Месть Лумумбы
Мы с Шурой Злобиным красили надводный борт, балансируя на маленьком плотике. Его устройство было простым и надёжным: шесть ржавых бочек и деревянный настил, покрытый толстым слоем краски всех цветов и оттенков. Работа лёгкая и приятная, и не требует умственных усилий. Макай себе валик в бадью с чёрной краской и рули в любом направлении. Малярный валик на длинном бамбуковом древке крутится легко и плавно. Густая асфальтовая краска хорошо кроет и с легким всхлипом ложится на ровную поверхность. Белилами я подновил разлапистую грузовую марку. На искрящемся чёрном фоне она сияла замысловатым китайским иероглифом.
Тёплые лучи майского солнца играли на волнах и по спирали закручивались, уходя в глубину. По борту танцевали волнистые узоры солнечных зайчиков. На зелёной воде отдыхали сварливые чайки. Они ругались между собой, крутили носатыми головами и спорили, кто из нас свалится в воду первым. Пахло солёным морем, спокойствием и мазутом.
Злобин прислонил свой шест к борту, расправил квадратные плечи и продекламировал в утреннюю дымку:
По морю плавал чёрный буй.
К нему поплыл какой-то… дядя.
А с берега на это глядя,
Ему кричали: «Не рискуй!»
– Бурные аплодисменты! – сказал я.
Встревоженные чайки захлопали крыльями. Злобин, довольный произведённым эффектом, скомандовал: «Перекур!», – и достал мятую пачку «Беломора». Потом сделал мне замечание: – Там вон, сопли подбери, видишь, залез за край!
– Без лысых знаем, – флегматично ответил я, – подсохнет краска, выправим.
Шура был лысым. Он самостоятельно брил свой шишковатый череп и говорил: «Лысые – они умные!»
Злобин стряхнул пепел в котелок, размешал краску и неожиданно спросил:
– Андрюха, как ты как думаешь, Чацкий переспал с Катериной? Или она его того, бортанула?
– Ну, ты даешь, Шурик! Чацкий, он где?
– Где-где, в Караганде! – острил Саша. – В «Горе от уме».
– А Катерина твоя, наверное, из «Грозы»?
– Один хрен! Значит, это была Лида.
– Может быть, Лиза?
– Ну, Лиза, какая разница? Я этих баб всегда путаю…
Саня, в свои двадцать четыре года, был заочником «бурсы», средней мореходки. В перспективе он видел себя капитаном.
– Мне некогда раскачиваться, – говорил Злобин и морщил низкий лоб, – возраст подпирает. Знакомый кэп, Солоухин, возьмет меня третьим помохой. Потом, в три свиста закончу «вышку». А там – два шага до капитана. Пойдёшь ко мне в боцмана?
– Если не передумаешь, – сказал я пророческие слова. – Солоухин, он кто, твой родственник?
– Да нет, пили вместе…
«Здорово тогда надрался Солоухин», – подумал я.
Сверху, перегнувшись через фальшборт, на нас смотрел боцман Варенников:
– Эй, на барже! – вдруг закричал он. – Валик держи!
Но было поздно. Плотик качнуло и бамбуковый шест скользнул вниз, увлекая за собой малярное ведро. Саня попытался ухватить инструмент на лету, да не успел. Его ладонь прочертила изящный финт на свежей краске и Злобин тяжёлой глыбой обрушился в воду. Среди алмазных брызг мелькнули подошвы его новых ботинок. Волны сомкнулись и море охотно приняло свою жертву.
Боцман оказался на плоту раньше, чем Сашкина лысина вновь засветилась над водой. С большим трудом мы вытянули отяжелевшего матроса на дощатый настил плота. Мокрый Злобин шумно отплёвывался и размазывал чёрную жижу по щекам и лысине. Левый ботинок он потерял.
– Патрис ты наш Лумумба*, – задыхаясь от смеха, пропел дракон*. – Иди в яму*, солярой отмой ее… лысину.
Кошкой я зацепил бамбучину с малярным валиком. Бадья с краской была утеряна навсегда.
С этого дня Злобина стали дразнить Лумумбой. Но не долго. Судьба готовила ему новое, более суровое испытание.
С Лумумбой мы проживали в двухместной каюте матросов. Входя в каюту, Злобин обычно кричал: «Андрюха, ты живой?» Это меня бесило.
