– Это Блер, – говорит она довольно-таки ироничным голосом. – Не мешай ей. У нее роль жены, потерявшей мужа-военного во Второй мировой.

Как по заказу девчонка резко успокаивается и придирчиво смотрится в зеркало, проверяя, много ли слез.

Я только качаю головой.

Мы поднимаемся на последний этаж, Лилит украдкой оглядывается по сторонам и, пока никто не обращает на нас внимания, подходит к незаметной двери около лестницы, открывает ее и ныряет в пыльную темноту. Я – следом за ней, освещая путь телефоном. Воздух тут пропитан горьковатым запахом сухих трав, как будто где-то по стенам развешены пучки полыни, всюду стоит ненужный, отбывший свой век реквизит и декорации. Что-то накрыто потемневшим брезентом, но что-то стоит просто так, и я с любопытством оглядываю старую облупившуюся вешалку, на которой висят гротескно блестящие наряды, обхожу лежащий на боку прибор для сценического освещения, перешагиваю через штатив. И вдруг вижу в голубоватом свете телефона киносъемочную хлопушку, ту самую штуку, которую используют при съемке кино, – ассистент режиссера ловко щелкает и говорит скороговоркой: «Сцена первая, кадр третий, дубль второй!» Я тотчас наклоняюсь к ней, подбираю (с детства мечтала о такой штуке!) и хлопаю над ухом Лилит. Она взвизгивает от неожиданности и рывком поворачивается ко мне.

– С ума сошла? – шипит она. – Положи ее на место!

– Она моя, – говорю я с улыбкой и глажу кончиками пальцев по гладкой деревянной поверхности – кажется, что я касаюсь грифельной доски.

– На ней трещина, – смотрит на меня как на сумасшедшую Лилит. – Брось ее!

– Ну и что, это не повод для расставания, – не теряюсь я. – У меня, может, вся душа в трещинах. Ты же меня не бросаешь.

Темные большие глаза Лилит одаривают меня незабываемым взглядом. По ним можно прочитать все, что думает обо мне подруга. Мне становится смешно.

– Хватит дурачиться, – говорит она, но прекрасно понимает, что я и хлопушка теперь вместе на веки вечные. Ну, или по крайней мере, на ближайшие часы. Поэтому просто молча идет вперед, а я и хлопушка – за ней. Затем мы поднимаемся по лестнице с высокими ступеньками, и Лилит отпирает вторую дверь, ведущую в шахту крыши.

– Странно, – говорит она озадаченно. – Я разве не закрыла ее в прошлый раз?

Я пожимаю плечами. Она беспечно машет рукой.

Мы выходим из надстройки и оказываемся на залитой солнцем, плоской крыше.

Тотчас наши волосы начинает трепать теплый ветер, мы переглядываемся и смотрим вперед – перед нами открывается чудный вид на кампус, а вдалеке я вижу зелень Лейк-грин парка. Люди кажутся мелкими, а вот небо – все таким же далеким. По ушам ударяет густая тишина – только спустя некоторое время понимаешь, что эта тишина относительная, звуки с улицы все равно проникают сюда, хоть и кажутся приглушенными. Но теперь ничто не мешает репетировать. Я хочу сесть на край крыши, спиной к солнцу, но Лилит не разрешает, говорит, что могут увидеть с улицы и тогда у нас появятся проблемы. Они не нужны ни мне, ни ей, поэтому мы устраиваемся на перегородке неподалеку от шахты. Мне кажется, что слабо пахнет ментоловыми сигаретами, но я не обращаю на это внимания.

Я достаю из чехла гитару, беру ее в руки, провожу пальцами по струнам и испытываю необъяснимое спокойствие, которое едва заметной теплой волной поднимается с ног и разливается по всему телу. Так происходит всегда, когда я касаюсь инструмента. Я словно меняюсь, становлюсь увереннее и безмятежнее. Время меняет свой бег, пространство расширяется, света становится больше. Музыка проникает в душу – нота за нотой.

Лилит спрашивает меня, что я буду сейчас играть, и я говорю, что это будет музыка моего сочинения. На экзамене я буду исполнять ее и еще классическую сольную пьесу – интерпретацию чаконы[6] из партиты ре минор Баха.

