© Сергей Васильевич Пономарев, 2016
© Альбина Викторовна Сергеева, дизайн обложки, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Как Сотников решил стать космонавтом
Я влетел в класс за секунду до того, как в коридоре прозвенел звонок. Лямки ранца натерли подмышки, дыхание сбилось, а рубашка выбилась из брюк. Я встал у двери, согнулся, уперев руки в колени, и пытался отдышаться.
Постоянно после танцев опаздывал. В этот раз вроде бы успел.
– Смотрите, Сотня опять в луже купался, – Витька Андропов указал всему классу на мои испачканные брюки. – Хрю, Сотня, хрю-хрю.
Класс засмеялся.
Разбить бы тебе хрюкалку твою, Андропов.
Учителя еще не было на месте. Правильно. Мама так и говорит: «Поспешишь – людей насмешишь». Я прям все сделал, как сказано, и поспешил, и людей насмешил. А оно, оказывается, ни к чему было. Противно.
Не в силах посмотреть в глаза Андропову, я просто опустил голову и поковылял к последней парте. Витька тем временем начал рассказывать, что его назвали учеником года в кружке «Юный космонавт». Правильно. Сначала убогого танцора унизил на глазах у тридцати восьмиклассников. Потом свою персону расхваливать начал. А как же – космонавт будущий. Сыграл, как говорится, на контрасте. Противно.
Самое противное, что Машка Федорова смотрит на Витьку такими влюбленными глазами, что мне казалось, еще секунда – и вокруг нее запорхают амурчики, как в каком-нибудь мультике, а из глаз на пружинах выскочат два огромных сердца.
Андропов тем временем продолжал вещать. Даже с парты поднялся, урод, как будто домашнее задание учителю отвечает. Витька пересказывал поздравительную речь отставного космонавта Дмитрия Алексеевича Лаврентьева, лично посетившего двадцатилетие клуба, к которому и приурочили такую вот супер крутую премию. Ее, кстати, подчеркнул Андропов, изначально хотели назвать не «Ученик года», а «Надежда нации». Ой, ну да, без этой информации, Витенька, как бы мы поняли, что ты самый-самый лучший, что по сравнению с тобой мы все говно-говно? Противно.
Я заправил рубашку. Тряпочкой для обуви протер грязные брюки. Впервые залез в верхний наружный карман рюкзака и достал оттуда расческу и маленькое зеркальце. И причесался. Впервые в жизни причесался прямо в школе. Победители выглядят опрятно.
Надо же с чего-то начинать восхождение на Олимп.
***
Я ел суп и смотрел на бледно-желтую скатерть. Мама стояла ко мне спиной, мыла посуду и изредка поворачивалась к телевизору, который как будто возвышался над кухней, расположившись на наивысшей точке – на холодильнике. Я подумал, что в целом вся эта конструкция напоминает циклопа. Худое бело тельце и огромный разноцветный глаз. Разве что ручек да ножек не хватает.
– Я больше не пойду на танцы, – заявил я, не поднимая глаз.
Тишина – интересная штука. Иногда ее не дождешься. Например, когда хочешь спать. Или пытаешься сосредоточиться на книге. А иногда – когда она совсем не нужна – тишина застает врасплох.
В телевизоре картинками мигала немая сцена. Мама перестала греметь посудой. Я поднял ложку, но так и застыл, наблюдая, как суп стекает обратно в тарелку. Звук стекающей жидкости – единственное, что сейчас разбавляло гнетущую тишину.
Мама вытерла руки о фартук и повернулась ко мне. Я не видел этого. И даже не слышал. Просто знал, что именно она сейчас делает.
– Что? – я услышал в голосе мамы легкую дрожь.
Тишина тут же прекратилась. По телевизору включили новости. Рассказывали про новую атаку на лунную станцию. Ложка со звоном рухнула в тарелку. На улице загудела машина.
