II. В мире животных
Одесса цвела и пахла, утопая в зелени и сточных канавах. Канализация не успевала сливаться в море, растекаясь по улицам. Зато с питьевой водой случались перебои. Краны повадились перекрывать с сентября, как только сократилось поголовье отдыхающих. Горячую воду давали исключительно по выходным, а желающих помыться было столько, что жителям верхних этажей приходилось греть воду в баках и кастрюлях. Не слишком приятная процедура, учитывая регулярные отключения света на несколько часов.
Погружение целых районов во мрак происходило столь неожиданно, что намыленные граждане частенько попадали в нелепые, курьезные, а то и просто опасные ситуации. Чересчур суетливые оказывались в травматологических пунктах, старики пугались до потери пульса, дети поднимали рев, мужья порывались тереть спины чужим женам, собственные жены грозили надраить им морды.
Ввиду такой неразберихи многие приучались обходиться без вечернего купания, укладываясь спать с наступлением сумерек. Деторождаемость в городе от этого не повысилась. Недостаточно чистые и разобиженные на городские власти одесситы совокуплялись реже, чем того хотелось бы демографам. Даже проводя в постели чуть ли не треть суток.
Кто сказал, что темнота – друг молодежи? Какой-нибудь старый пень, который уж и позабыл, с какой стороны у него расстегиваются штаны. Секс без света – все равно что танцы без музыки. В принципе, получается то же самое, да только настоящего куража нет. Растрачивание сил и энергии впустую.
Тьфу! Макс, вспомнивший вчерашнее свидание, не удержался от плевка. На столе тускло мерцает свечной огарок, красотка Неля неграциозно раскорячилась над эмалированным тазом, громко журчит то ли вода из ковшика, то ли что-то другое. А за тонкой перегородкой раздается пьяный храп Нелиного папаши, просыпающегося лишь для того, чтобы опохмелиться, и засыпающего только тогда, когда пить больше нечего. Еще та романтика! И ради столь сомнительного удовольствия стоило обхаживать Нелю чуть ли не полторы недели? Водить ее по кабакам, дарить цветы и шедевры одесской парфюмерии с заграничными названиями? Деньги, выброшенные на ветер, – вот как это называется по-русски. Money for nothing, выражаясь более современным языком.
Раздраженно захлопнув дверцу своего видавшего виды «Форда-мустанга», Макс пересек улицу и приблизился к веренице уличных торговцев, расположившихся в закутке между ларьками и чугунной оградой рынка. Тут торговали всякой живностью: квелыми рыбками в банках, волнистыми попугайчиками, блохастыми щенками, морскими свинками, белыми крысами. Весь этот зоопарк пищал, чирикал, поскуливал. Но еще громче гомонили продавцы, стремящиеся навязать Максу свой сомнительный товар.
Перед его глазами возникла пара поднятых за шкирки котят, серый и черный. Он подергал их за усы, подул в мордочки. Сонные крохи реагировали вяло, и Макс насупился. Он не был уверен, что это подходящий выбор.
– По полтинничку каждый, – заискивающе сказала хозяйка, толстая баба с отекшим лицом и тумбообразными ногами. – Вы только поглядите, какая прелесть!
Такие перезрелые толстухи в Одессе встречались на каждом шагу, хотя хорошеньких женщин тоже хватало, даже близ пропахшего рыбой Привоза. В этом южном городе, как в Греции, имелось все. Кроме горячей воды и свободной наличности, как мысленно отметил Макс, прежде чем язвительно осведомиться:
– Не много ли просите за своих кабанчиков?
– Какие кабанчики, – обиделась баба, – я продаю котят, чем вы только слушаете!
– Я слушаю правильно, я слушаю цену, которую вы мне назвали. Котята не могут столько стоить.
– Это же чистопородные персы!
– Да хоть французы.
– Ладно, червонец сбрасываю. Устраивает?
Нет, подумал Макс, не устраивает. Котята еще слепые совсем, слабенькие, толку от них немного.
Он ткнул пальцем в корзинку, стоящую на асфальте:
– А там кто? Надеюсь, не телята?
– Цуцики, – с гордостью поведала сухопарая тетка, которой принадлежала корзина. – Вы кобельками интересуетесь или, прошу прощения, сучками?
