Глава
3
После работы Наполеонов, как и обещал, матери, отправился в коттеджный посёлок, предупредив о своём прибытии заранее Мориса Миндаугаса.
Погода стояла великолепная. Вокруг всё зеленело, цвело и пело.
В такую погоду не расследованием убийств заниматься, а наслаждаться жизнью и просить небеса о продлении этой благодати.
– Ты чего такой хмурый, как день ненастный в ноябре? – спросила Мирослава, едва взглянув на друга детства.
– Будешь тут ненастным, – проворчал Наполеонов, – никакого покоя нет, то одного пристукнут, то другого. И чего неймётся людям!
– Шур, тебя никто в уголовный розыск не тащил. Ты сам пожелал стать следователем по особо важным делам.
– Ага, важным! Дальше некуда! Сегодня утром, например, старуху на помойку выкинули!
– Живую?! спросил Морис.
– Скажешь тоже! Ясное дело убитую.
– Подозреваемых нет?
– Этого добра целый воз, – отмахнулся Наполеонов, – она умудрилась почти со всеми соседями перессориться.
– Есть из кого выбрать, – обронила Мирослава.
– А знаешь, как они её ласково кликали? – оживился следователь.
– Как?
– Хайли лайкли.
– Она что английских кровей?
– Нет, у неё язык был без костей.
– Как и у всех у нас.
– Только мы, к счастью, попусту не брешем.
– А она что брехала?
– Да. Сплетни были её любимым занятием. Без них она не могла ни пить, ни есть, ни спать.
– И уснула навеки, – тихо проговорил Морис.
– Можно и так сказать, – согласился Наполеонов.
– А сколько лет было старушке? – спросила Мирослава.
– Шестьдесят два года.
– Наполеонов! Имей совесть! Какая же она старуха?! Она старше твоей матери всего на каких-то семь лет.
– Но, но! Мать мою не тронь! – погрозил он шутливо пальцем, – моя мать это святое.
– Ты прав, Шура, – согласилась Мирослава, – Софья Марковна святая женщина.
Наполеонов покосился на неё, пытаясь уловить в её голосе иронию. Но ничего не заметил.
Подумав немного, он добавил, – если бы ты видела, какой страшной выглядит эта старуха, ты бы не цеплялась к моим словам. Такое впечатление, что она только что с помела слезла. Видно недаром люди говорят, что у неё язык был вместо помела.
– Шура, я что-то не припомню, чтобы жертвы убийств выглядели симпатичными даже на фото Легкоступова.
– Не напоминай мне об этом изверге! – воскликнул следователь, – он уж точно бы сварганил из этой Майской на снимках майскую розу.
– И чем тебе не угодил Легкоступов, не пойму, – улыбнулась Мирослава.
Наполеонов бросил на Мирославу такой кислый взгляд, что ей показалось, что она только что съела целый лимон.
– Молчу, молчу, – улыбнулась она.
Хотя полицейский фотограф Валерьян Легкоступов был удивительным фотографом.
Все сходились на том, что ему нужно работать не в полиции, а в модельных агентствах и салонах, запечатлевая на плёнки первых красавиц мира.
Но Легкоступов из полиции уходить не собирался и намеривался ещё долго доводить до белого каленья оперов и следователей своими высокохудожественными снимками с мест преступлений.
– А у убитой были дети? – спросила Мирослава.
– Нет.
– А родственники?
– Муж четвёртый по счёту от неё сбежал. Мать умерла. Отец, вроде тоже спасся бегством.
– Про него вообще ничего неизвестно?
– Старожилы, которые помнят его, говорят, что он был весёлым, компанейским человеком.
– Он может быть жив. Может быть живой и бабушка.
– Это, навряд ли, – покачал головой Наполеонов и проговорился, – я на всякий случай старый адресок Терезиной бабушки раздобыл.
Мирослава сделала вид, что не заметила его оговорки и сказала, – может дальние родственники есть.
– Она богатая? – неожиданно спросил Миндаугас.
– Ты это к чему? – поинтересовалась Мирослава.
