Свет земной
Снежинки были огромные. Под фонарями кристаллы искрились, переливались, как блестки на шубе ватного Деда Мороза. Если смотреть на свет сквозь намерзшие инеем ресницы, получалась радуга огней из игрушки «калейдоскоп». Мороз щипал щеки, студил ноги, гнал скорей в тепло, а красота задерживала, и маме приходилось дергать мою руку в варежке. Если бы не мама, я бы плелась, конечно, разглядывала, пока не занемели от холода пальцы на руках и ногах. Дома бы поплатилась страшной ломотой в отогревающихся конечностях. Вечная история – красота требует жертв. Взять елочные игрушки. Какие красивые они были в моем детстве! Но хрупкие! Задел еловую веточку – сказочный заснеженный домик «дзинь» об пол и на меееленькие кусочки, и слезы. Мама знает, как вдохнуть новую жизнь в порушенную красоту. Нужно завернуть осколки в плотную бумагу, растереть пустой молочной бутылкой и «оп-ля!» – блестки как из сугробов на улице, даже лучше. Теперь нужно вырезать картонную корону, оклеить ватой, сверху тоже намазать клеем и посыпать драгоценной стеклянной «пудрой». Сказочно! Как у принцессы, как у Снегурочки, как… Когда взрослых нет дома, можно надеть мамины туфли на каблуках, корону, бусы с елки и танцевать, петь перед зеркалом. Каблуки мешают, и губнушки не хватает, но мама не красится, а туфли можно и скинуть.
Солнечный зайчик от зеркала, луч сквозь тюль, мерцание голубой звезды, которая жила прямо напротив моего окна много лет, всегда завораживали. Я проверяю себя каждый раз, когда славливаю красоту – засматриваюсь или нет? Да – облегченно вздыхаю – со мной все хорошо. Вечером в зазвездившемся небе первым делом отыскиваю свою подружку. Почему-то я думаю, что это Венера.
Серебряный морозный узор на стекле, грубое подражание которому рисуют кругом под Новый год, нужно успеть рассмотреть, пока окна не «заплакали». Потом бабушка выдаст две стерильные тряпочки для утирания этих плакс. Солнце взойдет и окончательно высушит множество оконных глазиков, они заблестят радостно – облегченно, как у деток после прощенных обид.
Свет преломляется в голубых папиных глазах. Он ведет меня из детсада, вернее, несет на одной руке, а я заглядываю ему в глаза, рассматриваю отражение солнечных лучиков. Можно прищуриться и посмотреть на закат и красное пламя будет почти до самого дома у меня под ресницами. Так бывает, если сильно надавить пальцами на опущенные веки и резко отпустить, но это не солнце, а кровь – другое. Багровой стрелой летит в нас закатный свет, когда дядька пускает лошадь в галоп и крепко держит меня перед собой, а я ловлю ртом ветер и глазами мельканье вокруг. Под ложечкой холодок, но не ору, то ли от страха, то ли из упрямства.
С дядей всегда много света и цвета. Капельки воды на веслах драгоценными бусинами, ослепительный блеск речной глади за кормой лодки. Изумрудно – переливающиеся под ветром и солнцем юные листочки, вдоль дороги. Мы едем в запряженной лошадкой коляске, обдаваемые сквозь лиственное сито, светящимся дождем! Ярко – желтые цветы акации, превращенные дядькой в свистульку. Шок от Врубелевского «Демона». Огромный альбом с репродукциями на коленях девятилетней девочки. Дядя вручил мне его и ушел по своим делам, даже не подозревая, о том, что натворил. Картин были сотни, но запомнился именно Демон. Похоже на удар током, к тому времени опыт имелся. От опасного электричества тоже есть свет – искры, но дело может кончиться слезами. Дергаю за шнур утюга (не за вилку, как было велено) и вижу веер искр. Удар, ожег, вопль, распухшая синяя ладошка, испуганные теткины глаза – голубые, как у отца. Искры могут быть просто из глаз. Врезалась переносицей в жесткий угол холодильника, похоже на бенгальский огонь, от удивления даже боль сначала не почувствовала.
В лесу никто не мешает разглядывать свет. Солнечный луч пробивается сквозь плотные кроны деревьев, в нем медленно плавают пылинки. В тени их нет, они все слетаются в эти лучики, а говорят, что только растения тянутся к свету. Рано утром, в пионерском лагере, можно отойти на несколько шагов в сторонку от домика и, присев на корточки, замереть перед капелькой на земляничном листочке, пока, разбуженное горнистом множество ног, не разрушит хрупкую красоту. Днем горн ослепительно искрится в пионерской комнате, вечером искры от костра возбуждают, греют, прожигают майку и шорты. Если подержать прутик в огне, можно раскаленным кончиком рисовать мерцающие магические знаки в воздухе.
Когда-нибудь я увижу другой свет, а пока мои земные глаза видят свет земной и все чудесное через него, и это огромное счастье – ВИДЕТЬ!