Я ожидал уточняющего вопроса от мамы. Поэтому сделал все по плану: встал, приложил руку к сердцу и, высоко задрав голову, начал:
– Я, Сотников Алексей Юрьевич, торжественно клянусь больше никогда не ходить в танцевальный класс, – продекламировал я заученную речь. – Клянусь, клянусь, клянусь. Если я еще раз посещу танцевальный класс – клянусь ненавидеть себя до конца своих дней. Клянусь, клянусь, клянусь.
Я сел на прежнее место и продолжил есть суп.
Ни до, ни во время, ни после своего спича, на маму я даже не взглянул. Но знал, что сейчас она схватилась за сердце. Она всегда так делала, когда нервничала.
– Ты же не хочешь, чтобы я ненавидел себя? – уточнил я.
Черт, зачем я это сказал? Дал слабину. Не было же по плану такой фразы. Идиот.
– Не хочу, – почти прошептала мама.
Я смотрел на желтую скатерть. Циклоп слева от меня все еще рассказывал о военных действиях на Луне. Мама все еще держалась за сердце. Я знал, что ее мучает только один вопрос. Если не танцы, то?
– Я стану космонавтом, мама.
***
Сложнее всего – начать.
Я это понял еще на танцах. Я чертовски волновался перед каждым выходом на сцену: сердце колотилось, ладошки потели, в горле становилось сухо, даже дышать тяжело становилось. Но стоило сделать первый шаг – начиналась магия. Я переставал чувствовать биение сердца, не ощущал собственных ладоней, сухость проходила, дыхание восстанавливалось. Оставался танец.
Не знаю, у всех ли так. Но мне начало давалось сложнее всего. В любом деле. Противно.
Я стоял перед дверью директора кружка «Юный космонавт» и не мог постучаться.
Ладно. Пора. Свет. Музыка. Первый шаг.
Я сделал три добротных удара кулаком по двери и ворвался внутрь. Встал перед столом директора. От волнения даже не успел разглядеть его.
– Я хочу у вас учиться, – выпалил я.
– Дурак?
– Извините?
– Ты дурак, спрашиваю? – повторил директор.
Первое волнение спало, я чувствовал себя вполне уверенно, неодобрительный диагноз казался мне оправданным. Я рассмотрел на директора. Высокий, даже сидя на стуле он был моего роста, немного седой, нос кривой. В принципе, ничего особенного. Разве что осанка впечатляла – как фокусник проглотивший зонт. Интересно, как он нагибается за упавшей ручкой? Я бы на это глянул.
– Не исключаю, – кивнул я.
– Молодой человек, – директор осмотрел меня с ног до головы и поморщился, – идите-ка отсюда, а?
– Только после зачисления в премногоуважаемый, глубоко любимый и самый лучший в мире кружок «Юный космонавт», – продекламировал я, стоя по струнке, как военный, не двигаясь с места.
– Точно дурак, – подтвердил директор, встал из-за стола и подошел ко мне вплотную.
Не такой уж и высокий. Я ему всего по шею.
Директор взял меня за подбородок, поднял голову, кончиком носа дотронулся до моего носа. Взгляд испепелял.
– В кружок набирают с семи лет, – сказал он так громко, что я всерьез забеспокоился за сохранность собственного слуха. – Вам сколько?
– Если надо – будет семь, – я старался не отводить взгляд, но глаза уже начинали слезиться. Я понял, что еще десяток секунд – и мне придется сдаться.
– Я еще раз спрашиваю, – заорал директор, – сколько вам лет?
Он, наверное, голос сорвал. И чего так нервничать?
А мне теперь точно придется идти к ЛОРу.
– Семь, – крикнул я и зажмурил глаза – неплохой повод, чтобы начать гляделки с новой силой. – Если надо.
Директор отпустил подбородок, обошел стол и сел на прежнее место.
– Вы дурак, молодой человек? – прозвучал прежний вопрос.
И чего он заладил?
– Сотников Алексей Юрьевич, – представился я.
