Домовой
Однажды, когда моя бабушка был еще только мамой, она сидела за печкой в доме мужевой тетки и баюкала моего маленького дядю. Как часто случается, пока ляльку качаешь, сама задремлешь, и не то сон, не то явь – морок. Морок и случился. Что мягкое коснулось ноги, думала кошка, хотела прогнать, да «кыш» в горле застрял. На ноге у неё сидело маленькое, мохнатое существо и молча смотрело прямо в глаза. Хотела перекреститься, да руки дитем заняты, собралась помолиться или «почурать»: «Чур, меня!» – но губы сами выговорили неизвестно откуда пришедшее: «К худу или к добру?». «И к худу, и к добру», – ответил домовой и сгинул. Так сбылось. К добру – достроились скоро, новоселье сыграли, а к худу – дед из дому ушел к любовнице и бабушку хватил паралич. Арина, та самая дедова тетка, говорила, что её домовой буйный, как она сама. Действительно боевая была бабка. Прожила до ста лет, ни дня из которых нигде не работала.
– Ты, баба Оря, кем работала? – спрашивал шустрый правнук Колька.
– Зачем меня срамишь? Что бы я у кого-то служила?!
Советский Колька не понимал, что значит «служила» и как можно не работать.
– А что ж ты делала? – недоумевал он.
– Что женщине положено – домом, детьми занималась.
– А, деньги где брала? – продолжал напирать правнук.
– Муж для чего нужен? Семью содержать.
– А он кем работал?
– Так – писаришка пиздяной.
– Это что за профессия такая? – пропускал Колек мимо ушей бранное слово.
– Бухгалтер значит. Бухгалтером главным служил в конторе зернозаготовительной.
Про мужа лучше было не спрашивать. Арина серчала и крепких словечек для «этого сученка из подворотни» не жалела. Сестры Анна и Арина были девушки происхождения опасного, но благодаря сообразительности, но главное, красоте, вышли замуж удачно и дальше Казахстана их не выслали, живы остались. Имелся, правда, у Ариши небольшой недостаток, один глаз слегка косил, но поклонники находили в этом мистическое своеобразие. Главный бухгалтер, не помню, на каком году их длительного брака, устав не то от буйного, ведьминого нрава жены, не то от её многочисленных поклонников, ушел к тихой кассирше – толстой, мягкой и уютной. Прощения отныне, присно и во веки веков он от Арины не получил. Случилось, что кассирша умерла, и немолодой дядька тоже преставился, а хоронить некому. Пришли к Бабе Оре.
– Везите, – решительно сказала она.
Пришедшие проститься дети и внуки, обмерли. Писаришка был обряжен мстительной супругой в старые, пузырившиеся на коленках тренировочные штаны, застиранную клетчатую рубаху и домашние стоптанные тапочки. Никакими силами не смогли уговорить её переодеть мужа. Когда катафалк медленно и чинно тронулся с места, бабушка решительно потребовала у ошарашенного шофера: «Быстрей давай! Так скоро, как можешь». Не менее изумленные Гаишники не тормознули ритуальную машину, и последний путь покойник проделал с ветерком, только вывалился разок, а так ничего – живенько. Живенько же и закопали, так что никто не только заплакать, но и последнюю горсть земли бросить на могилу не успел.
Дома ждал традиционный поминальный стол. Смущенные родственники молча выпивали и закусывали, думая, как бы потихоньку испариться. Но потихоньку опять не получилось. После третьей Арина приказала приглашенному гармонисту играть, а всем петь и первая запела. Народ засмущался, но подхватил. На этом пункте план мести полностью исполнился, но помилование изменнику не было даровано до конца её дней. Как до конца дней она пила свою наливочку, сама справлялась по хозяйству. Вскрытие показало, что легкие давно разложились, и совершенно непонятно, чем она дышала столько времени, почему ни разу не кашлянула и не пожаловалась на боль или недомогание. И какой после этого мог быть домовой в доме бабушки Ори, и что хорошего можно было ждать от его предсказаний?
В доме моей бабушки Даши «хозяин» был нравом в хозяйку – обстоятельный, спокойный. Без нужды не беспокоил, за всем присматривал.