– Это что-то роковое? – спрашивает Лилит с любопытством.

– Ты думаешь, великий Бах был рокером? – спрашиваю я иронично, удобнее устраивая гитару на коленях. Мне не терпится начать. В пальцах – зуд.

– О, эти твои несравненные шутки! Я про твое сочинение вообще-то, – отвечает Лилит и сладко тянется.

– Нет, – отвечаю я задумчиво. – Скорее, это лиричный этюд.

Лиричный, неспешный, эмоциональный – но при этом сдержанный. И очень личный. Я долго не решалась играть эту вещь при ком-то, пытаясь довести ее до совершенства, – не сразу понимаешь, что совершенства не существует. Идеальными бывают только мысли.

Отголоски этой музыки я слышала одним дождливым промозглым утром, после сна о дедушке и бабушке. Это были мои воспоминания о них, облаченные в ноты и свет, бьющий нескончаемым потоком из самой души. Я схватила гитару, включила звукозапись на мобильнике и стала играть то, что слышала, боясь пропустить хоть что-то, и мои пальцы летали по струнам как сумасшедшие. А потом на небе, перед моим окном, расцвела яркая радуга.

– Я готова, – говорит Лилит и хлопает мне.

Я начинаю играть. Мне не нужно контролировать руки – они знают, что делать, потому что они делали это тысячу раз. Я медленно растворяюсь в мелодии, погружаюсь в нее с головой, как в бирюзовую морскую воду, опускаюсь все глубже и глубже, отчетливо видя перед собой тонны света. А может, я опускаюсь не в воду, а поднимаюсь в небо, рассекая эфирные облака. Поднимаюсь туда, к блестящему солнцу. С каждым лиричным перебором, с каждым невесомым свипом[7], с каждым воздушным легато – все выше.

Музыка – мое небо.

Музыка – в моей голове.

Небо в моей голове.

Я не играю, лечу через воспоминания к родным улыбкам. Я там и здесь. Я в музыке.

Лилит сидит рядом, скрестив ноги и направив немигающий взгляд поверх крыш зданий. Она внимательно слушает меня и, когда я заканчиваю, поворачивается ко мне и внимательно смотрит – сначала на лицо, затем – на пальцы, которые все еще касаются струн.

– Ты потрясающая, – говорит мне Лилит, я не слышу в ее голосе фальши. Ей нравится, как я играю. – Нет, правда, Санни, ты потрясающая.

Я смеюсь в ответ. Ее слова придают мне сил. И я уверена, что экзамен по специализации, который будет проходить в парке, я сдам на ура. Оценка будет высшей.

– Ты сама это сочинила, да? – продолжает расспрашивать Лилит. На ее щеках появился пудровый румянец, глаза блестят. Я хочу, чтобы мои глаза блестели так же, – блеск чужой души всегда завораживает.

– Услышала по небесному радио, – говорю я со смехом, а она лишь отмахивается от меня. Лилит не верит, что я слышу музыку.

– Всякие там звуки и голоса слышат только психи, – не успокаивается она и осекается, а потом, лукаво улыбаясь, кладет мне на плечо ладонь. – Знаешь, как говорит профессор Ли? Гениальность и безумие – это два берега одной реки. Все с тобой понятно, – толкает она меня в бок со смехом.

– Правда, понравилось? – спрашиваю я.

– Это было о-фи-ги-тель-но, – говорит Лилит по слогам. Лицо ее становится задумчивым. – Знаешь, как-то в классе профессора Макинтайра мы делали одно упражнение. Каждый из нас получал трек, слушал его и затем вживался в образ музыки, как в роль. Становился ее персонификацией.

– Образ музыки? – переспрашиваю я. Упражнение кажется мне занятным. Вечно на драматическом факультете используют какие-то околопсихологические штучки.

– Да, – энергично кивает подруга. – Нужно было прочувствовать музыку и понять, о чем она. А потом перенести это на свое тело. Классная вещь! Но тогда мне это казалось глупостью, потому что мне попалась та певичка, как ее… – Она щелкает пальцами, пытаясь вспомнить имя. – М-м-м, у нее был хит со словами «Я тебя любила, только не простила, к небу отпустила, а потом забыла».