– Чем занимались раньше, Алексей Юрьевич?
– Танцами.
Директор не засмеялся и даже не пшикнул.
– А зачем же в космонавты решили податься? – продолжал он допрос.
– Мною движет исключительно гордыня, – я заранее решил не врать. – Хочу стать сильнее, круче и популярнее Витьки Андропова.
Тут директор не сдержался. Заржал в голос и даже схватился за живот. Но спину так и не разогнул. Потрясающая выдержка. Осанка Бога. Аж противно.
– Молодой человек, – начал он, успокоившись. – Война идет, в курсе? Не на Земле. А там, – директор ткнул пальцем вверх. – Через пару лет даже армию расформируют. Вся война за территорию Луны будет, не за нашу бренную матушку Землю. Космонавты – новые воины.
– В курсе, – кивнул я.
– За гордыню погибать будете?
– А за что же еще?
– За родину, например?
– Одно другому не мешает.
– Дурак, – директор стукнул ладонью по столу и, отвернувшись от меня, уставился в окно.
***
Рюкзак всегда казался мне тяжелым. Но сейчас – особенно.
Я теперь брал с собой все учебники, все тетради и даже сменку не забывал. Сегодня набор для черчения прихватил и пенал собрал.
Раз решил стать космонавтом – придется учиться. Не абы как, а на одни пятерки. Так сказал директор кружка. Мол, ежели с этих пор хоть одна четверка в четверти – выгонит взашей.
Сначала, конечно, тяжело будет, и я это понимал.
Но главное же – начать.
Вот я и притащил этот – рюкзаком даже язык назвать не поворачивается – сундук у себя на плечах. И как остальные ходят? Может, я с непривычки?
– Гляньте, какой у Сотни горб, – смеялся Витька Андропов и тыкал в меня пальцем. – еле волочет на себе. В натуре, из Нотр Дама.
Класс засмеялся. Как обычно.
Я подошел к своей парте. Снял кое-как рюкзак. Достал тетрадь, учебник и пенал. Аккуратно разложил на столе. Потом из пенала достал ручку. И рванул к Андропову.
Одним ударом ноги вышиб из-под Витьки стул. Рукой схватил за лацкан пиджака. Ручку приставил к глазу.
– Первое предупреждение.
– Ой, как страшно, – изобразил ужасающуюся рожу Андропов. – Давай, ткни, Сотня, ты же теперь тоже у нас в кружке космонавтов. Крутой теперь, да? Только на Луне не танцуют, а воюют, милочка.
У меня возникло непреодолимое желание затолкать эту чертову ручку так глубоко в глазное яблоко Андропова, чтобы сдуть, как шарик, его воздушный мозг. Но такой поступок противоречил моим планам.
Вылететь из школы стало бы полнейшим крахом. И ознаменовало победу Витьки. Встать на учет в детскую комнату полиции означало вылететь из кружка. И снова это было поражением.
Не сделать ничего в данном случае тоже выглядело бы с моей стороны слабостью. Варианты того, как поступить, отметались один за другим.
Меня спасла открывшаяся дверь и зашедший в класс учитель.
– Андропов, Сотников, – строго пробасил учитель. – Что это тут у вас?
– Мы просто танцевали, – улыбнулся я и спрятал ручку, а потом добавил, тихо, так, чтобы не услышал учитель. – И еще потанцуем.
***
Уроки по истории я слушал внимательнее всего. Во-первых, здесь крылась моя наибольшая слабина – не любил этот предмет всей душой. Во-вторых, в кружке по знанию истории космонавтики даже зачет был. Вылетать в первый же год учебы совсем не хотелось.
Теперь я знал, в каком году война перекочевала с Земли в космос. Знал, что державы бились за лунное пространство и полезные ископаемые, которые нашли на спутнике. Знал, что США уже прекратила набор в привычную армию – теперь набирали только космонавтов. Знал точную дату, когда американцы совершили первый рейд к нашей орбитальной станции, которая едва не закончилась гибелью всего экипажа, и тем самым развязали войну.