Дом отчима помнил много страшного, хранил семейные тайны, приоткрывая иногда неожиданно через разные знаки маленькую щелочку в прошлое или будущее. Домовой был старый, задерганный. К посторонним относился недоверчиво, иногда предвзято. Помнил, наверное, ночные визиты непрошенных гостей, когда уводили ни в чем неповинного отчимового отца. Был он управляющим государственного банка, коммунист, само собой. Служащая одна, молодая девица, вступила с кем-то в случайную связь до замужества и забеременела. «Связной» жениться не пожелал, и она свела счеты с едва начавшейся жизнью. Все бы ничего, но была она комсомолкой и дед, как старший партийный товарищ обязан был следить за её моральным обликом и, соответственно, интимными отношениями. Умер от сердечного приступа в тюрьме. Все, как у всех. А у бабушки на руках три студента – отчим, его старший брат и младшая сестра. Пока оставалось что продать, было полегче, потом устроилась работать на мясокомбинат и выносила под одеждой мясо. Продавала, деньги посылала детям, сама голодала. Умерла от «заворота кишок», наевшись после долгого недоедания жареного краденого ливера.
Недоверчивость духа иногда была чрезмерной и доставляла море хлопот. Однажды осталась у нас ночевать отцовская двоюродная сестра Надежда. Спать легла почему-то со мной в проходной комнате. Едва мы заснули, раздался Надин заполошный крик. Прибежали родители, свет включили. На все вопросы отвечала одно:
– Душит, душит!
Кое-как угомонилась, но едва погасили свет, раздался вопль:
– Рядом садится, задушит.
Так повторялось несколько раз. Наконец, и я его увидела. Он действительно присаживался на край нашей постели и нависал над Надеждой. Тут отец, чтобы успокоить сестренку, спросил меня, вижу ли я кого-нибудь. Не знаю, поверил он мне или решил, что я поверила в страхи тетки, только собрался и пошел ночью провожать её пешком до дома. Некоторое время у впечатлительной Надежды были расстроены нервы, за проделки нашего домового отдувался её ни в чем не повинный кот, неосторожно сверкнувший из темноты зеленым глазом.
Смерть «хозяин» хорошо чувствовал. Никогда не боялась оставаться одна в огромном доме, но однажды летом сильно он меня напугал. Случилось наводнение, вода стояла поверх пола. Я была у дедов, родители у кого-то из знакомых. В один из летних дней непонятная тревога погнала домой, не смотря на уговоры бабушки. Я знала – все на работе, дома нет никого, но что-то упорно толкало к дому. Ключа почему-то на обычном месте не оказалось, на двери висел знакомый замок. Все было ясно заранее. Не могу объяснить, зачем я стала заглядывать в окна, может, убедиться, что вода сошла. Почему-то было страшно. Я не боялась увидеть кого-то или что-то в запертом доме, но страх обжигал горло и сжимал тело. Все было на местах, как обычно, воды на полу не было, только в той самой проходной комнате стоял какой-то незнакомый красный ящик, вернее два, один посередине горизонтально, другой у стены, на попа. Сказать, что меня охватил ужас – ничего не сказать. Хотя, что меня напугало, понять и потом объяснить бабушке не могла. Отпрянула, решив, что это обман зрения, переборов себя, заглянула еще раз. Ящики были на месте. Так быстро я до тех пор не бегала. Все разъяснилось через день, когда пришла мама. Черная, осунувшаяся, качалась тихонько из стороны в сторону и подвывала неожиданно низким голосом. Спустя некоторое время смогла выговорить страшное – мой младший брат умер от пневмонии, простудившись во время наводнения. Это были первые похороны в моей жизни. Тогда и узнала, что красные ящики – гроб и его крышка. Стояли они там, где я их увидела через окно, но в ТОТ день мой братик был еще жив!
В маму домовой влюбился с первого взгляда, как отчим. Когда тот был на дежурстве, не стыдился даже укладываться к ней в постель. Она просыпалась от лохматого прикосновения или утром изумленно обнаруживала себя без нижнего белья. За мной присматривал по-родственному. Будил постукиванием или маминым голосом, если пора в школу или на молочную кухню сестре за кефиром. Оберегал нас от лихих людей, бродящих за стенами в ночи. Однажды не дал маме закрыть ставни – «забыла». А ночью, услышав, что кто-то шуршит и ходит под окнами, включила свет. Стало видно – в доме шаром покати, на кровати, как на ладони, женщина с тремя ребятишками. Ушли.
Семья переехала в новую квартиру, домового взяли с собой. Он поселился под маминой кроватью, где тихонько постукивал, как мой дед в столярке. Привычно будил меня вовремя. Если что-то не нравилось в доме, грохотал на кухне сковородками и кастрюлями так, что иногда приходилось проверять – не забрался ли кто. Еще пару раз он переезжал с мамой, а потом остался, видно, у них тоже есть свой срок. Может, на пенсию вышел.
Конец ознакомительного фрагмента.