– Сучки по Дерибасовской гуляют, – угрюмо заметил ее сосед справа, жилистый мужик с глазами недоопохмелившегося алкоголика. – Рупь – штучка, десять – кучка. Пользуйся – не хочу. Хоть с проглотом, хоть с тройным поворотом.
– Уй, какой специалист выискался! – фыркнула тетка. Это было произнесено именно тем тоном, каким должны разговаривать жены недоопохмелившихся алкоголиков. Жены, твердо знающие, что рано или поздно их мужья свою норму выполнят и перевыполнят. Носящие свои синяки, как боевые награды. Вроде бы смирившиеся со своей долей, но тем не менее опасные, как тот крысиный яд, который у них всегда наготове.
– Не вмешивайся в чужой разговор, Венерка, – строго предупредил муж.
– А ты, Яшка, не суй свой нос, куда тебя не просят, – парировала жена. – Ты же суешь нос буквально куда попало! Когда я была молодой, мне это нравилось, но теперь это просто неприлично.
Мысленно пожелав словоохотливой чете помереть в один день и как можно скорее, Макс полюбовался щенячьим выводком, поднесенным к его носу. Из корзины нестерпимо воняло собачьим дерьмом и почему-то селедкой.
– Миленькие, правда? – спросила тетка, вороша щенков красной, будто ошпаренной пятерней.
Макс отодвинул корзину подальше:
– Сколько вы за них хотите?
– Это чистопородные ризеншнауцеры, – привычно соврала тетка.
– Сколько хотите? – сухо повторил Макс.
– Когда у человека есть собака, человеку живется легче, – философски заметил ее муж. – Всегда есть, кому сказать: «Закрой пасть и не гавкай».
– Сколько? – рявкнул потерявший терпение Макс.
Как и все в Одессе, он говорил исключительно по-русски, но без характерного акцента, свойственного местным жителям. Будучи потомственным хохлом, Макс ненавидел все украинское, впрочем, все русское он ненавидел тоже. Городом его мечты являлся Нью-Йорк, в котором он ни разу не был. На его загорелой груди красовался медальон в виде серебряного доллара. Расстегнутая на три пуговицы рубаха смахивала на гавайскую. Прилизанные черные волосы блестели, как у заправского голливудского сутенера, претендующего на главную роль в фильме категории «Б».
Вдоволь налюбовавшись его щегольскими косыми бачками, тетка, наконец, приняла решение.
– Триста пятьдесят гривен за обоих, – заявила она.
Проторчав у входа на рынок с раннего утра до позднего вечера, эта дура решила, что поймала удачу за хвост. Но просчиталась. Не на того напала.
Макс не собирался платить такие сумасшедшие деньги за пару поганых щенков, даже если бы к ним прилагалась самая древняя в мире родословная. Он прекрасно обходился без четвероногих друзей. Двуногих у него тоже не было. О Нью-Йорке лучше мечтать в одиночку – дешевле выходит.
– Ишь, губы раскатала, – проворчал Макс и пошел прочь.
В тот момент, когда он приготовился сесть в свой старый черный «Мустанг», опомнившаяся тетка крикнула:
– Сто за одного!
– Не смеши народ.
– За обоих!
– Да подавись ты своими ризеншницелями…
Витиевато выругавшись, Макс тронул машину с места и покатил куда глаза глядят. Он ехал осторожно, памятуя о бесшабашных одесских таксистах и вагоновожатых, повально страдающих дальтонизмом, усугубленным куриной слепотой. К тому же колеса «Форда» то и дело выскакивали на булыжные мостовые, пересекающие главную магистраль, и тогда в салоне начиналась зубодробительная болтанка. Отслужившую свое колымагу давно было пора менять на что-нибудь более приличное, но деньги еще только предстояло заработать. Вместе с видом на счастливое американское жительство.
– Если они и после этого не выдадут мне грин-кард, – пробормотал Макс, – то я… то я не знаю, что сделаю…
Он действительно не знал. Да и что он мог, жалкий неудачник без роду, без племени? Ни богатых родственников, ни солидных связей – Макс болтался по жизни, как его серебряный медальон на цепочке. Зато прилежно изучал английский, надеясь в скором будущем поприветствовать новых соотечественников на их родном языке.