В общем-то, новейшая история давалась просто.
Все, что происходило до первого полета на Луну казалось скучным и не интересным. Пресным. Противным.
Но учить приходилось – тут ничего не поделаешь. Необходимая жертва.
С физическими тренировками дела обстояли тоже непросто. После непрерывных легких растяжек на танцах тяжелые металлические тренажеры давались с большим трудом. За первый месяц занятий я даже схуднул на несколько килограмм, хотя по мнению тренера должен был столько же набрать.
Мама переносила мой уход с танцев тяжело. Я слышал, как она плакала однажды ночью. Боюсь, что это из-за меня.
Хотя горевать было нечего, в принципе. Учиться стал лучше? Да. В тренажерку начал ходить? Ну ничего, что сбросил пару кило, с кем не бывает. В кружок космонавтов записался? На благо Родины же тружусь.
Что-то мне подсказывало, что мама так переживала, потому что ее танцевальная карьера в юношестве прервалась из-за травмы. Она хотела, чтобы я продолжил ее путь.
В ту ночь я подошел к плачущей маме и обнял так крепко, как только получилось. Хотел двинуть душещипательную речь про то, что человек должен найти себя, обрести собственные цели, предаваться мечтам своим, а не чужим, отдаваться без остатка лишь тому, что греет его сердце, а не сердца окружающих. Но я выдавил из себя лишь:
– Прости.
Мы пролежали всю ночь, обнявшись, и не сказали больше ни слова.
***
Тренировки в кружке «Юный космонавт» оказались по-настоящему увлекательными. Особенно, когда мы уехали на два месяца в летний лагерь.
Где еще увидишь огромный макет космической станции, от вида которого дух замирает, а мурашки носятся по коже вверх-вниз, как муравьи? Где еще сможешь прийти на экзамен в скафандре? Где еще ученики сдают зачеты, болтаясь вверх тормашками? Где в столовой кормят только из тюбиков?
Центрифуга, бассейн и невесомость – три моих лучших друга этим летом.
Витька Андропов – мой злейший враг. Не только этим летом.
Конечно, он занимается в кружке с семи лет, а значит – сильнее, быстрее и опытнее меня.
Я и не спорю.
Но зачем подначивать? Зачем издеваться? Зачем подшучивать?
– Сотня опять рухнул, неумеха!
– Ты будешь первым танцором в космосе?
– Смотрите, как ест – точно модерн!
– Ой, Сотня, а что со штанами? Саечку за испуг!
– Сотня, ты чего такой бледный? В центрифуге не нашлось партнерши?
И так далее.
Первый раз мы сцепились после центрифуги. Мне было реально плохо, а тут он со своими издевками.
Я успел только дать обидчику в челюсть. Потом потерял сознание.
Все-таки, он сильнее. Чего уж тут.
– Попробуй только сказать инструктору, что это я, – Андропов склонился над моей кроватью. – Прибью.
Я хотел плюнуть в него, но во рту было сухо.
– Не волнуйся ты так за свою жопу. Если тебе кто ее и надерет – это буду я. Только позже.
Андропов снова замахнулся, но пацаны оттащили его в сторону.
Разговор с директором кружка вышел недолгим. Еще раз – и оба на исключение. Вот и весь вердикт.
Но через пару дней история повторилась.
– Да помиритесь вы с ним, – сказал мне один из ребят. – Чего как два петуха?
– Андропов тот еще петушок, – крикнул я так, чтобы Витька услышал.
На этот раз я выдержал чуть дольше. Успел врезать Андропову под дых и пробить локтем в ухо. Потом физическое превосходство все-таки возобладало. Пространство перед глазами подскочило вверх, завибрировало, помутнело и схлопнулось.
– Что мне с вами обоими делать? – директор барабанил пальцами по столу.
– Полагаю, исключить, – предложил я.