Поет Лилит так себе, а когда при этом гнусавит – получается полный кошмар.

– Шарлин Эстин, – говорю я пренебрежительно.

Я не сильна в кинематографии, но о музыке я знаю многое. Эстин – очередная поп-дива на три сезона, бесталанная, но амбициозная. Из-за таких, как она, поп у многих ассоциируется с некачественной однодневной музыкой. Чего только стоят одни слова! А мелодия хоть и заедающая, но кажется, что ты уже где-то слышал ее – и не раз. Однако у Шарлин Эстин крутой продакшн. Грамотный продакшн в наше время – восемьдесят процентов успеха. В Хартли с недавних пор есть целый факультет, на котором обучают ведению музыкального бизнеса. Кирстен все время подбивает меня найти там себе парня, чтобы он потом работал с нашей группой.

– Да, точно! Я должна была представить себя этой песней, – фыркает Лилит. – Естественно, у меня ничего не получилось. Нет, сама подумай – как можно вжиться в песню с такими словами? А сегодня… Черт, я поняла, что смогла сделать это. С твоей музыкой. Я все почувствовала – веришь? Это было так странно…

– Что ты почувствовала? – спрашиваю я.

– Я почувствовала свет. Много света. Тонны. Он лился на меня с неба, как дождь, и мне хотелось ловить его в ладони и кружиться. Быть твоей музыкой – очень тепло. Но при этом было больно, – Лилит прижимает кулак к сердцу. – Внутри щемило что-то. Свет и боль переплелись воедино, и стало ужасно тоскливо. Ты смотришь на небо, грустишь, но при этом улыбаешься – через силу, но все же. Я верно почувствовала? – говорит она.

– Да. Я писала этот этюд, вспоминая бабушку и деда, – отвечаю я, усилием воли прогоняя прочь тоску. – Знаешь, я очень скучаю по ним. Но верю, что там, за пределами нашего мира, они могут слышать то, что я играю.

Взгляд Лилит становится понимающим – она знает мою историю. Ей не хочется заострять на этом внимание, и она переводит тему разговора, умело забалтывая меня. И я позволяю сделать ей это – не хочу грустных мыслей.

Мы увлеченно разговариваем о театре, когда внизу раздаются какие-то крики. Мы замолкаем. Я осторожно выглядываю и вижу уже знакомую толпу журналистов и поклонниц с плакатами. Судя по всему, они считают, что Лестерс все еще находится на территории кампуса, а поэтому надеются найти его. Первые из них хотят интервью и сенсаций, грязных подробностей расставания или хотя бы лицо новой подружки знаменитости, вторые – самого Лестерса. Отчасти я понимаю его поклонниц – сама в подростковом возрасте фанатела от многих групп, но у меня и в мыслях не было досаждать своим кумирам так сильно. Я не понимаю их. Однажды, лет в шестнадцать, мне довелось взять автограф у Рика Робба, фронтмена известной в узких кругах стимпанк группы «Капитан Рик», и я так волновалась, что и вспоминать тошно. А моя нынешняя любовь к крутым музыкантам проявляется в том, что я мечтаю взять у них мастер-класс. Но вот Кирстен иначе смотрит на мир. Ее мечта – поцеловать Кезона из «Лордов». Почему поцеловать? Да потому что он иногда кого-нибудь целует. На прошлой неделе весь фейсбук и инстаграм облетело фото, на котором Кезон целует какую-то удачливую поклонницу, перегнувшись через ограждение. Взгляды у окружающих – не передать словами. Говорят, та девчонка потом свалилась в обморок.

– Как это бесит, – говорит Лилит сердито. – Из-за одного придурка столько шума.

– Он тебе не нравится? – спрашиваю я очевидное.