«Хай. Май нэйм из Макс. Глэд ту си ю, диэр фрэндз».
Попрактиковавшись немного, Макс включил радио. Мощные динамики с готовностью выдали лихой рок-н-ролльный мотивчик:
Чем ниже падешь, тем выше взлетишь.
Чем выше взлетишь, тем ниже падешь.
Судя по дребезжащему голосу вокалиста, тот свое давно отлетал-отпадал. Макс заставил его заткнуться на полуслове и насупился, вглядываясь в сумерки. Времени осталось в обрез. Хоть бери и лови кошек голыми руками. Или собак. Интересно, куда это запропастилась вся бродячая живность? Специально попряталась, Максу назло? Или же у мурок с бобиками существует свой комендантский час?
На середине этих размышлений «Форд» взвизгнул, выражая тем самым свое негодование по поводу чересчур резкого нажатия на тормоза. Макс подался вперед. Его внимание было приковано к старому фотографу, бредущему вдоль Итальянского бульвара с понурой мартышкой на плече. Патлы, точно у заправского хиппи, фигура и походка, как у узника Бухенвальда. Пенсионер, недобитый реформами. Ходячий пережиток тоталитаризма.
– И когда вы уже передохнете? – прошептал Макс, утапливая педаль газа.
Колеса «Форда» завизжали снова – на этот раз, бешено прокрутившись, прежде чем сорваться с места. Поравнявшись со стариком, Макс высунулся в окно и, не отпуская руль, схватил поводок, свисающий с шеи мартышки чуть ли не до земли. Сдернутый с хозяйского плеча, зверек заверещал, продолжая сжимать в лапах кукурузный початок. Так, вместе со своим сокровищем, и был втянут внутрь несущегося в направлении моря автомобиля.
Закрыв окно, Макс пристроил притихшую мартышку на пассажирское сиденье и посмотрел в зеркало заднего вида. Там подпрыгивала и раскачивалась стремительно уменьшающаяся фигурка старика. Вот умора! Этот старый хрен с подагрическими коленками пытался догнать автомобиль!
– Твой хозяин просто марафонец какой-то, – сказал Макс мартышке. – Это он в тебя такой прыткий?
Мартышка оскалила желтые клыки и попыталась цапнуть поднесенную к ее мордочке руку. Тогда вместо того, чтобы погладить злобную тварь, Макс ударил ее кулаком по голове и повернул налево, объезжая Театр музкомедии. Потом вправо, еще раз вправо и опять налево. Теперь «Форд» медленно катил по приморской улице Отрадная. Летом здесь бывало многолюдно, но осенью народ предпочитал валяться дома на диванах, а не на пляжах.
От моря тянуло сыростью. Спускающийся к нему «Форд» скрипел и раскачивался на колдобинах кривого переулочка. Расположенные по обе его стороны пансионаты давно опустели. О том, какая бурная жизнь происходила здесь еще какую-то неделю назад, свидетельствовали разбросанные повсюду бутылки и жестянки. Использованных презервативов валялось лишь немногим меньше, чем пробок, а окурков было столько, что впору налаживать производство табачных изделий.
Прибрежная площадка, на которой остановился Макс, недавно служила стратегической точкой для торговцев напитками, мороженым и шашлыками. Теперь тут гулял ветер да шуршали обрывки газет и полиэтилена. Обгоревший мангал напоминал подбитый танк, а рваные женские трусы, свисающие с него, – белый флаг, выброшенный неизвестно кем, неизвестно на какой минуте сопротивления. Полная капитуляция. Еще несколько дней, и осень вступит в свои права.
Неизбежная, как смерть.
– Ну что, резус-макака, – ласково спросил Макс у ощерившейся мартышки, – скучаешь небось по жарким странам?
Вместо изъявлений благодарности мартышка тявкнула и попыталась цапнуть его за палец. Пришлось приподнять ее на поводке и как следует встряхнуть, чтобы помнила свое место. Затем Макс заглушил мотор и, удерживая барахтающееся мохнатое тельце на весу, выбрался наружу. Окинул критическим взглядом окрестности. Ни души. Но даже если кто-то заметит приткнувшийся на площадке автомобиль, то ничего страшного. Мало ли в Одессе любителей секса на колесах?