Если вылетит Андропов – и самому не страшно, заключил я. Крах Витька – тоже неплохой вариант, даже если он не приведет к моей победе.
– Дурак, – в очередной раз констатировал директор. – Твои мысли, Андропов?
– Дать последний шанс на исправление, – пробубнил Витька.
– Я уже дал вам последний шанс, кретины, – заорал директор. – А вы мне тут бойцовский клуб устроили. Вам чего, скучно что ли? Вам центрифуги мало? Или бегаете недостаточно? Вы в военное училище думаете поступать? С какими рекомендациями?
Витька молчал. Меня бесило, что мне приходится делать то же, что и Андропов. Молчать.
– Мне придется перевести вас, Сотников, в другую группу. Годом помладше.
Андропов прыснул.
– Почему меня? – спросил я.
– Сам подумай, идиот!
И впрямь, идиотский вопрос.
В любом случае, раз переводит, а не выгоняет – значит, подаю надежды.
Еще бы – всего год обучения и тренировок, а результаты почти как у Андропова.
Все-таки, следует согласится, что гордыня – шикарный стимул. Лучше любви к Родине, уж точно.
Видимо, директор понимал это так же ясно, как и я.
***
В следующий раз я встретился с Андроповым первого сентября в школе.
Он стоял на линейке в обнимку с Машкой Федоровой. Рука Витьки бесцеремонно обхватывала талию девушки. Противно.
Первый урок прошел неплохо – я получил сразу две пятерки за точные, краткие и обстоятельные ответы, как выразился учитель. Машка повернулась с первой парты и как будто одобрительно улыбнулась.
Так, наверное, со всеми подростками случается. Работаешь на износ, тренируешься как проклятый, не спишь ночами, чтобы оказаться лучшим. Чтобы стать лучшим. Учишь все эти чертовы уроки, раскаляешь тренажёры, тренируешь силу воли – все ради великой цели, которая больше не кажется недостижимой, а потом – раз – один поворот головы, кивок, улыбка и ты поплыл.
Думаешь, а может к черту это все? Останусь таким же простым парнем, среднестатистическим хорошистом, поступлю в обычный универ на экономиста или юриста, найду вот такую красавицу, заведу детей, семью, жизнь станет спокойной, размеренной, комфортной.
Все из-за одной чертовой улыбки.
Нет, дурные мысли. Вон. Вон. Вон.
Не было бы этой улыбки, если бы я был среднестатистическим хорошистом с очевидными планами на жизнь.
– Я видел, как ты ему улыбнулась, – пробасил Витька Андропов. – Понравился этот олух, да? Глянь, умный какой стал, сильный, в космонавты метит. Приглянулся Сотня, признавайся?
Они стояли в коридоре. Андропов держал Машку за руку, тряся своими лапами хрупкое запястье Федоровой. Я вышел из класса и замер, ожидая продолжения.
– Ты сбрендил, Вить? – тихо спросила Машка.
– Чего сбрендил, – Андропов не унимался и схватил девушку за плечо. – Чего сбрендил-то? Я ж видел, как ты на него пялилась. Иди к своему Сотне, я тебя не держу, просто признайся, что ты влюбилась в этого чечеточника.
Федорова опустила голову и промолчала.
– Говори, сука! – заорал Витька.
Крик почти заглушил звук звонка.
На этот раз борьба шла почти на равных. Мне даже удалось не потерять сознание.
В кабинете завучей мы выглядели комично. Я держал ватку у носа, пытаясь остановить кровотечение. Витька расчесывал скулу, которая прямо на глазах увеличивалась в размерах и синела. У меня – практически полностью оторванный рукав пиджака. У Андропова – рюкзак без лямок.
– Мне придется доложить об этом в ваш кружок, – констатировала завуч.
– Ради Бога, МаринПална, – Андропов умоляюще сложил руки, – не надо.
– Готовы на любой вид компромисса, – более дипломатично заключил я.