– Дальние родственники находятся в том случае, – пояснил свою мысль Морис, – если есть, что наследовать.
Мирослава перевела вопросительный взгляд на Наполеонова.
– Пока не знаю
– Узнай. И ищи родню.
– Думаешь из-за наследства?
– Не знаю, – пожала плечами Мирослава.
– А я думаю, что её за поганый язык кто-то сгоряча прибил, – вздохнул следователь, – потому, как медэксперт хоть и обещал уточнения после вскрытия, но намекнул, что сама она затылком о край комода ударилась. Кто-то очень сильно её толкнул.
– Всё может быть.
– Искать нужно мужчину, – заметил Морис.
– Почему именно мужчину? – удивился следователь.
– Ты же сам сказал, что её сильно толкнули.
– Эх, Миндаугас, ты ещё не знаешь силу наших русских женщин. Такие есть силачки!
Следователь заметно оживился, – вот мне приятель из Гузова рассказывал, у них уазик застрял зимой на просёлочной дороге и ни туда, ни сюда. Шестеро мужиков корячились минут тридцать. А тут идёт баба, на горбу у неё мешок, то ли с картошкой, то ли ещё с чем. Мешок сбросила, подошла и говорит, – мужики, отойдите, не мельтешите тут. Навалилась на машину сзади, поднапряглась и что ты думаешь, уазик зарычал, выбрался из выбоины и поехал. А она мешок на плечо и пошла своим путём.
– Так, что есть женщины в русских селеньях, – подытожил Наполеонов.
С ним, а тем более с классиком русской литературы спорить никто не стал.
На следующее утро следователь решил сам съездить по адресу бабушки Терезы.
Сиреневый пятачок существовал до сих пор. Никто из застройщиков не положил глаз на маленькую улочку почти на самой окраине города.
К удивлению следователя дом 15 выглядел не покосившейся развалюхой, а хорошеньким, хоть и небольшим деревянным домиком, выкрашенным зелёной краской. Белые наличники придавали ему праздничный вид неунывающего старожила, не собирающегося пасовать перед натиском ультрасовременных новостроек.
Впрочем, и другие домики, находящиеся на этой улочке выглядели опрятными, а их небольшие участки ухоженными.
Наполеонов открыл калитку, огляделся, сторожевого пса не было видно.
Пройдя по мощёной плитками дорожке, следователь поднялся на крыльцо и нажал на звонок.
И только тут он услышал собачий лай.
Наполеонов машинально обернулся, но нет, пёс лаял не во дворе, а за закрытой дверью.
Впрочем, дверь вскоре открылась, и Наполеонов увидел перед собой крепко сбитого мужичка среднего роста с седыми волосами на голове и приветливой улыбкой на лице.
– Вам кого? – спросил он.
– Майскую Аграфену Петровну.
– Так померла она, – просто ответил мужчина, – уж почитай, как десять лет прошло.
– Жаль.
– Не то слово, – махнул рукой мужчина.– А вам-то она зачем?
– Меня интересует её сын Вениамин Вениаминович Майский. Не подскажите, где его найти?
– А чего его искать? Вот он я перед вами.
– Простите…
– Заходите, – и хозяин, не оборачиваясь, пошёл вовнутрь дома.
Они дошли до кухни. На столе стояла яичница, пожаренная с репчатым луком, батон колбасы, тарелка с нарезанным сыром, вымытым зелёным луком, редисом, разрезанным свежим огурцом, и краюхой ржаного хлеба. В большом керамическом бокале дымился горячий чай.
– Мы тут с Тузиком трапезничаем, – хозяин отрезал большой кусок колбасы, отдал, крутящейся возле его ног собаке и сказал, – присоединяйтесь к нам.
– Спасибо. Я следователь Александр Романович Наполеонов. Расследую дело об убийстве.
– А кого убили? – равнодушно спросил хозяин.
– Насколько я понимаю, вашу дочь, Терезу Вениаминовну Майскую.
Хозяин неожиданно покачнулся, опёрся руками на стол и чуть не опрокинул его.