Как в том анекдоте, когда водитель мчащейся на полной скорости машины левой рукой держится за руль, а правой шарит под юбкой пассажирки. «Эй, – кричит она, – что вы делаете, мужчина? Немедленно возьмитесь двумя руками!» – «С ума сошла, – возмущается водитель. – И как же я тогда буду править?»
Ухмыльнувшись, Макс отнес мартышку подальше, опустил ее на землю и обмотал конец поводка вокруг ржавой ножки мангала. Зверек неистово вырывался, но был слишком слаб, чтобы убежать. Издаваемые им вопли действовали Максу на нервы.
Вернувшись к автомобилю, он взял с заднего сиденья барсетку и открыл ее. Достал оттуда три металлические трубки толщиной с палец. Соединенные между собой винтовой резьбой, они образовали металлический стержень длиной сантиметров двадцать. Завершив сборку, Макс с бесконечными предосторожностями вынул из обложенной ватой коробочки стеклянную ампулу и вставил её в отверстие трубки. На конце трубки был вмонтирован курок. При нажатии на него приводился в движение ударник, разбивающий ампулу и высвобождающий поршень, который выбрасывал содержимое ампулы наружу. Макс еще ни разу не пользовался этим оружием и, честно говоря, побаивался безобидной на вид штуковины. Во рту у него скопилась обильная слюна, которую приходилось постоянно сплевывать под ноги.
Не выпуская трубку, он вынул из нагрудного кармана рубахи крошечную пилюлю и положил ее на язык. Это был атропин, употребляющийся обычно в качестве болеутоляющего средства. Но у Макса ничего не болело. Молодой мужчина в расцвете сил, он просто принимал необходимые меры предосторожности. Не приведи господь что-нибудь перепутать. Тогда сам окажешься на месте безмозглой мартышки.
– Чем выше взлетишь, тем ниже падешь, – пропел Макс, приблизившись к жертве на расстояние вытянутой руки. – Чем ниже падешь, тем выше взлетишь…
Он снова сплюнул и прицелился. Мартышка, как завороженная, уставилась в направленную на нее трубку и замерла.
– Умница, – сказал Макс и спустил курок.
Клац! Это было похоже на щелчок игрушечного пистолета. Мартышка тоненько заскулила, уронила головку на тщедушную грудь и завалилась на бок, судорожно открывая и закрывая пасть. Точно ребенок, которого внезапно сморил сон.
Мохнатое тельце еще вздрагивало, когда опомнившийся Макс метнулся к машине. Схватив трясущимися руками барсетку, он достал оттуда ампулу с противоядием, которое следовало принимать после каждого использования пневматического оружия. Он так нервничал, что уронил ампулу на пол «Форда» и едва нашел ее на ощупь. К счастью, склянка не разбилась. Постанывая от нетерпения, Макс отломил острый кончик ампулы и вылил ее содержимое на язык.
– Ух-х…
Бесцветная жидкость имела горьковатый привкус. Нитрат амила. В сочетании с принятым перед выстрелом атропином снадобье полностью исключало смертельный исход. Для стрелявшего, разумеется. У жертвы никаких шансов выжить не было. Выброшенная из трубки синильная кислота убивала наверняка, причем не оставляя никаких следов насилия. Мгновенная закупорка кровеносных сосудов, и пишите письма с того света. Главное – приблизиться к жертве на расстояние полуметра, остальное – дело техники.
Макс швырнул склянку из-под нитрата амила на землю и раздавил ее подошвой. Окинул прощальным взглядом бездыханный трупик мартышки. Уселся за руль, включил зажигание, выполнил элегантный разворот на посыпанной гравием площадке, щелкнул клавишей приемника.
Радиодевочки с готовностью затянули свое бесшабашное: «Мы посмотрим, ху из ху, ху из ху, ху из ху…» Камешки захрустели под колесами, как косточки маленьких обезьянок, к которым Макс не испытывал ни любви, ни ненависти. Эмоции лучше приберечь на потом, когда он очутится в Нью-Йорке с набором кредитных карточек в специальном отделении портмоне. А пока что нужно просто выполнять свою работу и не забывать вовремя принимать атропин и нитрат амила. Остальное приложится.