Завуч стукнула ручкой по столу.
– Месяц дежурства по столовой, – заявила Марина Павловна. – Со следующей недели. Нулевым уроком. В семь утра. Только вы вдвоем. И ежели еще раз подеретесь – непременно сообщу в кружок.
– Ладно, – согласились мы одновременно.
Противно.
***
Мама долго причитала, увидев мой вывихнутый нос. Обещала отлучить от школы и от кружка. Грозилась переездом и переводом в новую школу. Выдвигала требования по возобновлению тренировок в танцевальном классе.
Но в итоге все-таки позвонила директору «Юного космонавта» и поведала страшную историю о том, как сильно я заболел и сколь сильно мне необходимо недельку минимум побыть дома.
Это же мама. Я ее тоже люблю.
Первый день дежурства по столовой вышел очень тихим. Ни привет, ни пока. Просто помыли полы, каждый свою половину, при чем заранее не сговариваясь. Молча поделили подносы. Вымыли до блеска. Расставили посуду по столам. На все про все ушло полчаса. Оставшееся время до уроков провели каждый по-своему. Я перечитывал параграф по химии, а Андропов воткнул наушники и покачивал головой в такт каким-то ужасным крикам, которые навеяли на мысли о муках преисподней.
Машка в школу не пришла. Говорят, заболела. Мне почему-то показалось, что это правда. Перенервничала.
Во второй день дежурства Андропов зачем-то предложил мне конфету.
Решил пойти на примирение? Вряд ли. Скорее всего плюнул на конфетку, а потом завернул в фантик – мелкая шалость, но вполне в духе Андропова.
Я просто отвернулся, помотав головой.
Машка в школе так и не появилась.
На третий день Витька вздумал со мной заговорить:
– Ты с Федоровой общаешься? – спросил он как бы невзначай, пока мы драяли полы. – Что-то ее в школе второй день нет.
Я промолчал. Не хватало еще поддаваться на его провокации.
Машку я увидел в коридоре на подходе к классу. Андропов подлетел к ней и начал, интенсивно жестикулируя, что-то объяснять. Она смерила бывшего парня ненавидящим взглядом и проскользнула в класс.
Я весь день мучился. Подойти или не подойти? Заговорить или не заговорить? Признаться, или не признаваться?
И здесь я впервые почувствовал себя по-настоящему слабым.
Я просто не смог.
На четвертый день объявили, что в армию набирают всех парней от шестнадцати лет из кружков космонавтики. Война началась с новой силой. Стране нужны новые герои.
Ни я, ни Андропов в столовой не появились.
***
Мама плакала почти беззвучно, содрогаясь всем телом. Из уголков глаз то и дело скатывались на щеки крупные капельки слез.
Мама была единственной, кто провожал меня на вокзале.
Вокруг Андропова, который стоял чуть дальше по перрону, столпились друзья, подруги, куча родственников, все смеялись, подбадривали новобранца и громко шутили.
И я ему ни капли не завидовал.
– Сынок… – начинала мама, но фраза терялась в беззвучных содроганиях хрупкого тела.
– Я же не на войну еду, мамуль, – я гладил маму по начавшим седеть волосам. – Сначала два года обучения. Потом только распределят. Может, к тому времени все закончится.
– Закончится, – эхом повторяла мама, и слеза скатывалась на щеку, змеей проползала по коже и пряталась в уголках губ.
Тридцать шесть одинаковых лысых голов выстроили вдоль поезда и пересчитали.
– Занять места в соответствии с полученным билетом, – старший лейтенант, который вез нас в учебку оказался неплохим малым и дал еще минуту на прощание с ближайшими родственниками.
– И почему ты бросил танцы?
– Ты же понимаешь.
Мама кивнула и обняла меня так, что у меня аж суставы хрустнули. Никогда бы не подумал, что в этой маленькой женщине столько силы.
Мы с Андроповым оказались в разных вагонах.
Хоть что-то радует.