Наполеонов поспешил ему на помощь, помог пересесть на крохотный диванчик и, кинувшись к крану, налил в первую попавшуюся под руку чашку, холодной воды.
Вениамин Майский выпил воду, утёрся рукавом и тихо всхлипнул, – Терезу убили, мою девочку.
– Вениамин Вениаминович! Вы давно виделись со своей дочерью?
– Это как посмотреть, – ответил Майский.
– Я вас не совсем понимаю…
– Да, что же тут понимать. После того, как не стало матери, я вернулся домой из Норильска, где прожил долгие годы.
Майский тяжело вздохнул и продолжил, – первым делом я, конечно, захотел увидеть Терезу. Пошёл к дому моей жены и стал ждать.
– Чего?
– Когда Тереза выйдёт из дома. Встречаться с женой было свыше моих сил.
– Понимаю.
– Я дежурил в течение нескольких дней, стоял по 3-4 часа кряду, потом уходил. И вот в один из дней они вышли из подъезда.
– Они?
– Да, – кивнул Майский, – Тереза и моя бывшая жена. И всё!
– Что всё? – не понял следователь.
– Моё сердце оборвалось! Тереза была точной копией матери. И я понял, что никогда не смогу к ней подойти.
– И вы больше не пытались увидеть свою дочь?
– Почему не пытался? Пытался. Время от времени я наблюдал за ней со стороны. Но всё реже и реже.
– Почему?
– Не знаю. Душа перестала лежать к ней совсем.
– А с женой вы разведены?
– Да.
– Вы не создали новую семью?
– Если вы имеете в виду, женился ли я во второй раз, то нет. Но у меня есть приёмный сын.
– А где он сейчас?
– Работает врачом в Норильске. Лет через 5 вернётся на большую землю. А пока они мне на всё лето Юрочку присылают.
– А Юрочка это кто?
– Это мой внучок! – с гордостью ответил Вениамин Майский, и Наполеонов поблагодарив хозяина за помощь, стал прощаться.
– А чайку? – огорчился Вениамин.
– Спасибо, я тороплюсь.
– Но хоть редиски с собой возьмите! У меня она своя.
Через несколько минут он вернулся с пакетом, который, несмотря на протесты, вручил следователю. Тому ничего не оставалась, как принять дар, рассыпавшись в благодарностях.
Наполеонов, свернув за – угол, не удержался и заглянул в пакет. Там был пучок сочного редиса, зелёный лук и ароматный укроп.
– Эх, – воскликнул следователь, залихватски взъёрошив свои коротко остриженные волосы, – гулять, так гулять! Где у них тут овраг с сиренью?!
На этот вопрос ему ответил ветер, принеся тонкий волнующий аромат.
Овраг оказался в метрах пятидесяти от Сиреневого пяточка. Издали он напоминал собой большой глиняный сосуд продолговатой формы, доверху заполненный лиловыми, светло сиреневыми, белыми и фиолетовыми соцветьями.
Наполеонов спустился в овраг по тропинке протоптанной многими ногами и на ходу вспомнил, что не так давно прочитал совет то ли английских учёных, то ли ещё каких, что сирень для её лучшего цветения, нужно ежегодно обламывать.
Он мысленно проглотил этот совет, как таблетку, успокаивающую совесть и наломал большой благоухающий букет.
Вернувшись к своей машине, он положил его на заднее сиденье вместе с огородными дарами Майского.
Ехать на работу со всем этим сокровищем было немыслимо и Наполеонов заехал домой, открыл своим ключом дверь, прокрался на цыпочках в прихожую, положил всё на столик и услышав голос матери, – это ты, Шурочка, отозвался, – я ма. Но уже убегаю
– Подожди!
Раздались шаги Софьи Марковны, но Наполеонов уже захлопнул дверь, и стремительно сбегая по лестнице, услышал, – ох, сирень! И овощи!
Что дальше говорила мать, он уже не слышал. В машине всё так же головокружительно пахло сиренью. К тому же на заднем сиденье ещё лежали три ветки, которые он оставил для много терпеливой секретарши Эллы Русаковой.