– Еще бы! Заносчивый идиот. Мы вместе посещаем класс по риторике. Вернее, – поправляется Лилит, – числимся в этом классе. Там я видела Лестерса лишь однажды. Знаешь, мы вроде бы все – студенты Хартли и должны быть равны. Но он явно считает себя выше нас. Сначала мы радовались, что с нами будет учиться знаменитость. А потом поняли, что он – просто высокомерный засранец. Девчонки попросили у него автограф, а он просто послал их, заявил, что ему не хочется раздавать автографы, потому что он устал. – Интонацией выделила последнее слово Лилит. – Том Джейсон пригласил его посидеть с нами в баре, а он заявил, что ему некогда и он не будет тратить время на такую фигню – у него, видите ли, забитый график! А еще в тот день, когда Лестерс соизволил поднять свой тощий зад и приехать на риторику, – продолжала возмущенно подруга, – нас распределяли по группам для сдачи финального проекта. Он попал в группу с Лексой Роджерс и Моникой Браун и в итоге ничем им не помог! Даже телефон свой не оставил, чтобы они смогли с ним связаться. Сказал, типа, никому не дает номер. Девчонкам пришлось все делать самим! Зато за их счет он получил высокую оценку по классу риторики. Мерзкий тип, – подытожила Лилит. – Думает, раз сыграл пару хороших ролей, то лучше всех нас вместе взятых.

– Да уж, взгляд у него малоприятный, – соглашаюсь я, хотя отчасти понимаю этого Дастина. У знаменитостей действительно плотный график, а стоит им появиться в общественном месте или дать номер телефона, так их начинают доставать. Но этот эпизод с девчонкой-фанаткой, которую он отпихнул от себя, не идет из головы. Раз так оттолкнул, мог бы помочь встать.

Я озвучиваю эту мысль вслух.

– Сначала я не понимала, почему он выбрал именно Хартли, а не, скажем, Королевский колледж искусств. А потом поняла – там бы подобное не сошло ему с рук. Ему пришлось бы пахать столько, сколько и нам.

Лестерс раздражает ее не только своим заносчивым поведением. Как я говорила, подруга много работает, чтобы оплатить учебу в Хартли, и много учится. А он просто откупился деньгами, чтобы приезжать сюда раз в месяц.

– Если он такой популярный, зачем ему учиться? Чтобы через несколько лет в его биографии в Википедии было указано, что он закончил Хартли? Или он просто не очень хороший актер? – спрашиваю я.

– Ну, надо признать, он неплохо играет, – неохотно признается Лилит. – У него куча премий. В этом году его даже номинировали на Оскар. Правда, малыш Дастин его не получил, ха-ха-ха, – злорадно, как злодей из комиксов, смеется она. – Правда, зачем он сунулся в Хартли, я понятия не имею. Для понтов, наверное. Он вообще любит пиар. К примеру, взять его отношения с Марго Белл.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Актриса. Второсортная, но хорошенькая. Смогла пробиться наверх. Ты ведь понимаешь, как это делают те, у кого мордашка ничего и силиконовая грудь? – с отвращением, не меньшим, чем у Лестерса на лице, спрашивает Лилит.

Но я понимаю. Для многих путь наверх через чью-то постель – незазорный. Но я и Лилит придерживаемся другого мнения.

– И во-о-от такая задница.

Судя по тому, как широко развела в стороны руки подруга, пятая точка у этой дамы действительно впечатляющая. Сложно сдержать смех, если воображение развито слишком сильно. Мне в голову приходит картинка, как Лестерс сладко спит на этой самой широченной заднице, подложив под щеку ладошки. Я делюсь этим с подругой, и мы смеемся. У обеих это нервное.

– Они встречались три года, с момента съемок в «Беглеце», а теперь папарацци узнали, что они расстались. И даже видели Лестерса с новой девушкой, – продолжает просвещать меня светской хроникой Лилит. – Кто-то решил, что она – студентка Хартли. Кто вообще будет встречаться с этим заносчивым козлом?!

Снизу вновь слышатся невразумительные вопли. «Дастин!!!» – разбираю я имя актера, пока укладываю гитару в чехол.

– А по-моему, многие будут, – справедливости ради замечаю я, укладывая гитару рядом с собой на плиту. – Он знаменитый и красивый.

– Вот ты бы хотела его поцеловать? – зачем-то спрашивает Лилит.