Я стоял у окна и смотрел на плачущую маму.
Хотелось выпрыгнуть из поезда, взять самого дорогого в мире человека за руку и сказать, что передумал, что брошу я все это и пойду снова на танцы.
По сути, вражда с Андроповым уже не так занимала меня, как полгода назад.
Уже не это двигало мной.
Просто я знал, что там, за окном этого поезда мир, полный обыденности и скуки. Понимал, что там мне не место. Понимал, что просто не вынесу размеренности, комфорта и простоты. А еще. А еще я знал, что там есть Машка, с которой я никогда не заговорю. Просто не смогу. Потому что не смог однажды.
Когда поезд тронулся, и я потерял из виду маму, на телефон пришла смс-ка:
«Береги себя»
И откуда она узнала мой номер?
***
Мы с Андроповым попали в разные роты.
Пересекались иногда в столовой, иногда у центрифуге, играли друг против друга в футбол между подразделениями.
Ненависти не было. Ничего не было. Безразличие.
Дни казались одинаковыми, но при этом очень насыщенными. Чего только не успеешь переделать с шести утра до полдесятого вечера. Расписание напряженное, сложное, даже интересное, но – на то оно и расписание – однообразное. Как будто вереница скопированных под копирку дней, которые ты просто раскрашиваешь по-разному своими эмоциями.
Машка больше не писала. Ни единой смс-ки. Ни одного письма. Ни звоночка.
Хотя я от безысходности отправил ей два сообщения.
«И ты» – на следующий день после присяги.
«Как ты?» – той самой ночью, когда прошел ровно год с моего отъезда с вокзала.
Мама, конечно же, звонила регулярно. Два раза приезжала, несмотря на то, что учебка была за тысячу километров от дома.
Скучная армейская жизнь.
Конспекты, тренировки, марш-броски, центрифуги, пробные полеты, песни под гитару – все это только звучит привлекательно.
Да вот только сложно разобраться, сильно ли это отличается от той гражданской жизни, от которой я отказался, ради риска, неопределенности и приключений?
Я бы точно разобрался с этим. Когда-нибудь позже.
В воскресение я шел в чепок, полакомиться вафлями с вареной сгущенкой и крепким кофе – в другие дни позволить себе такую роскошь могли лишь сержанты.
Пахло осенней листвой, мокрым асфальтом и немного стираным бельем из бани.
Из гостиницы, в которой мы жили во время увольнений, вышли они.
Андропов и Федорова держались за ручку. Машка хохотала, разбивая ударом футболиста аккуратные кучки листвы – результат утренних трудов нарядов. Андропов блаженно смотрел на небо и что-то беззаботно рассказывал.
Они увидели меня и замерли.
Даже не представляю, насколько грозно я выглядел, но на лице Машки я прочел искренний испуг. Андропов сжал кулаки и стоял, не двигаясь, как будто ожидая от меня атаки.
Я махнул рукой, приветственно улыбнулся и зашел в чепок.
Пришлось просить у мамы, чтобы она перевела деньги. Два стола и три стула я обязан был заменить за собственный счет.
***
Через неделю у роты Андропова стоял экзамен. Вращение на центрифуге. Максимальной степени сложности.
В нашем подразделении он был ровно неделю назад. Двое курсантов благополучно слились, не выдержав нагрузок. Я лично видел, как старший лейтенант Гладько постепенно увеличивал скорость вращения до максимума, а через пару минут под крики: «Нет!» останавливал тренажер.
Я проверил: Андропов будет сдавать экзамен первым. До него по алфавиту никого не было.
Героем может стать только один.
Ночью договорился с постовыми, чтобы подойти к центрифуге. Мол, на экзамене потерял зачетку здесь, если сегодня не найду – позор и отчисление. Цена вопроса – пакет молока и две пачки печенья.
Знания, полученные в школе, оказались совсем не бесполезными. Физика и механика – великие науки.