Вечерами Шурик корпел над контрольными работами и писал сочинения. Науки постигались с трудом, тем местом, на котором сидишь. Усидчивостью называется.
– Накатаешь с книжки, вроде, всё ясно, всё правильно. Перечитаешь, возникают сомнения и новые мысли, – рассуждал Злобин голосом Алексея Пешкова.
– Везет тебе, Шурик. У тебя еще и мысли бывают, – посмеивался я, листая его опусы, – цитирую: «Муж бьет, свекровь грызет и еще Крымская война! Душа Катерины не выдержала и, севши в лодку, уплыла вниз по Волге». У классика это звучит не так безнадежно.
Однако смутить Злобина было не легче, чем швартовый кнехт:
– Много ты понимаешь! Нам говорили – сочинение должно быть изложено просто, ясно и своими выражениями.
– Тебе это удалось. На все сто!
– Не выпендривайся, тебе и так не смочь!
Однажды, заглянув ему через плечо, я прочел на английском: «Тхере аре ася брейкерс». *
– Ух ты! – сказал Злобин радостно. – Ты и по-английски спикаешь еще хуже меня!
Я не стал говорить ему, что был победителем школьной олимпиады по английскому языку в городе Новосибирске.
В конце мая произошли два важных события. Первое – нашего «папу», Виктора Артёмовича, сменил капитан Фисенко, второе – у боцмана родился долгожданный наследник.
Фисенко сразу прозвали «ковбоем». Он любил и умел швартоваться без буксиров. Однажды машина не отработала задним ходом и мы въехали носом в причал. Чтобы залатать дыру в форпике, судно поставили в док.
По случаю рождения Степки Варенникова (рост 54, вес 3600) был устроен национальный праздник и матросы, скинувшись, купили ему жёлтый педальный автомобильчик. Боцман выпросил двухнедельный отпуск, а ВРИО стал Александр Петрович Злобин.
Не я первый заметил, что власть меняет людей. Первым делом, Злобин перебрался в каюту боцмана. Потом сменил затрапезную робу на новую, начал отращивать усы и разговаривать сиплым басом. Кроме того, он завёл блокнот, в котором делал таинственные записи. Перед этим оглядывал небосвод, грыз карандаш и хмурил брови.
– Лумумба, оперу пишешь? – подначивал его электрик Хатан.
– Какую оперу?! – отвечал деловой ВРИО. – Теперича не до музыки.
– Опер сказал про всех писать?
На судне два человека стали называть Шурика Петровичем – капитан и матрос-интеллигент, Саша Будиш.
Машинист, Паша Сенчихин, тоже не упускал случая пошутить:
– Пет’овитч, спой песнью, – говорил он с прононсом Любови Орловой из кинофильма «Цирк».
Потом делал торжественное лицо и сам пел:
Широка страна моя родная,
Много в ней полей лесов и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где Лумумба – тоже человек!
Злобин не отвечал на дурацкие шутки (себе дороже), сопел и молча ретировался.
«Азиатский» гальюн, на главной палубе, не работал давно. Его выхлопная труба забилась отходами человеческой жизнедеятельности и прочистить шпигат не было никакой возможности. Засорение пытались устранить тросиком, железной проволокой, лили в жерло каустик и даже серную кислоту. Не вышло, в буквальном смысле, ничего. Хозяйственный ВРИО, решил исправить это упущение, используя прогрессивные технологии.
– Сжатый воздух в доке есть. Шланги есть. Люди будут, – уверенно заявил Лумумба и сделал пометку в своем блокноте. – Добровольцы имеются?
Таковых не оказалось.
– Назначу сам, волевым решением, – сказал Злобин с апломбом директора космодрома. – Пойдет Саня Будиш и ты, Андрюха, будешь?
– Нам, где бы ни работать, лишь бы не работать, – нехотя согласился я.
В начале операции Лумумба инструктировал Будиша, как перед боем:
– Связь – визуальная, через иллюминатор. Махну рукой один раз – включай воздух, махну два раза – вырубай клапан, – говорил Злобин, размахивая широкой ладонью перед носом матроса.
У Будиша шевелились кудри.
– Только без рукоприкладства! – сказал интеллигентный матрос. – Все будет чётко, в ритме вальса.