– Нет, – спокойно отвечаю я. – С какого перепуга он мне сдался?

– Он же знаменитый и красивый, – передразнивает меня подруга.

– И мерзкий. Слушай, мне надоело говорить об этом типе. – Я вновь смотрю на время – до экзамена еще три часа.

Лилит не успокаивается:

– Нет, ну представь, как знаменитый и красивый язык влажно и сладко облизывает тебе губы и страстно проникает в рот, начиная…

– Эй, что за фигня? Молчи! – перебиваю я ее, а она лишь злорадно смеется, пытаясь описать наш поцелуй как можно более непристойно. На словосочетании «щекочет гланды» я закрываю ей рот рукой. Лилит пытается отбиться, но я сильнее.

– Слушай, Бэйкер, хватит нести чушь, – говорю я. – Не нервируй меня перед экзаменом.

– Ладно-ладно, не буду, отпусти, – вздыхает подруга. И опять начинает хихикать. – А я однажды читала фанфик с пейрингом Лестерс – Гектор.

– Лорд Гектор? – поднимаются у меня брови. Я не фанат фанфикшна, единственное исключение – любимый «Гарри Поттер», в этом фэндоме есть годные работы. Но читать фанфики про реально существующих публичных людей мне еще не приходило в голову.

У Лилит вкусы извращеннее – она не прочь почитать слеш.

– Да-а-а, – с хитрой улыбочкой протягивает подруга. – Между прочим, этот пейринг все больше набирает популярность в жанре омегаверс.

Мне становится жаль брутального мрачного Гектора, который уверенно гетеросексуален – вокруг него всегда толпы женщин, а в характере стопроцентно доминирует анимус, задвигаю аниму далеко в темный угол. Лестерса не жалко – мне безразлично.

Подруга задорным голосом рассказывает историю пылких чувств с налетом садомазо альфы Гектора и гаммы Дастина, в отношения которых неожиданно и весьма коварно вмешивается бета Феликс – гитарист «Красных Лордов».

Очень сложно. Очень.

– Между прочим, говорят, что Лестерс – гей, – замечает Лилит.

– Погоди, он же встречался с… Забыла имя, в общем, с Силиконовой долиной, у которой вот такое седло, – пародирую я подругу, широко разводя руки в стороны.

– Ну, может, он и по тем, и по другим. Откуда мне знать?!

– Лилит, с тобой точно все хорошо? – говорю я с издевкой, наслушавшись о любовных хитросплетениях этих троих. – Зачем ты это читаешь? И зачем это должна знать я?!

– Это забавно, – пожимает она острыми плечами. – Я, например, просто читаю разные вещи для общего развития…

– Или деградации, – вставляю я, но она делает вид, что не слышит.

– …а вот другие творят всякую фигню в реальности. Вот, между прочим, в тот раз, когда к нам приезжал Великий Актер, – все никак не может успокоиться Лилит, – Роуз и Вэнди стащили у него ручку и какой-то кулон, чтобы потом продать на сайте.

– Каком еще сайте? – мне хочется сделать фейспалм. Они идиотки?

– Сайт с вещами знаменитостей. Чаще всего, конечно, сворованных. Между прочим, они за это получили нехилые бабки. А вот если бы им удалось украсть его трусы, так вообще бы миллионерами стали. И потом…

– Хватит о нем болтать, достало, – говорю я. Мне действительно надоело.

Только Лилит открывает рот, чтобы сказать мне что-то еще, как вдруг позади нас раздается какой-то шум, мы синхронно оборачиваемся и видим перед собой… Дастина Лестерса.

Вид у него не сказать, что довольный, черные брови – чуть сведены, и между ними вертикальная морщинка, в глазах – ярость, по скулам ходят желваки.

Кажется, он все слышал.

И про трусы, и про Гектора, и про проникающий внутрь язык.

Черт.

Как неловко-то.

Но я бы тоже не была рада, если бы слышала, как обо мне треплют всякую ерунду два незнакомых парня. Или две незнакомые девчонки. Да кто угодно! Ничего приятного.

Совершенно.

Черт.