На утро мне предстояло задание посложнее. Надо было как-то договориться с лейтехами и сержантами, чтобы не присутствовать на первых занятиях. Выход нашелся сам по себе – кто-то из наших сильно заболел и его направляли в санчасть. Я тоже покашлял в кулак, мол, заразился.
В санчасть нас вел сержант Лебедев. В простонародье – Лебедь.
– Короче, Лебедь, я ни фига не заболел, – честно признался я. – Надо свалить на часик.
– Мне-то че?
– Телка осталась в гостинице с выходных, надо проводить, – я умоляюще поднял на сержанта глаза. – Будь человеком. Всего час.
– Две бутылки колы и коробка шоколада, – Лебедь оказался предприимчивее, чем я думал.
Я был у центрифуги через десять минут. Солдаты стояли в строю по стойке смирно. Вдоль ряда прохаживался сержант и выкрикивал фамилии. В ответ получал громкое и четкое: «Я!».
Я встал за стенд, на котором подробно были расписаны инструкции работы с центрифугой.
Перекличка. Едва успел. Еще несколько минут и мне не удалось бы лицезреть собственный триумф.
Сейчас Андропов пойдет первым. Лейтенант повернет ручку до максимума, но не сможет остановить центрифугу. Точнее, сможет. Но для этого потребуется секунд тридцать-сорок: нужно добраться до розетки в другом конце помещения и выключить вручную.
Норматив выдержки на максимальной скорости – двенадцать секунд. Это на пятерку. Даже не представляю, что будет с Андроповым за двадцать дополнительных секунд. Не представляю. Но очень хочу посмотреть.
– Сотников? – лейтенант увидел мою выглядывающую из-за стенда физиономию. – Чего тут забыл?
– Уже ухожу, товарищ лейтенант, – я развернулся и направился в сторону выхода.
– Нет-нет, останься, – лейтенант подошел ко мне, по-свойски приобнял за плечо и повел к строю. – Смотрите сюда, солдаты. К нам в гости заглянул рядовой Сотников. Лучший результат из всей дивизии.
Я скромно кивнул головой, подтверждая заслуги. На Андропова старался не смотреть.
– Пусть начнет Сотников, – лейтенант похлопал меня по плечу. – Покажет остальным пример.
И посмотрел на меня таким взглядом, который говорил:
«Да не за что, потом рассчитаемся»
***
Все остальное помню смутно.
Я подошел к центрифуге. Сел внутрь. Меня закрепили ремнями и пластинами.
Мир начал вертеться.
Надо было отказаться? Вряд ли. Это трибунал.
Надо было во всем признаться? Смешно. Это позор.
Не стоило этого затевать? Да ладно. Сами-то лучше?
Я увидел танец.
Увидел расческу, которую я достаю из внешнего кармана рюкзака.
Увидел директора кружка, который стучит по столу и говорит: «Дурак».
Увидел поворот головы и одобрительную улыбку.
Увидел футбольный удар по листве.
Увидел, как слеза прячется в уголках маминых губ.
***
Через полтора года после описываемых событий лейтенант Андропов стал Героем войны. Его экипаж сыграл ключевую роль в тотальном разгроме американских войск в районе кратера Платон.
Еще через год Виктор женился на Марии, которая теперь стала Андроповой. Вскоре у них родилась дочь.
Школу, в которой учились ребята, назвали именем Виктора Андропова.
Один из комических кораблей нового поколения получил название «ВА-1».
В одном из многочисленных интервью Виктора спросили:
– Можете назвать человека, который оказал на вас наибольшее влияние, сыграл главную роль в становлении вашей личности?
– Сотников Алексей Юрьевич.
– Кто он? – уточнил корреспондент
– Друг, – не раздумывая ответил Виктор.
– Как именно он оказал на вас влияние? Вы выросли вместе? Чем занимается ваш друг?
– Я не хочу об этом, – отмахнулся Андропов. – Но думаю, что он сейчас танцует.
И он не ошибся.