В прошлой жизни Будиш закончил музыкальную школу и в ритмах соображал.
– Пойду, выпрошу у ревизора защитный химкомплект, – сказал я. – У меня самый дерьмовоопасный фронт работ.
– Не дрейфь, матрос, боцманом будешь! – дружески хлопнул меня по плечу Злобин.
Мне показалось, что я стал ниже ростом и ответил: «Хорошо, что не Лумумбой!»
Наконец, все приготовления были закончены и наша команда заняла свои места.
К штуцеру, на борту дока, подсоединили толстый резиновый шланг. Его конец обмотали ветошью и забили в выхлопное отверстие гальюнного шпигата. Мне досталась неблагодарная участь держать этот шланг, чтобы его не вырвало сильным напором воздуха.
Будиш покуривал у синего клапана в доке. Злобин, как руководитель проекта, завис над унитазом и шуровал там манильским квачом.
Я увидел, как Будиш резко повернул вентиль. Резиновая кишка ожила, вздрогнула, и издала шипение паровоза, отправляющегося из Владивостока в Москву. Я вцепился в шланг, который норовил выскочить из отверстия, как пробка из бутылки с шампанским. Потом матрос закрыл кран, затем снова открыл. И так несколько раз. Я не мог стереть испарину со лба, боясь выпустить резинового питона. Наконец, послышалось приглушённое «пух!» и воздух со свистом устремился в отверстие шпигата. Что ни говори, а прогрессивные технологии – великое дело!
Напротив меня Будиш лихорадочно закручивал клапан. Вдруг он присел, выронил сигарету и, что было духу, рванул вдоль борта в сторону переходного мостика. Его белокурая грива развивалась у него за спиной. Потом, гремя коваными ботинками и поминая всех святых, промчался свирепый Злобин. С головы до ног он был, извиняюсь, в дерьме.
Вероятно, Будиш не понял визуальную команду и открыл воздушный клапан, когда Лумумба склонился над унитазом.
Я уже поднялся на судно, а гонка все ещё продолжалась. Злобин сократил дистанцию в два раза, обманув Будиша на переходах. Трагический финал марафона был ясен: «Напрасно старушка ждет сына домой…». Охотники африканских племён, бывает, загоняют леопарда. Лумумба, несмотря на свою массивность, летел как медведь за сохатым, сметая все на своем пути. И едва не смёл капитана. Фисенко загородил ему проход спардека и, зажав нос, спросил:
– Откуда это, Александр Петрович?
– Из азиатского шпигата… Убью гада!
Таким образом, Лумумба поменял знаменитое африканское имя на простое голландское – Шпигат. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь.
– С таким прошлым трудно стать капитаном, – сказал я Злобину жестокую правду.
Шпигат мне этого не простил.
Прошли годы. Однажды, получив направление на судно, я вышел из конторы пароходства, открыл дверцу машины и услышал:
– Нарушаем, товарищ! Инспектор ГАИ, прапорщик Злобин.
Я обернулся. За моей спиной стоял Шпигат. Усатый, толстый, монументальный, с внушительной бляхой на груди. Человек-скала. И этот человек делал вид, что никогда не обмакивал свою кисть в мой котелок с краской.
– Парковка в этом месте запрещена, – грозно сказал он, помахивая самодельным деревянным жезлом, – водитель, предъявите документы на автомобиль!
Я показал.
Злобин покосился на мои погоны, взъерошил усы и по-прежнему делал вид, что не узнает меня:
– Придется заплатить штраф, (ехидно) гражданин начальник!*
Наслаждаясь своей властью, инспектор Злобин, выписал штрафную квитанцию и протянул мне жёлтый листок:
– Извини, что мало, – развязно сказал прапор. – Больше просто не могу.
Он задержал бумажку в руке, явно ожидая моей реакции.
– Шпигат ты наш Лумумба, – сказал я с тихой грустью, усаживаясь за руль, – знаешь, отчего у меня на душе так паршиво?
– ?
– Я жалею, что не засыпал тогда в шпигат горсть картечи!
Словарь
Патрис Лумумба – африканец, борец за независимость Конго.
Дракон – боцман.
Яма – так, в шутку, называют машинное отделение.
Тхере аре ася брейкерс – вольное прочтение с английского: There are ice breakers – это ледоколы.
Начальник – так коротко называют на судне начальника радиостанции.